ПОХОРОНЫ ОТВЕРЖЕННОГО ПОЭТА




 

 

Когда в давящей тьме ночей,

Христа заветы исполняя,

Твой прах под грудою камней

Зароет в грязь душа святая,

 

Лишь хор стыдливых звезд сомкнет

Отягощенные ресницы —

Паук тенета развернет

Среди щелей твоей гробницы,

 

Клубок змеенышей родить

Вползет змея, волк будет выть

Над головою нечестивой;

 

Твой гроб сберет ночных воров

И рой колдуний похотливый

С толпой развратных стариков.

 

le français

 

LXXI

ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ГРАВЮРА [71]

 

 

На оголенный лоб чудовища-скелета

Корона страшная, как в карнавал, надета;

На остове-коне он мчится, горяча

Коня свирепого без шпор и без бича,

Растет, весь бешеной обрызганный слюною,

Апокалипсиса виденьем предо мною;

Вот он проносится в пространствах без конца;

Безбрежность попрана пятою мертвеца,

И молнией меча скелет грозит сердито

Толпам, поверженным у конского копыта;

Как принц, обшаривший чертог со всех сторон,

Скача по кладбищу, несется мимо он;

А вкруг — безбрежные и сумрачные своды,

Где спят все древние, все новые народы.

 

le français

 

LXXII

ВЕСЕЛЫЙ МЕРТВЕЦ

 

 

Я вырою себе глубокий, черный ров,

Чтоб в недра тучные и полные улиток

Упасть, на дне стихий найти последний кров

И кости простереть, изнывшие от пыток.

 

Я ни одной слезы у мира не просил,

Я проклял кладбища, отвергнул завещанья;

И сам я воронов на тризну пригласил,

Чтоб остов смрадный им предать на растерзанье.

 

О вы, безглазые, безухие друзья,

О черви! К вам пришел мертвец веселый, я;

О вы, философы, сыны земного тленья!

 

Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья;

Иль пытки новые возможны для того,

Кто — труп меж трупами, в ком все давно мертво?

 

le français

 

LXXIII

БОЧКА НЕНАВИСТИ

 

 

О злая Ненависть, ты — бочка Данаид[72],

Куда могучими и красными руками

Без счета ведрами всечасно Месть спешит

Влить кровь и реки слез, пролитых мертвецами;

 

Но тайно Демоном проделана дыра,

Откуда льются кровь и пот тысячелетий,

И вновь живут тела, истлевшие вчера,

И расточают вновь их кровь твои же плети.

 

Ты — горький пьяница под кровлей кабака,

Чья жажда лишь растет от каждого глотка

И множит головы свои, как гидра Лерны[73].

 

— Но счастлив пьяница, его сразит вино.

Тебе же, Ненависть, о горе, не дано

Забыться под столом в углу глухой таверны.

 

le français

 

LXXIV

РАЗБИТЫЙ КОЛОКОЛ

 

 

Как в ночи зимние и горько и отрадно

В огонь мигающий впереть усталый взгляд,

Колоколов трезвон сквозь мглу внимая жадно,

Забытых призраков будя далекий ряд.

 

Блажен ты, колокол, когда гортанью грозной

И неслабеющей сквозь сумрак и туман

Далеко разнесен твой крик религиозный,

Когда ты бодрствуешь, как добрый ветеран!

 

И ты, мой дух, разбит; когда ж, изныв от скуки,

Ты в холод сумрака пошлешь ночные звуки,

Вдруг зычный голос твой слабеет, изменив;

 

Так в груде мертвых тел повергнутый в сраженьи,

Хрипя, бросает нам отчаянный призыв,

Не в силах двинуться в безмерном напряженьи.

 

le français

 

LXXV

СПЛИН

 

 

Вот всякой жизни враг заклятый, Плювиоз[74]

На бледных жителей кладбища холод черный

Из урны щедро льет, и вот волной тлетворной

Уничтожение в предместьях разлилось.

 

Неугомонный кот, весь тощий, шелудивый,

К подстилке тянется; под кровлей чердака

Поэта бродит дух забытый, сиротливый:

Как зыбкой тени плач, тиха его тоска.

 

Рыдает колокол, дымящие поленья

Часам простуженным чуть вторят фистулой[75];

Весь день за картами, где слышен запах тленья —

 

Наследье жалкое давнишней водяной —

Валет и дама пик с тоскою сожаленья

О мертвой их любви болтают меж собой.

 

le français

 

LXXVI

СПЛИН

 

 

Душа, тобою жизнь столетий прожита!

 

Огромный шкаф, где спят забытые счета,

Где склад старинных дел, романсов позабытых,

Записок и кудрей, расписками обвитых,

Скрывает меньше тайн, чем дух печальный мой.

Он — пирамида, склеп бездонный, полный тьмой,

Он больше трупов скрыл, чем братская могила.

Я — кладбище, чей сон луна давно забыла,

Где черви длинные, как угрызений клуб,

Влачатся, чтоб точить любезный сердцу труп;

Я — старый будуар, весь полный роз поблеклых

И позабытых мод, где в запыленных стеклах

Пастели грустные и бледные Буше

Впивают аромат… И вот в моей душе

Бредут хромые дни неверными шагами,

И, вся оснежена погибших лет клоками,

Тоска, унынья плод, тираня скорбный дух,

Размеры страшные бессмертья примет вдруг.

 

Кусок материи живой, ты будешь вечно

Гранитом меж валов пучины бесконечной,

Вкушающим в песках Сахары мертвый сон!

Ты, как забытый сфинкс, на карты не внесен, —

Чья грудь свирепая, страшась тепла и света,

Лишь меркнущим лучам возносит гимн привета!

 

le français

 

LXXVII

СПЛИН

 

 

Я — сумрачный король страны всегда дождливой,

Бессильный юноша и старец прозорливый,

Давно презревший лесть советников своих,

Скучающий меж псов, как меж зверей иных;

Ни сокол лучший мой, ни гул предсмертных стонов

Народа, павшего в виду моих балконов,

Ни песнь забавная любимого шута

Не прояснят чело, не разомкнут уста;

Моя постель в гербах цветет, как холм могильный;

Толпы изысканных придворных дам бессильны

Изобрести такой бесстыдный туалет,

Чтоб улыбнулся им бесчувственный скелет;

Добывший золото, Алхимик мой ни разу

Не мог исторгнуть прочь проклятую заразу;

Кровавых римских ванн целительный бальзам,

Желанный издавна дряхлеющим царям,

Не может отогреть холодного скелета,

Где льется медленно струей зеленой Лета.

 

le français

 

LXXVIII

СПЛИН

 

 

Когда небесный свод, как низкий склеп, сжимает

Мой дух стенающий и, мир обвив кольцом,

На землю черный день угрюмо проливает

Суровый горизонт, нависнувший свинцом;

 

Когда весь этот мир — одна тюрьма сырая,

Где, словно нетопырь, во мгле чертя излом,

Надежда носится, пугливо ударяя

В подгнивший потолок мятущимся крылом;

 

Когда, как бы пруты решетки бесконечной,

Свинцовые струи дождя туманят взор

И стаи пауков в жестокости беспечной

Ткут у меня в мозгу проклятый свой узор:

 

Вдруг грянет зычный хор колоколов огромных,

И страшен бешеный размах колоколов:

То — сонмы грешных душ, погибших и бездомных

Возносят до небес неукротимый рев.

 

Тогда без музыки, как траурные дроги,

Безмолвно шествуют Надежды в вечный мрак,

И призрак Ужаса, и царственный и строгий,

Склонясь на череп мой, колеблет черный стяг.

 

le français

 

LXXIX

НЕОТВЯЗНОЕ

 

 

Леса дремучие, вы мрачны, как соборы,

Печален, как орган, ваш грозный вопль и шум

В сердцах отверженных, где вечен траур дум,

Как эхо хриплое, чуть внятны ваши хоры.

 

Проклятый океан! В безбрежной глубине

Мой дух нашел в себе твоих валов скаканье;

Твой хохот яростный и горькое рыданье

Мой смех, мой скорбный вопль напоминают мне.

 

Я был бы твой, о Ночь! Но в сердце льет волненье

Твоих созвездий свет, как прежде, с высоты, —

А я ищу лишь тьмы, я жажду пустоты!

 

Но тьма — лишь холст пустой, где, полный умиленья,

Я узнаю давно погибшие виденья —

Их взгляды нежные, их милые черты!

 

le français

 

LXXX

ЖАЖДА НЕБЫТИЯ

 

 

О скорбный, мрачный дух, что вскормлен был борьбой,

Язвимый шпорами Надежды, бурный, властный,

Бессильный без нее! Пади во мрак ненастный,

Ты, лошадь старая с хромающей ногой.

 

Смирись же, дряхлый дух, и спи, как зверь лесной!

 

Как старый мародер, ты бродишь безучастно!

Ты не зовешь любви, как не стремишься в бой;

Прощайте, радости! Ты полон злобной тьмой!

Прощайте, флейты вздох и меди гром согласный!

 

Уж над тобой Весны бессилен запах страстный!

 

Как труп, захваченный лавиной снеговой,

Я в бездну Времени спускаюсь ежечасно;

В своей округлости весь мир мне виден ясно,

Но я не в нем ищу приют последний свой!

 

Обвал, рази меня и увлеки с собой!

 

le français

 

LXXXI

АЛХИМИЯ ГОРЯ

 

 

Чужим огнем озарена,

Чужих печалей отраженье,

Природа, ты одним дана

Как жизнь, другим — как погребенье!

 

Ты мой Гермес, мой вечный сон;

В Мидаса[76]я твоею силой

Непостижимо превращен,

Как он, алхимик я унылый;

 

Тобою зачарован, взгляд

В железо злато превращает

И рай лучистый — в черный ад;

 

Он саркофаги воздвигает

Среди небесных берегов,

Он видит труп меж облаков.

 

le français

 

LXXXII

МАНЯЩИЙ УЖАС

 

 

«Какие помыслы гурьбой

Со свода бледного сползают,

Чем дух мятежный твой питают

В твоей груди, давно пустой?»

 

— Ненасытимый разум мой

Давно лишь мрак благословляет;

Он, как Овидий, не стенает,[77]

Утратив рай латинский свой!

 

Ты, свод торжественный и строгий,

Разорванный, как брег морской,

Где, словно траурные дроги,

 

Влачится туч зловещий строй,

И ты, зарница, отблеск Ада, —

Одни душе пустой отрада!

 

le français

 

LXXXIII

САМОБИЧЕВАНИЕ [78]

 

К Ж.Ж.Ф.

 

 

Я поражу тебя без злобы,

Как Моисей твердыню скал,[79]

Чтоб ты могла рыдать и чтобы

Опять страданий ток сверкал,

 

Чтоб он поил пески Сахары

Соленой влагой горьких слез,

Чтоб все мечты, желанья, чары

Их бурный ток с собой унес

 

В простор безбрежный океана;

Чтоб скорбь на сердце улеглась,

Чтоб в нем, как грохот барабана,

Твоя печаль отозвалась.

 

Я был фальшивою струной,

С небес симфонией неслитной;

Насмешкой злобы ненасытной

Истерзан дух погибший мой.

 

Она с моим слилася стоном,

Вмешалась в кровь, как черный яд;

Во мне, как в зеркале бездонном,

Мегеры отразился взгляд!

 

Я — нож, проливший кровь, и рана,

Удар в лицо и боль щеки,

Орудье пытки, тел куски;

Я — жертвы стон и смех тирана!

 

Отвергнут всеми навсегда,

Я стал души своей вампиром,

Всегда смеясь над целым миром,

Не улыбаясь никогда!

 

le français

 

LXXXIV

НЕИСЦЕЛИМОЕ

 

I

Идея, Форма, Существо,

Слетев с лазури к жизни новой,

Вдруг упадают в Стикс свинцовый,

Где все и слепо и мертво:

 

Вот Ангел, как пловец наивный,

В уродстве ищет новых чар,

Борясь с волною непрерывной,

Нырнув в чудовищный кошмар;

 

Пред ним встает во мгле унылой

Кружащийся водоворот;

Взметнувшись с бешеною силой,

Он, как безумных хор, ревет.

 

Вот, околдован чарой властной,

Блуждает путник наугад,

Но тщетно ловит луч неясный

В аду, где к гаду липнет гад;

 

Сходя без лампы в мрак бездонный

Вниз по ступенькам без перил,

В сырую бездну осужденный

Свой взор трепещущий вперил;

 

Под ним — чудовищ скользких стая;

Вокруг от блеска их зрачков

Еще чернее ночь густая,

Невыносимей гнет оков.

 

Корабль на полюсе далеком,

Со всей вселенной разлучен,

В тюрьме кристальной заключен

И увлечен незримым током.

 

Пускай же в них прочтут сердца

Неисцелимого эмблемы:

Лишь Дьявол, где бессильны все мы,

Все довершает до конца!

 

 

II

То дух, своим зерцалом ставший,

Колодезь Правды, навсегда

И свет и сумрак сочетавший,

И где кровавится звезда,

 

То — полный чары светоч ада,

Маяк в мирах, где властна мгла,

Покой, и слава, и отрада —

Восторг сознанья в бездне зла!

 

le français

 

LXXXV

ЧАСЫ[80]

 

 

Часы! Угрюмый бог, ужасный и бесстрастный,

Что шепчет: «Вспомни все!» — и нам перстом грозит,

И вот, как стрелы — цель, рой Горестей пронзит

Дрожащим острием своим тебя, несчастный!

 

Как в глубину кулис — волшебное виденье,

Вдруг Радость светлая умчится вдаль, и вот

За мигом новый миг безжалостно пожрет

Все данные тебе судьбою наслажденья!

 

Три тысячи шестьсот секунд, все ежечасно:

«Все вспомни!» — шепчут мне, как насекомых рой;

Вдруг Настоящее жужжит передо мной:

«Я — прошлое твое; я жизнь сосу, несчастный!»

 

Все языки теперь гремят в моей гортани:

«Remember, esto memor»[81], — говорят;

О, бойся пропустить минут летящих ряд,

С них не собрав, как с руд, всей золотой их дани!

 

О, вспомни: с Временем тягаться бесполезно;

Оно — играющий без промаха игрок.

Ночная тень растет, и убывает срок;

В часах иссяк песок, и вечно алчет бездна.

 

Вот, вот — ударит час, когда воскликнут грозно

Тобой презренная супруга, Чистота,

Рок и Раскаянье (последняя мечта!):

«Погибни, жалкий трус! О, поздно, слишком поздно!»:

 

le français

 

 

КАРТИНЫПАРИЖА [82]

 

LXXXVI

ПЕЙЗАЖ

 

 

О, если б мог и я, чтоб петь свои эклоги,

Спать ближе к небесам, как спали астрологи;

У колоколен жить, чтоб сердцем, полным снов,

Впивать торжественный трезвон колоколов;

Иль, подпершись рукой, с мансарды одинокой

Жизнь мастерской следить и слушать гул далекий,

И созерцать церквей и труб недвижный лес, —

Мечтать о вечности, взирая в глубь небес.

 

Как сладко сердцу там, в туманной пелене,

Ждать первую звезду и лампу на окне,

Следить, как черный дым плывет в простор клубами,

Как бледная луна чарует мир лучами.

Я жажду осени и лета и весны.

Когда ж придет зима спугнуть уныньем сны,

Задернув шторами скорее мрак холодный,

Я чудные дворцы создам мечтой свободной;

Увижу голубой, широкий кругозор,

Сады, фонтанов плач, причудливый узор

Бассейнов; резвых птиц услышу щебетанье

И нежных, жарких уст согласное слиянье…

Опять идиллию мне греза воскресит;

Пусть вьюга яростно в мое окно стучит,

Не подниму чела, охвачен сладкой страстью —

Опять вернуть к себе Весну своею властью,

Из сердца жаркого луч солнца источить

И ласку теплую мечты кругом разлить.

 

le français

 

LXXXVII

СОЛНЦЕ

 

 

В предместье, где висит на окнах ставней ряд,

Прикрыв таинственно-заманчивый разврат,

Лишь солнце высыплет безжалостные стрелы

На крыши города, поля, на колос зрелый —

Бреду, свободу дав причудливым мечтам,

И рифмы стройные срываю здесь и там;

То, как скользящею ногой на мостовую,

Наткнувшись на слова, сложу строфу иную.

 

О свет питательный, ты гонишь прочь хлороз,

Ты рифмы пышные растишь, как купы роз,

Ты испарить спешишь тоску в просторы свода,

Наполнить головы и ульи соком меда;

Ты молодишь калек разбитых, без конца

Сердца их радуя, как девушек сердца;

Все нивы пышные тобой, о Солнце, зреют,

Твои лучи в сердцах бессмертных всходы греют.

 

Ты, Солнце, как поэт нисходишь в города,

Чтоб вещи низкие очистить навсегда;

Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу —

К больнице сумрачной и к царскому чертогу!

 

le français

 

LXXXVIII

РЫЖЕЙ НИЩЕНКЕ [83]

 

 

Белая девушка с рыжей головкой,

Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой

Всем обнажаешь свою нищету

И красоту.

 

Тело веснушками всюду покрыто,

Но для поэта с душою разбитой,

Полное всяких недугов, оно

Чары полно!

 

Носишь ты, блеск презирая мишурный,

Словно царица из сказки — котурны,

Два деревянных своих башмака,

Стройно-легка.

 

Если бы мог на тебе увидать я

Вместо лохмотьев — придворного платья

Складки, облекшие, словно струи,

Ножки твои;

 

Если бы там, где чулочек дырявый

Щеголей праздных сбирает оравы,

Золотом ножку украсил и сжал

Тонкий кинжал;

 

Если 6, узлам непослушны неровным,

Вдруг обнажившись пред взором греховным,

Полные груди блеснули хоть раз

Парою глаз;

 

Если б просить ты заставить умела

Всех, кто к тебе прикасается смело,

Прочь отгоняя бесстрашно вокруг

Шалость их рук:

 

Много жемчужин, камней драгоценных,

Много сонетов Бело[84]совершенных

Стали б тебе предлагать без конца

Верных сердца;

 

Штат рифмачей с кипой новых творений

Стал бы тесниться у пышных ступеней,

Дерзко ловил бы их страстный зрачок

Твой башмачок;

 

Вкруг бы теснились пажи и сеньоры,

Много Ронсаров[85]вперяли бы взоры,

Жадно ища вдохновения, в твой

Пышный покой!

 

Чары б роскошного ложа таили

Больше горячих лобзаний, чем лилий,

И не один Валуа[86]в твою власть

Мог бы попасть!

 

Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной,

Хлам собирая давно уж негодный,

На перекрестках, продрогшая вся,

Робко прося;

 

На безделушки в четыре сантима

Смотришь ты с завистью, шествуя мимо,

Но не могу я тебе, о прости!

Их поднести!

 

Что же? Пускай без иных украшений,

Без ароматов иных и камений

Тощая блещет твоя нагота,

О красота!

 

le français

 

LXXXIX

ЛЕБЕДЬ [87]

 

Виктору Гюго

 

I

Я о тебе одной мечтаю, Андромаха[88],

Бродя задумчиво по новой Карусель[89],

Где скудный ручеек, иссякший в груде праха,

Вновь оживил мечту, бесплодную досель.

 

О, лживый Симоис[90], как зеркало живое

Ты прежде отражал в себе печаль вдовы.

Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое,

Чем внешность города пересоздать! Увы!..

 

Я созерцаю вновь кругом ряды бараков,

Обломки ветхие распавшихся колонн,

В воде зацветших луж ищу я тленья знаков,

Смотрю на старый хлам в витринах у окон.

 

Здесь прежде, помнится, зверинец был построен;

Здесь, помню, видел я среди холодной мглы,

Когда проснулся Труд, и воздух был спокоен,

Но пыли целый смерч взвивался от метлы,

 

Больного лебедя; он вырвался из клетки

И, тщетно лапами сухую пыль скребя

И по сухим буграм свой пух роняя редкий,

Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья.

 

В пыли давно уже пустого водоема

Купая трепет крыл, все сердце истомив

Мечтой об озере, он ждал дождя и грома,

Возникнув предо мной, как странно-вещий миф.

 

Как муж Овидия[91], в небесные просторы

Он поднял голову и шею, сколько мог,

И в небо слал свои бессильные укоры —

Но был небесный свод насмешлив, нем и строг.

 

 

II

Париж меняется — но неизменно горе;

Фасады новые, помосты и леса,

Предместья старые — все полно аллегорий

Для духа, что мечтам о прошлом отдался.

 

Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы;

Близ Лувра грезится мне призрак дорогой,

Я вижу лебедя: безумный и усталый,

Он предан весь мечте, великий и смешной.

 

Я о тебе тогда мечтаю, Андромаха!

Супруга, Гектора предавшая, увы!

Склонясь над урною, где нет святого праха,

Ты на челе своем хранишь печаль вдовы;

 

— О негритянке той, чьи ноги тощи, босы:

Слабеет вздох в ее чахоточной груди,

И гордой Африки ей грезятся кокосы,

Но лишь туман встает стеною впереди;

 

— О всех, кто жар души растратил безвозвратно,

Кто захлебнуться рад, глотая слез поток,

Кто волчью грудь Тоски готов сосать развратно,

О всех, кто сир и гол, кто вянет, как цветок!

 

В лесу изгнания брожу, в тоске упорный,

И вас, забытые среди пустыни вод,

Вас, павших, пленников, как долгий зов валторны,

Воспоминание погибшее зовет.

 

le français

 

XC

СЕМЬ СТАРИКОВ [92]

 

Виктору Гюго

 

 

О город, где плывут кишащих снов потоки,

Где сонмы призраков снуют при свете дня,

Где тайны страшные везде текут, как соки

Каналов городских, пугая и дразня!

 

Я шел в час утренний по улице унылой,

Вкруг удлинял туман фасадов высоту,

Как берега реки, возросшей с страшной силой;

Как украшение, приличное шуту,

 

Он грязно-желтой все закутал пеленою;

Я брел, в беседу сам с собою погружен,

Подобный павшему, усталому герою;

И громыхал вдали по мостовой фургон.

 

Вдруг вырос предо мной старик, смешно одетый

В лохмотья желтые, как в клочья облаков,

Простого нищего имея все приметы;

Горело бешенство в огне его зрачков;

 

Таким явился он неведомо откуда,

Со взором, режущим, как инея игла,

И борода его, как борода Иуды,

Внизу рапирою заострена была.

 

С ногами дряблыми прямым углом сходился

Его хребет; он был не сгорблен, а разбит;

На палку опершись, он мимо волочился,

Как зверь подшибленный или трехногий жид.

 

Он, спотыкаясь, брел неверными шагами

И, ковыляя, грязь и мокрый снег месил,

Ярясь на целый мир; казалось, сапогами

Он трупы сгнившие давил что было сил.

 

За ним — его двойник, с такой же желчью взгляда,

С такой же палкою и сломанной спиной:

Два странных призрака из общей бездны ада,

Как будто близнецы, явились предо мной.

 

Что за позорная и страшная атака?

Какой игрой Судьбы я схвачен был в тот миг?

Я до семи дочел душою, полной мрака:

Семь раз проследовал нахмуренный старик.

 

Ты улыбаешься над ужасом тревоги,

Тебя сочувствие и трепет не томит;

Но верь, все эти семь едва влачивших ноги,

Семь гнусных призраков являли вечный вид!

 

Упал бы замертво я, увидав восьмого,

Чей взор насмешливый и облик были б те ж!

Злой Феникс[93], канувший, чтоб вдруг возникнуть снова,

Я стал к тебе спиной, о дьявольский кортеж!

 

С душой, смятенною под властью раздвоенья,

Как жалкий пьяница, от страха чуть дыша,

Я поспешил домой; томили мозг виденья,

Нелепой тайною смущалася душа.

 

Мой потрясенный дух искал напрасно мели;

Его, шутя, увлек свирепый ураган,

Как ветхую ладью, кружа в пылу похмелий,

И бросил, изломав, в безбрежный океан.

 

le français

 

XCI

МАЛЕНЬКИЕ СТАРУШКИ

 

Виктору Гюго

 

I

В кривых извилинах старинных городов,

Где даже ужасы полны очарованья,

По воле рока я следить весь день готов

За вами, странные, но милые созданья!

 

Калеки жалкие с горбатою спиной,

Ужель, чудовища, вы женщинами были,

Звались Лаисами[94]? Так что ж, — под наготой

Живую душу вы и ныне сохранили…

 

Меж омнибусами, средь шума, темноты

Ползете вы, к груди, как мощи, прижимая

Сумы, где ребусы нашиты и цветы;

И ветер вас знобит, лохмотья продувая.

 

Как марионеток ряд, труси́те вы рысцой;

То зверем раненым вприпрыжку прочь бежите,

То сразу, нехотя танцуя, задрожите,

Как колокольчики под Дьявола рукой.

 

У вас глаза — бурав; сквозь мрак ночной, ненастный,

Как лужи с сонною водой, они блестят;

То — как глаза детей, божественно-прекрасны,

Где каждый легкий блеск чарует нежный взгляд.

 

Я знаю, — гробики старух бывают малы,

Как гробики детей. Смерть, сумрачный мудрец,

В том сходстве символ нам открыла небывалый,

Равно заманчивый для всех больных сердец.

 

Когда передо мной, бывало, тень больная

На людной улице Парижа проскользнет,

Я горько думаю, что колыбель иная

Бедняжку дряхлую на дне могилы ждет.

 

Тогда при виде их мой ум изобретает

Геометрически построенный расчет,

Как много гробовщик различных форм сменяет,

Пока все части гроб в одно не соберет.

 

Глаза, где слез ручьи колодези прорыли,

Где, словно в тигеле, застыв, блестит металл!..

Но тот, чью грудь одни несчастия вскормили,

Непобедимую в вас прелесть прочитал!

 

 

II

Весталка древнего Фраската[95]или жрица

Воздушной Талии, чье имя знал суфлер,

Ты, что среди похвал умела позабыться

И цветом Тиволи[96]считалась с давних пор!

 

Вы упивались все… Есть между вас иные,

Что, горе полюбив как самый сладкий мед,

Сказали, все презрев: «Пусть в небеса родные

На крыльях подвига нас Гипогриф снесет!»

 

Одна за родину любезную страдала;

Та мужем без вины истерзана была;

А та Мадонною, мечом пронзенной, стала…

Из ваших слез река составиться б могла!

 

 

III

Мне помнится одна из них… Она садилась

Поодаль на скамью в тот час, когда вдали

Все небо язвами багровыми светилось

И солнца красный диск склонялся до земли.

 

Вдали гремел оркестр — и волны звуков медных

Вкруг затопляли сад, а вечер золотой

В нас зажигал сердца под рокот труб победных

Какой-то смутною и гордою мечтой.

 

Еще не сгорбившись, с осанкой гордой, чинной

Она впивала гром торжественных литавр,

Далёко в забытьи вперяя взор орлиный,

С челом из мрамора, что мог венчать лишь лавр!

 

 

IV

Куда по хаосу столиц плететесь вы,

Грустя безропотно, страдалицы святые,

И те, чьи имена лелеял шум молвы,

И те, чью грудь давно разбили бури злые?

 

Но ваши дни прошли; забыты без следа,

Кто грацией пленял и был венчаем славой;

Вас оскорбить готов насмешник без стыда,

Мальчишки злые вас преследуют оравой!

 

С согбенною спиной плететесь вы, стыдясь;

Вам не шепнет никто теперь привет сердечный!

О вы, развалины, повергнутые в грязь,

Уже созревшие для жизни бесконечной!

 

С заботой нежною я издали люблю

За вами следовать, как спутник ваш случайный;

Я, как родной отец, ваш каждый шаг ловлю,

Я созерцаю вас, восторг впивая тайный!

 

Паденья первые мой воскрешает взор,

Погибших дней и блеск и тьму я вижу снова;

Душа полна лучей великого былого,

Переживая вновь страстей былых позор.

 

О души дряхлые, моей душе родные,

Шлю каждый вечер вам торжественный привет…

О Евы жалкие восьмидесяти лет!..

Над вами длань Творца и когти роковые!

 

le français

 

XCII

СЛЕПЦЫ

 

 

Душа, смотри на них; они ужасны… Да!

Как манекен, смешны, сомнамбулы страшнее,

Но тем в безвестный мрак вонзаются сильнее

Зрачки, где луч небес померкнул навсегда;

 

Их очи смотрят вдаль, глава их ввысь поднята;

Они не клонятся над шаткой мостовой

Отягощенною раздумьем головой;

Безмолвие и мрак, как два ужасных брата,

 

Нигде не ведая начала и конца,

Зияют на пути безумного слепца;

Когда же заревет пред ними город шумный, —

 

Восторг мучительный и жгучий затая,

Несчастный, как слепцы, слепцам бросаю я:

«Что ищет в небесах, слепцы, ваш взор безумный?»

 

le français

 

XCIII

ПРОХОЖЕЙ

 

 

Ревела улица, гремя со всех сторон.

В глубоком трауре, стан тонкий изгибая,

Вдруг мимо женщина прошла, едва качая

Рукою пышною край платья и фестон,

 

С осанкой гордою, с ногами древних статуй…

Безумно скорчившись, я пил в ее зрачках,

Как бурю грозную в багровых облаках,

Блаженство дивных чар, желаний яд проклятый!

 

Блистанье молнии… и снова мрак ночной!

Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно!

Быть может, в вечности мы свидимся с тобой;

 

Быть может, никогда! и вот осталось тайной,

Куда исчезла ты в безмолвье темноты.

Тебя любил бы я — и это знала ты!

 

le français

 

XCIV

СКЕЛЕТЫ-ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ

 

I

На грязных набережных, средь пыльных

Анатомических таблиц,

Средь книг, как мумии гробниц,

Истлевших в сумерках могильных,

 

Я зачарован был не раз

Одной печальною картиной:

В ней кисти грубой и старинной

Штрихи приковывали глаз;

 

Нездешним ужасом объятый,

Я видел там скелетов ряд:

Они над пашнею стоят,

Ногами упершись в лопаты.

 

 

II

Трудясь над пашнею иной,

Вы, жалкая добыча тленья,

Все так же полны напряженья

Своей ободранной спиной?

 

Как к тачке каторжние цепями,

Там пригвожденные давно,

Скажите мне, кому гумно

Вы устилаете снопами?

 

Возникнул ваш истлевший строй

Эмблемой ужаса пред нами;

Иль даже там, в могильной яме

Не тверд обещанный покой?

 

Иль даже царство смерти лжет,

Небытие — непостоянно,

И тот же жребий окаянный

И в самой вечности нас ждет,

 

И мы, над тяжкою лопатой

Согбенные, в стране иной

Окровавленною ногой

Придавим заступ свой проклятый?

 

le français

 

XCV

ВЕЧЕРНИЕ СУМЕРКИ

 

 

Вот вечер пленительный, друг преступленья,

К нам крадется волчьей, коварной стопой;

Задернут небесный альков над толпой,

И в каждом, как в звере, горит исступленье.

 

О вечер, тебя с тайной радостью ждал,

Кто потные руки весь день натруждал,

Кто с тихим забвеньем склонится к покою,

Снедаемый жгучей, безумной тоскою,

Кто никнет над книгой с тяжелым челом,

Кто ищет постели, разбитый трудом!

 

Вот демоны, полные вечной заботы,

Проснулись, очнулись от тяжкой дремоты;

Несутся — и в крыши и в ставни стучат;

Ночные огни зажигает Разврат,

Колышет и гасит их ветер свирепый;

Вот двери свои раскрывают вертепы,

Живой муравейник, волнуясь, кишит

И путь проложить себе тайный спешит;

Копошится, бьется на улицах грязных,

Свиваясь, как клубы червей безобразных.

Чу — слышится кухонь шипенье вокруг;

Хрипящий со сцены доносится звук;

Притоны, что манят азартной игрою,

Заполнены жадной, развратной толпою;

Там моты, кокотки и воры сошлись

И дружно за промысел гнусный взялись;

Взломали рукою искусною воры

У кассы замки и дверные затворы;

Все прожито нынче, что взято вчера.

О сердце, забыться настала пора!

Оглохни же, слушая эти рыканья!

Но к ночи язвительней горечь страданья,

Больных сумрак ночи за горло берет,

Пасть в общую бездну пришел их черед;

Больницы наполнены звуками стона;

Напрасно… над чашкой душистой бульона

Не встретить вам ту, что душе дорога;

Вам чужды и сладость и свет очага!..

 

le français

 

XCVI

ИГРА

 

 

На креслах выцветших они сидят кругом,

Кокотки старые с поддельными бровями,

Лениво поводя насмешливым зрачком,

Бряцая длинными, блестящими серьгами;

 

К сукну зеленому приближен длинный ряд

Беззубых челюстей и ртов, подобных ранам;

Их руки адскою горячкою горят,

Трепещут на груди и тянутся к карманам;

 

С плафона грязного лучи обильно льет

Ряд люстр мерцающих, чудовищных кинкетов

На хмурое чело прославленных поэтов,

Сюда собравшихся пролить кровавый пот.

 

В ночных виденьях сна я был картиной черной,

Как ясновидящий, нежданно поражен;

На локоть опершись, в молчанье погружен,

Я сам сидел в углу бесчувственный, упорный,

 

И я завидовал, клянусь, толпе блудниц,

Что, страстью схвачена, безумно ликовала,

Погибшей красотой и честью торговала

И страшной радости не ведала границ.

 

Но ужаснулся я и, завистью пылая,

Смотрел, как свора их, впивая кровь свою,

Стремится к пропасти зияющей, желая

И муки предпочесть и ад — небытию!

 

le français

 

XCVII

ПЛЯСКА СМЕРТИ [97]

 

Эрнесту Кристофу

 

 

С осанкой важною, как некогда живая,

С платком, перчатками, держа в руке букет,

Кокетка тощая, красоты укрывая,

Она развязностью своей прельщает свет.

 

Ты тоньше талию встречал ли в вихре бала?

Одежды царственной волна со всех сторон

На ноги тощие торжественно ниспала,

На башмачке расцвел причудливый помпон.

 

Как трется ручеек о скалы похотливо,

Вокруг ее ключиц живая кисея

Шуршит и движется, от шуток злых стыдливо

Могильных прелестей приманки утая.

 

Глаза бездонные чернеют пустотою,

И череп зыблется на хрупких позвонках,

В гирлянды убранный искусною рукою;

О блеск ничтожества, пустой, нарядный прах!

 

Карикатурою тебя зовет за это

Непосвященный ум, что, плотью опьянен,

Не в силах оценить изящество скелета —

Но мой тончайший вкус тобой, скелет, пленен!

 

Ты здесь затем, чтоб вдруг ужасная гримаса

Смутила жизни пир? иль вновь живой скелет,

Лишь ты, как некогда, надеждам отдалася,

На шабаш повлекли желанья прежних лет?

 

Под тихий плач смычка, при ярком свеч дрожаньи

Ты хочешь отогнать насмешливый кошмар,

Потоком оргии залить свои страданья

И погасить в груди зажженный адом жар?

 

Неисчерпаемый колодезь заблуждений!

Пучина горестей без грани и без дна!

Сквозь сеть костей твоих и в вихре опьянений

Ненасытимая змея глазам видна!

 

Узнай же истину: нигде твое кокетство

Достойно оценить не сможет смертный взгляд;

Казнить насмешкою сердца — смешное средство,

И чары ужаса лишь сильных опьянят!

 

Ты пеной бешенства у всех омыла губы,

От бездны этих глаз мутится каждый взор,

Все тридцать два твои оскаленные зуба

Смеются над тобой, расчетливый танцор!

 

Меж тем, скажите, кто не обнимал скелета,

Кто не вкусил хоть раз могильного плода?

Что благовония, что роскошь туалета?

Душа брезгливая собою лишь горда.

 

О ты, безносая, смешная баядера[98]!

Вмешайся в их толпу, шепни им свой совет.

«Искусству пудриться, друзья, ведь есть же мера,

Пропахли смертью вы, как мускусом скелет!

 

Вы, денди лысые, седые Антинои[99],

Вы, трупы сгнившие, с которых сходит лак!

Весь мир качается под пляшущей пятою,

То — пляска Смерти вас несет в безвестный мрак!

 

От Сены набережных и до знойных стран Гангеса[100]

Бегут стада людей, бросая в небо стон,

А там — небесная разодрана завеса:

Труба Архангел



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-21 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: