Методологические основания любой формы познания определяют, с различной степенью отчетливости, цели и рамки исследовательского поиска, способ достижения поставленных целей, а также критерии оценки адекватности и полноты полученных результатов. В отличие от естествознания, имеющего дело (хотя бы в исходном пункте исследования) с неким феноменом природной среды, существующим независимо от человеческой психики, а также в отличие от группы социальных дисциплин, направленных на выявление законов коллективного (а значит интерсубъективного) действия, гуманитарные науки своим предметом всегда имеют сферу духа, то есть функционирование культурного сознания. Данное обстоятельство обусловливает и специфику организации всего комплекса дисциплин, относимых к этой области. Ясно, что в этом случае речь не может идти об ориентации на эмпирические средства обоснования, наиболее явно обеспечивающие объективность производимого знания. В то же время никакая наука не может ограничиться только описанием индивидуально-личностных форм бытия.
Сложность, связанная с определением рамок гуманитарного познания, обусловлена тем, что стержневая проблема любых его видов – это установление всевозможных форм человеческой самоидентификации. Идет ли речь об осмыслении отдельными индивидами особенностей своего существования в окружающем мире или рассматривается становление группового (а в пределе и общечеловеческого) сознания – везде внимание исследователя обращено не на конкретные поведенческие акты, посредством которых реализуется внутренний личностный мир, а на совокупность смыслов, составляющих содержание этого мира и определяющих все формы человеческой активности. Конечно, непосредственно ученый имеет дело лишь с внешними проявлениями этой активности, за которыми он должен обнаружить соответствующие ценностные ориентации. Выбирая те или иные фрагменты общественно значимой системы ценностей и норм, индивид и осуществляет свою самоидентификацию, отнеся себя к определенной группе, входящей в структуру его социальной системы в целом.
Поэтому исследователя–гуманитария занимают даже не сами конкретные мотивы, стимулирующие индивидуальное поведение того или иного человека, а именно те смысловые контексты, цели, в соответствии с которыми осуществляется локальная переорганизация общей нормативно-ценностной системы, действующей в данной культуре. Ведь в зависимости от различных намерений человека и особенностей конкретной предметно–практической ситуации в действующей системе ценностей выделяются разные ее фрагменты. Но прежде всего такая система должна наличествовать в качестве регулятивов деятельности, имеющих обязательную коллективную значимость. Выше уже говорилось о том, что науки о природе базируются на отношении «структура–элемент», в соответствии с которым любой новый феномен должен быть встроен в некий ряд однородных с ним явлений, причем организация и функционирование такого ряда охватывается неким законом, общим для любого компонента структуры. В отличие от них науки о духе ориентированы на выявление отношений между разными системами. И даже там, где одна из них становится «частью», подсистемой другой – она не рассматривается в качестве простого элемента.
Общество, конечно, состоит из людей, но каждый человек входит в целостную систему коллективных связей, не становясь при этом абсолютно тождественным всем остальным. Одна из важнейших задач гуманитарного познания как раз и состоит в том, чтобы выявить способы и средства, с помощью которых осуществляется процесс социализации каждого индивида. И решить ее можно лишь обратившись к истории самого человеческого сознания. С этой точки зрения весьма симптоматично, например, обращение современных филологов к подробному анализу такого фольклорного жанра как загадка. Исследователи не только видят в ней инструмент, посредством которого формируется коллективные представления древних людей об окружающем их мире, но и подчеркивают фундаментальную антропоцентричность загадки, ее постоянную обращенность на человека. Она возникает и существует только в пространстве «от человека к человеку» и потому оказывается одним из важнейших проявлений внутреннего мира смыслов. Важно еще и то, что сама структура загадки основана на сопоставлении фрагментов мирового устройства (и их образов, возникающих в «субъективной реальности»), а не на иерархическом подчинении «частей» «целому».[1]
Но превращение «стада» в «общество», также как и последующая социализация новых поколений, чаще всего (особенно в древности) происходит неявным образом и связано с оформлением цели, то есть образа, выражающего представления членов коллектива об их потребностях, благодаря чему разрозненные усилия индивидов организуются в единое действие. Именно потребности (а также осознание возможностей и способов их удовлетворения) определяют специфику индивидуального и общекультурного самосознания. Его базисные формы складываются под воздействием телесного существования людей. Мышление древнего человека длительное время формировалось внешними факторами, образы которых задавались реальными ситуациями непосредственного взаимодействия с предметами и явлениями природной среды. (Как свидетельствуют материалы, полученные при изучении детской психологии, становление индивидуального психического мира и сегодня воспроизводит основные фазы этого процесса). Но по мере осознания своей включенности в систему социальных связей и отношений, круг потребностей постепенно расширяется.
Для взрослеющего человека (как и для уже достигшего зрелости) существенно важными целями оказываются: принадлежность к какой-то определенной социальной группе, положение в ней, его адаптация к существующим идеалам и нормам коллективной жизни, а также степень признания со стороны других членов общества успешности такой адаптации. Ориентация на удовлетворение подобных потребностей выводит человека за рамки чисто телесной жизнедеятельности. Любовь, уважение окружающих и другие сущности подобного рода – лишены статуса «непосредственно данного», не воспринимаются напрямую с помощью органов чувств. Жизнь тела становится все менее явной и входит в сферу человеческого внимания и интереса лишь тогда, когда возникают какие-то нарушения в автоматизме его функционирования либо при желании индивида внести некоторые коррекции в свою анатомо-физиологическую организацию. Чем дальше, тем больше люди выдвигают перед собой цели, не связанные напрямую с их конкретными насущными потребностями.
Этому способствуют и общее усложнение культуры (в частности – познавательной деятельности, оснащаемой приборными средствами, что ведет к усилению значимости теоретического уровня науки, росту внимания к прогностической функции науки и т.д.). Все это свидетельствует о существенной автономизации духовного мира, определенной его независимости от сиюминутной реальности, в которой человек существует. Чем сложнее организована общественная жизнь, тем более опосредованным становится взаимодействие людей с предметами и явлениями природной среды. Создание образов возможного будущего влияет на характер поведения, реализуемого в интервале «здесь–сейчас» и существенно формирует отношение к миру в целом. Следовательно «субъективная реальность», с которой работает специалист в области гуманитарного познания, существует для него всегда в неявной форме и степень «явности» может увеличиваться только в рамках теоретических моделей.
По сути дела гуманитарий никогда не имеет дела с миром «самим по себе», но лишь с некими интерпретациями объективных реалий, возникающими в сознании других людей. Как подчеркивал М. Бахтин, предмет наук о духе – это «мысли о мыслях, слова о словах, тексты о текстах». Поэтому работа исследователя в данном случае представляет собой «интерпретацию второго порядка», связанную с попыткой выявить природу факторов, определивших характер первичной интерпретации, внешним выражением которой обычно являются сообщения, передаваемые различными участниками социальных коммуникаций. Реплики собеседника, жизнеописание реального или вымышленного лица, текст исторической хроники и даже сугубо конкретно-научная статья или книга, описывающая факты природного мира, – все подобные формы могут рассматриваться как различные способы проявления внутреннего духовного мира людей.
Однако, как уже было сказано, не любой способ их изучения обязательно должен быть отнесен к сфере гуманитарных дисциплин. Языковедение или, например, юриспруденция, традиционно квалифицируемые в этом качестве, теперь не всегда могут включаться в данную сферу без всяких оговорок. Дело в том, что многие работы в этих областях связаны скорее с интерпретацией «первого порядка», поскольку часто филолога и юриста интересует не содержание сообщения, не мотивы, его породившие, а формальная структура текста, в которой сообщение представлено. Ясно, что текст, изучаемый в качестве некоего «материального» объекта, и он же, воспринимаемый в качестве сообщения о какой-то социально важной информации – интерпретируются различным образом. Письмо Пушкина, например, читаемое адресатом поэта, историком литературы и специалистом по почерковедению – обнаруживает для каждого из них качественно различные слои информации. Необходимо постоянно иметь в виду, что объекты гуманитарного познания не даны исследователю прямо и непосредственно, а «создаются» им. Изучаемая культурная информация всегда погружается в контекст исследовательского интереса.
В связи с этим представляется, что термин «гуманитарное познание» (в его собственном смысле) должен относиться не столько к дисциплинам, имеющим дело с опредмеченными результатами человеческих действий – картинами, литературными или музыкальными текстами и пр., сколько к тем, которые направлены на выявление и изучение самих культурных смыслов, стимулировавших процесс создания подобных результатов. В самом деле, картина или книга (рассматриваемые в качестве материально-вещественного воплощения результатов человеческого труда) ничем не отличаются от какого-либо технического устройства, строительного сооружения и т.д., также создаваемых в процессе человеческой деятельности. Ни здание, ни машина не могут возникнуть без соответствующей активизации культурного сознания определенной эпохи, однако никому пока не приходит в голову относить инженера или каменщика к гуманитариям. Очевидно последние все же должны иметь дело только с формами духовно-психической активности людей. Однако попытки ограничить изучение внутреннего мира людей областью чисто психологических явлений столкнулись с самого начала с серьезными трудностями.
Прежде всего это связано с изначальной «физиологизацей» науки о душе, обусловленной необходимостью выстроить свое собственное проблемное поле, отличное от теологии. Стремление создателей психологической науки найти законы, позволяющие однозначно объяснять функционирование духовного мира, приводило к использованию ими средств и методов, хорошо зарекомендовавших себя в области наук о природе. Но тем самым внутренний мир человека оказался вне поля зрения ученых. Это обстоятельство осознавалось давно и уже Дильтей выступил против так называемой «объяснительной психологии», считая необходимым заменить ее психологией «описательной». С его точки зрения последняя должна быть направлена не на фиксирование отдельных душевных явлений, постигаемых извне, «со стороны», а на весь комплекс внутренних переживаний, имеющий изначально целостный характер. При таком подходе сами проблемные ситуации, определяющие специфику наук о природе и наук о духе, оказываются кардинально различными.
В самом деле, естествоиспытатель в своей исследовательской практике сталкивается с множеством разрозненных явлений, изучая которые он стремится выявить какие-то общие их черты с тем, чтобы в конечном пункте своих поисков связать это множество единым законом, с помощью которого можно объяснить функционирование всего класса этих явлений. Следовательно, объяснение представляет собой некоторую операцию подведения отдельного, частного явления под общий закон. Гуманитарий же начинает с заведомо целостного внутреннего мира человека (целостность которого обусловлена хотя бы тем, что его содержание включает в себя различные формы проявления «души» одного и того же индивида) и разъединяет его на составляющие части, стремясь понять способ самоорганизации этой сферы, обосновать ее, сделать явной и очевидной для всех. Понимание, таким образом, устанавливает степень совместимости личностных миров разных людей. Дильтей полагал, что объективный ход исторических событий можно понять, лишь постигая духовную жизнь отдельных индивидов, поскольку история есть соединение множества отдельных биографий тех, кто в ней участвует. Несмотря на некоторый оттенок механистичности в такой позиции, во многом она справедлива.
Из этого следует, что главная тема гуманитарного познания это – изучение взаимодействия внутренних миров людей, вступающих во всевозможные отношения. А поскольку их взаимодействие может быть успешным лишь тогда, когда между ними возникает взаимопонимание, постольку именно проблема понимания выдвинулась в центр внимания исследователей–гуманитариев. Не случайно проект новой науки, предложенный Дильтеем, позднее получил название не только «описательной», но и «понимающей психологии». Однако попытки использовать традиционные приемы тогдашнего естествознания для анализа природы понимания оказались малоэффективными и тема эта еще долго оставалась замкнутой в рамках искусства. Лишь к середине уже XX столетия представители психологической науки начали испытывать ощущение определенной «потери своего предмета». Многие специалисты заговорили о том, что из «науки о духе» психология превратилась в раздел нейрофизиологических исследований, о чрезмерном сужении ее сферы и уходе далеко в сторону от изучения внутреннего мира человека. А начиная с конца 50-х гг. стали говорить о гуманитарной психологии.
Авторы, пишущие на эту тему, указывают на необходимость возврата к «личностному» подходу в исследовании психики и противопоставляют свою позицию представителям «естественнонаучной психологии», по-прежнему опирающимся на материал физиологии и медицины.[2] Сторонники гуманитарного направления в психологии настаивают на том, что объектом их интереса является целостная личность (понимаемая в качестве создателя и носителя совокупности смыслов, определяющих жизнедеятельность человека), а не набор физиологических функций, посредством которых эта жизнедеятельность осуществляется. Гуманитария занимают те стороны бытия личности, в которых проявляется ее творческая деятельность, эмоциональные состояния, акты принятия (или отказа) ответственности за совершаемые поступки и т.д. Вполне ясно, что в этом случае речь не может идти и исключительно о сугубо интимно-субъективных аспектах индивидуальной жизни. Как творческие процессы (и их результаты), так и отношения (например, любви, уважения и пр.), не могут возникать у индивида, не входящего в какую-то систему социальных связей. Принятие ответственности за свои действия обязательно предполагает существование других людей, перед лицом которых данный акт только и обретает смысл.
Таким образом социальная основа человеческой жизнедеятельности не влияет на поведение индивида откуда-то извне, а является существенной стороной его внутреннего мира. Поэтому гуманитарный подход в психологии способен обеспечить объективный характер получаемого знания в не меньшей степени, чем это имеет место в науках о природе, поскольку в действиях людей всегда можно обнаружить некую общую составляющую. В то же время познавательная направленность на личность позволяет снять утвердившийся взгляд на внутренний мир человека как на некое «оно», рассматриваемое со стороны. Сегодня чрезвычайно важно видеть в функционировании психического мира не только «отношение индивида к действительности», но и форму самосознания. Один из ведущих отечественных психологов В.П. Зинченко справедливо отмечал, что человеческая жизнь представляет собой определенную «балансировку» между мыслью и действием. И потому традиционно фиксируемая в сознании ориентированность, устремление к чему-то – характеризует и форму представлений о цели и способ становления этой формы. Современные исследования интеллектуальной деятельности убедительно свидетельствуют о том, что и само сознание и осваиваемые им объекты – не существуют в качестве исходно изолированных друг от друга сущностей, а в определенной степени «создаются» актом их взаимного контакта.
В связи с этим гуманитарная психология в большей степени, нежели традиционная, позволяет соотнести различные проявления духовной жизни с культурными смыслами, ценностными системами, организующими весь комплекс социальной действительности. До сих пор в представлениях о внутреннем мире людей господствует, к сожалению, стремление оценивать преимущественно эффективность его функционирования, а не степень соответствия некоторых форм его проявления действительным потребностям общества и личности. Увлеченность методами оптимизации интеллектуальной деятельности, например, часто оставляет в тени цели, на которые она направлена. Успешность совместных усилий людей порой неявно (однако весьма масштабно) подменяет для них качественно иной тип коммуникации – их общение друг с другом. Ведь нацеленность всех членов какого-то коллектива на некий общий результат не может отвергать, допустим, обсуждение его правомерности и желательности для всех. А создание универсального алгоритма действий не тождественно одинаковому пониманию смысла конечной цели.
Поэтому сегодня те исследователи, которые стремятся обосновать правомерность наук о духе, обращаются в большей степени к практике психоанализа, к методам возрастной и педагогической психологии, к материалу философии, нежели к медицине или психологии. Именно здесь они стараются найти средства, позволяющие сделать достаточно явными процессы, в которых проявляется внутренний мир конкретного человека. Но если психоаналитический сеанс (как и приемы педагога, работающего со вполне определенными детьми) всегда наглядно локализован в пространственно-временном интервале, то философский анализ обращен к абстрактно-собирательной модели личности. Каким же образом такая модель оказывается способной помочь выявлению реальных особенностей внутреннего мира человека? Эффективность философии в данном случае обусловлена тем, что по своей природе она часто выступает особым связующим звеном между конкретно-научной сферой и областью искусства. В рамках гуманитарной проблематики данное ее свойство проявляется наиболее наглядно.
Будучи направлена на выявление способов соотношения «части и целого» (в данном случае индивида и комплекса соответствующей культуры), философская теория становится в некоторых случаях и методологической основой художественной практики. Не случайно создатель так называемого биографического метода в литературоведении Ш. Сент-Бев (1804-1869), как и Ипполит Тэн (1828-1839), впоследствии распространивший этот метод на область искусствоведения и социологии, нередко характеризуются и в качестве философствующих авторов. Суть данного метода состоит в том, что исследователь тщательно анализирует конкретные факты интересующего его писателя и затем старается обнаружить проявление таких фактов в творчестве данного автора. Долгое время достаточно успешные попытки такого рода обеспечивали возможность проследить влияние реальной жизни на создаваемые писателем тексты, что не только давало возможность более глубоко понять смысл создаваемых им произведений, но и увидеть в них конкретную форму связи «частного» и «общего». Правда, если Сент-Бев основное внимание уделял именно индивидуальной «биографии», то Тэн видел в явлениях искусства выражение «типичного», то есть наиболее глубинных норм эпохи, расы и прочих факторов, отдавая предпочтение «общему».
Биографический метод в определенном смысле оказался инверсией психоаналитического подхода. И там и там исследователь стремится выяснить мельчайшие интимные подробности жизни индивида, но в первом случае сбор фактов должен способствовать устранению патологических отклонений, возникших когда-то в психике пациента (что ведет к его определенному «усреднению», поскольку «норма» выражает именно некий средний уровень состояний сознания), во втором же собранные сведения помогают в еще большей степени выделить автора внутри круга его учителей и последователей, оценить его место в общей культурной атмосфере его страны и времени. Так духовная жизнь индивида и «дух времени», в котором он существует и действует, оказываются разными сторонами единого комплекса. Поэтому та часть психологии, которая претендует на статус гуманитарной науки и ориентируется на принципы и методы философского исследования, ибо только с их помощью можно одновременно представить внутренний мир человека и как черту его уникальной личности и как продукт действия конкретного типа культуры.
Однако на этом пути гуманитарий сталкивается с существенными трудностями, обусловленными отчасти тем, что важнейшими формами проявления духовной сферы оказываются не столько действия индивида, сколько скорее его отказ от них. Именно «отсроченная» реакция на какие-то внешние или внутренние стимулы задает границы той сферы, в которой возникает образ возможного результата, оценивается его значимость, осуществляется перебор (чаще всего неосознаваемый) вариантов реализации действия и пр. Все эти процессы и составляют, по существу, содержание внутренней духовной реальности. Судить же о них оказывается возможным только на основании действий, которые так или иначе выражены во внешне представленных формах. Следовательно, в конкретном поведенческом комплексе исследователь должен найти какие-то фрагменты, представляющие «пропущенные» звенья, а затем восстановить пробелы. Понятно, что подобные познавательные операции всегда имеют гипотетический характер и потому предполагают выделение в эмпирической сфере каких-то форм, которые позволят сравнивать одинаковые деятельностные акты, с точки зрения степени их сходства и различия.
К таким формам относятся прежде всего процессы социальной коммуникации, выраженные в виде либо языковой либо поведенческой активности людей. Их изучение предполагает особое внимание к способам и средствам межчеловеческого общения, опосредствующего все уровни социальной действительности. Поэтому в практике современного гуманитарного исследования одной из важнейших задач является анализ всевозможных типов диалога, в котором как раз и проявляется наиболее отчетливо особенность культурных смыслов, определяющих функционирование каждого общества и составляющих главное содержание сферы духовной жизни. Совокупность различных форм и уровней социальной коммуникации является той средой, в которой культурные смыслы реально существуют и выражаются. С этой точки зрения бытие духа конкретно представлено в процессах производства, хранения, трансляции и раскрытия смыслов, лежащих в основе каждой конкретно-исторической системы культуры, без чего никакая человеческая активность (в том числе и материально-предметная) просто не могли бы осуществляться. И гуманитарное познание направлено на последовательное изучение всех этих процессов. В связи с этим некоторые авторы считают возможным говорить об особой области познания – диалогике. Специальные работы, посвященные проблеме диалога, есть у Михаила Бахтина, Мартина Бубера (1878-1965), В.С. Библера (1918-2000). Так или иначе, различные стороны диалоговых отношений рассматривают почти все современные психологи и герменевтики.
Понятые так науки о духе оказываются не частной формой наук о природе, как считали представители классического естествознания, а основой любых представлений и об окружающем мире и об отношениях людей с этим миром. Более того, сегодня становится предельно ясно, что сама идея существования какого-то мира, абсолютно независящего от человека, не более чем иллюзия. На самом деле так называемые «науки о природе» изучают не природу как таковую, но то, какой она может стать в результате человеческих воздействий на нее. И поскольку такие воздействия всегда социальны по своей природе, постольку опосредствующие их процессы общения все больше выделяются в особую область, на изучение которой как раз и должен быть ориентирован комплекс гуманитарного познания. Коммуникативные акты не отчуждены от индивидов в той мере, в которой отделены от них овеществленные результаты человеческого труда. Тексты и инструменты, здания и картины могут существовать и тогда, когда их создатели давно уже исчезли.
Настоящий же диалог, как взаимодействие конкретных индивидов, осуществляется лишь тогда и там, когда и где эти индивиды присутствуют в форме их непосредственного реального бытия. И культурные смыслы, представляющие собой прямое выражение сферы духа, проявляются при этом в достаточно явных и наглядных формах, хотя и осознаются с различной степенью очевидности. Например, при изучении общества, существенно отличающегося по характеру от того, представителем которого является конкретный исследователь, неизбежно происходит наложение одной системы ценностей (привычной данному ученому) на другую, связанную с жизнью изучаемого социума. Пытаясь понять смысл исторических событий прошлого, историк волей-неволей навязывает этому прошлому интересы собственного времени и потому полученные им результаты всегда сохраняют оттенок гипотетичности. Тогда как ученый, изучающий функционирование систем ценностей, задающих нормы межчеловеческого общения «здесь и сейчас», в большей мере может гарантировать достоверность получаемых им результатов, поскольку сам включен в процесс этого общения.
Сегодня достаточно ясно, что любой вид диалоговых отношений базируется на определенной системе мировоззрения, выражающего основные смысловые ориентации участников диалога. Поэтому гуманитарная психология и старается найти свое онтологическое основание в определенных философских концепциях, поскольку именно философия наиболее явно задает границы соответствующих типов мировоззрения. Ведь описание фундаментальных свойств окружающей реальности и оценка местоположения человека в ней, представляющие собой ядро каждой, достаточно масштабной философской теории, одновременно и «программируют» отношение людей к внешней реальности и своему поведению в ней. В связи с этим, говоря о формах гуманитарного познания, неизбежно приходится учитывать опыт, накапливаемый в результате философских исследований, осуществляемых в разные эпохи и представляющих форму осмысления опыта разных народов. Как известно, основными методами, применяемыми в этой области, уже с давних времен являются диалектика и метафизика. Характеристики каждого из них многократно описаны в соответствующей литературе и специально останавливаться на этой теме не имеет смысла. Следует лишь отметить, что постоянно противопоставляемые в прошлом, эти методы достаточно часто взаимно дополняют друг друга, поскольку рамки их применимости не совпадают.
Так называемый «метафизический» подход оказывается вполне успешным там, где описываются простые структуры и где решаемые задачи связаны с установлением их количественных параметров, причем в однозначной форме. В этом случае рассматриваемые объекты (независимо от их природы) характеризуются как качественно неизменные. Там же, где исследователь имеет дело со сложными, саморазвивающимися системами – более эффективен диалектический метод. Конечно, в своем универсальном выражении эти методы взаимно несовместимы. Но это относится именно к контекстам философских теорий. Входя в фундамент конкретно научных концепций (через посредство определенной картины мира), они, в зависимости от решаемой задачи, могут быть средством обоснования и в науках о природе и в науках о духе. Это оказывается возможным потому, что мировоззренческая функция философии наиболее явно проявляется в построении специальной «категориальной сетки», составляющей базис конкретно-научных языков и влияющей на особенности каждого типа культуры в целом. С помощью средств такой «сетки» создаются образы природного и социального мира, а также схемы взаимодействия с ними людей. И набор такого рода категорий в основном является общим для философских моделей, даже находящихся в отношении взаимной несовместимости.
Общественная значимость подобных образов и схем обеспечивается посредством социальной коммуникации (то есть диалоговых отношений), поэтому и философия, особенно в последнее время, все больше обращается к проблеме понимания. Уже в самом начале XX века данная тема становится центральной, по крайней мере, для двух важнейших направлений, повлиявших на многие школы последнего времени. Это – феноменология и современные варианты герменевтики. Оба данных направления так или иначе ориентированы на выявление основных структур понимания, а значит и на описание внутреннего мира человека. Выше говорилось о том, что создатель философской феноменологии Гуссерль надеялся с помощью ее методов обосновать знание, получаемое как средствами естественных наук, так и в сфере гуманитарного познания. Поскольку любое знание представляет собой результат функционирования сознания, считал он, постольку осмысление специфических особенностей каждой из данных областей предполагает представление о характере функционирования сознания «в чистом виде». На эту цель и направлены основные методологические приемы феноменологии. Как известно, Гуссерль описывал структуру сознания в виде следующих слоев:
· психическое переживание;
· языковая оболочка, с помощью которой оно представлено;
· образ мыслимого объекта;
· инвариант преобразований этого образа (то есть его смысл).
Для обнаружения «чистого сознания» создатель феноменологии предлагал использовать метод редукции (буквально этот термин означает «возврат» и в познавательной практике понимается как упрощение описаний исследуемых предметов). Соответственно слоям сознания выделялись и различные уровни редукции:
1. 1.Психологический – отказ от суждений о существовании мира;
2. 2 Эйдетический – отказ от конкретных представлений об объекте;
3. 3.Трансцендентальный – полный отказ от представлений об объекте.
В результате, полагал он, исследователь получает возможность сосредоточиться на самом акте направленности на «нечто» (вынесенном «за скобки»), в котором только и может проявиться сознание. Но на деле в этом случае всякая «личностная окраска» интенции оказывается отброшенной. А значит и методы феноменологического анализа не могут способствовать анализу внутреннего мира человека, с которым связано гуманитарное познание. Осознавая это, Гуссерль впоследствии был вынужден смягчить свою позицию, отказавшись от абсолютизации чисто формально-логических представлений о природе сознания и вводя идею «жизненного мира», под которым понимался некий «культурный фон», определяющий как практическую, так и теоретическую активность человека.
В дополнение к диалектическому, метафизическому и феноменологическому методам философского анализа, применяемым в области гуманитарных наук, следует отметить и попытки представителей современной герменевтики предложить разработанные ими приемы в качестве «универсальных», то есть эффективных во всей сфере наук о духе. Еще в XIX веке Фридрих Шлейермахер объявил герменевтику общей «теорией понимания». Претензии подобного рода обусловлены тем, что описание процессов, происходящих во «внутренней реальности», в той или иной степени представляет собой их интерпретацию, а значит базируется на понимании. Связанные между собой, понимание и интерпретация в то же время отражают разные стороны интеллектуального акта и могут рассматриваться в качестве специальных герменевтических методов. Если под пониманием чаще всего имеют виду способность «схватывать» содержание получаемых сообщений «в целом», наделение их смыслом, то интерпретация предполагает, скорее, разложение целого на части, «разворачивание» смысла, его раскрытие (об этом свидетельствует и этимология данного слова – в латинском языке оно имеет значение «объяснять», «решать», «помогать пониманию»).
Главная цель герменевтического анализа – выявление различных слоев, на которых реализуются интеллектуально–мыслительная деятельность (что в определенной степени сближает герменевтику с феноменологией). Но специфика герменевтики обусловлена тем, что усилия ее сторонников направлены не на выявление связей различных слоев одного и того же внутреннего мира, а на повышение соответствия различных типов сознания, один из которых выражает «прошлые» традиции, а другой является носителем традиций новых. Понимание, с такой точки зрения, есть установление области совмещения этих типов и одновременное определение границ субъективной реальности каждого из участников диалога. Ведь если, скажем, литературовед добивается понимания им какого-то текста, представляющего духовный мир чуждой для него культуры (слишком удаленной от него во времени или выражающей опыт качественно иного типа общества), то он не только осознает свое отличие от нее, но и обнаруживает в своем внутреннем мире некие аналоги чужого бытия, ранее в его сознании отсутствовавшие.
Реализация герменевтического метода осуществляется через выделение стадии «предпонимания» (то есть выявления индивидом, воспринявшим новую для него информацию, своих глубинных контекстов), последующего перехода к интерпретации (что предполагает оценку различий между своими контекстами и предполагаемыми контекстами автора полученного сообщения), а также прогнозирование возможных в будущем толкований. Успешность протекания коммуникативного акта предполагает, во-первых, понимание языковой формы, в которой представлено сообщение (Шлейермахер определял эту фазу как «грамматическую), во-вторых, понимание контекста, в котором оно возникало (соответственно, «историческая» фаза) и, наконец, понимание смысла – цели, которую преследовал автор передаваемого сообщения (эту фаза получила название «духовной»). Казалось бы, при выполнении всех перечисленных условий задача гуманитарного познания получит эффективное решение и процесс взаимодействия внутренних миров, носителями которых являются разные участники диалога, будет описан достаточно полно. В реальности, однако, дело обстоит не столь обнадеживающе, использование предлагаемых теоретиками методов сталкивается с существенными трудностями.
В первую очередь это относится к ситуации, получившей название герменевтического круга. Выражается она в нескольких вариантах. Во-первых, подобный круг возникает в силу того, что в различных интеллектуальных процессах обнаруживается взаимная зависимость понимания и знания. Чтобы знать, необходимо понять, а понять можно лишь то, что человек уже знает. Кроме того, знание вообще является и результатом познавательного процесса и одновременно его обязательной предпосылкой. Складывается парадоксальное положение, в котором весьма непросто обнаружить некий исходный момент. Во-вторых, понимание целого требует понимания смыслов составляющих его частей, тогда как сами эти смыслы, в свою очередь, зависят от контекста, задаваемого целым. Хорошо известно, что отдельно взятые слова или даже выражения не могут восприниматься в качестве содержательно значащих сообщений, не будучи связаны ни с каким конкретным текстом. Наконец, акт понимания требует объяснения той части сообщения, смысл которой недостаточно ясен. Но как можно объяснить то, что остается непонятым?
Подобные трудности не только препятствуют эффективному использованию герм