Воспоминания причетнического сына 8 глава




На место добрейшего о. инспектора старца архимандрита Дионисия за выслугою на пенсию, оставившего духовно-учебную службу при семинарии, был определен инспектором в 1860 году молодой иеромонах Григорий Воинов, магистр, родом москвич. Вот подтянет-то семинарию, думали мы и ошиблись, на счастье или несчастье свое. Раз сидим мы на уроке психологии у Протогена Вонифатьевича, разбиравшего письменные работы наши и дававшего по поводу их же те или другие разъяснения. "Наша наука, - говорил он между прочим, - не догматика. Для меня не важно, что вы решаете вопрос в согласии с теорией данного времени, ибо они меняются. А важно то, как вы, т. е. каждый из вас в отдельности думает, широко ли и глубоко ли его мысль проникает в вопрос, как человек освещает его и как сильно, логично и умно доказывает свое мнение". А на мое возражение, при другом случае, в частной беседе, когда я говорил ему, что наш ум - не его ум, не те познания, что мы наговорим, пожалуй, и наивных и глупых вещей, он, успокаивая меня, отвечал: "Верьте себе, своему здоровому уму и говорите обдуманно и смело. И если бы ваши мысли были и не во вкусе большинства, ни в смешное, ни в унизительное положение они вас не поставят". Покончив с нашими сочинениями и по поводу их свою беседу с нами, Протоген Вонифатьевич вдруг ставит вопрос: "А слышали вы, кто назначен инспектором нашим?" - "Слышали, но никто ничего не знает о нем, что это за особа, грядущая к нам". - "Ну, так я вам скажу. Это мой товарищ по академии, монашество принял еще студентом, как москвич и как монах - он магистр, и только". - "А как человек, что он такое", - ставим мы вопрос. "Человек, которого бояться нечего, да вот он скоро приедет, увидите и судите сами", - заключил свой отзыв о новом инспекторе наш уважаемый профессор. И приехал наш инспектор действительно скоро, и увидели, и услышали, и узнали, и не полюбили его, начиная, кажется, с отца ректора и кончая последним служителем. Физически этот человек так был обижен природой, что лучше не описывать, даже вместо голоса из уст его раздавалась одна хрипота, а по душе - дитя, пожалуй, капризное, но далеко не умное, оскорблявшееся мелочами и досаждавшее людям. На серьезное дело он был неспособен. Почему и при нем в воспитательном отношении семинария осталась при тех же дедушковых порядках, какие были установлены старцем Дионисием. Не прослужил он, бедный, и двух лет, как видно стало, что людей, недовольных им, уж много. Однажды осенним вечером сидим мы в канцелярии; занимаясь своими делами, -кто готовит урок, кто пишет сочинение, кто читает, кто переписывает канцелярские бумаги. Вдруг бешено забегает к нам семинарский фельдшер (по тогдашнему подлекарь) В. А. Рукин и говорит: "Что вы тут сидите? Ведь инспектора чуть не убили!.." - "Сумасшедший! Что ты врешь! - отвечаем ему. - Говори толком". И Рукин рассказал нам следующее: "Нет еще и часу, как вбежал к нам в больницу келейник инспектора испуганный и сказал: "Идите скорее к нам - инспектора чуть не убили". - "Кто? Как? Быть не может", - отвечали мы. Но он повернулся и убежал. Прихожу я к инспектору, смотрю, сидит и плачет, а лицо и голова в крови. "Позвольте, - говорю, я вас обмою, осмотрю рану и перевяжу, вероятно, ничего опасного нет". - "Не троньте меня, - сказал инспектор, - а позовите о. ректора, да скорее поезжайте за доктором". - "Да позвольте узнать, как это случилось? Ведь меня об этом спросят". - "А вот я сидел против окна у письменного стола за книгой, и в меня с улицы кто-то бросил камень, попавший мне в голову. Видите, стекла пробиты в обеих рамах, а камень лежит на столе". Камень был не меньше 3 фунтов и не больше, по-видимому, пяти. Я к ректору. "Не пойду я к нему, - сказал ректор, расспросив меня. - Это не больше, как царапина; поезжай, впрочем, к доктору". Я туда. Доктор оказался дома. Я доложил доктору, что кто-то с улицы бросил в инспектора камнем, угадал ему в голову и окровянил его. Семинарским доктором был тогда Михаил Петрович Максимович, знаток своего дела, но хохол горячий и ни с чем не считавшийся при своей неудержимой экспансивности. "Сейчас еду, - отвечал доктор и сейчас же добавил, - гм... бросили камнем, а почему не пулей?" Вот поди и толкуй с нашим доктором", - заключил свой рассказ фельдшер и пошел к инспектору. Оказался действительно, только ушиб с поранением наружных покровов. Виновника искали, но не нашли. Но скверный факт остался фактом. Скоро потом перевели отца Григория в Вифанскую семинарию, оттуда и уволили совершенно от духовно-училищной службы с возведением в свое имя в сан игумена и архимандрита и с определением на должность одного из московских монастырей, где он не так давно умер. В последние годы о. Григорий печатал в "Душеполезном чтении" резолюции своего великого благодетеля высокопреосвященного митрополита Московского Филарета. И эта работа была покойному о. архимандриту и по душе, и по плечу уже без всякого сомнения. О преподавании его в семинарии я, как не его ученик, говорить ничего не могу, а как инспектор, напуганный притом дерзким на него покушением, он уже не имел в Вологде никакого значения. Не буду говорить я о методах и качествах всех тех преподавателей семинарии, у которых не учился. Все они трудились честно и преподавали, каждый свою науку, как умели и как могли по тогдашнему времени, при полном отсутствии учебных руководств и пособий. Желающие учиться, могли учиться и у них и оказывали приличные успехи во всех науках. Не обширны были наши познания, плохо знали мы математику, мало смыслили в науках естественных, не сильны в литературе, но мыслить мы могли и писать умели, не будучи краснобаями. Одного очень жаль, что не учили нас проповеди живым словом, а мучили на гомилетике рукописной. Выйдя во священники, годов 10 я мучился со своими проповедями, составлявшимися по правилам гомилетики. В семинарии поставили бы мне за иную проповедь несомненно 5, а сказав ее в церкви моим прихожанам и прихожанкам в деревне, я видел, что они ставят только 2 или 1. Как так? Да так. Ведь я вижу, что они, слушая мою проповедь, только глазами хлопают, а потом слышу, и говорят: "Батюшка-то бедный, уж учит нас, учит этими проповедями, хорошо таково и сладко говорит, да вот мы, поди ты, темные люди, ничего не понимаем". Вот так проповедник, думаю себе, хорошо таково говорить, да люди не понимают! И заставили меня нужда и жизнь переучиваться. Но в таких недочетах пастырского преподавания и преподавания вообще виновато время и общее состояние умов, за малыми исключениями, предшествующих поколений, а не семинарские только преподаватели. Они и сами так писали и так говорили, потому что так учены были. Спустя 50 лет легко обвинять людей далекого прошлого в тех или других недочетах с современной точки зрения, но справедливо ли? Я близко знал весь состав семинарских преподавателей своего времени, знал, какие это вообще были хорошие люди, готовые делать и делавшие для своих учеников все, что могли, по духу времени, почему и признаю их труды почтенными и ни от кого и никаких огульных упреков не заслуживающими. Вечная им память и поклон до сырой земли!

В бытность Ювеналия ректором Вологодской духовной семинарии во время моего в ней обучения было здесь два важных события, из них одно особенно замечательное. Это посещение города Вологды в июне 1858 года Его Императорским Величеством Государем Императором Александром Николаевичем. А другое событие, хотя и важное, но частное, относящееся только к семинарии. Это ее ревизия, которую производил о. ректор Московской духовной академии архимандрит Сергий Ляпидевский, впоследствии митрополит Московский. Не помню, в котором году была эта ревизия, но знаю, что она была приурочена к июльским экзаменам. Не знаю также, как обревизована была хозяйственная и воспитательная часть по семинарии, но учебная просто. О. ревизор производил все экзамены сам в присутствии членов правления и при участии того из преподавателей, по предмету которого шел экзамен; экзаменовали по билетам, вызывая по три ученика, и спрашивали не по всем, а только по двум или трем предметам. Учителя и ученики, разумеется, подтянулись и содействовали одни другим во всем, сколько было возможно. Экзамены, таким образом, прошли благополучно. Успехи учеников найдены были удовлетворительными и господа наставники, по-видимому, были признаны способными и благонадежными. Ни по воспитательной, ни по экономической части после ревизии никаких перемен не последовало. Значит и эти стороны семинарской жизни найдены удовлетворительными. После июльских экзаменов в наше время всегда бывали еще так называемые "публичные экзамены"; произведены они были и при о. ревизоре. По каждому предмету избирались наставниками 1 или 2 ученика из числа лучших, и в то же время избирались особенно интересные отделы по каждому предмету, которые и должны были избранники изучить тщательно. Затем вслед за окончанием обычных экзаменов, назначался и публичный экзамен, на который приглашались, кроме архиерея и губернатора, все любители просвещения, из лиц более или менее высокопоставленных. Интересно то, что приглашенным на публичный экзамен лицам предоставлялось право ставить испытуемым воспитанникам всякие возражения. Председательствовал епископ. И вот когда, по примеру председателя, станут раздаваться и со стороны посетителей дельные возражения, тогда для умных учеников и высоко в курсе своей науки, стоящих преподавателей представлялся случай блеснуть умом или познаниями. Как, бывало, вместе с профессором предусматриваешь все возможные возражения и не предусмотришь. В наше время интересным считался психологический вопрос об органах душевной жизни в человеке (о седалище души). Этот отдел и приготовили мы по психологии к публичному экзамену, прослушав тщательно разбор различных теорий со стороны профессора; приготовились и успокоились. Наступил экзамен. Публики много. Преподаватели все. Ответы учеников, конечно, ясны, точны и удовлетворительны. Так дошло дело и до психологии. Спрошен был, кажется, А. А. Соколов. Он взял билет, объявил содержание и стал спокойно и основательно излагать взгляды и решения науки. Протоген Винфатьевич (это был его предмет) ставит вопросы и одобряет решения их со стороны отвечающего воспитанника. И когда утверждено было положение, что мозговая система, точнее, головной мозг есть орган душевной деятельности, следовательно, и жизни души в человеке, преосвященный Христофор, он же и председатель, раскрывает Библию и читает какой-то стих из книги Моисея, откуда видно, что кровь дает жизнь человеку, или что-то в этом роде. "А если так, - говорит затем преосвященный, - причем же останется ваша наука с мозгом? В самом деле, выпустите кровь из человека и он умрет, - душа, значит, живет в крови, а не в мозгу", - заключил владыка. Как ни хотелось нам, чтобы наш профессор повел речь с преосвященным на эту тему, но он только улыбнулся и... ни слова больше. Тут, кажется, со стороны преосвященного была допущена некоторая передержка. По психологии речь шла об органах душевной деятельности в человеке, а владыка заговорил о жизненном начале организмов и утешался опровержением научной теории. По этой причине, думаю, и не нашел удобным настоять на научном решении вопроса перед председательствующим начальником наш уважаемый профессор, хотя мне и не удалось переговорить с ним потом по этому вопросу. Читались на этих экзаменах и лучшие сочинения лучших воспитанников по тому или другому предмету. У меня сохранилось сочинение Ивана Александровича Кратирова* на тему "Завистию диаволею грех вниде в мир", читанное им при окончании семинарского образования на публичном экзамене в 1860 году и подаренное мне на память. Вспоминали наши почтенные преподаватели времена святительствования в Вологде знаменитого епископа Иннокентия Борисова и публичные экзамены при нем в семинарии. Это были самые оживленные дебаты, в которых спрошенный ученик давал только тему для них. А владыка ставил вопросы, которые не всегда по плечу приходились и учителям. И тогда он начинал сам, освещая вопрос со всех сторон, решать их замечательно обоснованно, метко, порою и остроумно. А речь так и лилась из уст его неудержимым потоком и несокрушимою эрудицией. В наше время не много раздавалось возражений со стороны председателя и публики, но все же они были, хотя и легонькие, и эти экзамены проходили оживленно, и нам нравились. Но вот они кончились. Закончилась ревизия и учебный год вместе с нею. Ученики разъехались по домам. Уехали на каникулы и двое из письмоводителей, а я, в числе троих, оставлен был в Вологде для занятий в канцелярии по текущим делам. Наши семинарские ветераны, вследствие ли ревизии или уже по своему смотрению, стали мало-помалу оставлять семинарскую службу. Так ушли из семинарии в следующем учебном году о. инспектор архим. Дионисий, учителя Александр Владимирович Вячеславов (по прозванию барин), екатерининский священник Фавст Александрович Ржаницын, Иван Александрович Снятков, а вслед за ними переведен был куда-то и о. ректор архим. Ювеналий, уехавший из Вологды в 1860 году как то так тихо и скромно, что в моей памяти ничего не сохранилось такого относительно проводов его, что заслуживало бы внимания. В последнее время, т. е. в 1859 и 1860 годах он стал как-то заметно нравственно изменяться, становясь все более и более апатичным и равнодушным. Удивляло нас и то, что он, когда-то строгий монах, ревнитель церковных порядков, устава и дисциплины, в последнее время читал летнею порою, в праздничные и воскресные дни при хорошей погоде передлитургийное правило не дома, не у себя в кабинете, а гуляя в саду по аллеям. Ходит, читает и крестится, как видели его тогда мы из окон канцелярии. На какой-то почве, не знаю, у него возникли недоразумения даже с преосвященным Христофором, относившимся раньше к нему всегда хорошо. И эти недоразумения, по-видимому, были так серьезны, что преосвященный Христофор осенью 1860 года решился произвести лично внезапную ревизию семинарии, причем и я чуть не нарвался на беду. Это было вечером 26 сентября 1860 года, в день семинарского праздника. Засидевшись на квартире у товарищей, я пришел в канцелярию, когда мои товарищи уже поужинали.

Пошел я темным и тесным коридором старого корпуса из канцелярии на кухню ужинать один. Смотрю, навстречу идет какой-то монах с маленьким фонариком. Вообразив, что это наш эконом, я еще издали закричал ему: "Ну, что это вы! Далеко ли! А в шубе и фонарем! Удивительно!" А Сашка, келейник архиерея, высунул голову из-за плеча архиерея и грозит мне кулаком. Заметив, что в очень тесном коридоре с диким и громким криком иду прямо навстречу архиерею, я ужаснулся. Что было делать? Быстро обернувшись, я помчался назад, но не в канцелярию, а в залу, оттуда - в бурсу, из нее на двор, а со двора по среднему подъезду поднялся в свой коридор и, незаметно войдя в канцелярию, стал писать, как ни в чем не бывало, какую-то бумагу. Преосвященный сидел уже в присутственной комнате правления и отдавал распоряжения о том, чтобы немедленно вызвать всех членов правления и отыскать попавшего ему навстречу в коридоре "крикуна юношу". Из членов явился только один инспектор иеромонах Григорий да секретарь правления. Павла Михайловича не оказалось дома. А об о. ректоре сказали, что уехал в Прилуцкий монастырь за 5 верст от Вологды и в семинарию сегодня не будет. Так и не состоялась ревизия, а юноша-крикун не был найден о. инспектором. Трудно понять, на чем подловить хотел в данном случае преосвященный о. ректора. Деньги хранились в казначействе, отсюда ящика вечером достать было нельзя, а приходорасходные книги, всегда впрочем исправные, без проверки сумм, что могли дать ревизору? Может быть, он хотел лично проверить поведение казеннокоштных воспитанников вечером праздничного дня? Тогда почему не пойти бы ему по комнатам их с отцом инспектором и его помощником Флавием Васильевичем Скабовским? Но он этого не сделал и уехал домой, принятый семинарией как гость, хотя и дорогой, но нежданный, негаданный, - холодно и неприветливо. Сколько было известно, о. ректор не ездил к преосвященному и извиняться. Говорили даже злые языки, что о. ректор был в семинарии и велел только сказать, что уехал в Прилуки. И уроками по догматике осенью 1860 г. о. ректор Ювеналий почти не занимался, поручив свой предмет Павлу Михайловичу Добрякову и за ходом семинарской жизни перестал следить. Для нас все это было непонятно, но сам он, вероятно, уже был извещен, что его перемещение, а может быть, увольнение от духовно-учебной службы - дело уже решенное.

С ранней весны 1858 года в Вологде стало известно, что с наступлением лета государь император намеревается ехать на конях через Вологду в Архангельск, а оттуда и в Соловки. Епископом нашим был тогда Христофор Еммаусский из петербургских викариев, губернатором - Стоинский, а вице-губернатором - Пейкер. Все ведомства и губернские учреждения стали заботливо и быстро подчищаться, казенные здания и частные дома, по крайней мере на главных улицах, ремонтироваться, даже улицы, мостовые и тротуары поправляться. Всюду заметно было возбуждение и оживление. Ведь царские посещения Вологды - явление здесь сколько редкое, столько же и желательное. Уже одно то, что, не уезжаю никуда далеко, могу здесь увидеть "своего батюшку-царя", "наше Красное Солнышко", - одна эта мысль восторгала не только простых крестьян, давно мечтавших "о золотой волюшке", но и граждан вологодских нашего времени. В мае месяце стало уже официально известно, что государь император прибудет в Вологду в первой половине июня прямо из Петербурга, но петербургскому почтовому тракту, на конях и будет слушать обедню в соборе. Наконец, стал известен и тот день, в который изволит прибыть в Вологду государь император. Это было 15 июня. Наступил и месяц июнь. Построены были и триумфальные ворота за Каменным мостом по направлению к собору от речки Золотухи, именно там, где начинаются новые бульвары, устроенные в память этого, пока ожидаемого, посещения Вологды его императорским величеством, под неусыпным присмотром тогдашнего вице-губернатора И. И. Пейкер. Уже близко и желанный день. Вологда стала наполняться массами людей, отовсюду прибывающих в город в несметном количестве. Ко дню прибытия в Вологду его императорского величества сюда собралось не только окрестное население, но и жители уездов Вологодского, Грязовецкого, Кадниковского, Тотемского и Вельского. Не стало в городе, наконец, достаточно квартир ни в гостиницах, ни на постоялых дворах, ни в домах граждан. Несметные толпы людей и днем, и ночью ходили, сидели и спали на площадях и улицах. Обнаружилось при этом очень скоро и то, что город не в силах был изготовлять достаточное количество хлеба, почему и было отдано распоряжение готовить хлеб в деревнях и доставлять его в Вологду. И вот он, этот день, настал. С раннего утра весь город на ногах. Наступил полдень - государя нет. Вот и 4, и 5, и 6 часов пополудни, а его величества все еще нет. Всеобщее напряжение возрастало. Многие шли за город на Петербургский тракт. А некоторые из дворян (называли имена кн. Гагарина и Скульского) ждали государя где-то недалеко от Петербургского тракта и Вологды в усадьбе, откуда и мчались сюда, не дождавшись его, около 8 часов вечера. Публика, завидев лихую скачку лошадей и быстро мчавшиеся экипажи, вообразили, что едет государь, и подняли тревогу. Раздался, кажется, даже звон на колокольнях, прекращенный, впрочем, скоро, когда стало известно, кто с Петербургской дороги приехал в Вологду. Но государя все еще не было. Весь этот день пришлая и приезжая публика, бродившая по городу в ожидании императора, расположились, наконец, на ночлег там, где застигла ее ночь: на бульварах, в садах и лужайках городских пустырей. Там же спали эту ночь и многие из семинарской и гимназической молодежи. О преосвященном Христофоре говорили, что он ожидал его величества в полном облачении в городе до двух часов ночи, а затем разделся и ушел домой отдохнуть. Утомленный ходьбою в течение целого дня, рассказывал мне один из моих товарищей Андрей Егорович Лобанов, "я крепко заснул, приютившись под березкой на углу бульвара у Владимирской улицы и церкви. Кругом меня было множество людей, спавших и не спавших. Вдруг слышу, кто-то меня будит, толкает и говорит: "Эй ты, точеная голова (остриженная чисто), вставай! Вишь, зазвонили, а то проспишь!"". Разбуженный вскочил, протер глаза. Народ мечется во все стороны, не зная, по каким улицам и куда поедет государь. "Я, - говорил Лобанов, - почему-то понесся к собору. Было 4 часа утра. Вижу, скачут туда и обратно конные жандармы. Прибегаю к собору. Собор заперт. И от него направляется большой дорожный экипаж, где и был государь император, привезенный к запертому собору почему-то. "Это что?" - будто бы спросил государь, увидев храм. Ему отвечали: "Собор". "Везите на квартиру", - сказал император". А квартира приготовлена была его величеству в доме губернатора, где он и должен был отдохнуть до обедни, назначенной в 10 часов утра. На отдохнуть едва ли удалось его величеству, хотя утомленный продолжительною ездою по грунтовой дороге на пространстве 700 верст и днем, и ночью непрерывно, и нуждался он в отдыхе несомненно очень и очень. Когда вышла наша канцелярия в 7 часов утра на улицу, по набережной реки Вологды против семинарии, находящейся рядом с губернаторским домом, невиданное зрелище предстало перед нашими взорами. Вся наша и заречная набережная улицы Вологды от Соборного моста к мосту Красному и дальше к Фрязинову с пересекающими их улицами были буквально запружены народом. Не проехал, а пройти по ним было невозможно. И эти многотысячные толпы, столкнувшиеся в тесную массу, то и дело оглашали воздух кликами: "Ура! Ваше царское величество, ура!", "выйди ты на улочку, покажись, ты нам красное солнышко!" или "воля-то, воля-то скоро ли будет нам? Скажи ты нам, батюшка?" Сопутствовавший государю императору граф Адлерберг 2-й выйдет, помню, на балкон губернаторского дома, поуговаривает толпу вежливо, скромно, даже попросит ее дать хотя немного отдохнуть государю, уверяя, что он покажется народу, что он для того и едет, чтобы взглянуть на свой народ, утешить и успокоить его. Народ затихнет не надолго. Потом опять и опять начинают раздаваться те же возгласы. И так прошло все время до самой обедни. Говорили, что перед обедней государь выходил на балкон взглянуть на свой народ, пришедший в неизъяснимый восторг от одного ласкового взгляда своего любимого монарха. Но я этого не видел. А на поездку государя императора к обедне в собор смотрели мы из окон нашей столовой (ныне квартиры о. ректора*). И это была квартира невообразимая и неизобразимая, кажется, до какой степени любит наш народ православный своего государя. Погода была прекрасная. В открытом фаэтоне, запряженном парою вороных лошадей, сидел государь рядом с губернатором. За ними следовали другие экипажи и другие сановники. Но не туда устремлены были наши мысли и взоры. Все громадное пространство между губернаторским домом и семинарией с одной стороны и между гимназиею со стороны другой было запружено народом. Экипаж государя едва двигался. К государю неотступно лезли люди, смотрели ему в глаза, целовали руки, одежду, подхватывали лошадей и экипаж, чтобы нести царя в собор на руках. Конные жандармы пробовали, было, раздвинуть массу, но государь приказал только заботиться, чтобы не придавит кого. а народу ласково говорил сам: "Пустите меня, мне пора ехать, дайте дорогу!". Не могу сказать, долго ли таким образом ехал государь в собор к обедне, у которой я не был. Узнали мы потом, что служба шла скоро, управлял хором регент придворного певческого хора, бывший в свите государя, государь стоял подле правого клироса, а протодиаконствовал уже новый протодиакон Стефан Образцов, заменивший протодиакона А. И. Яблонского, уволенного от должности за излишнее, без сомнения, употребление водки, дня только за три до прибытия государя в Вологду. Яблонский так и не служил, а стоял обедню на левом клиросе. У нас же в этот день заболел наш секретарь. Между тем дано было отцу ректору знать, что может случиться, что тотчас после обедни государь посетит семинарию. Мы должны были часа в два известить всех, по возможности, учеников и учителей семинарии и сами находиться в канцелярии. Это мы все устроили. В 11 часов стали собираться в семинарию ученики и преподаватели. В половине 12-го государь вернулся на свою квартиру, а в 12 часов уже был в семинарии. Отцы ректор и инспектор едва успели приехать из собора до прибытия сюда государя. И в наше время зал был в том юго-восточном углу корпуса, где и теперь, только не двухсветный. Государь пожаловал со своею свитою из губернаторского дома в семинарию, по набережной пешком, и отсюда поднялся во второй этаж по лестнице здания, покрытой красным сукном. Ученики семинарии поставлены были рядами лицом ко входу, но господа преподаватели во внутреннем, т. е. северо-западном углу ее образовали свою особую группу. Вступив в залу, государь изволил сказать: "Здравствуйте, дети!". Дети ответили поклоном и запели, по странному распоряжению начальства, не "Спаси, Господи, люди Твоя", а "Царю небесный..." Прослушав молитву, государь сделал легкий поклон, взглянул на о. ректора и быстро пошел осматривать семинарию. Семинарское правление, куда мы успели уже незаметно юркнуть из залы, оказалось первым на пути царского осмотра здания. Разговаривая с о. ректором о преподавателях и о зырянском языке, государь, ответив на наш общий поклон легким кивком головы, быстро прошел наши две комнаты - канцелярскую и присутственную - и также быстро пошел далее. В несколько минут государь осмотрел весь семинарский корпус, вышел на двор семинарии и оттуда пешком же ушел на плац-парадное место, занимающее площадь между семинарией и гимназией, где стояли уже находившиеся в то время в Вологде войска, под командою севастопольского героя Мольского, раненного в голову, почему и было ему высочайше разрешено носить фуражку, а не каску, причем генерал Кобелев почему-то стоял в строю на правом фланге. Интересно было смотреть из окон семинарской столовой, как государь, встреченный у цепи Мольским, изволил шествовать с ним к стоявшему в строю батальону. И Мольский был молодой, стройный, высокий и красивый мужчина, но, в сравнении с государем, терял почти всю свою прелесть. Государю было тогда сорок только лет. Высокого роста, прекрасно сложенный, с добрыми голубыми глазами, замечательно красивый, он казался выше Мольского на целую голову, и своею, по истине царскою, походкою производил на всех нас неотразимое, чарующее впечатление. Государь шел по плац-параду крупными шагами, а Мольский следовал за ним буквально в припрыжку. А наш о. ректор так убегался по семинарии с государем, что едва отдышался, хотя тоже был мужчина немалого роста. С плац-парада государь ушел в гимназию, а потом уже поехал на конях, весь день посвятив непрерывному обозрению Вологды. А народ - куда государь, туда и он с раннего утра до позднего вечера. Вечером ненадолго государь заезжал в Дворянское Собрание, где был, конечно, и днем. Слышно было, что здесь одна бойкая барышня, дочь предводителя дворянства Челищева, быв удостоена высочайшего внимания, осмелилась просить у императора на память себе перо из каски государя, но удовлетворения не получила. А в гимназии государь, увидев в столовой скоромную пищу, когда был Петров пост, будто бы заметил директору Латышеву, что напрасно начальство гимназии приучает детей к нарушению постов. По утру того дня много говорили в Вологде о преосвященном Христофоре, проспавшем, дескать, государя, говорили, что уже несдобровать старику, но когда узнали, что на приеме у государя министр двора в присутствии его величества, передав епископу поклон императрицы, лично знавшей и уважавшей его, то убедились, что ничего худого с ним не случится. Так и вышло. Государь был к нему милостив. Часов в 11 вечера того же дня последовал выезд государя императора, также на конях, как и в Вологду, в Архангельск. Около этого времени я пошел по Красному мосту, где полиция уже освобождала мост, по которому должен был ехать государь, от народа. Я подошел со стороны семинарии в ту самую минуту, когда одна часть чинов полиции отодвигала народ за реку, а другая, увлекшись очищением к мосту пути уже выехавшему со двора губернаторского дома государю, оставила свободным проход на мост от семинарии, где публики на этот раз не было. Весь народ толпился теперь в третьей части Вологды, по пути к Архангельской заставе и Спасо-Прилуцкому монастырю, начиная от ворот губернаторского дома. Я один-одинешенек вошел свободно на мост и остановился там, где мне понравилось. По мосту кони шли ступью, государь сидел, как и при поездке в собор с левой стороны экипажа. На правом боку сидел Адлерберг. В ногах государя сидела большая черная собака, на которой покоилась рука его величества. Сняв фуражку, я сделал низкий поклон императору и долго имел возможность смотреть на него. Несмотря на то, что я стоял совершенно один, государь все-таки, отвечая на поклон, сделал знак внимания рукою под козырек. Громовое "ура" из конца в конец, теперь, около близкой полуночи, шумно разносилось по всей Вологде, еще не менее получаса, потрясая воздух. Так, по моим наблюдениям в 1858 году Вологда встречала и провожала своего возлюбленного монарха, который считается четвертым из коронованных особо, удостоивших своими посещениями нашу почтенную старушку Вологду. Наглядными предметами, возбуждающими воспоминания об этих царских посещениях нашего города доныне служат: об Александре II - светлорядские бульвары с поперечными линиями соборными и Ильинскою, об Александре I - старый власьевский большой бульвар с поперечною линиею Владимирскою, устроенный в память посещения им Вологды, о Петре Великом напоминает нам домик его, а об Иоанне Грозном - Софийский собор, построенный этим державным посетителем.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: