Самапо себе наука нравственно нейтральна, и порождаемая ею нестабильность, подвижность всех элементов социально-производственной структуры может равно хорошо использоваться для достижения самых различных целей. В условиях стихийного проявления конечным определителем продукта нестабильности выступает механизм ценообразования и движения собственности, что как раз и ведет к изгнанию и активному подавлению его способности мыслить во всех формах, кроме научно-технической. Если стихийное ценообразование, слепое Действие рынка, конкуренция, частная собственность рассматриваются необходимыми и достаточными условиями существования формации, то нестабильность и её генератор – наука неизбежно работают против человека, с необходимостью естественного закона толкают его к деградации, к перерождению в специализированный регулятор. Нестабильность хоронит мысль в россыпи автоматизмов примерно тем же способом, каким вибрация топит в песке тяжелые и поднимает на поверхность легкие предметы. Частные усилия в намерения могут быть самыми благими, но совокупный эффект трансформаций гонит мысль в стандартизированные душегубки автоматизированного и механизированного быта.
Сознательное использование нестабильности требует дополнительного определителя, по отношению к которому механизм ценообразования и механизм отбора выглядел бы подчиненным и управляемым. Ясно, что любая попытка такого рода несовместима с частной собственностью и частной инициативой «рассеянных атомов», несовместима с капиталистическим способом производства. Но ясно также, что «дополнительный определитель» не есть нечто стихийно формируемое историей, не есть ни «колесо истории», ни его колея. Дополнительные определители могут быть разными: вызванная нестабильностью пластичность социально-производственной структуры открывает широкое поле для творческого маневра, не исключает даже административных восторгов и вдохновенных импровизаций. Но если ставится цель подчинить структуру нуждам человека мыслящего, то дополнительный определитель должен строиться на изучении условий, методов и орудий формирования творческой индивидуальности. Не зная этой стороны человека, его духовных и творческих запросов, его потенциальных возможностей в качестве всяческого источника шума, в том числе и социально-технологического, выработать сколько-нибудь обоснованный дополнительный определитель нельзя. Идти здесь по пути наименьшего сопротивления, наклеивать благородные ярлыки объективных законов и колес истории на стихию волевой практики – значило бы создавать еще один способ обезвреживания мысли. Не менее важна и другая сторона осознания – проблема метода воздействия на механизм отбора. Тут к общим трудностям осознания нестабильности добавляется еще одна, которая особенно актуальна в наше время мирного сосуществования и экономического соревнования систем. Власть над механизмом отбора мыслима либо по схеме дополнительной селекция, когда отобранные по экономическим показателям технологии должны еще пройти проверку на «человечность» либо же пройти проверку по схеме активного преобразования самого механизма отбора. Первая схема ограничивает нестабильность и ставит систему, которая её использует, в заведомо невыгодное положение. В социально однородном мире это не имело бы большого значения, но в условиях идеологических расколов и антагонизмов любое снижение темпов научно-технической и социальной революции может оказаться опасным. Более эффективна вторая схема: она не только не ограничивает нестабильность, во и всемерно развивает ее, позволяет выдвигать научное соревнование систем в решающее поле борьбы за гуманизм, за человека.
Отступить перед стихией нестабильности – значит медленно, но верно терять человеческое, сползать в исходное животное состояние по той самой лестнице, по которой человек вышел из животных в люди. Победить нестабильность ее же оружием, мыслью – значит, сознательно отказаться от того груза биологических и природных отношений, которые выделяются теперь наукой и автоматизируются как чуждое человеку, недостойное его и унижающее. Осознание, познание и использование нестабильности – трудная задача. Но, во-первых, другого выхода нет, если не считать выходом медленную агонию человечества в соревновании с автоматами. А, во-вторых, именно через эту трудность лежит путь из свободы необходимости в необходимость свободы, путь из предыстории в историю человека.