ПО ДОЛИНАМ И ПО ВЗГОРЬЯМ... 8 глава




Раз после сезона охоты, уже ранней весной он на попутном вертолете выбирался в ближайший поселок. Перекупщики давно его ждали. Ждала и предупрежденная кем-то милиция. Когда он вышел из вертолета, его окликнули. Охотник бросился к краю аэродрома, у которого начинался лес. Рванувшийся было за ним сержант его не догнал.

Через полтора часа охотник вернулся в поселок и тут же был задержан милицией. В вещевом мешке, таком же плотном, как и тот, с которым он сходил с вертолета, была лишь туго скатанная телогрейка. А целый рюкзак «котов» — так браконьеры называют соболей — так и прошел мимо иркутских охотоведов, мимо ленинградского пушного аукциона.

Уже с десяток лет его зимовья пустовали. То ли он все-таки попался более расторопному милиционеру, то ли подвело его здоровье, и он, заболев, так и остался в одном из многочисленных раскиданных по тайге логовищ, то ли провалился под лед, не заметив в зимних сумерках занесенной снежком промоины. А может, в соболиный год кто-то позавидовал его охотничьему фарту и в конце зимы встретил его на выходе из тайги...

Мы прошли еще полчаса, и мой товарищ остановился на поляне, где располагался его склад стройматериалов и инструментов. Все это Витя перевез еще зимой на «Буране». Он осмотрел свое хозяйство и неожиданно стал ругаться, обращаясь к тайге:

— Ну где же ты? Выходи! И чего ему, сволочи, надо было? — сказал он уже спокойным голосом, обращаясь ко мне. — Ты посмотри, что этот паразит натворил.

Алюминиевая канистра была прокусана, и весь бензин вытек. Рядом лежал исполосованный когтями рулон рубероида.

— Ну ладно, с этим ясно, — несколько поостыв, сказал Витя и пнул ногой разодранный рубероид и жеваную канистру, — Он думал, что там внутри что-то съедобное. А зачем лопату уволок? Ведь у меня здесь была отличная лопата, совковая. Слышь! — И мой товарищ снова заорал в сторону леса:— Хоть лопату-то отдай!

Витя пошарил по соседним кустам и несколько успокоился, найдя вторую, нетронутую медведем железную канистру.

— Если б он и эту кончил, пришлось бы нам лес валить «Дружбой-2», — и Витя показал на двуручную пилу, у которой зверь старательно обгрыз деревянные ручки.

Рядом со стройплощадкой мы сняли брусничный дерн, обнажив каменистую почву, и развели костер. Я достал свою легкую капроновую австрийскую палатку и поставил ее в стороне, подальше от огня, чтобы случайная искра не прожгла крышу.

Витя тем временем вбил колья недалеко от костра и привязал к ним кусок брезента так, чтобы полотнище уходило наклонно к земле в сторону от пламени. Он наломал мелких веточек, набросал их на землю под полог, а сверху накрыл штормовкой.

Медный закат принес долгожданную прохладу. Солнце село, и осенним холодом потянуло с болота. Самые яркие и самые торопливые звезды повисли между ветвей. Летучая мышь зашелестела пергаментными крыльями над поляной. Я залез в нарядную палатку, подложил под себя для мягкости свитер и заснул.

Проснулся я от стужи августовской ночи. Пластиковый пол палатки был холодный и скользкий, как каток. Багровые сполохи костра двигались по капроновой стене. Я надел все теплые вещи, которые нашел в рюкзаках, но все равно мерз. Пришлось выбираться наружу, поближе к костру. Мой приятель сладко спал. Тепло костра, отраженное наклонным брезентом, обогревало Витю. Он лежал в майке и легких тренировочных штанах. Стараясь не разбудить его, я пристроился у огня, думая соснуть хоть часок. Но, оказалось, что главным в устройстве такого ночлега был не источник тепла, а наклонный кусок ткани. Без него один бок моего тела грелся, зато другой покрывался инеем. Проснувшийся под утро Витя посмотрел на мои мучения и уступил мне место под пологом.

Очнулся я от грохота «Дружбы» — мой товарищ начал работать, пользуясь утренней прохладой. У костра в двух котелках стоял завтрак — макароны с тушенкой и чай. На черной, маслянистой от копоти поверхности сосудов оседали сизые снежинки пепла. Комары уже нещадно кусались. Это была еще одна причина моего пробуждения. Я умылся в ручье, позавтракал и стал ошкуривать топором стволы поваленных лиственниц. На желтоватой древесине, округляясь, проступали бесцветные капли смолы.

Солнце приближалось к зениту, жара усиливалась, и мы пошли за мхом на прохладное болото.

Человек удивительно быстро уродует природу. Еще вчера здесь шумела тайга, и ошалевший от безделья медведь рвал рубероид, пил бензин и крал лопаты, а сегодня на поляне бледно-желтые бревна, обломанные сучья с увядающей нежной хвоей, клубы темно-красной коры и зеленые стожки мха, напоминающие кладбищенские холмики. И все это за один день. И в то же время было приятно, что здесь, в глухой тайге, рождается настоящее человеческое жилище. Не холодная палатка-однодневка, не комфортный, но до абсурда примитивный полог Вити, а настоящий, хотя и очень маленький дом, в котором можно жить не только летом, но жестокой дальневосточной зимой. Это чувство первостроителя хорошо знакомо деревенским плотникам, тем, кто возводит дом от первых венцов до конька крыши. Аналогичное ощущение, правда притупленное, испытывают и жители крупных городов, доделывающих новую квартиру. Но закладка жилья в глухомани — это особое наслаждение. И мне было очень приятно почувствовать себя Юрием Долгоруким, Ромулом, Ремом и Кием одновременно.

Под вечер Витя вытащил из своего рюкзака кусок брезента — захватил все-таки для меня, предвидя, что в палатке я долго не протяну, и сделал еще одно лежбище. Мы разожгли костер, попили чаю и залезли каждый под свой полог. Огонь шевелился между бревен, как длинная желтая рыба. Темнело. Под брезентом моего товарища вспыхнуло и погасло оранжевое пламя и запульсировала малиновая точка.

Два дня ушло у нас на валку и очистку от коры лиственниц и добычу мха. Когда все было готово, стали класть венцы. Первый положили прямо на землю, без фундамента, да он здесь и не нужен — почва состояла почти полностью из мелких камней. Мы вырубали в каждом бревне продольный желобок, равномерным слоем рассыпали там мох, а сверху клали следующее бревно. Все стороны избушки — длина, высота и ширина — были чуть больше человеческого роста. Крохотное сооружение, но, чтобы его протопить, зимой нужна всего одна охапка дров.

Сруб мы поставили за три дня. Перед тем как положить последние два венца, Витя «Дружбой» выпилил дверной проем, на боковой стене — окно. Последний день мы покрывали тонким лиственничным жердняком крышу, подгоняя тонкие стволы впритык друг к другу. Теперь внутрь приходилось ходить через дверь, а не так, как мы привыкли, — перелезая через стену.

Обычно каждый, кто входит в зимовье первый раз, а особенно кто из него выходит, приносит ему своеобразную дань, а лучше сказать жертву. Так было и с нами. Хотя мы сами строили избушку и хорошо представляли ее габариты, но при выходе сначала Витя, а потом и я приложились лбом к низкой дверной притолоке. Каждый последующий раз мой товарищ вытягивал руку, ощупывал злополучный косяк, чтобы точно установить его местоположение, ругался и только после этого выходил наружу. Я же, когда хотел выйти, приседал к самому полу и в-такой позиции, которая, кажется, называется «гусиным шагом», медленно продвигался к двери, почесывая уже синеющую отметину.

Мы раскроили рубероид, выбросив изодранные медведем лоскуты, и застелили им крышу, а в углу избушки установили печку. Строительство закончилось. Пока еще не чувствовалось, что это человеческое жилье: в нем было прохладно и сумрачно, пахло смолой и хвоей, как под ветвями ели. В стену у входа я вбил пару гвоздей в надежде, что когда-нибудь вернувшись я повешу здесь ружье и рюкзак. Витя, чтобы оживить покидаемое зимовье, положил на вороненное, с желтыми звездочками ржавчины дно печки пригоршню сухих щепок и поджег их. Почти невидимые в лучах солнца, клубы прозрачного дыма потянулись из трубы.

Я взял полегчавший рюкзак, Витя бережно положил на спину неуклюжую бензопилу, и мы двинулись через голубичную марь к реке, где в кустах неделю назад спрятали лодку.

Яблоки

 

 

 

Петя, тридцатилетний молодой человек, выйдя на улицу из барака, взглянул на термометр и впервые в жизни увидел, что малиновая полоска окрашенного спирта сползла ниже отметки 50 градусов. Вспомнив рассказы Джека Лондона, он начал экспериментировать: плюнул и прислушался. Певец Заполярья писал, что при такой температуре слюна замерзает на лету. Но сейчас плевки в исходной консистенции долетали до земли, вернее до заледенелой дорожки. Петя не мог поверить, чтобы Джек Лондон ошибался, и решил, что эффект мгновенного замерзания слюны обнаруживается только при попадании ее на камень или металл. Все валуны были под снегом, зато рядом стоял огромный японский бульдозер. Петя старательно заплевал импортную технику, но желаемого результата все равно не добился и, расстроившись из-за недобросовестности великого американца, вернулся в барак. В теплом помещении толстенные стекла его очков тут же запотели. Он расстегнул овчинный полушубок, оттянул на животе свитер и протер им очки.

Сегодня Петя отпросился у начальства — бригадира геологоразведочного отряда и утром попутным лесовозом прибыл в поселок. Ему крайне необходимо было встретиться с заведующим продовольственного магазина. Под угрозой был его, Петин, авторитет. Неделю назад случился конфуз. В очередной раз в отряд пришел вездеход с продуктами. Ребята, как всегда, но уже без прежнего интереса, попросили Петю показать свой беспроигрышный трюк: назвать не заглядывая в накладные какой сорт сыра привезли на этот раз. Петя, работавший раньше в Минске сыроделом высшего класса, а теперь — сезонным рабочим геологической партии, сначала понюхал бледно-желтый кусочек, пожевал его и безапелляционным тоном объявил наименование продукта, сорт и процент жирности.

— Только недозрел немного, местная промышленность халтурит, — сказал он, дожевывая ломтик. — Ну, вы-то не заметите и так съедите.

И впервые за полгода ребята, уже привыкшие к этому всегда удачному фокусу, дружно и даже злорадно закричали, что продукт не того сорта, который назвал Петя. Тот страшно расстроился.

В Якутию, к геологам Петя попал случайно. В разговорах с товарищами он часто упоминал слова Толстого о том, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Из этого умудренный жизнью геологический народ сделал верный вывод, что Петю в Минске заела жена. И действительно, он, не выдержав вечных ссор, истерик, обид, бежал сюда, в Якутию, которую считал краем света, бежал от любимой дочки, работы, на которой его ценили, и двухкомнатной квартиры. Он часто говорил, что ему надо потеряться здесь, в глухомани.

Хотя в партии собрался пестрый народ и господствовали грубые нравы, его из-за совершенной неприспособленности к жизни в таежных условиях не обижали. Здесь были жестоки к людям хитрым, подлым или отъявленным эгоистам. Петя же был застрахован, от всех конфликтов еще не выветрившейся романтичностью, полной наивностью и потрясающей близорукостью.

Петино существование в партии началось просто и незаметно: его определили в «помогайлы» — подсобные рабочие, так как нужной здесь квалификации у него не было, а сыроваренный завод среди болот, сопок и таежных дебрей строить пока не собирались. И стал Петя таскать на участки, расположенные в нескольких километрах от лагеря, инструменты: ломы, кайлы и лопаты.

На пятый день службы ему доверили перенести с базы в тайгу более сложный инструмент — ручной бур. Петя задерживался. Бригадир послал парнишку порасторопней сбегать на базу (до нее было около полукилометра), найти бывшего сыродела, поторопить его, а заодно сделать внушение за медлительность. Запыхавшийся рабочий вернулся через пятнадцать минут и доложил, что «новенький» вышел к ним, в бригаду, полтора часа назад. Без бура народ простаивал, и все двинулись на поиски Пети. Инструмент, лежащий в тайге недалеко от тропы, нашли сразу. А Петю искали весь день, и только к вечеру заметили дымок, тянувшийся из-за мари. Трое пошли туда и через два часа привели бывшего минчанина. Он, близоруко щурясь, осторожно нес в руках, как бесценное сокровище, свои очки. Лицо его было в крови, оба глаза совсем заплыли.

Петя рассказал, что с ним приключилось. Когда он нес свой бур, через тропу перелетела пара серых птиц с рыжими хвостами, размером чуть крупнее дрозда. Ребята, слушая его рассказ, без труда узнали кукш. Сыродел у себя в Минске никогда не видел таких милых созданий и завороженно смотрел, как они с томным кошачьим мяуканьем плавно кружили среди деревьев. И тут он сделал единственную ошибку, которая стоила рабочего дня целой бригады, — сошел с тропы, чтобы получше разглядеть забавных птичек, так как очки со стеклами плюс десять позволяли изучать ему орнитофауну Якутии только с близкого расстояния. Когда кукши улетели, он хотел вернуться туда, где его ждал бур, но не смог найти ни дороги, ни транспортируемого инструмента. Блуждал по тайге он долго, но все время ходил по кругу и удалился от лагеря лишь километра на три.

Он перебрался через лесное болото, устал, промок и остановился отдохнуть и посушиться. Эта задержка его и спасла. У него оказались спички, хотя Петя не курил. Ребята из партии засунули ему в карман штормовки коробок. Спички, правда, отсырели при форсировании болота, и их пришлось сушить. Вот тут-то Петю и заели комары. Репеллент, которым он намазался в лагере, был смыт болотной водой. Накомарник он снял еще на тропе — сетка мешала рассматривать кукш. Петя сложил большую кучу хвороста и через каждую минуту пробовал зажечь спичку. Но они сохли медленно, а комары, казалось, подлетали со всей Якутии. Петя сидел, натянув штормовку на голову, спрятав ладони в рукава, и часто вздрагивал от укусов. Зеленый цвет куртки и брюк превратился в блестяще-серый от сидящих впритык друг к другу алчущих крови насекомых. Петя не мог долго скрывать голову, так как, защищая ее, он оголял живот и поясницу, которые сразу же превращались в общественную столовую на тысячи посадочных мест. Руки и лицо стали красно-бурыми от крови и раздавленных комариных тел.

Спички сохли около часа. У обессиленного этой инквизиторской пыткой Пети возникли галлюцинации. На ближайшей лиственнице появился огромный, с глухаря, комар, он стал скалить на Петю страшные зубы, жутко хохотать и приговаривать басом, почему-то похожим на голос Петиной жены, хотя у нее было визгливое сопрано: «Вот погоди, — бубнило страшное насекомое, — вечер придет, тут я тебя и съем!» Испуганный Петя протирал кровавыми руками стекла очков, но комар не исчезал.

Наконец просохшая спичка зажглась. Кровососы остались с подветренной стороны, на свежем воздухе, а Петя укрылся в едком дыму костра. Комары терпеливо ждали, когда он задохнется и вынырнет из серых клубов дыма, чтобы глотнуть кислорода. Но Петя терпел, и слезы промывали на его окровавленных щеках дорожки. Через четверть часа Петя огляделся. Комар ростом с глухаря исчез, зато метрах в двадцати от костра стоял, опустив рогатую голову, северный олень и печально смотрел на друга по несчастью. Он тоже искал в дыму спасение от комаров. То, что олень действительно существовал, а не привиделся Пете, подтвердила спасательная группа, которая его обнаружила. Ребята потом жалели, что подошли слишком шумно и спугнули зверя. Всем давно надоела тушенка.

Хотя Петя чуть не погиб, свое приключение он воспринял без лишнего драматизма. Но новые товарищи хорошо усвоили, что за ним надо присматривать. Два дня он отлеживался в лагере. Опухлость на его физиономии прошла, настроение улучшилось, и сыродела продолжали эксплуатировать, ограничивая пределами лагеря.

Прошел месяц, и комариное происшествие забылось. Петя постепенно освоился в отряде, больше не терялся, его безбоязненно стали отпускать за несколько километров от базы, правда, взяв с него обещание, что он будет передвигаться только по дороге.

И наконец, однажды осенью взяли в многодневный маршрут.

Пять человек должны были пройти около сорока километров по таежной тропе, чтобы в намеченной начальством точке взять геологические пробы. Петю разбудили еще затемно, велели сходить в столовую и собрать продукты. Он, старавшийся впредь не попадать впросак, быстро и грамотно сложил рюкзак так, чтобы вся тяжесть равномерно распределялась на спине. Он проявил инициативу, положив немного хлеба, чая и сахара в боковой карман, чтобы подкрепиться в дороге. Туда же он сунул и сливочное масло, упакованное в железную банку из-под зеленого горошка.

Через час ходьбы начальник остановился, долго изучал карту, а потом, свернув с тропы, пошел прямо сквозь тайгу вверх по склону.

— Через сопку перевалим, а там уже рядом, — пояснил он, — Это лучше, чем пятнадцатикилометровый крюк по тропе делать.

Чистым редким лиственничком идти было легко, ребята взбирались по склону без остановок, и начальник устроил привал только перед тугой стеной кедрового стланика. Пете показалось, что дальше идти будет легче. Но когда, перекурив, они полезли сквозь упругие темно-зеленые заросли, он понял, что ошибался. Распластанные по камням, прижатые к земле сосны настолько переплелись стволами, что представляли собой почти непреодолимое препятствие.

«Линия Маннергейма пошла», — сказал один пожилой работяга, еще помнивший войну с финнами. Кусты росли настолько плотно, что приходилось все время шагать не по земле, а по стволам и ветвям, поминутно рискуя сломать ноги. Через час они преодолели пятьсот метров хвойной зоны. Петя последним выбрался из этого ада и застал всю группу лежащей на рюкзаках. Геологи тяжело дышали и жадно курили. Дальше путь был свободен: выше стланик не рос, и до самой вершины шла каменистая осыпь.

— Армянское радио спрашивает, — сказал между двумя затяжками начальник, — может ли человек снова превратиться в обезьяну? Армянское радио отвечает, — продолжал он только что придуманный анекдот, — может, если его на неделю посадить в кедровый стланик.

Ребята устало засмеялись.

Лезть вверх дальше по огромным валунам было легче, чем пробираться среди сосновых кустов, но на перекур пришлось останавливаться еще раз. Народ отдыхал, распластавшись на камнях, лишь Петя, посидев несколько минут и чуть отдышавшись, подошел к огромному полутораметровому, поросшему зеленоватым лишайником, валуну. Он заметил, что камень лежит неплотно, и стал раскачивать глыбу. Через минуту гранитный монолит сорвался и покатился вниз, глухо бухая, выбивая бледно-розовые искры и сдирая с камней лишайники. Валун, тяжело прыгая, медленно разогнался вломился в стланик и утонул в зеленых зарослях приземистой ползучей сосны. Запахло жженым кремнем. Кто-то наблюдавший за Петиными забавами лениво ругнулся. А он, зачарованный грандиозным рукотворным обвалом, смотрел сквозь свои фантастические диоптрии на еще колеблющиеся кусты.

Наконец дошли до перевала. По ту сторону сопки уже лежал снег. Начальник приказал вырубить крепкие палки, и люди, опираясь на них, стали медленно спускаться по плотному, прихваченному ночными заморозками насту. Кирзовые сапоги — не альпинистские ботинки с триконями, поэтому ребята шли по скользкому склону медленно, осторожно, след в след, выбирая путь поближе к одиночным кустам кедрового стланика или каменным березам. Идущий первым старательно выбивал пяткой в плотном снегу ступеньки. Каждый следующий углублял их.

Пете, плетущемуся в хвосте каравана, досталась хорошо утоптанная снежная лестница. Но и это не помогло. До конца снежника оставалось метров пятьдесят, когда он поскользнулся. В группе не страховались — не было веревок, а потом никто не знал, как это делается. Поэтому Петя беспрепятственно заскользил по склону, умело объезжая кусты, за которые еще можно было зацепиться, и своих товарищей, протягивающих ему руки. И хотя все кричали, чтобы он тормозил палкой, Петя бережно прижимал к груди корявый сук и с чуть виноватой улыбкой, поблескивая очками, набирая скорость, несся вниз. Весь в снежной пыли, он хорошо вписался в поворот, миновав последнюю березу, за которую еще можно было ухватиться, и скрылся из глаз. Ребята заторопились вниз выручать товарища. Первым до поворота дошел начальник, и по выражению его лица остальные геологи поняли, что и на этот раз с Петей все обошлось. Он копошился внизу, в зелени кедрового стланика, почесывая ушибленные бока и рассматривая самое ценное, что у него было — очки.

Ребята, пройдя по следу Пети, еще раз подивились его везучести. Траншея, обозначавшая траекторию его спуска, ловко обходила два острых валуна и торчащий ствол сломанной камнепадом березы. У нее-то и развели костер. Петя сидел рядом с огнем, зализывая ободранные руки. За чаем все забыли о Петином спуске, но тем не менее продолжали его ругать. Дело в том, что из горы пустых консервных банок, лежащих в лагере, сыродел умудрился найти ту, из которой ленивый повар каждое утро плескал на поленья соляр, чтобы побыстрее разжечь костер. В нее-то Петя и запаковал масло. Выяснилось, что пищевой продукт хорошо впитывает горючее. Но после тяжелых переходов все зверски хотели есть и поэтому, ругая неудавшегося самоубийцу, жадно поглощали пахнущие соляром бутерброды.

Люди разбрелись поискать подходящее для лагеря место. Начальник тоже пошел в тайгу, взяв с собой Петю, — после сегодняшнего происшествия он боялся оставлять его одного. У ручья они набрели на небольшое заброшенное охотничье зимовье и зашли внутрь. Избушка была старая, с просевшей крышей и рыжей от ржавчины печкой. Было ясно, что ее не удастся отремонтировать и придется жить в палатке. Петя, затюканный ребятами, особенно следил за собой. В зимовье он сумел не свалить дырявую, красиво изъеденную ржавчиной железную печную трубу и не задеть грозивший обвалиться потолок.

У начальника поднялось настроение. «Если простые слова на этого вахлака так действуют, — думал он, — то надо почаще их ему повторять», — и вышел из избушки. Следом, осторожно, с видом ученика, отвечающего на «пять» и нечаянной оговоркой боящегося все испортить, появился Петя. Он, осмелев, проявил инициативу и, ловя одобрительные взгляды начальника, высунув от старания язык, закрыл за собой дверь. Та, невредимо простоявшая, наверное, лет двадцать, от его бережного прикосновения замерла, а потом медленно упала, вырвав из косяка проржавевшие гвозди. Начальник посмотрел на Петю, как на обреченного, и молча сплюнул.

Но Петя выжил.

О начале своей таежной карьеры Петя вспоминал в бараке в ожидании, когда же откроется магазин.

Директор сначала никак не мог понять, что же все-таки он хочет, этот странный посетитель. Партия заказанный сыр получила? Получила. И по госцене, которая значится в накладных. Ну, а сорт... Сорт, может быть, и другой, но цена — три рубля ноль ноль копеек за килограмм. Так что все без обману, даже ОБХСС не придерется.

Петя долго втолковывал, что он вовсе не из органов народного контроля, а просто борец за истину, за правильное определение сортности сыра. Директор выслушал его, недоверчиво покрутил головой, потом отвел борца в подсобку, отрезал от огромного желтого сырного круга ломтик и протянул ему. Петя попробовал и точно назвал сорт. Директор улыбнулся.

— Вообще-то я мог и не пробовать, — сказал испытуемый, — ведь в таких «блинах» расфасовывают только «Российский», — Улыбка сошла с лица завмага, зато в главах загорелись азартные огоньки. Он отвел Петю назад, в свой крошечный кабинет, посадил на стул и попросил подождать. Через несколько минут он появился, неся на листе серой упаковочной бумаги еще четыре ломтика. Через минуту Петя определил все сорта сыра, имеющиеся на складе, а восхищенный его талантами директор сам одним пальцем отпечатал на пишущей машинке бумагу, в которой говорилось, что такого-то числа в такой-то отряд, такой-то партии было отпущено пять килограммов сыра «Российского», который в сопроводительных документах ошибочно именовался «Голландским». Печать и подпись директора магазина. Истина восторжествовала.

Петя бережно спрятал бумагу, удостоверяющую его еще не утерянную квалификацию мастера-сыродела, попрощался с завмагом и зашел в этот же магазин уже как все — через основной вход. Петя в благодарность бригаде, которая отпустила его добывать истину, купил три бутылки водки и пять килограммов редкого фрукта в зимней Якутии — розовых с мелким красным крапом яблок. Он насыпал плоды в рюкзак, сверху положил бутылки и поспешил к бараку. Там он попросил у знакомого телогрейку, запихал внутрь нее яблоки и уже в таком теплоизоляторе снова положил из в вещевой мешок. Легкомысленно отказавшись от горячего чая, он взял свои лыжи и пошел домой, в отряд.

Утром до базы его довез лесовоз, а сейчас он двинулся более короткой, прямой дорогой. Надо было пересечь по старой лыжне марь, а там уже до лагеря рукой подать. Сыродел торопился: мороз к вечеру крепчал, и он беспокоился, как бы не замерзли яблоки. Петя шел и думал о тепле избушки, в которой обитала бригада, о чае, который там всегда был горячим, о своих товарищах, которые отпустили его для того, чтобы он доказал себе и им, что он все-таки прав, а заодно привез пару «пузырей».

Он немного жалел, что вокруг лишь снежные поля и нет твердых предметов, на которые можно было бы плюнуть — при такой холодине наверняка бы возник эффект, описываемый Джеком Лондоном. Но Пете и без экспериментов приходилось останавливаться — выдыхаемый воздух от мгновенного образования мельчайших ледяных кристаллов с легким шелестом оседал на шапке, воротнике, а самое главное — на очках. Путешественник снимал варежки и соскребал иней с полусферических стекол. От тепла рук он таял, на очках оставалась тонкая пленка воды, которая на морозе мгновенно превращалась в лед и мутнела, как катаракта. Из-за нее Петя прошел поворот к лагерю, приняв сослепу за лыжню старую заснеженную дорогу, по которой уже несколько лет никто не ездил.

Садящееся солнце запуталось в редких елках на сопке, а на марь легли длинные тени от невысоких лиственниц. Петя в очередной раз снял очки, содрал со стекол иней, протер их выбивающейся из рукава полушубка серой сетью растянутого свитера и оглянулся. Поворота все не было. Он понял, что заблудился. Какое-то нехорошее чувство первый раз за всю жизнь здесь, в Якутии, появилось в душе Пети. До этого он думал, что самое плохое в жизни — его семейное существование — уже прошло. А сейчас он почувствовал, что смерть, та, о которой он часто думал в Минске, где-то рядом, в морозном притихшем лиственничнике.

Но Петя недаром кормил комаров, скользил по снежнику и еще несколько раз другими способами покушался на свою жизнь. Он твердо осознавал, что надо надеяться только на самого себя и продержаться до утра. То что его будут искать, он не сомневался. Приступ страха и отчаяния прошел, и Петя начал трезво размышлять. С дороги он сбился, совсем стемнело, обратную лыжню в тайге он не найдет. Придется ходить по краю мари. Ее граница — сплошная стена деревьев, которые будут различимы даже ночью. Марь, как ему говорили, замкнутая, овальная, похожая по форме на огромный стадион. Его на ней найдут. Самое главное — не уйти в тайгу и не останавливаться. И Петя неторопливо, экономя силы, пошел вдоль опушки леса, стараясь держать такую скорость, чтобы не уставать и не задыхаться.

Что происходило дальше, Петя помнил смутно. Совсем стемнело, и на синем снегу растворились черные тени деревьев. С этого момента он не делал остановок, чтобы очистить очки от инея — в темноте он все равно ничего не видел, лишь слабо различал, скорее чувствовал опушку леса. Петя считал шаги и на счет «двадцать» чиркал по снегу концом лыжной падки чертил стрелу, показывающую спасателям, куда он движется.

Среди ночи ему послышались выстрелы — ребята указывали, куда надо идти, и он чуть было не пошел на звуки далеких хлопков. Но понял, что чувства его обманывают, когда услышал стрельбу уже с другого конца. Петя не поверил призрачным звукам, этим столь причудливо изменявшимся манящим голосам сирен, и продолжал свой замкнутый путь по мари. А выстрелы действительно были. В бригаду с базы по рации сообщили, что Петя вышел, и его товарищи, поняв, что он снова потерялся, открыли огонь. Но в это же время стали палить из карабина и на базе, ожидая, что Петя вернется к ним.

Ребята из лагеря, расстреляв две обоймы, поняли, что Петя окончательно заблудился и сам не выберется. Трое, одевшись полегче, в расчете на быстрый бег, бросив в рюкзаки свитеры, фонари и термосы с горячим чаем, встали на лыжи и пошли выручать товарища. Через полчаса они достигли злополучной мари. На ее опушке они сразу же наткнулись на столь хорошо утоптанную лыжню, что, казалось, ее готовили для международных соревнований. При свете фонарей обнаружились и стрелы на снегу. Они догоняли друг друга и сливались в одну сплошную линию. Тогда ребята поняли, что Петя с вечера описывает круги по мари, идя уже в который раз по своему собственному следу.

Отряд спасателей вскоре настиг Петю. Сыродел медленно и неуклюже, как бы нащупывая дорогу, шел по лыжне. Когда его позвали, он не откликнулся, продолжая медленно двигаться вперед, перебирая негнущимися ногами. Через каждые несколько метров он останавливался и чертил на снегу палкой. Когда ребята заглянули ему в лицо, они поняли, почему у него такая неуверенная походка: толстенные стекла очков были покрыты сантиметровым слоем инея. Петя, не отвечая на расспросы, что-то беспрерывно бормотал себе под нос. Они прислушались и поняли, что он считает, а на счет «двадцать» останавливается и чертит на снегу стрелу.

Спасатели больше не приставали к Пете с вопросами. Они достали из рюкзака длинную веревку и привязали этого живого робота за пояс. Один пошел вперед, таща Петю на буксире. Другой подталкивал его сзади, следя чтобы он не упал. Но тот еще уверенно держался на ногах. Правда, он иногда делал попытки остановиться и чиркнуть палкой по сугробам.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-13 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: