М. И. Молюков
Пусть не корят меня за то, что я не сказал ничего нового: ново уже само расположение материала; игроки в мяч бьют по одному и тому же мячу, но не с одинаковой меткостью. С тем же успехом меня могут корить за то, что я употребляю давным-давно придуманные слова. Стоит расположить уже давно известные мысли в ином порядке — и получится новое сочинение, равно как одни и те же, но по-разному расположенные слова образуют новые мысли.
Блез Паскаль
Дорога
Странно изменилось понятие о расстояниях и перемещениях в пространстве и во времени. От Москвы до Ленинграда близко: вечером сел в «Красную стрелу», только уснул — уже Питер, Московский вокзал, раннее утро... А например, от Манежа до «Дома книги» на Калининском страшно далеко — целых две остановки на 2-м троллейбусе или 89-м автобусе. Будем ждать до посинения, лишь бы не идти пешком.
Еще забавнее обстоит дело с экспедиционными маршрутами. Тут прямо-таки нездоровая закономерность проявляется, Обратно пропорциональная зависимости длина — время. Чем чудовищнее расстояние, тем быстрее и надежней можно его преодолеть. Заключительные отрезки пути, смехотворные по современным масштабам — в тридцать, десять километров, занимают от трех дней до недели, как повезет. Москва — Ашхабад, полстраны на самолете, на пять часов всех делов. Ашхабад — Кызыл-Арват, около трехсот километров, перегон у вас съест часов десять. От Кызыл-Арвата до Кара-Калы всего восемьдесят, но утренний автобус допылит только за полдень. И так всегда.
Классический вариант: Москва — избушка на реке Кондасе. Ну, от Ярославского вокзала до Вологды, спасибо Министерству путей сообщения, добраться можно относительно комфортабельно. Затем Вологда — райцентр. А там на чем-то водоплавающем по реке Сухоне или самолетом местной авиалинии и такой же авиакомпании. Сначала вы узнаете, что ваш самолет уже улетел в то время, когда поезд только миновал Ярославль, а следующий будет послезавтра. Если погода позволит. А пока можно быстро улететь В Кич-Городок, в Тотьму, в Котлас и в Тарногу. А уж из Тарноги, это всякий знает, в ваш район часто ходят попутные лесовозы. Раз в неделю — точно. Они и подбросят, всего-то двести верст, все лесом.
Потом рядом с вами у кассы начинают толкаться две бабушки, которые были в городе у «сестре́», или у «дочке́», или у «снохе́», а сейчас хотят домой в тот же райцентр, потому что уже погостили. Кассирша куда-то звонит, потом кричит в сторону буфета:
— Если еще двоих пассажиров найдете, то полетите на грузовом через час!
Хотелось бы знать, какая связь? А если не найдем? Тогда грузы никуда не полетят? Или еще с двумя нас уже можно оформить как багаж? Чудны дела твои, Господи! Еще один попутчик нашелся сам, а последнего мы уговорили. Видимо, ему было все равно, куда лететь, поскольку когда я первый раз его встретил у кассы два часа назад, речь шла о Великом Устюге, это точно. Впрочем, пусть у него самого голова болит.
Теперь о самолете. Грузовой вариант АН-2 — это мечта, а не авиалайнер. Сейчас снег, он будет взлетать и садиться на лыжи, которые больше всего напоминают лапти или поплавки. Лыжи — это самое надежное, за них можно быть уверенными — не подведут. Пилот ходит в валенках и в ушанке, что-то доливает в воронку из молочного бидона. Наверное, керосин. Второй человек в форме военлета времен гражданской войны стоит на табуретке около крыла и отвинчивает гайку. Потом оборачивается и видит пассажиров.
— Куда летим?
— В райцентр. Твой, что ли пойдет?
— Пойдет... Не пойдет, а полетит, но пока не знаю. Вась! Ты глянь, Катерина-то уже и билеты продала. Летим, что ли?
— Ну и полетим. Чего стоите, товарищи, грузитесь. Как все погрузите, так и вперед.
Рядом на поле, перегораживая взлетную, она же посадочная, полосу, стоят пять-шесть холодильников в коробках, три мотоцикла «Урал» с коляской, куча посылок и мешки с дипломатической почтой районного значения. Круглое — кати, квадратное — неси! Бабушки подхватили мотоцикл, мы с Николаичем коляску к нему.
Начинается метель, здания аэровокзала не видно, мотор уже прогревается, деньги за проезд уже уплачены — отступать некуда.
Поскольку «кукурузник» грузовой, то всю кабину занимает груз, а чтобы пассажиров не придавило, весь его обтянули веревочной сетью и привязали к каким-то крюкам. Ожидалось, что на крутых виражах и при исполнении фигур высшего пилотажа холодильники станут бодро «скакать» по салону. Пока грузили барахло и крепили его, один летчик оказался заваленным в кабине, а второй остался у нас в салоне. Он рвался к штурвалу, но преодолеть баррикады из посылок так и не смог. Расстроился он не сильно и сказал, что полетит тут.
— Вась, заводи, я тут посижу. У ребят ружья, как бы в Турцию нас не угнали вместе с холодильниками. Товарищи террористы, до Турции керосина все равно не хватит.
Это точно, не то что до Турции, до райцентра бы хватило. Лететь всего-то сорок минут, при попутном ветре, конечно, а при встречном — часа полтора. Чего второму пилоту в кабине делать? Чего он там не видал? Я не знаю, как положено, но в данном конкретном АН-2 дверь на улицу закрывалась на крючок, как калитка в палисадник. Правда, второй пилот еще проволочкой этот запор усилил, чтобы не так хлопало от ветра. В общем, все было по-семейному. Пока возились с калиткой, «кукурузник» быстренько пробежался до кустов, помахал суетливо крыльями — и уже мы отмериваем очередные километры.
Вон и знакомая излучина Сухоны, на крутояре виден райцентр, на том берегу высится ельник? Круг, другой... Посередине посадочной площадки стоит бульдозер, наверное, он сгребал сугробы. В иллюминатор хорошо видно — трактор пустой, тракторист ушел.
Пилот Вася высунулся из кабины в форточку и чего-то кричит вниз, указывает на недопустимость нахождения трактора на посадочной полосе. Хорошо, что работает мотор, потому что даже сквозь рокот винта доносятся воспоминания о чьей-то маме, а в салоне сидят женщины. Пилот, так и не попавший на рабочее место в этом рейсе, оживился, открыл дверь и тоже стал что-то кричать вниз.
Наконец, трактор отполз в сторонку, мы шлепнулись на поле. Выяснилось, что бульдозерист и не думал чистить полосу, просто его в сельпо попросили привезти на санях-волокуше холодильники. Вот пусть и разгружает.
От райцентра до деревни Задней всего сорок верст. Поскольку работать предполагается около двух-трех месяцев, то барахла на каждого набралось по два рюкзака, да еще надо продуктов подкупить — хлеба на первый месяц, то есть еще рюкзак и мешок с двумя десятками буханок. Считаем по кругу — полтора центнера оборудования, вещей и продуктов. Поездка зимняя, налегке не побегаешь. Тайга — не своя квартира.
Только благодаря помощи хороших и отзывчивых людей удается достать через день-два машину. Все это время ожидания очередного отправления мы гостим у районного охотоведа Павла Михайловича, которому, конечно же, есть чем заняться и без нас — район громадный, работы по уши. Тем не менее он прикладывает всевозможные усилия, чтобы нам помочь с отправкой на базу, с устройством там в зимовье, звонит егерям, на чьих участках планируются работы. Уйма хлопот от двух приезжих, которым в Москве не сидится.
У нас можно приехать куда угодно, в самую глушь, где, казалось бы, никому дела быть не должно до твоих зоологических забот. Зверушки, следочки... Вдруг оказывается, что вокруг полно людей, готовых помочь, поскольку ты пришлый, многого тут не знаешь, не достанешь, не доберешься сам. Гораздо реже бывают люди, которые готовы чем-нибудь бескорыстно навредить, помешать. В экспедициях я таких не встречал, по крайней мере до сих пор.
Иногда трогательные случаи бывают. Я был в экспедиции в Туркмении. В поселке, где мы жили, я ставил учетные линии ловушек на грызунов. К моему удивлению, стали эти ловушки пропадать. Думаю — собаки или сороки стащили. Заметили тушку зверька в плашке и стащили.
Потом вдруг стали по утрам на крыльце забитые мышки появляться. Причем домовые мыши, населяющие в основном постройки. А след на трупике — от моих плашек. Недели две неведомый помощник мне «дичь» поставлял, а как-то раз утром и ловушки вернул. Выхожу, а они лежат рядком. Значит, всех мышаков передавил в доме. Просто так подойти попросить — постеснялся. Но поскольку знает, что эти сумасшедшие только за мышами в такую даль приехали, то, чтобы нам было не обидно, всю добычу честно приносил еще затемно. Правда, ловить-то надо было не домовых мышей. Но это уже как раз дело зоолога — отличать, какая мышь домовая, какая нет.
Вернемся на Вологодчину. Павел Михайлович достал машину, и мы с грехом пополам на третьи сутки добрались до деревни, в которой жил егерь Михаил Григорьевич. Опять гостеприимный русский дом, горячая печь, чай, баня, ночлег.
Настало утро. Стучит посудой хозяйка, и уже ушел к скотине хозяин. Пора собираться в путь. У егеря была своя лошадь — крупный гнедой мерин Буран, Бурашка. Это редкость сейчас. Большинство егерей и лесников предпочитают мотоциклы, а где хозяйство получше — встречаются и снегоходы. Пока мы с Николаичем вошкались с розвальнями: грузили, крепили, запрягали мерина, Михаил Григорьевич успел сбегать на хоздвор и попросить у бригадира казенную лошадку на два дня. Поначалу нам она не «показалась»: низкорослая толстуха, вполовину роста против хозяйского мерина. Правда, испытания ходовых качеств в тайге — в условиях, максимально приближенных к природным, показали, — что мы заблуждались как насчет мощности Бурана, так и по поводу хилости казенного рысака. Что делать, практика — критерий истины.
Реку сковало еще не очень сильно, на перекатах лед не держит. Зато там мелко. Кое-где есть наледи, поэтому надо идти в сапогах. Снегу навалило порядком — под полметра по руслу. С одной лошадью не дойти хорошо, придется топать два дня с ночевкой на Осевице. Лучше идти «о дву конь». И багаж на двое розвальней раскинуть. Все легче лошадкам.
Вверх по замерзшей реке нужно дойти на санях до Усть-Кондасской избы. По прямой это пятнадцать километров лыжни по просекам, которые непроходимы для лошади, — завалены намертво, а по реке — не меньше тридцати, ну, двадцать пять.
Дорога некоторое время тянулась заснеженными полями, вдоль перелесков и рядов березок, с которых срывались в полет черные косачи. В глуши тетерева редко встречаются, толкутся больше по опушкам, около деревенских полей, да на больших чистях. Эта птица любит свободные места. А вот рябчик, тот, наоборот, в самую чашу забивается — в глухой ельник, в чернолесье по ручьям. Глухарь как бы тяготеет к вырубкам, к окраинам болот-чи́стей, к светлым соснякам.
Белая куропатка, которая подкочевывает на зиму в вологодские леса из лесотундры, та оставляет свои следы вдоль речных долин по тальникам, на болотах. У белой куропатки такие следы интересные — широкие, потому что лапка сильно обрастает на зиму. Если среди кустарника, например по молодой вырубке, сильно натоптано куропатками, то с первого взгляда можно принять за заячьи следы. Как будто беляки кормились.
Вот и край полей. Дорогу обступают заснеженные ели. Но ненадолго. Через один-два километра дорожка сваливается в пойму, а там и на реку. Вольготная барская езда кончилась, пора за работу.
Лошадка — такая чуткая и умная скотинка, что ее заставить делать какие-то глупости очень сложно, например идти по ненадежному льду, который еще вдобавок занесен снегом по колено, плюс ко всем несчастьям слышно живую воду. Поэтому движение обозом по зимней таежной реке выглядит примерно так. Впереди идет человек, делающий тропу и простукивающий крепким посохом лед. В поводу́ он ведет лошадь, в санях которой лежит отдыхающий сменщик. Вторым номером тащит розвальни отдыхающая лошадь. Ей полегче, поскольку бредет уже по разбитой шестью ногами и санями колее. Во вторых санях тоже сидит человек, но отдыхает не так полноценно, как на первых. Лошадка часто не хочет идти по следу, тогда надо выпрыгивать и тоже вести под уздцы.
Когда передняя лошадь и человек устают настолько, что останавливаются, их сменяет следующая пара. Чувствуется некоторая дискриминация лошадей — их смена происходит реже. А что делать? Если же разобраться хорошенько, то по количеству ног мы даже проигрываем — счет шесть — восемь в пользу команды непарнокопытных.
Схема передвижения несложная, практическое исполнение — тоже. Мелкие неприятности ожидают только на наледях, когда приходится идти в каше из снега и воды, и на перекатах, где лед обычно проваливается. Но так как на перекатах неглубоко, то скоро даже кони перестали вздрагивать, когда у них под ногами проламывался лед и на поверхность выхлестывала коричневая «торфяная» вода реки Порши. Бог даст, не потонем. Все-таки вторую лошадь решили не привязывать вожжами к заднику первых саней, мало ли что...
Скорость передвижения обоза вверх по такой реке, если наледи и завалы деревьев встречаются не слишком часто, будет три, от силы четыре версты в час. Но дым идет и батарейки садятся, конечно. Лошадки уже за три часа все мокрые, пар валит.
В целом передвижение происходило монотонно, без веселого звона бубенцов под дугой. Какой же русский не любит быстрой езды? А вот как раз такой и не любит, которому еще полдня по снегу тащиться.
Не доходя два-три поворота до избушки на Осевице, это примерно полдороги до Усть-Кондаса, реку пересек совсем свежий след волчьей стаи. Бурашка всхрапнул осуждающе, но никак не прореагировал. А Толстуха решила изобразить панический ужас, не знаю зачем. Сначала она долго топталась перед волчьей тропой, а потом с гиканьем и молодецким свистом кинулась к обрыву, в чапыжник, попутно взбрыкивая задом, пытаясь опрокинуть розвальни и извалять в снегу вещи и ямщика. И это ей вполне удалось. Я не из группы акробатов-наездников Кантемировых, чтобы на необъезженных санях по крутоярам скакать. Куда уехал цирк? Или как кричал мне вслед Григорьич:
— Мишка! Куды ты так ходко? Стой!
Ускакали мы с Толстухой недалеко, метров на сто, зато очень быстро. Слава богу — целина снежная, не поджигитуешь как надо. Увязла каурая-вороная, да еще умудрилась вывернуться из оглобель и оказаться мордой к передку, хвостом наружу. Пришлось перепрягать, а там уже — вот она, избушка-то. Отдых.
Через часок тронулись дальше. Все повторяется, как прежде. Только не так бодро держат голову лошади. Михаил Григорьевич смолит папироску за папиросой. Может быть, чуть ближе сдвинулись берега, повыше стали ели, чаще приходится останавливаться — чистить завалы. Ветровал уже почти перекрывает русло. Не объехать. Узко. Конечно, лучше ехать вдоль берега, тонкоствольные листвяки не очень мешают.
Вдруг в лесной тишине раздается голос егеря:
— Стой, ребята, больше не могу!
Чего это он не может, как раз уже с час в санях лежит. Может быть, тоже волчий след приметил и не может дальше ехать?
— Не могу больше. С утра ноги мокнут. Точно простынем. Николаич, доставай, а то не доедем!
Уф, а мы-то испугались. Вот он, рюкзак заветный, с профилактическим средством от егерской простуды. Что мы, изверги, не понимаем? Предупредить заболевание всегда легче, чем его вылечить...
Последние два часа пути красоты окружающей природы уже меньше трогают сердце, да и темнеет помаленьку. Следующая и последняя остановка — Усть-Кондас. Вон он — наш дом на два месяца, приехали.
Соседи
Северо-восток Вологодской области, междуречье рек Уфтюги и Порши. Зима, самое многоснежье... В этом районе множество ручьев со странными названиями: Кондас, Осевица, Курсеньга, Улашка, Чурес. Громадные болота тянутся на много километров, на них встречаются редкие «островки» кривых сосен. Такие болота здесь называются «чисть»: Сывовская чисть, Чуресская чисть.
Люди жили в зимовье на Усть-Кондасе. Над избушкой стояла громадная ель, протоптанная тропинка спускалась к реке, к проруби. В разные стороны от порога разбегались накатанные лыжни, уводящие на основные учетные маршруты: на междуречья, на дальние вырубки, на чисти, вниз по реке к деревням, на Петряевскую просеку. Быт был простой, экспедиционный, жили люди давно, и постепенно окружающий лес к ним привык. Привык к редкому стуку топора, к дымку над крышей, к тому, что иногда по реке приезжал еще один человек в санях на лошади и с собакой, а через день-два снова скатывался вниз, не очень беспокоя окрестных обитателей.
Сапоги мои скрип да скрип под осиною, сапоги мои скрип да скрип под березою... Оттепели сменялись крепким морозцем, реку то отпускало, то вновь прихватывало. Иногда лыжи легко катились, за день не накапливалось никакой усталости, а иногда сырой снег пудовыми гирями налипал на широкие лыжи, нарастал твердой шишкой под подошвой, уже через пятнадцать километров ноги начинали гудеть и хотелось домой. Обычные маршруты, обычная работа — зимние тропления животных.
Николаич был большой спец по зимним троплениям. Тропление — тропить — тропа, то есть ходить по следам, оставляемым животными на снегу, с целью исследования их поведения. Особенно интересные снежные «записи» охот, встреч с «соплеменниками», реакция на человека, да мало ли что можно пронаблюдать, когда ходишь по следам хищных и копытных зверей в зимней вологодской тайге.
Зимний лес стоит тихий, как неживой. Но это не так, всюду есть свои хозяева и гости. Надо только внимательно вглядываться. Если весенний лес напоминает ярмарку — везде песни-пляски, то зимняя тайга — это спокойные будни года.
В зимовье под дощатым полом жила теплая компания мирских захребетников. Самые заметные и шумные — это полевки. Они с неподдельным интересом контролировали качество и ассортимент наших продуктов. Сначала это не вызывало серьезных опасений, харчи спрятаны в холщовый мешок, подвешенный к потолку, ну, а за консервы можно не опасаться. Однако неведомым путем зверушки изловчились — умудрились из подвешенного хлебного баула украсть две буханки черного. Это уже совсем не по-товарищески. С необыкновенной находчивостью Николаич соорудил довольно оригинальную модель ловушки-самоловки.
Как-то в сильную оттепель мы с Николаичем наломались за день по буеракам. Пришли домой уже затемно. Быстренько перекусили и легли. Хлоп! Ну и хорошо, можно засыпать. Проходит полчаса, слышу — грызет. Внаглую грызет казенный поролон, еще и чавкает от удовольствия. Сначала я подумал, что этот бессердечный едок — уже другой грызун. После прислушался — нет, он, когда прекращает жевать, подволакивает капкан. У, жадный какой, и в капкане жрет.
Ну сколько можно есть кусок поролона? Спи! Вместо этого зверек вместе с крысоловкой начинает весело прыгать по дровам, как сытая лошадь. Гром, шум. Разве тут уснешь? Может, крыса попалась? Откуда только в тайге крысе взяться? Взял фонарик, нагнулся — батюшки светы! Крупный горностай, беленький, полхвоста черного, глаза злобно блестят, морда вся в крови. Хищник — одно слово. Стрескал за милую душу всю полевку и на радостях забавляется с ловушкой — таскает ее за обрывки шкурки по чурбакам. Встал столбиком, зашипел неприятно так, мол, помешали, и нырнул в подпол. И полевки с этой ночи немного затихли. Капканчик мы перестали ставить, а то попадется, покалечится еще.
Маленькие, аккуратные следочки, то двухчеткой, то четырехчеткой. Они часто виднелись вокруг избушки, а вот самого горностая больше в эту зиму встретить не довелось.
Сойки-соседки прилежно каждый день прилетали на помойку. Чуть хозяева за порог, а кумушки тут как тут. Сколько интересного вокруг избушки, сил нет. А однажды эти подружки чуть последнего ума не решились. Дело было так.
Еще из Москвы я прихватил с собой два или три апельсина на праздничный случай какой-нибудь. Да в суете забыл напрочь о них, так и провалялись месяц в продуктовом ящике под крышей вместе с консервами. За это время и морозы были, и оттаивало все несколько раз, в общем пропали цитрусовые — зря тащил. Недолго думая, взял и выбросил. Лежат мороженые апельсины оранжевого цвета на снегу под елкой. Красота...
Ну, выбросил и выбросил, что за горе? День был не рабочий — шел снег, густой и надолго. Когда идет снег, он закрывает прочитанные страницы, стирает все и готовит новые повести, надо только подождать чуть-чуть.
По хозяйству всегда есть заботы: и крепления подшить на лыжах, и дров подколоть, и прорубь топором подчистить — вон вся замерзла, заплыла, уже и ведро не пролазит. Так, за хлопотами и не заметил, что у помойки собралась изрядная толпа и что-то горячо обсуждают. Две сойки, синицы, с вершины елки дятел-желна советы подает, клесты-еловики и два снегиря тут же крутятся.
Сойки обнаружили апельсины и сразу же сообщили об этом всем, кто был не занят делами. Стали решать, во-первых, что это такое, во-вторых, можно ли это есть? Дебаты, выступления с мест, потом решили голосовать списком — если есть, то оба, если нет — тоже оба.
Долго ли, коротко ли обсуждали, а голод не тетка. Наконец одна из соек (эх, живем однова́!) спрыгнула на землю и боком, боком... Оглянулась — вокруг все спокойно. Да как клюнет. Неясно. Еще раз — вроде вкусно. Съели, в общем, мои апельсины, корок не оставили.
Кроме соек вокруг избушки гнездилось несколько пар клестов-еловиков — был урожайный год на еловые шишки. Самцы у них очень яркие — в красных тонах. По спокойной погоде они пели или в ветвях ели, или в особом «токовом» полете с дерева на дерево. Многие считают, что клесты обязательно выводят птенцов зимой — это не так. Важно, чтобы была хорошая шишка, тогда настает период гнездования. Клесты — высокоспециализированные по питанию птички, поэтому в отличие от всеядных соек их помойка не интересовала. Но свои задумки по отношению к нам имелись. Когда люди не крутились снаружи, клесты садились на сруб и ловко своими скрещенными клювами выщипывали здоровенные клочки пакли и мха, которыми проложены пазы в избушке. Таким образом они добывали материал для строительства и утепления своих гнезд, а наше «гнездо» потихоньку растаскивали. Впрочем, много ли клесту надо — сам-то он со скворца всего.
Иногда прилетит дятел, сядет на торец зимовья, стукнет разок-другой. Войдите! А я уже здесь! И слетит. Очень чуткая птичка, любой шорох или движение отгоняет его от избушки. Зато в лесу будет работать совсем рядом, на соседней лесине, только на другую сторону ствола от тебя перелезет и продолжает долбить. Иногда выглянет — стоишь еще? Ну, стой, стой...
Захаживали в гости и более солидные ребята из общества любителей овцеводства и кружка самодеятельности «Серые братья».
В пятнадцати метрах напротив двери заимки был сооружен небольшой навес для лошадей, тут же была составлена поленница. Вот между дверью и дровами и пролегала постоянная волчья тропа. Раз в семь — десять дней здоровенный кобель-одиночка проходил с низовьев Порши мимо нас, спускался с крутояра и уходил дальше по льду Кондаса вверх. Это был один и тот же волк, след передней лапы 10 на 12 сантиметров, варежкой не закрыть, как любил говаривать егерь.
Через три-четыре дня волк, окончив дела в верховьях Кондаса, возвращался обратно. Но почему-то во время обратного хода он сторонился избы, тропа его тогда лежала по Порше. Ночью любил греметь ведром, катать его по льду около проруби (рядом с прорубью всегда воткнут старый, «ледяной» топор — пробивать лед, на его ручке часто оставалось ведро). Наигравшись вдоволь, волк уходил еще затемно. Значит, опять через пять дней надо ждать его свежих следов около крыльца. Иногда из-за плохой погоды или снегопада следы не удавалось заметить. Ну, это ничего. Но если в хорошую погоду в условленный день по расписанию серый опаздывал, мы начинали волноваться: не случилось ли что?
Вообще, в округе жило несколько групп волков. Возле деревень, что на устье Порши, рыскала по дорогам семья из четырех волков: трое переярков и кто-то из родителей с ними. Севернее, в четырех-пяти километрах от избы, на Сы́вовской чисти, часто встречались следы супружеской пары, которая ловко давила зайцев-беляков, а также подозревалась в убийстве молодого кота-рысяка. Рысь неосмотрительно зашла на старую вырубку, где самое толстое дерево было в палец, а высотой в рост человека.
Да еще напротив нас, по той стороне Порши, слонялся молодой волчок, то ли некрупный самец, то ли крепенькая сучонка. Он обтаптывал края вырубок, много, но бестолково проверял бобровые поселки, часто гонялся по речному льду за беляками. Причем бросок начинал издалека, метров за сто. Дело явно безнадежное. Когда косой легко уносился за поворот, недотепа еще прыжков тридцать-сорок делал во весь дух... Охотник! Охотник! Ну, если здоровье позволяет, чего же не побегать?
С этим же волчком связан следующий эпизод. Один из рабочих маршрутов у нас пролегал как раз по его участку. Лыжня круто спускалась к пойме, но шли мы не спеша, так как надо было учесть следы, появившиеся за последние три дня. Для этого надо отличить свежий след от старого. Если снегопада нет долго, естественно, накапливается много записей в книге «актов гражданского лесного состояния». По следам кажется, что вокруг зверья, как на скотном дворе.
Конечно, отпечатки стареют, оплывают под солнцем, осыпаются, засыпаются кухтой, падающей с деревьев. Один и тот же след может выглядеть как старый на просеке, и как совсем свежий — под шатром еловых веток, в тени. Тут есть много маленьких хитростей, помогающих определить свежесть следов. Например, около избы и под деревьями после очередного снегопада прокладываешь «образцовую» следовую дорожку шагов в тридцать, четко впечатывая и подволакивая ноги, чтобы «стакан» следа имел выволоку и соответственно поволо́ку. А потом каждое утро, выходя на маршрут, сравниваешь, как выглядят твои вчерашние следы рядом с сегодняшними. Там — новый снегопад, прописи обновляются. Ну и глаз должен быть «пристрелян». Ясно, что более-менее достоверное тропление на бегу не сделаешь, если только по свежей ночной пороше, когда следы вообще редкость.
Вот тихохонько идем мы с Николаичем, ветерок к нам тянет от реки. Вниз крутой спуск. Вдруг смотрим, шагах в сорока ветки елок колыхнулись и кухта с них осыпалась, какие-то скачки слышно. Что за дела? Подошли, разобрались маленько. Серый дурачок шел по своим серым делам вдоль Порши и услышал наши шаги. С кем нас можно спутать, ума не приложу. Два мужика скрипят лыжами по снегу, как рота кабанов на марше, и ветерок-то от него. Нет, чтоб осмотреться. Куда там...
Кинулся вверх по склону к нам. Чуть-чуть с ног не сбил! Подъем одолел, на лыжню вымахнул — а это люди. Тормозной след от всех четырех лап тянулся метра три. И на махах, на махах в сторону, так целиной и побежал.
Так себе был волчок, неумный. Не то что наш «избяной». Тот всегда потопчется перед чистым местом, прежде чем на реку выходить. Мало ли что...
Участки разных групп волков друг друга касались мало, так что заметных конфликтов не было. Кроме этих учтенных нами волков в районе работ крутилось еще несколько случайных зверей, но их маршруты не отличались регулярностью. Создавалось впечатление, что они тишком браконьерили в чужих угодьях.
Конечно, волки да сойки были не единственными нашими соседями в зимнем вологодском лесу. Нередко в окрестных лесах встречалась и росомаха.
Росомаха
Чудный зверь — росомаха. Никак ее не поймешь, что за характер. Не маленькая зверушка, но еще и не такая большая. Вроде не сильно смелая, а порой нагло ходит по лыжне, прямо по следу, подходит к избушкам, залезает под крышу — шарит...
У нас в европейской тайге росомаха вообще редкость, мало кто из охотников ее знает даже в тех районах, где зверь достаточно обычен. Южнее реки Сухоны, что протекает в Вологодской области, росомаха, видимо, не заходит. Обитает дальше к северо-востоку: по Архангельской области, по бассейнам Вычегды, Мезени, по средней и верхней Печоре, то есть через Коми АССР и за Урал. В Сибири росомахе никто не удивляется.
Северо-восток европейской части России по своему животному населению больше сходен как раз с Западной Сибирью, по крайней мере если не сходен, то скажем так: в средней тайге Русского Севера, особенно ближе к Приполярному Уралу, заметны сибирские элементы — это бурундук, кукша, росомаха. Сюда же добавляются птицы и звери северной тайги, фактически уже не тайги, а лесотундры: трехпалый дятел, бородатая неясыть, белая куропатка, северный олень. Эти районы очень интересны, интересны именно отличиями от южной тайги.
Впрочем, не надо быть каким-то особенным специалистом-биологом, чтобы увидеть, поработав в лесу неделю-две, что это совсем другой лес, чем, скажем, в Тверской губернии под Осташковом. Там ведь тоже тайга, но южная. Вроде и сосняки, и ельники, и клюквенные болота — все похоже, но не то.
И вот, в вологодской тайге, в теплой и дружной компании лесных хищников — бурого медведя, волка, рыси, лисицы — появляется росомаха. Не частый зверь, избегающий полей, сторонящийся деревенских околиц и лесовозных дорог. Многие хищники тайги жмутся к пойме, к реке, особенно зимой. Волки в глухие таежные массивы только по реке и заходят. Мелкие и средние куньи (выдра, хорьки, норки, горностаи и ласки) крутят по реке, по прибрежным завалам и зарослям. Пожалуй, только лесная куница явственно тяготеет к водоразделам, предпочитает зрелые ельники, чащу. Росомаха и тут отличается от всех — к реке совершенно равнодушна.