Вслед за сим, без всякого промежутка во времени, было приступлено к расширению церкви. На общем собрании прихожан было решено теплый храм и колокольню разобрать и на том же месте построить новые храм и колокольню в больших размерах, именно храм шириною до 7 саженей длиною до 10 саженей, двухпрестольный, а колокольня с каменною шейкою, или восьмериком, вышиною сажен до десяти, и увенчать колокольню шпилем. Чтобы богослужение не прекращалось, оставить переустройство холодного храма, хотя также тесного и убогого, до другого времени. Моими умными советниками и убежденными вдохновителями в трудах особенно на первое время по устройству приходского храма были сосед мой, Феодор Иванович Попов, священик Близгородной Благовещенской церкви, и настоятель Устюжского Успенского собора, известный протоиерей и проповедник-импровизатор отец Иоанн Васильевич Прокошев, согласившийся перейти на службу сюда из Вологды по совету устюжского урожденца и бывшего настоятеля в сем соборе кафедрального протоиерея отца Василия Иоанновича Нордова. Отец Феодор как человек добрый и опытный, удивляясь моей энергии, советовал самому мне внимательно следить за делом, обдумывать его тщательно и не обращать внимания на мелкие неприятности, и отец Иоанн Васильевич своими убежденными, пламенными речами поднимал мой дух и укреплял мою веру в помощь Божию: "Трудитесь, работайте, - говорил он, - и верьте мне: где честный труд и работа во Славу Божию, там и бог со своею всесильною помощию. Начинайте с Богом святое дело, не заботясь и скоплении денег. Будет дело - и деньги будут, и помощников добрых вам Бог пошлет". Незабываемые, святые слова, как вы вдохновляли меня в свое время!
Пока шли хлопоты по составлению и утверждению церковного плана и переписка о разрешении переустройства церкви, кирпич заготовлялся непрерывно, из года в год. За аккуратным выполнением взятых на себя прихожанами обязательств следил я внимательно. Массовых уклонений от них не было, но частичные случались каждогодно и при том со стороны людей не бедных. Такое явление сначала меня возмущало, возмущало и усердных к церкви прихожан, но, присмотревшись ближе к этим людям и помня советы умных людей, я принимал небрежность их только к сведению, но никаких усиленных мероприятий против них не предпринимал и добрых людей просил не волноваться. Зато лично меня оскорбляла некоторое время критика моих действий и убеждение со стороны небольшой группы недовольных моей кипучей деятельностью людей. Во главе этой группы стоял сперва печальной памяти крестьянин деревни Малинника Феодор Яковлевич Тесаловский, по прозванию "Федько Серый", а потом крестьянин деревни Прилука Михаил Григорьевич Прилуцкий: "Какой он поп? - говорили эти люди. - Что захочет, то и воротит! И сторожа-то к церкви дай, какого ему надо, и дорогу-то ему в церковь сторожа зимой разметите, и раскладками-то нас замучил, ведь вот прибавил еще по 1 фунту с души сырного льну в церковь; вместо фунта, как было сначала, только давай ему два (справедливо, но так было постановлено по-моему настоянию приговором прихожан), а проповеди у нашего попа какие! Попишет чего-то на бумажке, а то и без всякой бумаги, так сказывает нам, как тетка Опраха сказки (была такая рассказчица сказок в Опоцком приходе), а ведь он должен читать проповеди нам по книге, как водится у хороших-то попов!" к счастию, умные из прихожан твердо стояли уже на моей стороне, и я продолжал поступать так, как находил нужным. Одновременно с переустройством церкви надобно было позаботиться и об устройстве школы, которой не было. Нельзя же признавать за школу шесть-семь мальчиков, сидевших за азбуками с указками в руках за кухонным столом в избе отца диакона, под надзором его или одной из дочерей его. Уступив под постройку школы целую десятину пустопорожней церковной земли, причт исходатайствовал разрешение епархиального начальства, и я, будучи избран в число гласных Устюжского уездного земства от крестьян Страдной и Востровской волостей, выхлопотал средства на постройку при церкви здания для одноклассной земской школы, размерами 4х7 саженей с мезонином. План школьного здания с квартирою для учителя был составлен мною, и постройка его производилась под моим наблюдением. Земская школа, помещавшаяся некоторое время в старом священническом доме, вместо которого построен был мною собственный дом, переведена была в 1875 году в новое здание, уступленное с течением времени под церковно-приходскую школу и хорошо сохранившееся до сего времени. Интересно то, что когда просил я у своих прихожан по 3 копейки с души на отопление этого здания, они мне отказали, ссылаясь на тяжесть сборов в пользу церкви, а когда спустя два месяца я приехал на сход по тому же делу с мировым посредником Ф. А. Катыбаевым, согласились без возражений дать на отопление школы по пяти копеек с души. Двенадцать лет суждено было мне законоучительствовать в земской школе. За это время учителями в ней были преемственно Прокопий Александрович Яхлаков и Николай Васильевич Ермолин. Тот и другой из них были без специального педагогического образования, но учителя очень хорошие. Они любили детей, понимали детскую душу, говорили ясно, спокойно и просто. Их уроки увлекали и развивали детей. В одном отношении только Ермолин уступал Яхлакову - это в поддержании классной дисциплины. Высоко ценил я этих хороших людей и учителей и от них пользовался полным уважением. Работали по школе мы любовно и дружно, и наша школа была не из последних. В ней с успехом преподавалось даже церковное пение, которого от учеников земской школы никто никогда не пробовал и которым однако же любовались как родители детей, так и школьное начальство. Пением с детьми занимался в школе законоучитель на уроках по закону Божию и достиг того, что, стоя за амвоном, среди церкви, а не на клиросах, дети могли самостоятельно пропеть всю литургию, чего однако же не допускалось, чтобы не затягать неумеренно долго богослужение. Господа учители для уроков пения были неспособны, не были знатоками пения и члены причта, хотя единолично и пели они хорошо, им не рекомендовалось даже принимать какое-либо участие в детском пении в церкви, чтобы не путать детей. А для управления пением в церкви избирался из среды учащихся один из самых способных, который обязан был принять от законоучителя из алтаря тон и дирижировать поющею массою товарищей в 40-50 человек. Одним из самых блестящих дирижеров этого школьного хора два года была ученица Пелагея Петровна Копыльцева, дочь крестьянина деревни Григорьевского, отличавшаяся прекрасным слухом, музыкальным вкусом и хорошим голосом. Пели большею частию в терцию, по альтовым нотам, хотя обучались и не по нотам, а с голоса. Нет нужды пояснить, что это пение, на первое время, производило фурор, матушки и бабушки плакали от радости за своих детей. В качестве начальников посещали нашу школу господа смотрители Устюжского уездного училища А. П. Воронецкий и А. И. Дементьев и инспекторы Эраст Георгиевич Тимофеев и Петр Александрович Блинов. Все они оставались довольны состоянием нашего училища в учебном и воспитательном отношениях, а за безмерные труды по церковному пению благодарили законоучителя особенно. На этой благодарности и основал я требование некоторого вознаграждения за труды по пению: "Вашу благодарность, господа, - говорил я им, - принимаю также с благодарностию и думаю, что она будет простираться дальше. Если вы находите, как и я, обучение учеников земской школы церковному пению делом полезным, то признаете справедливым и выхлопотать перед земством за него какое-либо денежное вознаграждение трудящемуся. А если этого не последует, то буду думать, что тружусь напрасно. Равнодушие земства вынудит меня оставить в школе певческие занятия с детьми, как дело необязательное, несмотря на то, что с моей точки зрения этот труд священный, приятный и многополезный". И мне назначили жалованье за законоучительские и певческие труды по 60 рублей в год. В качестве же почетных посетителей средка бывали в нашей школе председатель земской управы пот. поч. гражданин Феодор Степанович Филипьев и мировой посредник Феодор Александрович Катыбаев. Эти господа были дорогими гостями не только для учителей и законоучителя, всегда и все у них хваливших, но и для детей, которым давали за хорошие ответы на пряники рублевки. Не всегда и не все однако же проходило в нашем училище хорошо и гладко, бывали недоразумения и огорчения. Например, одному из господ инспекторов не понравилась расстановка в классной комнате ученических парт, почему он тут же при детях и отдал распоряжение поставить парты иначе. Учитель Н. И. Ермолин объяснил начальнику, что такая расстановка столов уже была попробована и признана неудобной потому-то и потому-то. Инспектор продолжал настаивать. Тогда я поставил вопрос: "А куда прикажете поставить святую икону в случае желательной для вас перестановки столов? Ведь дети окажутся к ней спинами, если оставить ее на настоящем месте, где и прилично ей быть". Пока инспектор соображал ответ, огорченный учитель, подойдя к выходной двери, над нею указал иронически место, сказав, что тогда икону придется поставить сюда. После перерыва инспектор сделал мне два замечания, хотя и не при детях, что, во-первых, я слишком простым языком даю уроки закона Божия, а потом поставил какой-то серьезный вопрос из сферы христианского любомудрия, хотя и одному из лучших учеников старшего отделения, но вне программы, да вопрос такой, что разрешение его не всякому по силам и из людей с богословским образованием. А так как при уроках закона Божия никакого события не оставлял я без достаточного освещения, и предложенный инспектором вопрос был уже мною рассмотрен со старшим отделением в свое время, то спрошенный ученик и дал ответ правильный. "Почему ты так думаешь?" - продолжал испытывать ученика инспектор. "Так научен я думать", - отвечал ученик. "Не слыхал я такого решения вопроса", - заметил мне инспектор. "Ну-с, так вот, не угодно ли, послушайте. Так решается этот вопрос не одним мною, а целым рядом ученых, вот, например, имена некоторых из них, - и я назвал их, - имена, без сомнения, вам известные, можете во всякое время проверить мои уроки по их сочинениям. Что же касается простоты языка на моих уроках, простоты, однако, не вульгарной, а если хотите, простоты путятинской, или крыловской, то знайте, что я работаю здесь не для щегольства литературными красотами языка, а для пользы моей паствы. Я хочу, чтобы ученик понимал меня, как понимает отца и матерь, и говорю его языком, я хочу, чтобы он помнил мои речи и рассказы и мог во всякое время передать их правильно и матери, и бабушке, и всем, кто спросит о том, чему его учат у нас в школе. И я знаю, что меня внимательно слушают, меня понимают старый и малый в церкви и в школе". "Я служу, между прочим, присяжным, - заметил мне инспектор на эти слова, - говорю чистым литературным языком и убежден, что и меня все на суде прекрасно понимают". "Пусть так, спорит не будем, - сказал я наконец, - а вот, не угодно ли, сейчас же дадим по уроку закона Божия: вы своим языком литературным, а я языком Ивана Андреевича, также ведь литературным, хотя и народным, и посмотрим, кого лучше поймут дети". "Нет, этого допустить нельзя". "Ну так извините и позвольте мне делать свое дело здесь по убеждению личному, как нахожу нужным и полезным, и считать себя свободным от всяких замечаний со стороны господина инспектора училищ". "Да что вы, помилуйте, я ведь так, к слову, не в оскорбление, по-приятельски, если хотите...", - и прочее. "Так и вы меня простите, - сказал я, - за простоту и откровенность объяснения; не умею я ни ханжить, ни лицемерить". Бывали у меня и у учителя Ермолина и еще столкновения с этим почтенным инспектором, занимавшим иногда нас на досуге рассказами о своей "великолепной черной козе", но всего не передашь, да не вижу и пользы. Пора поговорить при том и о других делах.
Наше земское училище построено было, так сказать, мимоходом, между прочим. Мое внимание по строительной части сосредоточивалось, главным образом, на церкви. Несколько лет было употреблено на заготовку кирпича и в то же время скоплялись деньги. А когда признано было более или менее достаточным количество кирпича и денег, было приступлено тогда к разборке прежней церкви и колокольни, простоявших только 100 лет. Церковь освящена была, помнится, в 1769 году и разобрана в 1872 году. Еще существовала в то время на Устюжском городском кладбище та деревянная церковь, проданная устюжанам, когда среди них явилось желание иметь ее там, которую в свое время заменила в Е-ге церковь каменная. При разборке этой церкви обнаружилась вся своеобразность кирпичных работ прошлого времени. Не только не были покрыты щебнем и залиты известью ряды очень мелкого фундамента, но и в стенах положенными на известь оказались только лицевые ряды кирпичей со сторон внутренней и внешней, а средина стен была залеплена сухим щебнем. В день разборки храма была отслужена ранним утром последняя божественная литургия и благодарственный молебен. Мне чувствовалось грустно. И тотчас же приступлено было к разборке св. престола и жертвенника, уборке утвари и св. икон. А на верху храма уже снимались св. кресты деревянный шпиль колокольни был срублен, два колокола спущены обычным порядком, а остальные три снесены людьми на руках. Колокольня же была тонка, низка и так плоха, что я согласился с подрядчиком одеть ее кругом в нескольких местах одновременно бечевами и сдернуть руками народа. Решено и сделано. Колокольня пала на площадь, развалившись по ней довольно крупными кусками. Разбившихся кирпичей получилось мало. При разборке же церкви меня удивляла устойчивость кирпичного свода ее. Когда подбита была вся стена, на которую опирался он половиною своей тяжести, и оставался уже один кирпич, свод все еще держался на нем одном и рухнул только тогда, когда рабочие стали выбивать из стены вагою последний кирпич. Надобно отдать справедливость, свод был устроен прекрасно. Но вот разборка храма окончена, место очищено. Канавы вырыты прихожанами. Утвержден и фундамент. Назначено время закладки нового с колокольнею храма. Разосланы по окрестным приходам повестки. Последовала и закладка нового храма при участии одного только соседа моего отца Феодора Иоанновича Попова, священника Близгородной Благовещенской церкви. Торжество церковное было редкое, богомольцев было множество. При достаточном количестве рабочих работа шла успешно, но окончить ее в одно в одно лето не получилось возможности даже в ее кирпичной части, по причине некоторого, хотя и небольшого, недостатка кирпича, который и приготовлялся на всякий случай еще и в это лето. Кроме того, нужно было набрать подполки, пола, подволоки, оштукатурить их и стены и, наконец, покрыть храм железом. И пришлось по необходимости всю зиму 1870-71 года служить мне с причтом в холодном храме. И я, по милости Божией, служил воскресные и праздничные дни неопустительно и служил литургии. Журили меня за эту смелость, опасную будто бы для здоровья, многие добрые люди, но я не мог не служить, чувствуя себя здоровым. Были и богомольцы всегда, а особенно в великие праздники. Не помню вот только, где, когда и как я принимал исповедников, но только, думаю, что если и принимал, то не великим постом, когда все-таки и для всех было холодно, а во время постов летних, Петрова и Успеньева. Как же, однако, можно служить в холодном каменном храме зимою, когда температура на улице и в нем могла быть градусов тридцать и больше ниже нуля? И почему не было поставлено временно печи? Печи нельзя было ставить потому, что храм этот был с открытым восьмериком, с чрезвычайно тонкими стенами и плохо приделанными оконными рамами. И если бы задаться мыслию прочно заделать летние рамы, поставить к ним другие, внутренние, и, устроивши печь, отоплять этот храм, то получились бы, при некотором тепле, угар и сырость, а приспособление это стоило бы дорого. И я решился служить в храме совершенно холодном, никаким способом не отопляемом. Для этого обвязывали мы, служащее духовенство, головы платками, одевали меховые подрясники и во время утрени, когда при малом количестве богомольцев бывало иногда страшно холодно, держали руки в шубных рукавицах. Вынешь из нее руку, перекрестишься, поклонишься и тотчас же снова надеваешь рукавицу. Также поступали и наши богомольцы. За обеднями же, когда наполнялся до тесноты наш небольшой храм богомольцами, было уже теплее. Тем не менее в большие 30-градусные морозы в месяцах декабре и январе страшно казалось иногда приступать к совершению божественной литургии, хотя у меня тогда, при тридцатилетнем возрасте, и достаточно было сил физических и духовных. Как никак эта приснопамятная зима для служащего духовенства и богомольцев прошла совершенно благополучно - не пострадал никто. Она усилила только строительную энергию, когда наступили весна и лето. Все сознали, что необходимо строющийся храм приготовить к освящению по осени того же года. Столярные и резные работы иконостаса для нового двухпрестольного храма, с его окраскою и позолотою были отданы с торгов Тотемскому мещанину Илие Адриановичу Тесаловскому, а железо-кровельные - устюжскому мещанину Ивану Феодоровичу Говорову. А так как весь материал лесной и железный был заготовлен еще в предыдущие годы, то все работы шли одновременно, с тою лишь разностию, что одна из них заканчивалась, другая продолжалась, третья начиналась. При этом иконы были писаны в Устюге, а иконостас приготовлялся на месте в Е-ге, для чего дана была мастерам квартира. Понятно, увлеченный строительным жаром все свободное время я был на той или другой работе или с церковными строителями, а потом с заменившими их членами церковного попечительства в приходе, содействуя последним в трудах по получению с прихожан раскладочных сборов на устройство храма. Время шло. Церковные работы двигались более или менее успешно. Однако становилось ясно, что до наступления зимы все работы нет никакой возможности закончить. Поэтому решено было оставить окраску и позолоту иконостаса, а равно и штукатурку храма до следующего года. К освящению же приготовить лишь один придел в честь Рождества Христова с белым иконостасом. И только в декабре успели закончить и в этом объеме намеченные работы. Освящение Христорождественского придела совершено было 14 декабря 1873 года местным благочинным отцом Григорием Васильевичем Старостиным в сослужении трех священников соседних церквей и местного при чрезвычайном, можно сказать, невиданном здесь собрании богомольцев. Дорогого соседа моего, отца Феодора Иоанновича Попова, уже не было. Он умер, не дождавшись освящения нашего храма. Не было и устюжского протоиерея отца Иоанна Васильевича Прокошева, переведенного уже на старости лет в Кадниковский собор, по неизвестным в точности причинам, крутым и слишком решительным епископом Павлом Доброхотовым. Прошел еще год и полтора месяца. За это время уже все церковные работы были покончены. В оба придела иконы написаны, иконостас выкрашен зеленым колером, резьба вызолочена по мардану, выкрашен и пол церковный, деревянный, стены и подволока оштукатурены, выкрашена и крыша на церкви, железные листы которой на первое время были только загрунтованы. Освящение этого придела в честь Покрова Божией Матери совершено было в феврале 1875 года тем же отцом благочинным Старостиным при участии тех же священников, которые были и на освящении Христорождественского придела. К этому освящению нашего храма выписан был из Устюга соборный хор певчих, регентом которого был брат мой, учитель Николай, ныне настоятель Утмановской Илиинской церкви Никольского уезда. А для отдаленных богомольцев, особенно не имеющих в приходе родственников, в виду уроков прошлого, по мысли настоятеля, была приготовлена добрыми прихожанами закуска, которою и распоряжались на открытом воздухе, в удобном для того месте господа члены попечительства с избранными в помощь им трезвыми и почтенными прихожанами. Собрание богомольцев было хотя меньше, чем на первом освящении храма, но все же очень большое, и я должен признаться, что, задумав угощение богомольцев хлебом и солью, опасался за благополучный исход его. Но, к счастию, мои почтенные сотрудники прекрасно исполнили это дело, давшее даже некоторый доход церкви и массу благодарности распорядителям. И здесь почти каждый жертвовал в пользу церкви по пятачку, а некоторые и по гривеннику. И вообще все дела по церковной постройке и во все продолжение ее прошли гладко, мирно, благополучно. Ни крупных недоразумений с подрядчиками, никаких неудовольствий, ни заболеваний, ни ушибов рабочих, ничего неприятного не случалось, по очевидной милости Божией. А бывали моменты во время работ, когда могли быть всякие неожиданности до серьезных неприятностей. Однажды, например, летним вечером, накануне какого-то праздника шел мелкий дождик. Я пошел в церковную ограду посмотреть, не работают ли еще там плотники, ставившие стропила и прибивавшие решетинник. Оказалось, что один из них что-то делает на самом краю церковной стены. "Левушка! - говорю ему. - Пора работу кончать, завтра праздник". "А вот сейчас, только раза два-три топором махнуть, и делу конец". Это был один из самых любимых мною плотников, смелый, толковый, честный, замечательно хорошо владевший топором, одним словом, правая рука подрядчика во всяком важном деле. И едва успел он дать мне ответ, как переступив с места, поскользнулся и столбом повалился на землю с высоко поднятым топором в правой руке. Упавши на землю, стоя, он присел, но с ног не свалился. Я к нему. Сидит, молчит, и топор в руке. "Ну, что? Каков ты? Вставай, буде можешь", - говорю ему. Спустя минуту, две, при моей помощи он встал, шагнул несколько раз, бросил топор, снял фуражку и стал креститься со словами: "Слава Богу! Все цело и здорово, и я жив, а если бы я упал на дерево или камень (в чем не было тогда недостатка в ограде церковной), что было бы со мной!" "Был бы ты, Левушка, урод или покойник", - заметил я. "Ведь пошел дождик, и надо было кончать работу, так нет, - говорил он как будто сам с собою, - дай еще, да еще, ну, вот и помни, каково на праздники работать хорошо еще, что спас меня Бог за чьи-то молитвы". Или поднятие на колокольню шпиля и утверждение на нем креста - какие это опасные работы! Малейший недосмотр, ошибка или то, что называется случайностью - и человека или нескольких как не бывало, они погибли. Ныне шпили на колокольни делаются железные, составные и утверждаются на своем месте по частям. Это совсем другое дело, дело почти безопасное, конечно, сравнительно. А в то время, о котором идет речь, было не так. Шпили делались в сельских церквах, да, вероятно, и в городских, большею частию деревянные. Вырубалось большое и совершенно прямое, как свеча, сосновое дерево. У нас для шпиля было приготовлено дерево длино. 8 сажен и восьми вершков в отрубе. Согласно с рисунком, оно обделывалось в виде восьмигранном или четырехгранном, целиком поднималось на колокольню и там утверждалось в каменной шейке или в деревянных же брусьях, укрепленных уже в звоновой туше колокольни, здесь обшивалось железом, окрашивалось, после чего и утверждался на нем крест. Церемония поднятия шпилей была сколько торжественная, столько же и опасная, требующая от мастеров точного знания дела и несокрушимого присутствия духа. На нашу колокольню поднимали шпиль свои мастера, уже известные крестьяне Иван Андрианович Тесаловский и Левушка Исадский с некоторыми из своей артели. Хотя это дело одному из них было совершенно не знакомое, а другой только видал, но не участвовал в нем, однако же они уступили моим убеждениям. А я не сомневался в уме и смелости их нимало. Итак, шпилевое дерево обделано и положено на балки, устроен ворот, утверждена на шейке еловая шпилька саженей четырех и к ней прикреплен блок, в него продет канат, один конец которого захватил шпиль, а другой подан на ворот. А чтобы не сломать шпильки или не разворотить шейки, бичевы, долженствующие охранять ту и другую, были далеко отнесены в стороны и закреплены заботливо и прочно на земле. Поднятие шпиля происходило летом 1873 года в один из праздничных дней тотчас после обедни, с молебствием и окроплением его св. водою. Богомольцев и зрителей редкого события было множество. Приняв благословение, наши мастера пошли на свои места на шейку колокольни. Раздалась команда. Взятый за средину шпиль сначала двинулся несколько по земле к колокольне, но твердо удерживаемый силою противодействия или при посредстве оттяжек каната, поданного народу, стал медленно и плавно подниматься, как весовой баланец, с тонкою бечевкою на толстом конце, а шпилька, как живая, дрожала, будто от страха. Когда же дошел шпиль благополучно до блока шпильки, то за конец этой тонкой бечевки, находившейся уже в руках Левушки, был основанием своим легко подтянут к отверстию шейки. Раздалась команда: "Отдавай вытяжную тихо!". Шпиль стал садиться на свое место, и вот он на месте. Быстро была установлена правильность его положения, утверждено основание и прикреплена к нему до самой вершины еще легкая лестница. Никто из присутствующих не замечал течения времени и не отрывал своих глаз от молодых мастеров. И вот, прикрепив к шпилю последнюю лестницу, вершина которой была несколько выше шпиля, Иван Андрианович, слегка придерживаясь левою рукою за тетиву лестницы, вдруг, неожиданно для всех, встал одною ногою на вершину шпиля (другая не поместилась и висела на воздухе) и начал креститься и молиться. Весь народ на земле, по-видимому, перестал дышать от страха за человека на минуту. И вот среди этой могильной тишины с высоты сейчас поднятого шпиля, точно с неба, мы услышали приветствие: " С благополучным поднятием шпиля поздравляю вас, православные!" И стал он вслед за тем со своими помощниками спускаться на землю. Однако, когда, признав нужным сейчас же сердечно и открыто поблагодарить его за блестящее исполнение дела, взглянул я на него, то увидал, что мой Иван Андрианович, всегда румяный, был бледен, как полотно, и велел подать ему немедленно стакан водки, хотя он и не особенно жаловал ее. Было ясно для меня, что поднятие и установка шпиля, а особенно молитва на вершине его вызвали крайнее напряжение всех сил этого человека. Несколько позже, также в праздничный день и также благополучно были подняты и поставлены на свои места кресты и на новый храм и колокольню, при большом собрании прихожан, Иваном Феодоровичем Говоровым, делавшим и золотившем их.
В следующие три года, после освящения второго, Покровского, придела в 1874 году, я занят был улучшением церковной утвари и ризницы. В это время, а частию и раньше, были куплены два напрестольных серебряных креста, большой и малый, два Евангелия, большое с серебряною сплошною кругом отделкою, серебряная же дарохранительница, весом, помнится, 5 фунтов, и серебряное же кадило. Все эти предметы были позолоченные, а кадило белое. Пасхальный трехсвечник, подсвечники к местным иконам и паникадила куплены медные. Ризница пополнялась обычно из дешевых материй почти каждогодно, плащаница куплена была также неценная, и только одно полное облачение священническое и диаконское изготовлено было из материи дорогой. Хорошо помню, что за парчу для ризы и стихаря с воздухами, плачено в Москве по 8 рублей за аршин. В Москве и сшиты были эти последние облачения по мерке, данной Устюжскому купцу, покойному Василью Ивановичу Охлопкову, покупавшему эту бархатную парчу. А все остальные швейные работы по церкви производились в моем доме местным прихожанином, крестьянином деревни Скарятина Максимом Артемьевичем Тесаловским. И это был хороший мастер своего дела и очень хороший человек, толковый, честный и богобоязненный. Много поработал он у меня в доме для церкви и для меня. И здесь-то с ним в длинные зимние вечера, когда сидят, бывало, еще с нами церковный староста, тот или другой член попечительства и, наконец, церковные сторожа, обсуждались мои строительные планы, изыскивались денежные источники для церковных нужд и рассматривались народные обычаи худые и добрые и сообщались мне всяческие предрассудки и суеверия; короче, здесь в моей кухне, с первых лет моей священнической службы, повелись настоящие внебогослужебные собеседования, перенесенные потом в церковь в 1875 году, а теперь давно уже заслужившие право гражданства и распространенные по лицу земли русской до крайних пределов.
В 1875 или 1876 году, когда у нас были только что покончены по церкви строительные работы с многотысячными расходами, в соседнем приходе был куплен новый колокол, весом 70 пудов. Звон этого колокола стал слышен в половине почти и нашего прихода, даже и на нашем погосте. Мои мужички ходят, слушают и поговаривают: "Луженьга-то, Луженьга (название прихода) как щеголяет!" Я обдумывал в это время вопрос: что делать с холодным храмом? И как его переустроить? Переустроить же и этот храм, очень тесный и плохой, казалось мне необходимым. Но заметив, что и моим прихожанам как будто хочется заняться теперь увеличением церковного звона, я решил использовать их настроение. На созванное по этому поводу собрание явились почти все домохозяева. Желание увеличить церковный звон обнаружилось общее и горячее. На нем было постановлено продолжить все сборы с прихожан хлебом и льном в пользу церкви, сюда же отдавать и выручку прихожан от подъема соляных судов в Березовском пороге в течение пяти лет и, кроме того, сделать подписку между прихожанами для добровольных пожертвований на покупку колоколов, а мне дать доверенность на заем денег с обязательством прихожан, за круговою порукою, погасить предполагаемый долг в пятилетний период времени. К весне 1877 года в распоряжении церковного попечительства уже было денег 3000 рублей, с которыми и поручено было мне в мае того года ехать в Москву за колоколом одним или двумя, по моему усмотрению. Но откуда же так скоро взялись эти деньги? При всеобщем сочувствии не трудно было мне нажить деньги, а отвечать на этот вопрос еще проще. Около 1000 рублей дала подписка, да 2000 рублей были взяты у богатых прихожан в долг без процентов. Но в Москву один я не поехал, а выпросил в товарищи одного из главных жертвователей, крестьянина деревни Царевой Горы Семена Ивановича Нелаева, пожертвовавшего 100 рублей. По 100 рублей пожертвовали, скажу кстати, также приходские крестьяне деревень Ровдина Яков Козмич Шумилов, Кичуги Петр Иванович Нелаев и Андрей Михайлович Менькин. До Москвы однако с Семеном Ивановичем я не доехал, а купил в Ярославле у Порфирия Павловича Оловянишникова два колокола весом одно в 52 пуда, а другое в 130 пудов, по 15 рублей за пуд с доставкою их в Вологду на ветку в Турундаево. Здесь куплена была лодка, наняты лоцман и работники. А колокола поставили на лодку турундаевские мужички за полведра водки. И поплыли наши колокола вниз по рекам Вологде и Сухоне до Е-и, а мы с Семеном Ивановичем, спустя некоторое время, отправились и прибыли домой на пароходе. Приплыла в свое время благополучно и лодка с колоколами. А так как с берега до церкви нужно было везти колокола целую версту, то Иваном Андриановичем, по данному ему рисунку, сделана была специальная на катках и брусьях тележка и приготовлена на столбах, близ церкви, временная звонница. На этой тележке привезены были народом, собравшимся на погосте во множестве, одновременно, оба колокола, умело снятые с лодки тем же Иваном Андриановичем Тесаловским. Началось поднятие колоколов на звонницу. Большой колокол подошел ушами к железным крюкам прекрасно, а второй нет. Нужно было уже употребить силу, а не одно искусство, хотя этим последним и отличался мой Иван Андрианович, которому предоставлено было и это дело. Взглянув в толпу народа, я скоро увидел в ней крестьян деревни Лодейки, братьев Осипа и Василья Андреевичей Мизгиревых, известных своей большой силой, вызвал их и объяснил в чем дело. Нужно было приподнять колокол весом 52 пуда. "Хорошо", - ответили они, и вслед затем встали один за другим на противоположные стороны, положили по рукавице на правые плечи и, подведя их под колокол, подняли его, как ничтожную тяжесть. А Иван Андрианович моментально в уши колокола вдел крюки и... дело кончено! Это была майская ночь, ночь народного ликования в Е-е, а которого числа не помню. Летописи же Е-и теперь под руками у меня нет. И началась проба новых колоколов, и загудел в Е-е неслыханный полунощный звон, продолжавшийся долго, долго и слышанный далеко, далеко. И теперь с чувством умиления, наравне с святыми днями закладки храма и его освящений, вспоминают е-еи старые и пожилые люди эту ночь общенародного духовного торжества и ликования.