Оно встроено в тебя как самостоятельный механизм.




 

Я гашу свет и выхожу из ванной.

Тишина, вязкая и тяжелая, растекается по всему дому. Шепот несуществующих людей. Дыхание тех, кого нет. Я оглядываюсь и перевожу дух. Четвертый час дня. Но стрелки часов делают вид, что они ни при чем. Что они соблюдают нейтралитет и не хотят быть со мной заодно. Еще немного - и этот дом останется в прошлом. Я надеваю рюкзак. Сколько раз я уже примерял его - но именно теперь он кажется тяжелее, чем прежде.

Бежать я решил на Сикоку. Никаких причин выбирать именно Сикоку не было. Я просто разглядывал атлас, и мне почему-то показалось, что нужно ехать туда. И чем дольше разглядывал, тем сильней это чувствовал. Остров гораздо южнее Токио, с теплым климатом, отделен от "большой земли" морем. Место, где я никогда не бывал; ни родни у меня там, ни знакомых. Даже если мое исчезновение заметят (что вряд ли) - никому и в голову не придет искать меня на Сикоку.

 

На вокзале я выкупаю забронированный билет и сажусь в ночной автобус. Это самый дешевый способ добраться до Такамацу. Десять тысяч с мелочью. Никто не обращает на меня внимания, не спрашивает, сколько мне лет, не задерживает взгляда на моем лице. Кондуктор деловито проверяет билет - и тут же обо мне забывает.

Автобус заполняется всего на треть. Большинство пассажиров, как и я, путешествуют в одиночку, и внутри автобуса неестественно тихо. Путь до Такамацу неблизкий. По расписанию время в пути - десять часов, прибытие завтра утром. Но мне все равно. Чего-чего, а времени у меня теперь хоть отбавляй. В девятом часу автобус отъезжает от вокзала, я опускаю спинку кресла и медленно засыпаю. Сознание меркнет в откинутой голове, словно у него разрядились батарейки.

Ближе к ночи начинается ливень. Иногда я открываю глаза и в щели между дешевыми занавесками разглядываю ночное шоссе за окном. Дождинки звонко бьют по стеклу, размывая сполохи фонарей вдоль обочины. Фонари мелькают беспрерывно, с равными промежутками, как световые отметки на шкале у прибора, которым измеряют мир. Каждый новый фонарь пролетает в окне, уже в следующую секунду становится старым и растворяется в прошлом за моей спиной.

Незаметно приходит полночь. И механически - словно некая сила гонит его вперед - наступает мой пятнадцатый день рождения.

- С днем рождения, - говорит мне парень по кличке Ворона.

- Спасибо, - отвечаю я.

Но Пророчество ждет, неотвязной тенью следуя за мной повсюду. Как молчаливое подтверждение того, что стены вокруг меня еще не разрушены. Я задергиваю занавески и опять погружаюсь в сон.

 

Глава 2

 

Приводимые ниже материалы хранились в Министерстве Обороны США под грифом "совершенно секретно" и в 1986 г. согласно Закону о рассекречивании документов были преданы публичной огласке. Сегодня с ними можно ознакомиться в Национальном Архиве Рассекреченной Информации (NARA).

 

Настоящие Протоколы составлены на основе опросов, проведенных в марте-апреле 1946 г. по распоряжению майора Джеймса П. Уоррена из Службы военной разведки. Младший лейтенант Роберт Оконнелл и старшина Харольд Катаяма произвели эти опросы на месте происшествия в уезде *** префектуры Яманаси.

Вопросы задавал: лейтенант Оконнелл.

На японский и обратно переводил: старшина Катаяма.

Протоколы вел: рядовой Уильям Коун.

Опросы проводились в течение 12 дней, для чего использовалась приемная мэрии города *** префектуры Яманаси. На вопросы лейтенанта ответили: школьная учительница, единственный в городе врач-терапевт, 2 сотрудника местной полиции и 6 детей.

Карты местности масштабом 1:10000 и 1:2000 прилагаются.

 

СЛУЖБА ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ (MIS) США

Р А П О Р Т

Составлен: 12 мая 1946 г.
Заголовок: "Инцидент Ован-Яма, 1944: отчет"
Архивный No. PTYX-722-8936745-42213-WWN

 

 

Ниже приводится текст интервью, взятого младшим лейтенантом Оконнеллом у преподавательницы средней школы города ***, руководителя 4-го "Б" класса Сэцуко Окамоти (26 лет). Магнитофонная запись прилагается. См. инвентарные образцы PTYX-722-SQ, No. 118~122.

 

Личные впечатления младшего лейтенанта Оконнелла:

 

"Сэцуко Окамоти - невысокая миловидная женщина. Интеллигентна. С развитым чувством долга. На поставленные вопросы отвечает искренне, по существу. Однако шок от инцидента, видимо, еще не прошел. Вспоминая случившееся, иногда испытывает сильное напряжение, из-за чего ее речь становится медленной и сбивчивой".

 

- Часов в десять утра это было... В небе вдруг показалось что-то блестящее. Такое яркое, серебристое... Да-да, словно металл на солнце блестит. И медленно поползло по небу с востока на запад. Я еще решила - наверное, какой-нибудь "Б-29" летит. Прямо над нами. Приходилось задирать голову, чтобы на него посмотреть. А в небе ни облачка, солнце слепит - кроме блеска металла, и не разглядеть ничего.

В общем, эта... штука летела так высоко, что даже формы не разобрать. И те, кто в ней, тоже не видели нас на земле. То есть можно было не бояться, что нас обстреляют или бомбу сбросят. Зачем бросать бомбы на голые сопки, правда? И я решила - скорее всего, самолет. Летит бомбить какой-нибудь большой город. А может, уже отбомбил и возвращается. Поэтому мы не стали искать укрытия, а просто пошли дальше, поглядывая на него. Очень уж необычно он блестел...

 

- Согласно военным источникам, в то время - вокруг десяти часов утра 7 ноября 1944 года - ни американских самолетов, ни других летательных аппаратов в небе над вашим районом не пролетало.

 

- Но и я, и шестнадцать детей со мною заметили это сияние, и все решили, что это "Б-29". Каждый из нас много раз видел эскадры "Б-29", и все знали, что кроме "Б-29", так высоко ничто не летает. У нас в префектуре раньше был небольшой аэродром. Мы привыкли к разным самолетам в небе, но японские всегда были меньше и летали ближе к земле. Да и блестел этот... дюралюминий совсем не по-нашему, из такого металла может быть только "Б-29". Единственное, что показалось немного странным, - летел он не с эскадрой, а в одиночку.

 

- А вы сами - уроженка этих мест?

 

- Нет. Я выросла в небольшом городке под Хиросимой. В 41-м году вышла замуж, и мы переехали сюда. Муж преподавал музыку в школе, в 43-м был мобилизован, а в 45-м погиб, охраняя склад боеприпасов под Манилой. Склад обстреляли из пушек, и все взлетело на воздух. По крайней мере, мне так сообщили... Детей мы родить не успели.

 

- Сколько школьников было с вами в тот день?

 

- Шестнадцать. Весь класс, не считая двух ребят в больнице. Восемь мальчиков, восемь девочек. Среди них пятеро эвакуированы из Токио.

В девять часов мы вышли из школы на полевую практику. У каждого - фляжка с водой и бэнто. Хотя это только называлось "практика". На самом деле ничего особенного делать не нужно. Мы просто уходили в сопки, искали там грибы, съедобные травы, коренья. Район у нас крестьянский - совсем голодать, слава богу, не приходилось. И все же еды не хватало. Весь урожай сдавали государству, а пайки были крошечные. Все - ну, или почти все - хронически голодали.

Поэтому даже поощрялось, чтобы дети сами добывали себе пропитание. Время военное, не до учебы. И на такую "практику" мы выбирались очень часто. Природа вокруг богатая, грибов сколько угодно. В этом смысле нам, можно сказать, повезло. В больших городах люди от голода умирали. Помощи ни с материка, ни с Тайваня больше не поступало, вся страна задыхалась без топлива и еды...

 

- Вы говорите, пятерых детей эвакуировали из Токио. Нормально ли они общались со здешними сверстниками?

 

- У меня в классе больших проблем не было... Хотя, конечно, среда воспитания в Токио совсем другая. И говорят там на другом языке, и даже одеваются по-другому. У местных детей родители - бедные крестьяне, а у городских - кто в фирме, кто на госслужбе. И ожидать, чтобы такие разные дети сразу поняли друг друга, конечно, было нельзя.

В первое время между местными и приезжими ощущался холодок. До ссор или драк, слава богу, не доходило, но первые не понимали, что думают вторые, и наоборот. Поначалу местные и токийские сторонились друг друга. Но уже через пару месяцев все понемногу привыкли. Когда дети вместе мечтают или играют, все эти различия в воспитании исчезают довольно легко.

 

- Опишите место, куда вы привели детей.

 

- Это сопка, на которую мы часто ходили в "большой поход". По форме она похожа на опрокинутую чашку для риса, поэтому мы называли ее "Ован-яма" - Рисовая Чашка. Сопка пологая, любой залезет. Если пойти от школы на запад, даже с детьми за пару часов добираешься до вершины. По дороге мы обычно искали грибы, а уже на верху съедали бэнто. Дети любили "практику". Куда интереснее, чем сидеть на уроке в классе.

Этот странный... самолет в небе, конечно, напомнил всем о войне. Но скоро он пропал из виду, и все опять повеселели. В небе ни облачка, ветер утих, вокруг тишина - только и слышно, как птицы щебечут. Идешь по таким местам - и кажется, что война происходит не здесь, а в какой-то чужой, далекой стране, и не имеет к тебе никакого отношения. Мы шагали по горной тропе и пели песни. А иногда свистели, подражая птицам. Если не вспоминать о войне, - абсолютно счастливое утро...

 

- Вскоре после того, как "странный самолет" исчез из виду, вы вошли в лес?

 

- Да... Наверно, и пяти минут не прошло. Мы свернули с дороги и по узкой лесной тропинке начали забираться на сопку. Это - единственное место, где подъем довольно крутой. Уже потом, минут через десять, выходишь на огромную поляну, ровную и гладкую как стол. Но пока идешь по лесу, вокруг особенно тихо, деревья закрывают солнце над головой, и даже воздух чуть холоднее. И как раз там, примерно на середине пути, есть маленькая опушка, что-то вроде открытого пятачка. В каждом походе на Рисовую Чашку мы обязательно заглядывали и туда. Такая особенная опушка, на ней очень спокойно и уютно как дома.

На этом "пятачке" мы всегда устраивали привал. Клали на землю котомки с едой, разбредались по трое-четверо и искали грибы. Для прогулок по лесу я придумала правило - не заходить туда, где не видно друг друга. И каждый раз, добравшись до "пятачка", мы хором повторяли это правило. На всякий случай. Конечно, места знакомые, но все-таки лес: заблудится кто - хлопот не оберешься... Но это же дети! Как увлекутся - сразу все забывают. Поэтому я, хоть и сама грибы собирала, следила за ними очень внимательно и постоянно по головам пересчитывала.

Как обычно, все разбрелись вокруг пятачка по грибы. И уже через десять минут дети один за другим стали падать на землю.

Сперва упало трое. Я подумала: ядовитых грибов объелись. В этих местах очень много смертельных грибов. Обычно местные дети съедобные от ядовитых отличают, но иногда находишь такое, что сразу не разобрать. Поэтому я строго-настрого запрещаю им пробовать грибы, пока мы не принесем их в школу на проверку биологу. Но, конечно, всегда остается опасность, что кто-нибудь не послушается.

Я подбежала к упавшим детям, пыталась привести их в чувство. Но тела были... как резиновые, точно их расплавило солнцем. Вся сила из них ушла, мне казалось, будто я обнимаю коконы от насекомых... Но что странно - дышали ровно. Пульс на горле почти нормальный. Жара нет. Лица спокойные, никто не мучался. То есть не похоже, чтобы их покусали пчелы или змеи. Просто глубокий обморок - и все.

Самыми странными мне показались их глаза. Обычно у человека в таком изможденном состоянии веки смежаются, а зрачки впадают в состояние сна. А эти даже глаз не закрыли! Смотрят перед собою ровно, спокойно, будто остановили взгляд на каком-то предмете. Иногда моргают. А зрачки медленно двигаются. То влево, то вправо, очень спокойно. Точно рассматривают от края до края какой-то далекий пейзаж. В их глазах жило сознание. Но на самом деле они ничего не видели. По крайней мере, ничего перед носом. Сколько я ни махала перед ними ладонью - никакой реакции.

Я проверила каждого из упавших; все - в абсолютно одинаковом состоянии. Без сознания, глаза открыты, зрачки медленно движутся туда-сюда. И тогда я по-настоящему испугалась...

 

- Опишите характеры тех, что упали первыми. Что это были за дети?

 

- Все трое - девочки. Очень дружная компания. Каждую из них я звала по имени и хлопала по щекам. Сильно хлопала. Все без толку. Они будто ничего не чувствовали. А я ощущала ладонью словно... твердую пустоту. Очень странное ощущение.

Первое, что я подумала - надо бегом послать кого-нибудь в школу. Не смогу же я тащить на себе троих потерявших сознанье детей! И решила поискать глазами чью-нибудь фигурку. Но когда встала, поняла, что все мои шестнадцать учеников лежат на земле без сознания. И единственный, кто еще не упал и в своем уме - я сама. Это было как... на поле боя.

 

- В эти минуты вы не заметили ничего странного? Какой-то особенный запах, или звук, или свет?

 

- (Пауза) Нет. Я уже говорила: вокруг было очень тихо, спокойно. Цвета, звуки, воздух - самые обычные. Только все мои шестнадцать учеников лежат на земле. Мне вдруг почудилось, будто я осталась одна на свете. Такое космическое одиночество. Ни с чем не сравнимое. Страшное желание отключить мысли в голове - и раствориться в этой пустоте без следа... Но, конечно, оставался еще долг учителя. Поэтому я взяла себя в руки, скатилась кубарем с сопки - и побежала в школу за помощью.

 

Глава 3

 

Просыпаюсь перед рассветом. Оттягиваю занавеску и гляжу в окно. Дождь, похоже, только что кончился: куда ни глянь - всюду мокрая, блестящая чернота. На востоке уже виднеются облака. Вокруг каждого облака - зеленоватое сияние. То мягкое, то зловещее. Зависит от угла зрения.

Автобус, не меняя скорости, несется по магистрали. Шелест шин не становится ни выше, ни ниже. Мотор гудит ровно, будто его заклинило. Словно кто-то старательно перетирает в мелкую крошку время и человеческое сознание. Занавески по всему салону плотно задернуты: пассажиры спят, скорчившись в своих креслах. Не спим, похоже, только мы с водителем. Лишь он да я сейчас хладнокровно и сосредоточенно думаем каждый о своей цели этого путешествия.

Хочется пить. Я лезу в карман рюкзака, достаю бутылку, отхлебываю теплой минеральной воды. Из того же кармана вынимаю пачку галет, съедаю две или три. Ностальгический привкус сухих галет надолго остается во рту. Часы на руке показывают 4:32. На всякий случай проверяю число и день. С тех пор, как я убежал из дома, прошло тринадцать часов. Время не летит, как стрела - но и не ползет, как черепаха. Я все еще в собственном дне рождения. В первом дне новой жизни. Я закрываю глаза. Потом открываю. Еще раз проверяю число, день и время. Включаю лампочку над сиденьем, раскрываю книгу и погружаюсь в чтение.

В шестом часу автобус сворачивает с магистрали в зону обслуживания и останавливается на просторной стоянке. С резким шипением открывается передняя дверь. Водитель зажигает в салоне свет и делает короткое объявление.

- Доброе утро, дамы и господа! Надеюсь, вы хорошо отдохнули. Ровно через час мы прибываем на вокзал Такамацу. А сейчас - остановка для отдыха на двадцать минут. Отправление ровно в пять тридцать. Большая просьба не опаздывать...

Почти все пассажиры просыпаются, молча встают и, зевая, неохотно покидают автобус. Многим хочется привести себя в порядок до прибытия в Такамацу. Я тоже выхожу и, дыша полной грудью, разминаюсь на свежем утреннем воздухе. Ополаскиваю лицо в уборной и пытаюсь прикинуть, куда же, собственно, меня занесло. Выхожу из туалета, оглядываюсь. Вокруг - ничего примечательного: обычный кусок магистрали. Только форма гор и цвет деревьев не такие, как в окрестностях Токио. Или мне только так кажется?

Захожу в кафетерий, пью бесплатный зеленый чай. На пластмассовый стул со мной рядом присаживается девушка. В правой руке - бумажный стаканчик с дымящимся кофе. В левой - прозрачная коробка с сэндвичами, тоже из автомата.

Лицо у нее немного странное. Правильным его не назовешь, как ни старайся. Скулы широкие, нос маленький и круглый, щеки в веснушках. Да еще и уши торчат. Затеряться в толпе с таким лицом - задачка непростая. Слишком уж задиристое. Хотя неприятного чувства не вызывает. Его хозяйка, похоже, и сама своей внешностью недовольна, но привыкла и не напрягает этим ни себя, ни других. Что само по себе - большое искусство. Нечто детское в этом лице успокаивает. По крайней мере, меня. Невысокая, худенькая, но грудь на удивление большая. И ноги красивые.

В ее ушах поблескивают сережки из белого металла, что-то вроде алюминия. Волосы густые, до плеч, выкрашены в каштановый, почти рыжий. Блузка с длинными рукавами и воротником в форме бутылочного горлышка, на плече рюкзачок. Вокруг шеи - рукава тонкого летнего свитера. На бедрах - холщовая мини-юбка кремового цвета. Без чулок. Видимо, только что умывалась в туалете: несколько мокрых волос прилипло к широкому лбу, напоминая корни растения. И от этого странное чувство близости, которое она вызывает во мне, лишь усиливается.

- Тоже из этого автобуса? - спрашивает она. Голос немного осипший.

- Ага.

Прищурившись, она отхлебывает кофе.

- Сколько тебе лет?

- Семнадцать, - спокойно вру я.

- Старшеклассник?

Я киваю.

- Куда едешь?

- В Такамацу.

- И я туда же! - говорит она. - Домой едешь? Или в гости?

- В гости, - отвечаю я.

- Я тоже. У меня там подруга. Очень близкая. А у тебя?

- Родня...

Она кивает - дескать, понятно, - и больше ничего не спрашивает.

- А у меня братишка - твой ровесник, - добавляет она, словно о чем-то вспомнив. - Мы, правда, давно уже не вместе живем. Так получилось... Слушай, но как же ты на того парня похож! Тебе никто не говорил?

- На какого парня?

- Ну, который в банде поет, знаменитый. Я, как тебя в автобусе увидела, сразу про него подумала. Только имя забыла. В голове точно дырку пробили. Сидела и вспоминала всю дорогу. Без толку... Бывает же такое, а? Напрягаешь память изо всех сил, а вспомнить не можешь... Так тебе об этом никто не говорил?

Я качаю головой. В первый раз слышу. Она, прищурившись, продолжает меня разглядывать.

- А что за парень-то? - уточняю я.

- Ну, этот... из телевизора.

- Телезвезда, что ли?

- Вот-вот. Звезда. - Она достает из коробки сэндвич с ветчиной, равнодушно откусывает и запивает кофе. - Поет в какой-то рок-банде. Как же ее... Бесполезно. Даже названия не помню. Ну, такой высокий, на кансайском диалекте болтает. Не помнишь?

- Не-а. Я телевизор не смотрю.

Она хмурит лоб. И все так же пристально меня разглядывает.

- Что, вообще не смотришь?

Я качаю головой. Или, может, стоит кивнуть? Я киваю. - Ты, я смотрю, совсем не разговариваешь. А если и говоришь, то коротенькими фразами. Ты всегда такой?

Я краснею. С одной стороны, я, конечно, молчун от природы. С другой стороны, мой голос еще до конца не сформировался. Обычно он низкий, но иногда выворачивается наизнанку, и выходит какой-то писк. Еще и поэтому длинных фраз я стараюсь не произносить.

- Ну ладно, - продолжает она. - В общем, ты ужасно похож на одного певца из рок-банды, который болтает по-кансайски. То есть ты, конечно, говоришь по-столичному, но... как бы сказать... очень похожее ощущение. Неплохое, кстати. Вот и все, что я хотела сказать.

По ее губам пробегает улыбка. Совсем слабая - из тех, что исчезают, не успевая возникнуть. Я чувствую, что у меня по-прежнему красная физиономия.

- А если тебе еще прическу немного изменить - будешь вылитый он. Расчесать во всю длину и лаком чуть спрыснуть, чтобы форму держали. Было бы можно - я бы прямо сейчас это сделала. Тебе пойдет, не сомневайся. Я все-таки профессиональный парикмахер.

Я киваю. И отхлебываю чай. В кафетерии очень тихо. Ни музыки, ни голосов. - А может, ты просто не любишь разговаривать? - очень серьезно спрашивает она, подпирая щеку рукой и заглядывая мне в глаза.

Я качаю головой.

- Да нет... Я бы так не сказал.

- Или я тебе в тягость?

Я снова качаю головой.

Она достает из коробки очередной сэндвич. С клубничным вареньем. И недовольно хмурится.

- Слушай, ты не хочешь, а? Больше всего на свете ненавижу сэндвичи с клубничным вареньем. С детства и до сих пор...

Я и сам терпеть не могу сэндвичи с клубничным вареньем. Но беру, что дают, и жую один, не говоря ни слова. Положив локти на стол, она наблюдает за мной, пока я не съедаю все до последней крошки.

- Хочу тебя попросить... - говорит она вдруг.

- О чем?

- Можно, я до Такамацу в кресле рядом с тобой посижу? Я в одиночку никак успокоиться не могу. Так и кажется, будто сейчас подсядет какой-нибудь извращенец. И заснуть не получается. Когда билет покупала, сказали, что места будут одиночные. А в автобус села, смотрю - все кресла для двоих. Хочу до Такамацу хоть немного поспать. А ты, вроде, на извращенца не похож... Ну как, не возражаешь?

- Ради бога, - говорю я.

- Спасибо! - радуется она. - Все-таки дорога - это попутчики, правда?

Я киваю. По-моему, я только и делаю, что киваю. Но, в самом деле, что тут ответишь?

- Как там дальше-то?

- Дальше?

- Ну, "дорога - попутчики", а дальше? Там же как-то заканчивается. Я забыла. Вечно у меня проблемы с родным языком.

- Жизнь - состраданье, - говорю я.

- Дорога - попутчики, жизнь - состраданье... - задумчиво повторяет она. Окажись у нее под рукой бумага и ручка, наверняка записала бы. - Как ты думаешь, о чем это? Если совсем просто сказать?

Я задумываюсь. Это отнимает время. Но она терпеливо ждет.

- Случайные встречи - очень важная штука для нашего самочувствия, - говорю я наконец. - По-моему, так. Если уж совсем упрощать.

Задумавшись, она медленно сводит пальцы рук над столом.

- Да... Наверно, ты прав. Я тоже думаю, что случайные встречи очень важны для нашего самочувствия.

Я бросаю взгляд на часы. Ровно пять тридцать.

- Кажется, нам пора.

- Да, конечно... Идем, - отзывается она. Но вставать, похоже, не собирается. - Кстати, где мы сейчас? - спрашиваю я.

- Где? - Она вытягивает шею и оглядывается. Ее сережки беспокойно подрагивают в ушах, точно спелые ягоды, что вот-вот сорвутся с ветки. - Да бог его знает! Судя по времени, где-то возле Курасики. Какая разница? Магистраль и магистраль. Эти зоны обслуживания по всей стране одинаковые. Обычные точки на карте. Которые приходится пересечь, чтобы добраться отсюда - досюда...

Она поднимает указательные пальцы и разводит руки сантиметров на тридцать.

- Зачем тебе название? Туалет и забегаловка. Неоновый свет и пластмассовые стулья. Паршивый кофе. Сэндвичи с клубничным вареньем. Во всем этом нет ни малейшего смысла. Смысл для нас - только в том, откуда мы едем и куда в итоге хотим попасть. Так или нет?

Я снова киваю. Снова киваю. Снова киваю.

 

Когда мы возвращаемся на стоянку, все пассажиры сидят на местах, и автобус готов отправиться в любую секунду. Человек за рулем, молодой мужчина с угрюмым взглядом, больше смахивает на управляющего речными шлюзами, чем на водителя междугороднего автобуса. Он смотрит на нас, опоздавших, с явным упреком, но ничего не говорит. Полувиновато, полукокетливо моя спутница улыбается ему, он нажимает на тумблер, и дверь с шипением закрывается. Обнимая свой чемоданчик, она проходит к моему креслу. Чемоданчик небольшой, но тяжелый. С виду совсем неказистый - небось, купила на дешевой распродаже. Я поднимаю его и засовываю в багажное отделение над сиденьями. Она благодарит меня. И, откинув спинку кресла, тотчас засыпает. Автобус, вконец заждавшись, срывается с места. Я достаю из кармана книгу и погружаюсь в чтение.

Спит она крепко, и на крутом повороте ее голова сползает ко мне на плечо. Да там и остается. Совсем не тяжелая. Рот закрыт, только нос чуть подрагивает, выдох за выдохом согревая мою ключицу. Я гляжу вниз - из "бутылочного горлышка" ее блузки выглядывает бретелька лифчика. Тонкая, кремовая. Я мысленно пробегаю по ней ниже - и представляю мягкое, изысканное белье. А под ним - ее мягкую грудь. И розовый сосок, постепенно твердеющий в моих пальцах. Я не хочу этого представлять. Но ничего не могу поделать. И в итоге, что говорить, довожу себя до эрекции. Такой сильной, что сам поражаюсь, насколько твердым может стать что-либо в моем теле.

И в эту минуту ко мне в мозжечок еле слышно стучит подозрение: да уж не она ли - моя потерявшаяся сестра? По возрасту вроде подходит. Конечно, лицом совсем не схожа с сестрой на моем фото. Но фотография, в принципе, мало что может показать. Сколько угодно случаев, когда по желанию или нечаянно делают чей-то снимок, а получают совсем не похожий портрет. Зато у нее есть брат. Примерно моего возраста. Которого она не видела уже много лет. Ничего удивительного, если вдруг окажется, что это я.

Я разглядываю ее грудь. Две пышные округлости вздымаются и опускаются от дыханья, как волны. Мерные волны на бескрайнем побережье, над которым идет очень тихий, спокойный дождь. Я - одинокий лоцман на мостике огромного судна, она - мое море. Пепельно-серое небо далеко впереди слилось с водою того же цвета. Так, что и границы не различить. Между небом и морем. Между морем и лоцманом. Между реальностью и ощущением.

На ее пальцах - два колечка. Не обручальные, не подвенечные. Дешевые колечки для юных модниц, какие продают на выходе из любого универмага. В миллиметр толщиной, широкие, плоские - словно намекают на прямоту и твердость характера их хозяйки. Ногти короткие, ухоженные. Нежно-розовый маникюр. Одна ладонь покоится на бедре, слегка обнаженном под задравшейся мини-юбкой. Мне хочется потрогать эти пальцы. Но я, конечно, этого не делаю. Во сне она похожа на малого ребенка. Хрупкое ухо выглядывает из копны волос, как молоденький гриб из травы. Нежное ухо, которое так легко поранить или обидеть.

Я закрываю книгу, какое-то время гляжу за окно. И незаметно засыпаю.

 

Глава 4

 

СЛУЖБА ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ (MIS) США

Р А П О Р Т

Составлен: 12 мая 1946 г.
Заголовок: "Инцидент Ован-Яма, 1944: отчет"
Архивный No. PTYX-722-8936745-42216-WWN

 

 

Ниже приводится текст интервью, взятого у терапевта города *** Накадзава Дзюити (53-х лет). Магнитофонная запись прилагается. См. инвентарные образцы PTYX-722-SQ, No. 162~183.

 

Личные впечатления младшего лейтенанта Оконнелла:

 

"Доктор Накадзава - крупный загорелый мужчина, похож больше на сельского старосту, нежели на врача. Характер открытый, спокойный. На вопросы отвечает быстро и внятно, без задних мыслей. Взгляд за стеклами очков проницательный. Крепкая память, хорошие аналитические способности".

 

- Действительно, 7 ноября 1944 года в двенадцатом часу дня мне позвонил завуч из школы. Я и раньше оказывал первую помощь детям, поэтому он меня вызвал. Голос по телефону был очень испуганный.

От него я узнал, что ученики какого-то класса в полном составе отправились в сопки за грибами и попадали в обморок. Все до единого. В сознании осталась только молоденькая учительница, которая их сопровождала. Она-то и прибежала в школу за помощью, но пребывала в таком взвинченном состоянии, что из ее объяснений никто ничего не понял. Кроме простого факта: шестнадцать учеников лежат без сознанья в лесу.

Первым делом я, конечно, предположил, что дети отравились грибами и свалились с нервным параличом. Если так - дело плохо. У разных грибов - разный яд, и в каждом случае требуется свое противоядие. Все, что могут врачи в подобной ситуации, - это заставить больных все сблевать и хорошенько промыть им кишечник. Но если яд очень сильный и успел проникнуть в организм достаточно глубоко, - тут уже ничего не поделаешь. В этих местах ядовитые грибы уносят в год по нескольку жизней.

Я быстро собрал саквояж для оказания первой помощи, вскочил на велосипед и примчался в школу. Туда уже прибыли два полицейских, их тоже вызвали. Если дети без сознания, придется нести на руках, а значит, нужно побольше народу. Время военное, сами понимаете - большинство молодых мужчин в армии... И вот все, кого удалось собрать, отправились в сопки: я, полицейские, один пожилой учитель, завуч, директор школы, дворник и та молодая учительница. Одолжили по округе велосипедов, но на всех не хватило, и некоторые ехали по двое.

 

- В котором часу вы добрались до места происшествия?

 

- Это как раз помню точно - специально следил за временем. Было 11:55. До сопок мы ехали на велосипедах, а поднимались уже пешком.

Когда пришли, некоторые дети уже очнулись. Кажется, трое или четверо. Вернее, не то чтобы очнулись... Ползали на четвереньках, дрожа всем телом, и словно искали что-то в траве. Остальные лежали на земле. Хотя некоторые уже приходили в себя и медленно извивались всем телом, как огромные гусеницы. Кошмарное зрелище... Сама опушка очень странная: словно посреди леса расчистили место непонятно для чего. Осеннее солнце ярко освещает все, что творится вокруг. Шестнадцать школьников в разных позах лежат на траве. Кто шевелится, кто ползает, кто застыл как каменный. Прямо сцена из авангардистского спектакля...

В первую минуту я даже забыл, что я врач. Стоял, разинув рот, и смотрел на эту нелепицу. Да если бы я один! Всех, кто пришел, на какое-то время парализовало. Странно так говорить, но... как будто мы по ошибке увидели то, что человеку видеть не положено. Конечно, шла война, и даже в маленьком, тыловом городке нас, врачей, готовили к любой ситуации. Что бы ни происходило, мы собирали нервы в кулак и выполняли свой долг перед страной и людьми. Но от этой картины, повторяю, я буквально остолбенел.

Довольно быстро я взял себя в руки и побежал к ближайшему ребенку. Это была девочка. Я попытался ее приподнять. Вся сила из нее ушла, на ощупь она напоминала тряпичную куклу. И хотя дышала нормально, явно была без сознания. А глаза оставались открыты и медленно двигались то влево, то вправо, будто следили за каким-то объектом. Я достал из саквояжа фонарик и посветил в зрачки. Никакой реакции. Представляете? Глаза нормально функционируют, даже видят что-то, но не реагируют на свет! Чудеса, да и только. Я осмотрел еще несколько детей - у всех то же самое.

Пульс вокруг пятидесяти, температура - 35,5 или около того. Совершенно верно, для детей такого возраста очень низкие показатели. Принюхался - никаких странных запахов. Осмотрел горло, язык - также ничего подозрительного.

То, что это не отравление, было ясно с первого взгляда. Ни тошноты, ни поноса, ни рези в животе. Если уж человек отравился, то через час-другой хоть один из трех симптомов проявится обязательно. Когда я понял, что дело не в грибах, признаюсь, у меня от сердца немного отлегло. Но в чем именно - оставалось загадкой.

Больше всего это напоминало солнечный удар. Летом дети часто падают в обморок, когда голову напечет. Бывает и так, что один упадет, а следом еще несколько наземь валятся - так, словно заражаются друг от друга. Но одно дело лето, а тут - ноябрь месяц! Да и происходило все в глухом лесу. Ну, один перегрелся, двое, но не шестнадцать же человек...

Второе, что приходило на ум - отравление газом. Скорее всего, нервно-паралитическим. Природным или искусственным. Хотя откуда ему взяться в сопках, вдали от человеческого жилья - я понятия не имел. Однако если предположить, что это все-таки газ, тогда хотя бы ясно, что случилось. Все надышались и свалились без чувств. А учительница осталась в сознании, поскольку концентрация была невысокой, и организм взрослого мог ей противостоять.

Но какую тогда оказывать помощь? Я - терапевт обычной городской клиники. Специальных знаний об отравляющих газах у меня нет. В нашей глухомани даже со специалистами по телефону не связаться. Единственное, что вселяло надежду - некоторые уже понемногу приходили в себя. Может, если подождать еще, все оклемаются естественным путем? Честно скажу, ничего лучшего я так и не придумал. Мы уложили детей поудобнее и стали смотреть, что будет дальше.

 

- А в воздухе вокруг не было ничего странного?

 

- Об этом я сразу подумал - не пахнет ли чем-нибудь? - и несколько раз глубоко вдохнул. Обычный лесной воздух в сопках. Деревьями пахнет. Свежий и чистый. Трава вокруг - нормального зеленого цвета. Ничего подозрительного. Я проверил грибы, которые дети успели собрать. Их оказалось немного. Видимо, ребята начали падать сразу, как только разбрелись. Все грибы - обычные, съедобные. Я в этих краях уже давно практикую, и в таких вещах знаю толк. Конечно, на всякий случай собрал их все в одну корзинку и уже в городе показал специалистам. Но, как я и думал, ни одного ядовитого не нашлось.

 

- А кроме того, что глаза двигались, вы не заметили в них ничего необычного? Скажем, увеличение зрачка, замутнение глазного белка, частое моргание?

 

- Нет. Кроме того, что глаза постоянно двигались, точно поисковые прожекторы, - ничего. Глаза как глаза. Дети явно на что-то смотрели. Точнее... Мне показалось, они разглядывают нечто нам невидимое. Даже не столько разглядывают... С таким выражением обычно целятся из ружья. Спокойно, бесстрастно, ничем не терзаясь и ничего не боясь. Почему я, собственно, и решил: раз не мучаются, лучше их пока не тревожить, а подождать какое-то время.

 

- Вы обсуждали свою версию насчет отравления газом с кем-нибудь прямо на месте?

 

- Да, конечно. Но, как и я, никто не смог сказать ничего определенного. В этих краях не было случая, чтобы человек пошел в сопки и отравился газом. Помню, завуч предположил, что это какое-то американское оружие. Дескать, сбросили на лес бомбу с газом, почему бы и нет. А тут и учительница рассказала, что перед тем, как в лес войти, видела в небе что-то похожее на "Б-29". Прямо над этой сопкой. Ну, тут уже все согласились - да, скорее всего, американцы изобрели новую газовую бомбу. Об этом давно уже ходили слухи. Хотя зачем сбрасывать ее в безлюдные сопки, никто не знал. Может, по ошибке? Чего только на свете не бывает. Нам, простым людям, все равно не скажут.

 

- И постепенно дети начали приходить в себя?

 

- Да. У меня просто камень с души свалился... Сначала они извивались всем телом, потом садились на землю, и понемногу к ним возвращалось сознание. При этом никто не мучился, ни на что не жаловался. Они приходили в чувство очень спокойно, словно выныривали из очень глубокого сна. Глаза уже не блуждали и на свет фонарика реагировали нормально. Хотя речь возвращалась не сразу. Словно человек очень долго не может проснуться. У каждого мы спрашивали, что случилось. Но дети не понимали вопроса. Просто таращились на нас удивленно, и все. У них напрочь отшибло память. Худо-бедно все помнили, как разбрелись по лесу и начали собирать грибы. А что было дальше - не помнил никто. Они даже не соображали, сколько времени прошло! Вот они собирают грибы, потом словно какое-то затемнение - и уже в следующую секунду они лежат на земле, а вокруг суетимся мы, взрослые. Отчего у нас такие серьезные лица, почему мы так кричим, бедняжки понять не могли - и, похоже, испугались за нас больше, чем мы за них.

К сожалению, один ребенок так и не пришел в себя. Это был мальчик, эвакуированный из Токио, по фамилии Наката. Сатору Наката, как сейчас помню. Малорослый и очень бледный. Так и не оклемался, сколько мы ни ждали. Все лежал и зрачками двигал. Вот его-то и пришлось нести с горы на закорках. Остальные дети спустились сами, будто с ними ничего и не случилось.

 

- Значит, кроме этого Накаты, ни у кого из детей болезненных последствий не обнаружили?

 

- Нет. Ни болей, ни тошноты, ни головокружения. Когда мы вернулись в школу, я вызвал детей в медпункт, измерил у каждого температуру, послушал сердце, проверил зрение - в общем, обследовал все что мог. Загадывал им несложные арифметические задачки, просил постоять на одной ноге с закрытыми глазами и так далее. Абсолютно здоровые дети. Даже не очень устали. Аппетит в порядке, голодные - пообедать-то не успели. Мы накормили их рисовыми лепешками, так они умяли все до последнего зернышка.

Все это меня так поразило, что следующие несколько дней я то и дело заглядывал в школу. Вызывал детей в медпункт, беседовал. Как и прежде, без отклонений. Два часа провалялись в лесу без памяти - и никаких последствий. Ни физических, ни психических. Да еще и не помнят ничего. Ве



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-10-24 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: