Холодный ветер кидал в лицо мокрый снег. Я кутался в плащ, оставляя лишь щель для глаз. Шнурки, держащие шляпу, натёрли подбородок. Сильный, высокий конь Панина шёл быстро, уверенно. Пена летела из ноздрей вместе с клубами пара. Ноги от напряжения сначала болели, но вскоре я их уже не чувствовал, как и не чувствовал рук, сжимавших узду.
Верста за верстой пролетали поля, леса, деревеньки с церквями и погостами. Впереди показалась полосатая будка со шлагбаумом. Часовой выскочил из будки. Но я понудил коня взвиться в воздух и перемахнуть через преграду. Вслед услышал оклики, предупредительный выстрел. Подскакав к подъезду замка, увидел Кутайсова на крыльце. Тот выгуливал свою пушистую собачонку.
- Где Его Высочество? – еле выдавил я из себя, казалось, вместе с лёгкими. – Срочное донесение.
- Добров, у вас вид, как у всадника апокалипсиса, - неуместно пошутил брадобрей.
Собачонка визгливо залаяла, прячась у Кутайсова в ногах.
- Возможно, вы недалеки от истины. Дело очень важное.
- Ого! – по-дурацки подпрыгнул он, выделывая ножками изящные движения. - Его Величество в Мельнице, обедает с друзьями. А что за дело?
Но я уже повернул упиравшегося коня, воткнул шпоры в бока. Бедное животное тяжело двинулось вперед, храпя и задыхаясь.
Мельница – небольшое поселение, находившееся в пяти верстах от замка. Павел и его супруга, Мария Фёдоровна только что вышли из харчевни в окружении вельмож и офицеров. Подкатила карета наследника. Павел Петрович хотел было подняться в карету вслед за супругой, но заметил всадника, погонявшего взмыленного коня и остановился. Ветер стих. Выглянуло солнце. Я услышал, как Павел Петрович тревожно воскликнул:
- Кто это? - И замер, будто предчувствую что-то недоброе.
- Так это же Добров! – узнал меня Аракчеев и быстро зашагал навстречу. Издалека крикнув: - Добров, вы зачем коня загнали. Он же издохнет сейчас.
Я подъехал к Аракчееву, наклонился и передал ему все, что велел фон Пален. Аракчеев тут же побледнел и бросился обратно к наследнику.
- В чем дело? – отшатнулся от него Павел.
- Императрица! – промычал Аракчеев.
- Что? – не понял Павел.
- При смерти.
Павел Петрович уставился на него, как будто впервые видел этого человека. Потом, как-то моментально собрался, выпрямился и громко сказал:
- Что ж! Я готов к любой ситуации. Скорее в замок. Мне нужно пятнадцать минут на сборы.
Он запрыгнул в карету, крикнув кучеру:
- Гони!
Следом поспешили коляски и кареты с придворными.
- Давайте с нами, - предложил мне Аракчеев. Он сидел с тремя офицерами в открытой четырёхместной коляске.
- А как же конь? – не решался я. – Я не могу его бросить.
- Загнали вы его. Оставьте. Коль не подохнет, сам к конюшням придёт.
Животное громко, резко всхрапнуло, содрогаясь всем телом, и повалилось набок. Я еле успел высвободить ноги из стремян. Совершив кувырок через голову, без сил растянулся на земле. Офицеры меня подняли, отряхнули прилипшую сухую траву.
- Пристрелить бы надо, - сказал Аракчеев, указывая на сдыхавшую лошадь.
- Я не смогу. - Слезы катились у меня из глаз.
- Ну, так садитесь в коляску, - сказал Аракчеев и приказал одному из офицеров прикончить животное, чтобы не мучилось.
В замке царила суета. Адъютанты в парадных мундирах, при шпагах строились перед покоями его высочества. Слуги носились с какими-то тряпками и сундучками. Двери покоев распахнулись. На пороге появился Павел Петрович в скромном мундире прусского покроя. Напудренный парик с косичкой. Башмаки с огромными медными пряжками. Без лент, без орденов. Лицо бледное, с нездоровым румянцем.
- Его высочество! – гаркнул Аракчеев, и все адъютанты застыли по стойке смирно.
- Господа! – срывающими голосом произнес Павел. – Я еду в Петербург. Неизвестно, что меня там ждёт… Возможно еще по пути подвергнусь аресту и буду заключён в Петропавловскую крепость.
- Ну, нет! – Вперед выступил Аракчеев, багровея от злости. – Прошу меня простить, но я этого не допущу.
- Не вмешивайтесь. Я вам приказываю! – потребовал Павел Петрович.
- В первый раз осмеюсь нарушить ваш приказ, - не сдавался полковник. – Я подниму по тревоге Гатчинский и Павловский полки. К вечеру мы будем в Петербурге.
- Вы сошли с ума! – закричал Павел. – Хотите смуты? Не смейте этого делать.
- Посмею! Пусть потом меня ждёт эшафот, но я не позволю загубить Россию. Если вас посадят в Петропавловскую крепость, я ее разрушу до основания, но вытащу вас оттуда.
- Во главе порядка должен быть закон, а не сила! – спокойно возразил Павел. – Никто не смеет идти против воли царственного указа. Только царь определяет судьбу своих подданных, не по своему велению, а по божьему. Коль такова воля матушки моей, императрицы, я должен покориться судьбе.
- А как же Россия? – немного остыв, спросил Аракчеев.
- Россия еще не такое терпела. И это стерпит.
В двери влетел капитан из караула.
- Что там еще? – недовольно спросил Павел.
- С важной вестью прибыл из Петербурга Николай Зубов. Просит аудиенции.
- Ну, вот! – обречённо вздохнул Павел. – За мной…
- Зубов один? – громко спросил у капитана Аракчеев.
- Один, - рассеяно ответил тот.
- Ну, с одним-то я сам справлюсь, - прорычал Аракчеев, хватаясь за палаш.
- Не смейте! – закричал Павел и весь затрясся. Лицо его исказилось гневом. – Никакой крови! Нельзя! Нельзя! – Он чуть отдышался и уже спокойно сказал. – Я приму его. – И удалился обратно в покои.
Туда же, в покои прошествовал высокий статный офицер в забрызганном грязью, плаще. Аракчеев провожал его злобным взглядом. На миг их глаза встретились, офицер тут же опустил голову и зашагал быстрее. Вскоре он вышел уже с просветлённым лицом, озабоченный чем-то важным. Быстро пересёк холл, вприпрыжку сбежал с крыльца, сел на поданную лошадь и умчался.
Появился Павел Петрович. Натягивая белые перчатки, сказал:
- В Петербург. Адъютанты со мной. Аракчеев, вы остаётесь за коменданта. Не вздумайте сотворить недозволенного.
- Слушаюсь! – громко ответил Аракчеев. И как только Павел Петрович с адъютантами покинули замок, объявил полное боевое построение всем полкам.
- Добров, - поманил он меня. Положил руку на плечо и так сжал, что я чуть не вскрикнул от боли. – Вам конфиденциальное поручение. Адъютантам я не верю. Если его высочество по дороге арестуют – они в штаны наложат. Вас я плохо знаю, но зато знавал вашего отца, посему смею дать вам ответственное поручение. Берите эскадрон гусар и скрытно преследуйте карету. В случае опасности - его высочество отбить. Рубите всех к чёртовой матери – полковников, генералов… - потом разберёмся. Грех возьму на себя. Вы поняли меня?
- Разрешите исполнять? – твёрдо ответил я.
- Исполняйте, и помните, от ваших действий зависит судьба России.
Мне дали горячего молодого коня. Я объяснил задачу мрачному седовласому ротмистру.
- За Павла Петровича – хоть на эшафот, хоть к дьяволу в пасть, - ухмыльнувшись, ответил тот. – Зубова, сам лично на пику посажу. У меня на эту сволочь свой зуб имеется.
Чтобы никто нас не заметил, вперед выслали двух разведчиков. Сам эскадрон двинулся чуть позже по дороге, едва припорошённой первым снегом. Черные ментики с золотыми шнурами, черные кивера. Черные кони. Черные флажки на пиках. Я скакал бок о бок с седовласым ротмистром.
- Добров, Семён Иванович, - представился я.
- Вуич, Златон Афанасьевич, - Пожал мне руку ротмистр.
- Вы из Венгрии?
- Нет, я серб.
- А как в России?
- Нас, Вуичей – род большой. Из Сербии турки изгнали. А у нас у сербов есть такая поговорка: на небе Бог, а на земле – Россия. Вот за неё я и готов голову сложить. Вы мне не верите? – в заключении спросил он.
- Почему же? – ответил я, пожав плечами.
- Но в ваших глазах я вижу недоверие.
- Простите, я не о том сейчас думаю. Я не понимаю, почему мне дали это поручение. Я – человек новый…
- Но вы не трусите?
- Нисколечко.
- Тогда я вам объясню. – Он подкрутил напомаженный ус. - Мои гусары готовы погибнуть все до одного за наследника. В эскадроне много сербов, венгров, черногорцев, румын… Для нас Павел Петрович – наместник Бога на земле, а мы – его войско. Аракчеев прекрасно знает, если вы вдруг струсите или проявите нерешительность, мы вас изрубим в куски. И с любым офицером поступим так же. Для нас нет выше цели, чем защищать наследника. Ну, как вам мои объяснения?
- Прекрасно! – зло ответил я. – Но если вы струсите, то я вас пристрелю!
Он громко расхохотался.
- Тогда – за дело!
Мне стало спокойно. Я вдруг обрёл уверенность в том, что иду на правое дело. Я оглянулся на мрачных черных гусар. Сосредоточенные хмурые лица. Уверенная осанка. Сила. Да с таким войском и умереть не жалко.
Мне потом рассказали, что творилось в Зимнем дворце. Я еще только подъезжал к Гатчине, а фон Пален, Панин и еще несколько офицеров из гвардии вошли в Зимний дворец. Их попытались остановить, но офицеры разбросали караул и направились прямо к кабинетам канцлера Безбородко.
Кабинет были наглухо закрыты. Платон Зубов, высокий красавец двадцати девяти лет, в окружении нескольких вельмож пытались взломать двустворчатые дубовые двери. Зубов бил огромным кулаком в золочённую створку и требовал:
- Немедля отвори, старый хрыч. Ты хоть знаешь, что делаешь, шельмец. Немедля отопри. – И приказал своим товарищам: - Тащите скамью. Будем ломать двери.
- В чем дело, господа? – вежливо поинтересовался фон Пален.
- А не в чем, - проревел Зубов. – Что вам нужно, сударь? Не лезьте не в свои дела.
- Отойдите от двери! – с нотками угрозы приказал Панин. Он был нисколько не ниже Платона Зубова, но, может, чуть уже в плечах.
- Да как вы смеете? – зарычал Зубов. – Кто вы такие?
- Вы прекрасно знаете, кто мы такие, - жёстко ответил Панин. – И еще как смеем! Прочь от двери.
Панин и гвардейские офицеры вынули шпаги и с решительным видом двинулись на противников.
- Позвольте, господа, - весь пылал от гнева Платон Зубов. – Уж не намерены вы здесь устроить кровопролитие?
- Как вам будет угодно, - не сдавался Панин.
Офицеры из окружения Зубова потянули свои шпаги из ножен. Вот-вот готова была разгореться бойня.
- Я бы на вашем месте отступил, - холодно заметил фон Пален, вытаскивая из-за пояса заряженные пистолеты.
Зубов и его приспешники попятились. Повисла напряжённая пауза. Клинки против клинков. Защёлкали взводимые курки на пистолетах. Еще мгновение и…
Вдруг ключ в замке клацнул. Массивная створка чуть приоткрылась, как бы предлагая войти. Фон Пален засунул пистолеты обратно за пояс.
- la fini de bataille, - сказал он, и сделал реверанс в сторону Зубова, предлагая войти первым: - Прошу вас.
Тот смерил его надменным взглядом, немедленно двинулся к двери, распахнул ее и решительно вошёл в кабинет. Фон Пален сразу же шагнул за ним. Потом потянулись все остальные, убирая оружие в ножны. В небольшом помещении, с красными тяжёлыми портьерами на окнах стояла ужасная духота. Камин пылал, как плавильный горн. За огромным письменным столом красного дерева, в высоком резном кресле восседал с важным видом сам канцлер императрицы. Толстощёкий, румяный, с двойным подбородком, тем не менее, в свои сорок девять канцлер выглядел моложаво. Хорошо выбрит, сидел прямо, словно кол проглотил. На толстой шее бант с золочёной каймой. На коричневом бархатном камзоле сверкали золотом начищенные ордена. Позади него испугано жались двое секретарей. Канцлер быстрым взглядом окинул вошедших, и надменно спросил:
- Чем обязан, господа?
- Вы прекрасно знаете, что нам надо, - с раздражением сказал Платон Зубов, оперившись обеим руками о столешницу. Стол под его тяжестью испугано скрипнул. – Где манифест?
- В надёжном месте, - не смутившись, ответил канцлер.
- Так покажите его нам! – потребовал Зубов.
- Не имею права. Рукой Ея императорского величество на конверте написано: «Вскрыть в сенате после моей смерти». Царица еще жива, - твёрдо ответил Безбородко.
- Так мы не будем его вскрывать, - заверил его Платон Зубов. – Нам бы только взглянуть и убедиться, что он целёхонек. Вот и Панин с фон Паленым в свидетелях.
- Дождёмся наследника, - насупился Безбородко.
- Сдурел! – нетерпеливо крикнул Платон Зубов. – Я должен охранять манифест. Я, - сделал он ударение, - сейчас во главе государства!
- Дождёмся наследника, - упрямо повторял канцлер. – Никуда манифест не денется. Постыдились бы, господа: императрица за стеной умирает, а что вы здесь устроили за балаган?
В кабинет робко вошли великие князья Александр и Константин. Платон Зубов недовольно скривил губы, увидев на обоих внуках императрицы, и особенно на том, кто по манифесту должен стать новым правителем, прусские мундиры Гатчинского войска. Александр был бледен, Константин растерян.
- Доктор Роджерсон говорит, что государыне лучше, - еле разжимая обескровленные губы, произнес Александр Павлович. – Шпанские мушки помогли. Может, все обойдётся, господа? – Он с надеждой и испугом оглядел лица присутствующих, но ни в одном не нашёл поддержки или даже сочувствия. – И…извините, мы, наверное, здесь лишние. – И братья скрылись обратно за дверью.
- И вот этот робкий скромняга – наш будущий правитель? – немного с сарказмом заметил фон Пален.
- Лучше скромняга, чем сумасброд - папаша, - ответил на это Платон Зубов.
- Еще неизвестно, что написано в манифесте, - заметил Панин. – А вдруг в нем совсем не то, что вы думаете?
- А вам не терпится надеть прусский колет и салютовать эспонтоном? – уязвил Зубов.
- Крамола! Кра-мо-ла! – зарычал Безбородко. От возмущения у него побагровел нос, а мясистые губы затряслись. – Вы понимаете, о чем говорите, господа?
- Прекрасно понимаем, Александр Андреевич, - зло усмехнулся Платон Зубов. – Так, что делать будем?
- Ждать великого князя Павла Петровича, - твёрдо сказал Безбородко. – И не забывайте: там, - он указал на стену, - умирает императрица.
Часам к девяти вечера карета наследника подкатила к подъезду Зимнего дворца. Его сопровождали шесть адъютантов верхом с факелами в руках. Слуги открыли дверцу кареты. Первым вылез Кутайсов, за ним – Павел. Великий князь подал руку супруге, Марии Фёдоровне. Та осторожно выбралась из кареты, путаясь в подоле шубы, взглянула в освещённые окна дворца и тихо, задумчиво сказала:
- Как давно я здесь не была.
- Ну, вот..., - неопределённо произнес Павел, сделал рукой жест по направлению к входу, у которого уже толпились множество вельмож.
- Ваше высочество, может, подождём? – трусливо спросил Кутайсов. У него стучали зубы не то от холода, не то от страха.
- Чего ждать? – не понял Павел. – Судьбу не ждут, она сама приходит.
Лишь только Павел Петрович переступил порог Зимнего дворца, как, громко цокая подковами, подошел эскадрон гатчинских гусар.
- Слава богу! Вы, Добров! – узнал меня Кутайсов. – Ах, и Вуич с вами! Ух! – с облегчением выдохнул он и снял шляпу.
- Что-то угрожает наследнику? – спросил я, спрыгнув с лошади.
- Да кто ж его знает. Даже если и угрожало – всемером с адъютантами мы бы не справились, а с вашим эскадроном – да хоть на штурм пойдём!
Павел тяжёлым шагом, чуть ли не прусским строевым, шёл по анфиладе Зимнего дворца. Треуголку надвинул на лоб. Из-под шляпы сверкали решимостью, но с искорками страха, тёмные глаза. Лицо бледное, нижняя губа брезгливо выпячена. Правая рука с тростью совершала нервные резкие движения в такт шагам. Следом семенила Мария Фёдоровна, вцепившись в левую руку супруга. А за ними уверенно грохотали каблуками и звенели шпорами чёрные гусары со свирепыми, раскрасневшимися от долгой езды по морозу, лицами. Множество придворных, съехавшихся во дворец, по случаю болезни императрицы, почтенно расступались перед этим грозным шествием и кланялись низко-низко. Павел даже не глядел на них.
У покоев императрицы он остановился. Караульных гренадеров тут же сменили гатчинские гусары.
- По уставу я обязан.., - начал было офицер стражи.
- Хорошо, что вы знаете устав, - оборвал его ротмистр Вуич, грозно взглянув исподлобья. – Можете сдать караул.
Павел вошёл в покои императрицы. В тусклом свете лампадок он увидел тяжёлый балдахин. На огромном ложе с кучей атласных подушек никого не было. Здесь стояла духота и ужасный смрад. Испуганные люди оглянулись на Павла и почтенно расступились. Их было много. Они занимали почти все покои.
Наконец он увидел мать. Тело императрицы горой покоилось на полу. Павел прошагал к ней. Приклонил колени. Полное, одутловатое лицо императрицы казалось вылепленным из воска. Темные трупные пятна уже начали проступать на обвислых щеках. Глаза полузакрыты. Из-под век виднелись покрасневшие белки. Она прерывисто сипела. Из края рта сочилась и пенилась тёмная струйка. Лекарь Роджерс заботливо вытирал рот царицы платком.
Павел поднялся, отозвал Роджерса в сторону. О чем-то спросил. Тот развёл руками.
Перед Павлом на колени рухнул Захар Зотов, старый камердинер императрицы, приставленный к ней еще Потёмкиным.
- Горе! – заплакал он. – Не уберёг… А что я мог сделать? Прости меня, Павел Петрович?
- Да в чем твоя вина? – пытался Павел отнять от него руку, которую Зотов покрывал поцелуями.
- Что ж теперь будет? – вырвался отчаянный стон у камердинера.
- Дурак! – оборвал его Павел. – Почему на кровать не уложили? Почему на полу?
- Так, сил не было…
- Молчи! – шикнул на него Павел и зашагал дальше.
Наследник оставил супругу в покоях императрицы, сам с Кутайсовым проследовал в кабинет канцлера. Увидев столь большое собрание офицеров, Павел слегка удивился. Багровый от напряжения канцлер сидел за большим столом. Справа от него стояла партия во главе с Платоном Зубовым, с другой стороны – Панин, фон Пален и несколько гвардейцев.
Безбородко тут же вскочил, отодвинув тяжёлое кресло, оббежал стол и склонился перед наследником. Все последовали его примеру. Только Платон Зубов слегка переломился, как бы подчёркивая свою значимость. Павел прошел к столу и уселся в кресло, в котором только что восседал канцлер.
- По какому поводу собрались, господа? – стараясь говорить беззаботным тоном, спросил он.
- Обсуждаем передачу престола, - честно ответил за всех Зубов.
- Императрица еще жива, - возразил Павел.
- Вы прекрасно понимаете, что дни ее сочтены, - смутившись, но все же твёрдо произнес Зубов. – И мы, представители дворянства, обеспокоены… - Он запнулся… – завещанием… Волею ея величества. В чьи руки перейдут бразды правления Великой Росси.
Павел долго молчал, отречено глядя на зелёное сукно стола. Никто не смел пошевелиться. Только поленья трещали в камине. Наконец Павел Петрович встрепенулся, как ото сна.
- Что же вы так жарко топите? – спросил он у Безбородко. – Дрова тоже денег стоят.
- У меня, видите ли, ревматизм, - заискивающе улыбнулся Безбородко. – Иногда так прихватывает – мочи нет терпеть.
- Где манифест? – напрямую спросил Павел. - Мне то вы можете его показать?
- Безусловно! – Безбородко засеменил к стене, где находился тайный сейф. Вскрыл металлическую дверцу и положил перед Павлом небольшой белый конверт, перетянутый черной атласной лентой.
- Вы знаете содержимое? – спросил Павел Петрович.
- Нет, - пожал плечами канцлер. – Сею тайну её величество не доверяла никому. Манифест был написан лично императрицей, без чьего-либо присутствия и запечатан тоже лично.
- Вы его вскроете? – спросил осторожно фон Пален.
- Не имею права, - твёрдо ответил Павел. – Здесь же написано: «Вскрыть после смерти в сенате».
- Вы же – наследник, - подал голос Панин.
- А вы в этом уверены? – недобро спросил Павел. – А если в нем иная воля. – Палец великого князя уткнулся в конверт.
- Дворец взят под охрану эскадроном Гатчинских гусар, - напомнил ему Панин.
За окном раздался барабанный бой и отрывистые команды.
- Что это? – насторожился Павел Петрович.
- Преображенский полк, - торжествующе объявил Платон Зубов. – Я велел поднять его по тревоге. Преображенский полк подчиняется мне. Сейчас ваших гусар сменят.
Наследник и его сторонники помрачнели. Окружение Платона Зубова – наоборот, приободрились.
- Пропустить! Как смеешь, собака преграждать? Изрублю! – раздался с улицы грозный голос. И тут же площадь наполнилась звоном подков по булыжнику.
- Аракчеев, - узнал фон Пален. – Прибыл с павловскими драгунами.
Зубов побледнел и сжался. Все чего-то ждали. Вскоре из коридора раздались торопливые, тяжёлые шаги. Аракчеев в дорожном плаще, без шляпы, весь в грязи вошёл, обежал всех взглядом, встал по стойке смирно перед Павлом Петровичем. Отрапортовал:
- Прибыл с Павловским драгунским полком. Павловский гренадерский и Гатчинский егерский вместе с артиллерией на подходе.
- А кто вам позволил вводить войска в Петербург? – гневно спросил Зубов.
- Простите, - быстро взглянул в его сторону Аракчеев. – У меня есть единственный начальник, перед которым я держу ответ, остальных – не признаю.
- Александр Андреевич, ну почему вы в таком виде? – возмутился Павел Петрович, но по его тону было понятно, что-теперь-то он спокоен за себя и весьма доволен решительностью своего подчинённого. Если Аракчеев здесь – ему ничего не угрожает. – У вас мундир в грязи. Вы раньше не смели ко мне являться с докладами даже в нечищеных сапогах.
- Прошу меня извинить, я с марша – прямо сюда.
- Но к чему такая спешка?
- Убедиться, что с вами все в порядке.
- Со мной… Как сказать, - покачал головой Павел Петрович. – Вот здесь, - он указал на конверт. – Мой жребий. Вы слыхали о пресловутом манифесте?
- Да.
- Вот эти господа собрались, чтобы решить мою участь. Они спорят, чуть за оружие не хватаются… Сами видели: войска подняли по тревоги. И все из-за этого конверта. Может, вы дадите дельный совет: как поступить.
- У меня есть отличный совет, как выйти из столь затруднительного положения, - уверенно ответил Аракчеев.
- Так подскажите нам, - потребовал Павел.
- Позвольте!
Аракчеев сделал два шага к столу. Никто не успел ничего сообразить, как он схватил конверт и швырнул его в камин. Все разом ахнули. Платон Зубов громко икнул и повалился в обморок. Его пытались удержать, но разве такую тушу удержишь, он подмял под себя двух помощников и все же рухнул на ковёр, громко стукнувшись головой.
- Это же! Это же! – гневно задышал Безбородко. – Эшафот за такое самоуправство. Это же! Это же – пугачёвщина!
- На эшафот – готов, хоть сейчас, - торжественно-спокойно ответил Аракчеев, и обратился к просиявшему Павлу Петровичу: - разрешите идти сменить мундир и расставить караул.
- Идите, - разрешил Павел и с восхищением взирал вслед уходившему полковнику. После перевёл взгляд на Безбородко: - А, каков?
- С такими полковниками и якобинская зараза не страшна, ваше высочество, - ответил канцлер, все еще до конца не отошедший от наглости Аракчеева.
- Ваше величество, - поправил Кутайсов назидательно.
- Что? – обернулся к нему Безбородко.
- Теперь надо говорить: ваше величество, - разъяснил гардеробмейстер.
- Ах, простите, - спохватился канцлер и с поклоном произнес: - ваше величество.
- Господа, все – свободны! – громко приказал Павел Петрович. – Мы с канцлером займёмся разбором корреспонденции её величества императрицы, а вы выполняйте свои обязанности.
Тушу Зубова вшестером еле вынесли из кабинета и уложили на диван. Лекарь совал ему в нос нюхательную соль, стараясь привести в чувства. Он мычал, охал, отмахивался от соли, но никак не мог очухаться.
- Дело сделано, - сказал фон Пален. – Надо бы отдохнуть. Мы с вами, господа уж больше суток не спали. Надо бы где-то перекусить, да вздремнуть. Желательно нам остаться во дворце: мало ли что может произойти.
- Это можно устроить, - сказал Панин, тут же поймал за шиворот лакея и приказал отвести их в кавалерские покои, заодно принести что-нибудь поесть. – И хорошего вина не забудь.
Нашли свободный будуар, по виду здесь жил какой-то высокопоставленный чиновник, может посол. Фон Пален тут же бесцеремонно плюхнулся на мягкую кровать, застеленную розовым бархатным покрывалом.
- Пётр Алексеевич, вы бы хоть сапоги сняли, - укорил его Панин.
- Признаюсь честно – сил нет, - пробормотал фон Пален, - Ну коль вы делаете замечание – сниму.
- Надо проявить уважение к здешнему обитателю.
- Надо, - нехотя согласился фон Пален, стягивая ботфорты.
Тут он заметил высокий резной шкафчик, скромно стоявший в углу.
- А что может в нем храниться?
- Вещи какие-нибудь, - пожал плечами Панин, устраиваясь на низенькой оттоманке.
- Вещи, говорите, - с сомнением произнес фон Пален. – Дверцы в размер бутыли. Семён не потрудитесь взломать его.
- Да что же вы такое удумали? – возмутился Панин. - Это чужой шкаф.
- Интересно, что здесь за жаба обитала? Грех беру на себя, - настаивал фон Пален. – Ломайте, Семён.
- Не стоит! – в дверях стоял высокий широкоплечий человек в дорожном плаще и широкой треуголке. – Я вам подскажу, где ключ от шкафчика.
Он снял треуголку
- О, господи! – воскликнул фон Пален, вскакивая с ложа. – Прошу прощения, но мы не знали, что это ваш будуар.
- Да, да, я именно и есть - эта жаба. Да вы сидите, Пален. Ох и Панин здесь. Однако удачно я попал, а то думаю: приеду в Петербург, и выпить не с кем.
Говорил он добродушно, с лёгким южным акцентом. Наконец хозяин протиснулся в будуар. Появился ординарец с дорожными кофрами. Помог господину снять плащ. Под плащом оказался мундир вице-адмирала.
- Ступай, братец, - отпустил он ординарца. Повернулся к фон Палену и Панину. – Ну-с, представьте меня молодому человеку. Что это у него мундир солдатский?
- Только прибыл в Петербург, еще не успел приобрести форму, - ответил я.
- Ну и не спешите, - махнул рукой вице-адмирал. – Еще успеете. Еще надоест эта форма. Ваш протеже, Петр Алексеевич? – Спросил он у фон Палена.
- Никак нет. Мой, - отозвался Панин. – Добров Семён Иванович, недевича, как позавчера назначен на должность командира батареи.
- Ого! Поздравляю! – воскликнул вице-адмирал. – Банник знаешь в какую дырку совать?
Все рассмеялись. Я почувствовал, как краснею.
- Да, так, вот, - будто вспомнил вице-адмирал и протянул мне руку. – Иосиф Михайлович де Рибас. Прошу любить и жаловать. – И обратился ко всем: - Господа, давайте выпьем. У вас вид, как будто вы после недельного шторма. Я, правда, тоже не лучше – через всю Россию, из Крыма гнал, лошадей не жалел. Семён Иванович, вон там, сбоку ключик на гвоздике висит. Откройте шкафчик.
Тут же вошёл слуга с подносом. На подносе бутыль вина, фрукты, куски жареной рыбы и копчёного сала.
- Это вы заказали? – спросил вице-адмирал. – Господа, ну как можно? – Он взял с подноса бутыль, брезгливо повертел ее и поставил на место. - Французское – какая гадость!
Я тем временем открыл шкафчик и извлёк две толстые стеклянные фляги.
- Ага! – удовлетворённо воскликнул де Рибас. – Вот здесь я держу коньяк. Настоящий, итальянский. А то приедешь, бывает в Петербург с докладом, шасть сюда – и пьянствуешь.
Все расселись за стол. Панин разлил по чарке янтарный коньяк.
- А что за суета во дворце? Народу понаехало. И почему, собственно, господа, вы заняли мой будуар? – спохватился Иосиф Михайлович, поднимая чарку. Тут же махнул рукой. – Выпьем. Потом расскажете. За здоровье Её Величества! – произнес он тост, но заметил, как все опустили глаза. – Что-то не так, господа?
Стекла затряслись от грохота пушек с Петропавловской крепости.
- Что за салют среди ночи? – не понял вице-адмирал. – Да объясните мне, что происходит в конце концов?
- Императрица отошла, - тихо сказал Панин.
- Что? – не сразу понял вице-адмирал. – Отошла? Куда отошла? Вы имеете в виду… Вы в своём уме?
- Это так, - подтвердил фон Пален.
- А что ж… О, Господи!
Де Рибас отставил чарку и рванул из будуара, опрокидывая мебель.
- Боюсь, господа, нам и в эту ночь поспать не придётся, - вздохнул фон Пален. – Упокой господи! – Перекрестился и залпом выпил коньяк. Мы с Паниным последовали его примеру. Затем молча встали и, поправляя на ходу одежду, поспешили к покоям Императрицы.
Хоть как-то протолкнуться ближе к будуару государыни не представлялось возможным из-за множества народу. Фон Пален первым сообразил и вскочил на подоконник. Я - за ним. Панин без того был высокий и все мог смотреть поверх напудренных париков. Отсюда мы увидели, как из спальни императрицы вышел генерал-прокурор, граф Самойлов и важно-торжественно произнес:
– Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась, а государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский престол.
После этих слов воцарилась тишина. Но потом зал взорвался. Дамы падали в обморок. Иные принялись скорбно рыдать. Но были и вельможи, которые возликовали, принялись поздравлять друг друга, бросились обнимать Самойлова, принёсшего им благую весть. Я был крайне изумлён столь неприличному поведению и высказал свои соображения фон Палену.
- А вы как думали? – усмехнулся он, соскакивая с подоконника. Человек – низкая тварь, а придворные – еще гаже.
- Не забывайте, что и мы из их круга, - напомнил ему Панин, - и тоже не особо скорбим о покойнице, а в душе ликуем переменам.
- Предлагаю не вдаваться в столь неприятные рассуждения, а пойти и выпить за..., - фон Пален задумался. – За здоровье нового императора.
***
Мы вернулись в будуар. Выпили еще по рюмке коньяка. Пушки за окном вновь грохнули нестройным залпом.
Попробовав закусить салом с хлебом, я почувствовал, что в глотку ничего не лезет. Рыба вкусная, но есть не хотелось. Вдруг вспомнил Софью, ту черноволосую, кареглазую девчонку. Мы так же сидели в полутьме прошлой ночью и ели засахаренные фрукты. Я вновь как будто ощутил ее тепло, ее звонкий голоса, увидел блестящие темно-карие глазки, вздрагивающие длинные реснички…
- Что с вами, Добров? – удивился фон Пален. – Как будто вы узрели ангела.
- Задумался, - смутился я.
- О чем же? Наверное, о маминых пирогах вспомнили? – пошутил Никита Панин.
- Я познакомился с удивительной девушкой. Она – просто чудо! – невольно вырвалось у меня. Я так хотел с кем-нибудь поделиться неожиданным счастьем.
- Поздравляю! – хохотнул Панин. – Зря время не теряете.
- Когда это вы успели? – удивился фон Пален. – У Жеребцовой на приёме? Что-то не припомню возле вас девиц.
Я понял, что сболтнул лишнего. Хотел отшутиться, но тут же встретил пристальный взгляд фон Палена. Лицо его вновь приобрело вид деревянной маски.
- Дайте-ка я догадаюсь. Вы познакомились с девушкой у баронессы, когда мне надо было отлучиться по делам. – Я молчал. – Та-ак, - протянул он. – Насколько помню, у моей тётушки только престарелая служанка, да и та на ведьму похожа. Софья! – Я вздрогнул. – Наша спальня… библиотека… дальше буфетная… Она опять взломала буфет и ела сладости ночью? Отвечайте!
- Не могу, - крепился я.
- И вы при сем участвовали, да еще помогали ей. Я прав?
- Да, - сдался я. А что делать? Он припёр меня к стенке. И откуда он все знал?
- Откуда я все знаю? – как будто прочитал мои мысли фон Пален. – Так это же - моя дочь. Ей шпионкой надо быть. Любой шкафчик, да хоть – сейф, где хранятся сладости, она взломает вмиг. А заболтать может кого угодно. Сколько ее ругали, сколько наказывали – все бес толку. Опять она тетушкин буфет ограбила. Ну, Семён, уж вы у меня смотрите! – в шутку, а может серьёзно погрозил фон Пален.
Мне стало стыдно, как мальчишке, попавшемуся на воровстве конфет.
А Панин от души расхохотался.
- У вас дочь с характером? Право, я вам завидую. Мадмуазель Софья не пропадёт в нашем обществе.
- Прошу вас, не ругайте ее и не говорите баронессе. Я дал слово молчать о нашем ночном приключении, - взмолился я.
- Её ругать? – хмыкнул фон Пален. – Ругать Софью - напрасное дело. Она раскается, расплачется, а ночью опять взломает буфет съест все цукаты. Вот сколько раз говорил баронессе: берете ее на ночь из института, не покупайте сладости.
Фон Пален с досадой вздохнул, рухнул на кровать и тут же захрапел. Панин улёгся на оттоманку.
- А вы серьёзно влюблены? – спросил он.
- Не знаю, что ответить, - я пожал плечами. - Наверное, я ни разу не влюблялся. А разве возможно, вот так, с первой встречи?
- Вполне, - серьёзно ответил Панин. – Я же влюбился в свою Софью Владимировну. Из похода тогда вернулся, мне казалось никак не мог отмыться от грязи, от крови, от вшей… На первом же балу ее встретил – и все! Как воск растаял. Что угодно готов был отдать только за один ее взгляд. Да хоть – жизнь! Ох и гневался тогда отец! Терпеть не мог Орловых. А она – дочь Владимира Орлова. Видишь, как вышло: вроде бы грех совершил, женившись против воли родителя. А с другой стороны, любовь, разве грех? Ну, да ладно. Покойной ночи.
Он отвернулся к стене. Я устроился в глубоком мягком кресле и только расслабился, как тут же меня затянуло в темную кисею глубокого сна.
***
Проснулся я от холода, пробравшегося в наше убежище. Почему-то печи не топили. Ноги задеревенели. Пальцы на руках не чувствовал. Очень хотелось пить. Осторожно поднялся, разминая затёкшие суставы. От холода бил озноб. Товарищи беззаботно спали. Ворвался де Рибас, быстро раскрыл один из своих дорожных кофров, достал какие-то бумаги и вновь убежал. Я вышел в темную анфиладу. Дальше в просторном зале перед покоями императрицы горели свечи в канделябрах. Слышался гул голосов, шарканье ног по паркету.
Сглотнул комок. Горло сухое, как дымоход. Может быть, удастся раздобыть воды? Двинулся на свет. Ступни пронзили тысячи иголок. Колени затекли и еле сгибались. Вдруг сбоку, в тёмном углу услышал всхлипывание. Кому-то плохо? Я подошел ближе. В скудном свете увидел маленького седого старичка. Он, скрючившись, сидел на стуле, закрыв ладонями лицо, и горько плакал.
- Позвольте, мне вам помочь? - спросил я. - Хотите, воды принесу…
Услышав меня, страничек тут же выпрямился, достал из кармана большой белый платок, утёр глаза:
- Не надо, - неожиданно резким голосом сказал он.
- Простите, - смущённо пробормотал я.
- Нет, это вы меня простите, - старик попытался улыбнуться. – Вы ко мне со всем сердцем, а я не знаю, как вам ответить. – Присаживайтесь, он показал стул напротив.
Я присел. Осторожно спросил:
- Вы горюете об утрате?
- Об утрате? О, нет, молодой человек. Это не утрата, это – катастрофа, - скорбно сказал он. - Не по императрице я плачу, по эпохе. Умирает эпоха. Что от нашего великого времени осталось? – Он на мгновение задумался. - Вот, пять лет назад Григорий Александрович Потёмкин помер. Румянцев, Пётр Александрович еле живой: тоже недолго осталось старику. Из имения своего не выезжает. Орлов Алексей Григорьевич - и этот старый, как черт. И я уже ни на что не способен, как только кур разводить. Понимаете, молодой человек, это не императрица ушла, это целая, огромная эпоха!
- Да где же он? – неторопливо кричал де Рибас, топая подкованными сапогами по мозаичному паркету.
- Сию минуточку. Он где-то был здесь, - раболепно отвечал лакей, неся перед собой свечу. – Так вон они-с! – обрадованно воскликнул лакей, осветив угол, где сидели мы.
- Батюшка, Александр Васильевич, - всплеснул руками вице-адмирал. – Обыскались вас. Ну, ни как без вас нельзя. Пойдёмте.
- Иду. Уже иду.
Старичок вскочил и живо зашагал вслед за де Рибасом, придерживая на боку длинную шпагу. Он был невысокий, но весь упругий, как на пружинах.
- Александр Васильевич? – спросил я у лакея. - Уж не Суворов ли?
- Он самый, - с уважением произнес лакей. - Нынче весь свет России собрался. Горе то какое!
Неужели я только что разговаривал с самим Суворовым? С непобедимым Суворовым! Я много слышал о нем и читал. Мне он казался богатырём не меньше Платона Зубова… А он… Старичок. Великий старичок. Стальной старичок.
Выспросив у лакея, где можно найти воды, я отправился в кухню. Повара привычно суетились у плит, готовя завтрак для многочисленных гостей. Распорядитель предложил мне отменного квасу. От водки я отказался, а холодный квас выпил целый што<