Моя вера в пользу вегетарианства крепла день ото дня. Книга Солта пробудила во мне интерес к изучению диететики, и я стал читать всевозможные книги по вегетарианству. Одна из таких книг, «Этика диетического питания» Говарда Уильямса, включала «историю литературы по гуманной диететике и биографии вегетарианцев с древнейших времен до наших дней». Автор пытался доказать, что все философы и пророки от Пифагора и Иисуса и до наших дней — вегетарианцы. Книга Анны Кингсфорд «Пути усовершенствования диетического питания» была также увлекательной. Очень помогли мне работы доктора Аллинсона о здоровье и гигиене. Он пропагандирует систему лечения, основанную на регулировании диеты пациентов. Будучи сам вегетарианцем, он предписывал своим пациентам строго придерживаться вегетарианской пищи. В результате чтения всей этой литературы диететические опыты заняли видное место в моей жизни. Для начала этих опытов основным принципиальным соображением послужила забота о здоровье. Но впоследствии главным мотивом стала религия.
Тем временем мой друг продолжал заботиться обо мне. Его любовь ко мне внушала ему мысль о том, что если я по-прежнему не буду есть мяса, то не только ослабею физически, но и перестану развиваться умственно, так как всегда буду чувствовать себя чужим в английском обществе. Узнав, что я начал интересоваться книгами по вегетарианству, он испугался, как бы эти занятия не вызвали путаницы у меня в голове.
Он считал, что, проводя такие эксперименты, я растрачиваю силы по мелочам, забывая о своих основных занятиях, и становлюсь чудаком. Поэтому он предпринял последнюю попытку исправить меня. Однажды он пригласил меня в театр. Перед спектаклем мы договорились пообедать в ресторане «Холборн», который мне казался великолепным еще и потому, что я не бывал в таких крупных ресторанах с тех пор, как уехал из отеля «Виктория». Жизнь в этом отеле мало чему меня научила. Мой друг пригласил меня в ресторан в расчете на то, что я из скромности не буду задавать вопросов. Мы уселись за стол, в центре многочисленной компании, друг против друга. На первое подали суп. Я не знал, из чего он приготовлен, но не решался спросить об этом своего друга. Поэтому я подозвал официанта; заметив это, друг спросил через стол, в чем дело. После длительного колебания я сказал ему, что хотел узнать, мясной это суп или вегетарианский.
— Ты ведешь себя бестактно в приличном обществе, — гневно воскликнул он. — Если ты не умеешь вести себя, тебе лучше уйти. Пообедай в другом ресторане и жди меня на улице.
Это обрадовало меня. И я ушел. Поблизости находился вегетарианский ресторан, который, однако, был закрыт, и я остался голодным. Мы пошли в театр. Друг никогда больше не упоминал об этом инциденте. Я, разумеется, тоже молчал.
Это была наша последняя дружеская стычка. Она нисколько не повлияла на наши отношения. Я понимал, что все его поступки продиктованы любовью ко мне, и ценил это. Мое уважение к нему росло, несмотря на различие в образе мыслей и поступках.
Я решил успокоить его и заверить, что больше не буду бестактным, что попытаюсь вести себя безукоризненно и придать своему вегетарианству такую форму, которая не мешала бы мне находиться в приличном обществе. Ради этого я взял на себя непосильную задачу — стать английским джентльменом.
Я решил, что костюмы, сшитые в Бомбее, не годятся для английского общества, и приобрел новые в магазине армии и флота. Я купил также цилиндр за 19 шиллингов — цена по тому времени довольно высокая. Не удовольствовавшись этим, я истратил 10 фунтов стерлингов на вечерний костюм в магазине на Бонд Стрит — центре лондонских мод. Кроме того, я заставил своего доброго и благородного брата выслать мне двойную золотую цепочку для часов. Носить готовые галстуки считалось неприличным, и я научился искусству завязывать их. В Индии зеркало было предметом роскоши. Мне разрешали пользоваться им лишь в те дни, когда наш семейный парикмахер брил меня. Здесь же я ежедневно проводил по десять минут перед огромным зеркалом, завязывая галстук и приводя в порядок прическу. Волосы у меня были жесткие, и я подолгу приглаживал их щеткой. Каждый день перед зеркалом я снимал и надевал шляпу, а другой рукой автоматически приглаживал волосы. Я усвоил и другие жесты, принятые в приличном обществе.
Но поскольку и этого было недостаточно, чтобы стать английским джентльменом, я принял другие меры, приближавшие меня к цели. Мне сказали, что необходимо брать уроки танцев, французского языка и красноречия. Французский язык был не только языком соседней Франции, но и языком континента, о путешествии по которому я страстно мечтал.
Я решил поступить в танцевальный класс и уплатил за курс три фунта стерлингов. Мне должны были преподать шесть уроков в течение трех недель. Но ритмические движения были для меня чем-то совершенно недостижимым. Я не мог следить за музыкой и сбивался с такта. Что же было делать? В одной сказке говорится, что отшельник взял кошку, чтобы ловить крыс, потом корову, чтобы поить кошку молоком, потом человека, чтобы ухаживать за коровой, и т. д. Мое честолюбие вело меня приблизительно по тому же пути. Чтобы приучить свое ухо к западной музыке, я стал учиться играть на скрипке. Я истратил три фунта на скрипку и несколько большую сумму уплатил за уроки. Затем я нанял учителя красноречия и заплатил ему вперед гинею. Он рекомендовал мне учебник красноречия Белла. Я его купил и начал с речи Питта.
Но Белл[1]прозвучал, как звонок будильника, и я проснулся.
Ведь не собираюсь же я оставаться в Англии на всю жизнь? — сказал я себе. Для чего мне тогда обучаться красноречию? И каким образом танцы сделают меня джентльменом? А играть на скрипке я могу научиться и в Индии. Я студент и должен заниматься своей наукой. Мне нужно готовиться к вступлению в корпорацию юристов. Если я уже стал джентльменом, — хорошо, если нет, — нужно отказаться от этого намерения.
Такие и подобные мысли овладели мной, и я выразил их в письме, адресованном учителю красноречия, прося его также избавить меня в дальнейшем от уроков. Я взял всего два — три урока. Такое же письмо я послал учителю танцев, а к преподавательнице игры на скрипке отправился сам и попросил ее продать мою скрипку за любую цену. Преподавательница относилась ко мне хорошо, и я рассказал ей, как понял, что пошел по неверному пути. Она поддержала меня.
Мое ослепление длилось около трех месяцев. Педантичность в отношении одежды сохранялась в течение многих лет. Но отныне я стал студентом.
XVI
Перемены
Я не хотел бы, чтобы создалось впечатление, будто мое увлечение танцами и тому подобными вещами было своего рода потворством своим желаниям. Даже тогда, в период увлечений, у меня было достаточно здравого смысла и до известной степени я анализировал свои поступки. Я учитывал каждый истраченный мною фартинг и вел точную запись всех расходов. Всякие, даже мелкие расходы (например, плата за проезд в омнибусе или покупка почтовых марок, два медяка, истраченных на покупку газет) я подсчитывал ежевечерне перед сном. Эта привычка сохранилась у меня на всю жизнь, и когда мне приходилось иметь дело с общественными средствами в сотни тысяч, я добивался строжайшей экономии в их расходовании и вместо огромных долгов неизменно имел свободные средства во всех возглавлявшихся мною движениях. Пусть каждый молодой человек, прочитав эту страницу, возьмет себе за правило подсчитывать все свои доходы и расходы и, подобно мне, почувствует в конце концов преимущество этого.
Как только я взял свои расходы под строжайший контроль, то увидел, что необходимо экономить. Прежде всего я решил сократить их наполовину. В результате подсчета выявились многочисленные расходы на проезд. В то же время, живя в семье, я должен был еженедельно оплачивать счета. Сюда входила стоимость обедов, на которые мне из вежливости приходилось приглашать членов семья, а также посещение различных вечеров вместе с ними. Кроме того, сюда входила плата за экипаж, в особенности, если я сопровождал женщин, так как, согласно английскому этикету, все расходы оплачивает мужчина. Обеды вне дома также означали дополнительные расходы, тем более что плата за несъеденные дома блюда все равно включалась в еженедельный счет. Мне казалось, что можно избежать всех этих расходов, как и того, чтобы мой кошелек опустошался изза ложного понимания правил приличия.
Поэтому я решил больше не жить в семье, а снять квартиру за свой счет и менять ее в зависимости от места работы, приобретая тем самым некоторый жизненный опыт. Квартира была выбрана с таким расчетом, чтобы место занятий находилось не дальше, чем в получасе ходьбы, благодаря чему я экономил деньги на проезд. Раньше мне все время приходилось пользоваться различным транспортом, а для прогулок изыскивать дополнительное время. При новом порядке получалась экономия в деньгах, и в то же время я имел возможность совершать прогулки по восемь — десять миль в день. Именно эта привычка подолгу ходить пешком спасла меня от заболеваний в течение всего моего пребывания в Англии и закалила мой организм.
Итак, я снял две комнаты. У меня была гостиная и спальня. Так было ознаменовано начало второго периода моей жизни в Лондоне. О третьем будет сказано дальше. Благодаря этим переменам мои расходы сократились вдвое. Но как распределить время? Я знал, что для сдачи экзаменов на звание адвоката не нужно слишком много заниматься, и поэтому не испытывал недостатка во времени. Но меня беспокоило слабое знание английского языка. Слова мра (впоследствии сэра Фредерика) Лели: «Сначала получите диплом, а потом уж приходите ко мне», — все еще звучали в моих ушах. «Мне необходимо, — думал я, — получить диплом не только адвоката, но и филолога». Я разузнал программу занятий в Оксфордском и Кембриджском университетах, посоветовался с несколькими приятелями и понял, что если выберу одно из этих учебных заведений, потребуются большие расходы и более длительное пребывание в Англии. Один из моих друзей предложил мне сдать в Лондоне вступительные экзамены в высшее учебное заведение, если у меня действительно есть потребность получить удовлетворение от сдачи трудных экзаменов. Это означало огромный труд и повышение уровня общих знаний почти без дополнительных расходов. Я с радостью внял его совету. Но программа занятий испугала меня. Латынь и современный язык были обязательными! Разве я справлюсь с латынью? Но друг выступил в защиту латыни:
Латынь чрезвычайно нужна адвокату. Знание латыни очень полезно для понимания сводов законов. Свод римского права целиком написан на латинском языке. Кроме того, знание латинского языка поможет вам лучше овладеть английским.
Это было достаточно убедительно, и я решил изучить латынь, чего бы это ни стоило. Я уже начал заниматься французским и подумывал о том, что сдам его как современный язык. Я поступил на частные курсы по подготовке к сдаче экзаменов в высшее учебное заведение. Экзамены принимали два раза в год, и у меня оставалось всего пять месяцев. Подготовиться за это время было задачей почти непосильной. Мне предстояло превратиться из английского джентльмена в серьезного студента. Я распределил свое время с точностью до минуты. Но мои способности и память вряд ли позволяли надеяться, что я смогу изучить латынь и французский язык, не говоря о других предметах, в столь короткий срок. И действительно, на экзамене по латыни я провалился. Я расстроился, но духом не пал. У меня ужг появился вкус к латыни; к тому же я надеялся, что при следующей попытке полнее будут и мои знания французского, а тему для своих научных занятий я возьму новую. Первый раз я остановился на теме из области химии, но она, хотя и обещала быть очень интересной, не привлекала меня, так как разработка ее требовала проведения многочисленных опытов. Химия была одним из обязательных школьных предметов в Индии, и поэтому я выбрал ее для сдачи экзаменов в Лондоне. Но теперь я взял новую тему — тепло и свет. Говорили, что она легче, и я в этом убедился.
В период подготовки к новой сдаче экзаменов я еще больше упростил свою жизнь. Я чувствовал, что живу шире, чем позволяют скромные доходы моей семьи. Мысль о благородстве брата, который с трудом добывал средства к существованию и всетаки ни разу не отказал мне в моих просьбах о деньгах, ужасно мучила меня. Большинство студентов, живших на стипендию, тратили от восьми до пятнадцати фунтов в месяц. Я был знаком со многими бедными студентами, которые жили еще скромнее, чем я. Один из них жил в трущобах, снимая комнату за два шиллинга в неделю, и тратил на еду всего два пенса, на которые можно было получить лишь стакан какао да кусок хлеба в дешевом кафе Локкарта. Разумеется, я и не думал соревноваться с ним, но чувствовал, что вполне могу обойтись одной комнатой и готовить себе некоторые блюда дома. Это сэкономит четыре-пять фунтов в месяц. Мне попались книги, описывающие простой образ жизни. Я отказался от двух комнат и снял одну, обзавелся плитой и стал готовить завтрак сам. На это уходило не более двадцати минут, так как я варил только овсяную кашу и кипятил воду для какао. Второй завтрак я съедал в кафе, а вместо обеда опять пил какао с хлебом дома. При таком образе жизни мне удавалось расходовать всего один шиллинг и три пенса в день. Я усиленно занимался. Простая жизнь сберегла мне массу времени, и я успешно сдал экзамен.
Пусть не подумает читатель, что жизнь моя была очень скучной. Как раз наоборот. Эти перемены привели в соответствие мою внутреннюю и внешнюю жизнь. Новый образ жизни более соразмерялся с материальными возможностями моей семьи. Жизнь стала правильнее, и на душе было хорошо.
XVII
Опыты в области питания
Чем глубже изучал я самого себя, тем больше росла моя потребность во внутренних и внешних изменениях. Переменив образ жизни, или даже до этого, я начал вносить изменения в свое питание. Я видел, что авторы книг о вегетарианстве тщательно изучили предмет с религиозной, научной, практической и медицинской точек зрения. Рассматривая вопрос в этическом плане, они пришли к выводу, что превосходство человека над низшими животными вовсе не означает, что последние должны стать жертвами первого: наоборот, высшие существа должны защищать низшие, и те и другие должны помогать друг другу так же, как человек помогает человеку.
Кроме того, они высказывали соображения о том, что человек ест не ради удовольствия, а для того, чтобы жить. И некоторые из них соответственно предлагали отказаться не только от мяса, но и от яиц и молока и осуществляли этот принцип в своей жизни. Изучая этот вопрос с научной точки зрения, некоторые авторы делали вывод, что сама физическая организация человека свидетельствует, что он сыроядное животное и не должен употреблять пищу в вареном виде. Он должен вначале питаться только материнским молоком, а когда у него появятся зубы, перейти к твердой пище. С медицинской точки зрения они обосновывали отказ от всевозможных специй и острых приправ. Их практический и экономический доводы в пользу вегетарианства состояли в том, что вегетарианская пища — самая дешевая. Все эти аргументы оказали на меня соответствующее влияние. К тому же я часто встречался с вегетарианцами в вегетарианских ресторанах, В Англии существовало вегетарианское общество, издававшее еженедельный журнал. Я подписался на него, вступил в общество и очень скоро стал членом его исполнительного комитета. Здесь я познакомился с теми, кого считали столпами вегетарианства, и начал проводить собственные эксперименты в области питания.
Я перестал есть сладости и приправы, присланные из дому. Я потерял к ним вкус, поскольку мои мысли приняли новое направление, и с удовольствием ел вареный шпинат, приготовленный без приправ, который в Ричмонде казался мне таким безвкусным. Опыты такого рода навели меня на мысль, что действительная обитель вкуса не язык, а мозг.
Конечно, мною постоянно руководили соображения экономии. В те дни было распространено мнение, что кофе и чай вредны, и предпочтение отдавалось какао. А так как я был убежден, что человек должен есть только то, что укрепляет организм, то обычно отказывался от кофе и чая и пил какао.
В ресторанах, которые я посещал, было по два зала. В первом зале, где обедала зажиточная публика, предоставлялись на выбор блюда, которые оплачивались отдельно. Здесь обед стоил от одного до двух шиллингов. Во втором зале подавали шестипенсовые обеды из трех блюд, к которым полагался кусок хлеба. В дни строжайшей экономии я обычно обедал во втором зале.
Наряду с основными опытами я проводил и более мелкие. Так, одно время я не употреблял пищи, содержавшей крахмал, в другое время ел только хлеб и фрукты или питался лишь сыром, молоком и яйцами. Последний опыт был совершенно излишним. Он продолжался меньше двух недель. Один из реформаторов, проповедовавший отказ от продуктов, содержащих крахмал, весьма благосклонно отзывался о яйцах, доказывая, что яйца — не мясо и, употребляя их в пищу, мы не причиняем вреда живым существам. На меня подействовали его доводы, и я, несмотря на данный мною обет, стал есть яйца. Но заблуждение было кратковременным. Я не имел права по-новому истолковывать свой обет, а должен был руководствоваться тем толкованием, которое давала ему моя мать взявшая с меня обет. Я знал, что яйца в ее понимании также относились к мясной пище. Осознав истинный смысл обета, я перестал питаться яйцами.
В Англии я столкнулся с тремя определениями понятия «мясо». Согласно первому, к мясу относится лишь мясо птиц и животных. Вегетарианцы, принимающие это определение, не едят мяса животных и птиц, но едят рыбу, не говоря уж о яйцах. Согласно второму, к мясу относится мясо всех живых существ, поэтому рыба в данном случае также исключалась, но яйца есть разрешалось. Третье определение включало в понятие «мясо» мясо всех живых существ, а также такие животные продукты, как яйца и молоко. Если бы я принял первое определение, то мог бы есть не только яйца, но и рыбу. Но я был убежден, что определение моей матери и есть то определение, которого я должен придерживаться. Поэтому, чтобы соблюсти обет, я отказался и от яиц. В связи с этим возникли новые трудности, так как выяснилось, что даже в вегетарианских ресторанах многие блюда приготовлены на яйцах. Это означало, что я должен был заниматься неприятным процессом выяснения, не содержит ли то или иное блюдо яиц, поскольку многие пудинги и печенья делались на яйцах. Но хотя, выполняя свой долг, я и столкнулся с затруднениями, в целом это упростило мою пищу. Такое упрощение в свою очередь доставило мне неприятности, так как пришлось отказаться от некоторых блюд, которые мне нравились. Однако эти неприятности были временными, поскольку в результате точного соблюдения обета у меня выработался новый вкус, значительно более здоровый, тонкий и постоянный.
Самое тяжелое испытание было еще впереди и касалось другого обета. Но кто осмелится причинить зло находящемуся под покровительством бога?
Здесь будет уместно рассказать о нескольких моих наблюдениях относительно истолкования обетов или клятв. Толкование обетов — неисчерпаемый источник споров во всем мире. Как бы ясно ни был изложен обет, люди стараются исказить его и повернуть в угоду своим целям. И так поступают все богатые и бедные, князья и крестьяне. Эгоизм ослепляет их, и, используя двусмысленность выражений, они обманывают самих себя и стараются обмануть мир и бога. Надо придерживаться золотого правила, которое состоит в том, чтобы принимать обет в толковании лица, наложившего его. Другое правило заключается в принятии толкования более слабой стороны, если возможны два истолкования. Отказ от этих двух правил ведет к спорам и несправедливости, коренящимся в лживости. Действительно, ищущий истину без труда следует золотому правилу. Он не нуждается в советах ученых для толкования обета. Определение моей матерью понятия «мясо» является в соответствии с золотым правилом единственно правильным для меня. Всякое другое толкование, продиктованное моим опытом или гордостью, порожденной приобретенными знаниями, неправильно.
В Англии свои опыты в области питания я проводил из соображений экономии и гигиены. Религиозные аспекты этого вопроса мною во внимание не принимались до поездки в Южную Африку, где я провел ряд сложных опытов, о которых расскажу в последующих главах. Однако семена их были посеяны в Англии.
Вновь обращенный с большим энтузиазмом выполняет предписания своей новой религии, чем тот, кто от рождения принадлежит к ней. Вегетарианство в те времена было новым культом в Англии, оно стало новым культом и для меня, потому что, как мы видели, я приехал туда убежденным сторонником употребления в пищу мяса и позднее был интеллектуально обращен в вегетарианство. Полный рвения, присущего новичку, я решил основать клуб вегетарианцев в своем районе, Бейсуотере. Я пригласил сэра Эдвина Арнолда, проживавшего в этом районе, в качестве вице-президента клуба. Редактор «Веджетериэн» д-р Олдфилд стал президентом, a я — секретарем. Вначале клуб процветал, но через несколько месяцев прекратил существование, так как я переселился в другой район в соответствии со своим обычаем периодически переезжать с места на место. Но этот кратковременный и скромный опыт научил меня кое-чему в деле создания и руководства подобными организациями.
XVIII
Застенчивость — мой щит
Я был избран членом исполнительного комитета Вегетарианского общества и взял за правило присутствовать на каждом его заседании, но всегда чувствовал себя на заседаниях весьма скованно. Однажды др Олдфилд сказал мне:
— Со мной вы говорите очень хорошо. Но почему вы не открываете рта на заседаниях комитета? Вы просто трутень.
Я понял его шутку. Пчелы очень деловиты, трутни страшные бездельники. Ничего странного не было в том, что в то время как другие на заседаниях выражали свое мнение, я сидел молча. Я молчал не потому, что мне никогда не хотелось выступить. Но я не знал, как выразить свои мысли. Мне казалось, что все остальные члены комитета знают больше, нежели я. Часто случалось и так, что пока я наберусь смелости, переходят к обсуждению следующего вопроса. Так продолжалось долгое время.
Как-то стали обсуждать очень серьезный вопрос. Я считал, что отсутствовать на заседании нехорошо, а молча проголосовать — трусливо. Спор возник вот из-за чего: президентом общества был м-р Хиллс, владелец железоделательного завода. Он был пуританином. Можно сказать, что общество существовало фактически благодаря его финансовой поддержке. Многие члены комитета были его ставленниками. В исполнительный комитет входил и известный вегетарианец д-р Аллисон — сторонник только что зародившегося движения за ограничение рождаемости и пропагандист этого среди трудящихся классов. М-р Хиллс же считал, что ограничение рождаемости подрывает основы морали. Он полагал, что Вегетарианское общество должно заниматься вопросами не только питания, но и морали, и что человеку с антипуританскими взглядами, как у м-ра Аллисона, нет места в Вегетарианском обществе. Поэтому было выдвинуто предложение об его исключении. Вопрос этот меня сильно интересовал. Я также считал взгляды м-ра Аллисона относительно искусственных методов контроля за рождаемостью опасными и полагал, что м-р Хиллс, как пуританин, обязан выступить против него. Я был высокого мнения о м-ре Хиллсе и его душевных качествах. Но я считал, что нельзя исключать человека из Вегетарианского общества лишь за то, что он отказывается признать одной из задач общества насаждение пуританской морали. Убежденность м-ра Хиллса в необходимости исключения антипуритан из общества не имела ничего общего с непосредственными целями общества — способствовать распространению вегетарианства, а не какой-либо системы морали. Поэтому я считал, что членом общества может быть любой вегетарианец независимо от его взглядов на мораль.
В комитете были и другие лица, придерживавшиеся такого же мнения, но я ощущал потребность самому высказать свои взгляды. Но как это сделать? У меня не хватало смелости выступить, и поэтому я решил изложить свои мысли в письменном виде. На заседание я отправился с готовым текстом в кармане. Помнится, я даже не решился прочесть написанное, и президент попросил сделать это кого-то другого. Д-р Аллнсон проиграл сражение. Таким образом, в первом же бою я оказался с теми, кто потерпел поражение. Но было приятно думать, что наше дело правое. Смутно припоминаю, что после этого случая вышел из состава комитета.
Застенчивость не покидала меня во все время пребывания в Англии. Даже нанося визит, я совершенно немел от одного присутствия полдюжины людей.
Как-то я отправился с адвокатом Мазмударом в Вентнор. Мы остановились в одной вегетарианской семье. На этом же курорте был и м-р Говард, автор «Этики диетического питания», Мы встретились с ним, и он пригласил нас выступить на митинге в защиту вегетарианства. Меня уверили, что читать свою речь вполне прилично. Я знал, что многие поступали именно так, стремясь выразить мысли понятнее и короче. О выступлении без подготовки мне нечего было и думать. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть ее не смог. В глазах помутилось, я задрожал, хотя вся речь уместилась на одной странице. Пришлось Мазмудару прочесть ее вместо меня. Его собственное выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплодисментами. Мне было стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности.
Последнюю попытку выступить публично я предпринял накануне отъезда из Англии. Но и на этот раз я оказался в смешном положении. Я пригласил своих друзей вегетарианцев на обед в ресторан Холборн, о котором уже упоминал в предыдущих главах. «Вегетарианский обед, — подумал я, — как правило, устраивают в вегетарианских ресторанах. Но почему бы его не устроить в обычном ресторане?» Я договорился с управляющим ресторана Холборн о том, что будут приготовлены исключительно вегетарианские блюда. Вегетарианцы были в восторге от такого эксперимента. Любой обед предназначен для того, чтобы доставлять удовольствие, но Запад превратил это в своего рода искусство. Вокруг обедов поднимается большая шумиха, они сопровождаются музыкой и речами. Небольшой званый обед, устроенный мною, в этом отношении не отличался от остальных. Следовательно, на обеде должны были быть произнесены речи. Я поднялся, когда наступила моя очередь говорить. Я тщательно заранее подготовил речь, состоявшую всего из нескольких фраз, но смог произнести лишь первую. Я как-то читал о том, что Аддисон, впервые выступая в палате общин, три раза повторял:
«Я представляю себе…», и когда он не смог продолжить, какой-то шутник встал и сказал: «Джентльмен зачал трижды, но ничего не родил».[2]Я хотел произнести шутливую речь, обыграв этот анекдот, и начал выступление с этой фразы, но тут же замолк. Память совершенно изменила мне, и, пытаясь сказать шутливую речь, я сам попал в смешное положение.
— Благодарю вас, джентльмены, за то, что вы приняли мое приглашение, — отрывисто проговорил я и сел.
И только в Южной Африке я поборол свою робость, хотя еще и не окончательно. Я совершенно не мог говорить экспромтом. Каждый раз, когда передо мной была незнакомая аудитория, я испытывал сомнения и всячески старался избежать выступлений. Даже теперь, мне кажется, я не смог бы занимать друзей пустой болтовней.
Должен заметить, что моя застенчивость не причиняла мне никакого вреда, кроме того, что надо мной иногда подсмеивались друзья. А иногда и наоборот: я извлекал пользу из этого. Моя нерешительность в разговоре, раньше огорчавшая меня, теперь доставляет мне удовольствие. Ее величайшее достоинство состояло в том, что она научила меня экономить слова. Я привык кратко формулировать свои мысли. Теперь я могу выдать себе свидетельство о том, что бессмысленное слово вряд ли сорвется у меня с языка или с пера. Я не припомню, чтобы когда-либо сожалел о сказанном или написанном. Благодаря этому я оградил себя от многих неудач и излишней траты времени. Опыт подсказал мне, что молчание — один из признаков духовной дисциплины приверженца истины. Склонность к преувеличению, замалчиванию или искажению истины, сознательно или бессознательно, — естественная слабость человека, молчание же необходимо для того, чтобы побороть эту слабость. Речь человека немногословного вряд ли будет лишена смысла: ведь он взвешивает каждое слово. Очень многие люди не воздержаны в речи. Не было еще ни одного собрания, на котором председателя не осаждали бы записочками с просьбами предоставить слово. А когда такая просьба удовлетворяется, оратор обычно превышает регламент, просит дополнительное время, а иногда продолжает говорить и без разрешения. Подобные выступления вряд ли приносят пользу миру. Это. как правило, пустая трата времени. Моя застенчивость, в действительности, — мой щит и прикрытие. Она дает мне возможность расти. Она помогает мне распознавать истину.
XIX
Зараза лжи
Сорок лет назад[3]в Англии было сравнительно мало студентов индийцев. Те из них, кто был женат, обычно скрывали это. Учащиеся школ и студенты колледжей в Англии — холостяки, так как считается, что ученье невозможно совместить с жизнью женатого человека. В доброе старое время и у нас существовала такая же традиция — учащийся обязательно был брахмачария. А сейчас заключаются браки между детьми, что совершенно немыслимо в Англии. Поэтому индийские студенты стеснялись признаваться, что они женаты. Была и другая причина для притворства. Если бы стало известно, что они женаты, то в семьях, в которых они жили, им нельзя было бы флиртовать. Флирт этот был более или менее невинным. Родители даже поощряли его, и такого рода общение между молодыми мужчинами и женщинами, пожалуй, необходимо в Англии, так как здесь каждый молодой человек сам выбирает себе супругу. Однако когда индийские юноши, приехавшие в Англию, втягивались в эти взаимоотношения, совершенно естественные для английской молодежи, результат часто оказывался для них плачевным. Я видел, как наши юноши, подвергаясь соблазну, избирали жизнь, полную лжи, ради приятельских отношений, которые для английской молодежи были вполне невинны, но совершенно нежелательны для нашей. Я также не избежал этого вредного влияния. Без всяких колебаний я выдал себя за холостого, хотя имел жену и сына. Однако счастливее от такого притворства я не стал. Только скрытность и молчаливость не позволяли мне зайти слишком далеко. Если бы я не скрыл, что женат, ни одна девушка не стала бы со мной разговаривать и никуда не пошла бы со мной.
Трусостью я отличался не меньшей, чем скрытностью. В семьях, подобно той, в которой я стал жить в Вентноре, существовал обычай, чтобы дочь хозяйки приглашала на прогулку жильцов. Однажды дочь моей хозяйки пригласила меня на прогулку по живописным холмам в окрестностях Вентнора. Я был неплохой ходок, но спутница моя ходила быстрее меня.
Она тащила меня за собой, без умолку болтая «всю дорогу. В ответ я только лепетал «да» или «нет» и в лучшем случае «да, очень красиво». Она летела вперед, как птица, а я, идя сзади, все думал, когда же мы вернемся домой. Наконец, мы взобрались на вершину холма. Но как теперь спуститься? Прыткая двадцатипятилетняя леди, несмотря на высокие каблуки, стрелой помчалась вниз, а я позорно пополз за нею. Она стояла внизу и, улыбаясь, подбадривала меня и предлагала прийти на помощь, Как я мог быть таким трусливым? Наконец, с огромным трудом, иногда на четвереньках, я сполз вниз. Она весело приветствовала меня возгласом «браво!» и стыдила, как только могла. Но не всегда мне удавалось остаться невредимым. Ибо бог хотел избавить меня от заразы лжи. Однажды я отправился в Брайтон, в такой же курортный городок, как и Вентнор. Это случилось еще до поездки в Вентнор. Здесь в отеле я познакомился с пожилой женщиной, вдовой, располагавшей небольшими средствами. То был первый год моего пребывания в Англии. Меню в столовой было написано по-французски, и я ничего не мог понять. Я сел за столик вместе с пожилой дамой. Она догадалась, что я иностранец и ничего не понимаю, и тотчас пришла мне на помощь.
— Вы, должно быть, иностранец и не знаете, что делать? — спросила она. — Почему вы ничего не заказали?
Когда она ко мне обратилась, я просматривал меню и собирался расспросить официанта о блюдах. Я поблагодарил ее и, объяснив свои затруднения, сказал, что не знаю, какие блюда здесь вегетарианские, так как не понимаю по-французски.
— Я помогу вам, — сказала она. — Сейчас все объясню и скажу, что вы можете есть.
Я с благодарностью воспользовался ее помощью. Так началось знакомство, которое перешло в дружбу, продолжавшуюся все время моего пребывания в Англии, а также и после моего отъезда. Дама дала мне свой лондонский адрес и пригласила обедать у нее по воскресеньям. Я получал приглашения и в торжественных случаях. Она старалась помочь мне преодолеть застенчивость, знакомя с молодыми женщинами и втягивая в разговор с ними. Мне особенно запомнились беседы с одной из девушек, которая жила у моей знакомой. Очень часто мы оставались вдвоем.
Вначале я чувствовал себя неловко: не мог начать разговора, не умел принять участия в шутках. Она научила меня этому. Я стал с нетерпением ожидать воскресных дней, так как мне нравилось беседовать с этой девушкой.
Старая леди расставляла свои сети все шире, Она интересовалась нашими встречами. Возможно, у нее были свои планы в отношении нас.
Я был в затруднении. «Лучше бы я с самого начала сказал старой леди, что женат, — думал я, — тогда она не старалась бы нас поженить. Но исправиться никогда не поздно. Сказав правду, по крайней мере можно избавиться от неприятностей в будущем». С этими мыслями я написал ей письмо следующего содержания:
«С того дня, как мы с вами встретились в Брайтоне, вы всегда были добры ко мне, Вы заботитесь обо мне как мать. Вы решили женить меня и поэтому познакомили с молодыми девушками. Пока все это не зашло слишком далеко, я должен сознаться, что не достоин вашего внимания. Я обязан был в первый же день знакомства сообщить вам, что женат. Я знал, что андийские студенты, приезжая в Англию, скрывают это, и последовал их примеру. Теперь вижу, что этого делать было нельзя. Должен добавить, что меня женили, когда я был еще мальчиком, а теперь у меня уже есть сын. Мне неприятно, что я так долго скрывал это от вас. Но рад, что бог дал мне, наконец, силу сказать правду. Простите ли вы меня? Могу заверить вас, что я не позволил себе ничего лишнего по отношению к молодой девушке, с которой вы меня познакомили. Я знаю меру. Так как вам не было известно, что я женат, вы, естественно, хотели обручить нас. И вот, пока дело не зашло слишком далеко, я обязан сообщить вам всю правду.
Если, прочитав это письмо, вы сочтете, что я не достоин вашего гостеприимства, уверяю вас, что приму это как должное. Я бесконечно признателен вам за вашу доброту и внимание. Если после всего происшедшего вы не отвергнете меня и удостоите своим гостеприимством (чтобы заслужить его, я не пожалею сил), я буду счастлив и сочту это лишним доказательством вашей доброты».
Пусть читатель не думает, что я написал такое письмо в один присест. Я без конца его переписывал. Но оно сняло с меня огромную тяжесть. С обратной почтой пришел примерно такой ответ:
«Я получила ваше откровенное письмо. Мы обе были очень рады и дружески посмеялись над ним. Ваша ложь, в которой вы себя обвиняете, вполне простительна. Все же хорошо, что вы сообщили нам о действительном положении вещей. Мое приглашение остается в силе, и мы ждем вас в следующее воскресенье. Собираемся выслушать рассказ о вашем детском браке и посмеяться на ваш счет. Мне нет надобности, конечно, уверять вас, что этот инцидент нисколько не повлияет на нашу дружбу».
Так я очистился от заразы лжи и с тех пор никогда не скрывал, что женат.
XX