Доклад ИГСО
Общая динамика экономического кризиса.
Главной тенденцией, определявшей развитие событий в России на протяжении 2016-го года, был не очень резкий, но устойчивый (стабильно около 1% ежеквартально) экономический спад, начавшийся с пресловутой «паузы роста» в 2014-м году, перешедший в открытую рецессию в 2015-м и не прекращавшийся на протяжении всего последующего времени, несмотря на неоднократно повторявшиеся заявления правительства про то, что достигнуто «дно кризиса».
Хотя основным поводом для ухода отечественной экономики в спад было снижение цен на нефть, остававшихся на относительно низком уровне, несмотря на некоторую коррекцию, объяснять происходящее исключительно влиянием внешних факторов, как это делают официальные круги, нет никаких оснований. Кризис созревал долго и прогнозировался экспертами ИГСО ещё до того, как падение цен на нефть стало фактом. Как видно из приведённых данных, российская экономика начала замедляться с самого начала 2010-х, в 2013-м этот тренд стал окончательно очевидным, что и вынудило официальных спикеров к предложению всё новых и новых теорий, описывающих текущие процессы. Разумеется, наибольшая доля вины приписывалась крайне абстрактным силам — «несовершенным институтам», «не до конца сложившейся инвестиционной инфраструктуре», «неблагоприятной мировой конъюнктуре». Последняя, конечно, упоминалась чаще всего, т.к. её показатели могут быть чётко измерены, хотя списывать все неудачи исключительно на динамику внешних рынков значит серьёзно упрощать действительность.
Скорее, можно говорить о том, что высокие цены на нефть в течение определенного времени позволяли игнорировать накапливавшиеся структурные проблемы, создавая видимость экономического развития на фоне объективно ухудшавшейся ситуации. Уже в конце 2011-го года — начале 2012-го эксперты ИГСО констатировали зрелость внутренних причин экономического кризиса в России, проявление которого сдерживалось благоприятной внешней конъюнктурой — повышенными ценами на нефть и другое сырье. Точно также не были причиной кризиса и западные санкции (а также вынужденные ответные контрсанкции правительства РФ), которые сами по себе не только не нанесли серьезного урона российскому хозяйству, но и способствовали некоторому оживлению в аграрной отрасли, пищевой промышленности и т.д.
В 2014-2016 годах мировые цены на нефть несколько раз сдвигались вниз. Падение цен на сырье совпало с проявлением Второй волны кризиса в российской экономике и было им усилено. Одновременно произошло падение курса рубля, что лишь подтвердило, что кризис имеет глубокие внутренние причины и связан с ослаблением внутреннего спроса, также как и с ухудшением ситуации на мировом рынке.
Так или иначе, относительно невысокие нефтяные цены стали постоянной частью того, что, комментируя стремительное дешевение национальной валюты, правительственные чиновники назвали «новой реальностью». На графике ценовых колебаний сорта Brent (Россия торгует сортом Urals, который несколько дешевле) видно, что нефть и правда частично восстановилась от сильнейшего (ниже 30 долларов) падения начала 2016-го. Тем не менее, пробить уровень в 50$ ей удавалось лишь на очень короткие периоды времени. Повышение цен на нефть в 2016 году было отчасти связано с выборами в США и отказом ФРС повышать ключевую ставку, что сохранило для спекулянтов низкую цену кредитов. Дешевый кредит позволил корпорациям в США делать вид, будто роста их долгов и падения рентабельности не происходит. Все в сумме должно было помочь избранию президентом США Хиллари Клинтон, чего, однако, добиться не удалось.
Для официальной экономической аналитики в России характерны попытки опровергнуть тезис о зависимости российской экономики от нефтегазового экспорта. Даже в «патриотический Википедии» есть статья, в которой развенчивается «миф о нефтяной игле». В частности, там говорится о том, что «в структуре промышленности РФ добыча топливно-энергетических полезных ископаемых составляет 21%, а вклад доходов от их продажи нефти и газа в российский ВВП составляет не более 16%»[1]. Однако замалчивается факт, что вклад той или иной отрасли в доходы бюджета зависит далеко не только от объёма производства, но в значительной степени — от рентабельности производства, от его доходности без учета «двойного счета». Согласно информации Министерства финансов Российской федерации, доля нефтегазовых доходов в бюджете РФ так распределялась по годам: 2006 — 46,9%; 2007 — 37,23%; 2008 — 47,3%; 2009 — 40,7%; 2010 — 46,1%; 2011 — 49,6%; 2012 — 50,2%; 2013 — 50,2%; 2014 — 51,3%; 2015 — 42,9%[2].
Таким образом, можно констатировать, что нефтегазовые доходы неизменно играют заметную роль в формировании федерального бюджета. Более того, это роль не сводится к доле углеводородов в доходах бюджета, нефтегазовая отрасль по-прежнему является «несущей» для экономики России, она даёт значительный импульс для развития других секторов экономики: транспорта, торговли, банковского сектора и т. п. Председатель Центрального банка России Эльвира Набиуллина неоднократно подчеркивала, что российская экономика и банковская система вполне готовы дальнейшему падению цен на нефть и могут сохранить устойчивость при цене 25 долларов за баррель. Однако она же неоднократно заявляла, что «старая модель экономического роста России, привязанная к ценам на нефть, себя исчерпала». По мнению Набиуллиной, «новая модель должна быть инвестиционной. При этом если цены на нефть снова резко упадут, катастрофы в российской экономике не произойдет»[3]. В сентябре в интервью газете «Аргументы недели» председатель Центробанка сказала: «У нас постепенно снижается зависимость экономики от цен на нефть, доля нефти падает и в ВВП, и в экспортных доходах, и в доходах бюджета, но она остается значимой»[4].
Однако до сих пор новой модели экономики не создано, её нет даже в актуальных планах российского правительства. За время «нефтяного благоденствия» не только не создано инфраструктуры для расширенного социального воспроизводства, технологического и интеллектуального, но, напротив, огромные ресурсы были брошены на рыночно ориентированное реформирование образования, здравоохранения, науки, других секторов социальной сферы. Эти реформы сформировали предпосылки для коммерциализации социальных секторов, сделав их более зависимыми от рыночной конъюнктуры и тем самым, косвенно, от нефтяных доходов. Одновременно они породили мощный бюрократический аппарат, контролирующий и подавляющий развитие всех социальных секторов. Количество обеспеченных не-бюрократической деятельностью рабочих мест сокращается, их эффективность падает, расходы на социально значимую деятельность подменяются расходами на реформаторские проекты.
Никакого роста экономики на этом фоне не происходит. По итогам за первый и второй квартал 2016-го, объём ВВП составляет, соответственно, 98,8% и 99,4% от аналогичных данных за 2015-й. Вероятно, при благоприятном стечении обстоятельств можно будет говорить о нулевой динамике, либо даже о формальном росте, но лишь в районе статистической погрешности. Министр экономического развития Алексей Улюкаев незадолго до своего ареста обещал возобновление роста экономики в 2017 году. Однако новая порция оптимизма не спасла его от атаки сил, уставших от нарастания кризиса.
Куда более тревожной оказывается картина с располагаемыми денежными доходами населения. Используя данные 2013-го как отправную точку, можно видеть, что они неуклонно снижаются, составляя по итогам года немногим больше 90% от среднемесячного значения в 2013-м. Этот процесс нигде не останавливается, максимум, на что возможнорассчитывать, это временное снижение темпов падения.
Учитывая, что наибольшая часть (64,8% по итогам третьего квартала текущего года) денежных доходов граждан РФ приходится на заработную плату, следует заметить, что и она претерпевает неблагоприятные изменения. Так, в 2015-м реальная начисленная заработная плата работников организаций заметно упала (особенно выраженным падение было в третьем квартале), составив лишь 91% от уровня 2014-го. В текущем году никакого скачка назад не случилось, уровень оплаты закрепился на новом, более низком уровне.
Это нашло характерное отражение в динамике индекса потребительской уверенности. Хотя абсолютные показатели можно сравнить с самыми тяжёлыми периодами кризиса 2008-2009, есть и позитивная динамика, говорящая о том, что потребители так или иначе адаптируются к изменившимся условиям, если только они перестают стремительно ухудшаться.
Потребительские трудности не компенсируются успехами в иных, «более серьёзных» отраслях. К примеру, общий индекс промышленного производства по итогам 2015-го, как известно, впервые с 2009-го показал даже не нулевую динамику, а явное сокращение. Широко разрекламированные национальные программы импортозамещения, опоры на собственные силы, возрождения национальной промышленности не оказали значимого долгосрочного эффекта, не помогли создать новых источников роста. Год 2016-й ничего в этом плане не поменял, как и в случае с ВВП, нас, в лучшем случае, ожидает нулевой рост.
На фоне угнетённого состояния экономики неизбежно и увеличивается число граждан с доходами ниже прожиточного минимума. Эти процессы во многом подрывают сложившийся образ действующей власти, выстроенный на противопоставлении эпохи «сытых нулевых» совокупным «голодным девяностым». Именно последние 3-4 года явления и тренды девяностых начинают воспроизводиться, отличаясь, тем не менее, темпом развития событий и общим масштабом социальных потрясений.
Помимо ущерба политической риторике, снижение доходов абсолютного большинства подтачивает и экономическую опору российского государства — массовый спрос. Именно значительно разросшийся массовый спрос оказался чуть ли ни единственным наследием нулевых, который можно было эффективно использовать на новом этапе развития, расширяя внутренний рынок и проводя политику по поддержке отечественных производителей.
Кризисные явления накапливались на протяжении 2000-х годов, несмотря на рост потребления, повышавшуюся капитализацию российских кампаний и увеличение социальных расходов государства. Причиной его было систематическое ослабление промышленности, растущая зависимость экономики от сырьевого экспорта, деградация науки и образования не только из-за недостатка финансирования, но и под влиянием попыток сплошной коммерциализации при одновременном ужесточении бюрократического контроля. Рост потребления в предшествующий период происходил за счет слабых инвестиций в производство, износа инфраструктуры, физического и морального износа оборудования, утраты рынков местными производителями, нарастающего дефицита квалифицированных кадров и т. д. Рост экономики и спроса, обеспеченный притоком нефтедолларов, не только не сопровождался решением структурных проблем, но напротив, вел к их усугублению. Кризис, развернувшийся в последние годы, не может быть сведен к снижению деловой активности, сокращению производства и даже занятости. По сути, Россия расплачивается за неолиберальную политику, проводившуюся на протяжении двух десятилетий.
Тем не менее, специфические проблемы и противоречия российской экономики дополняются общими процессами, связанными с глобальным кризисом и исчерпанностью всей неолиберальной модели капитализма, в которую российская производственная система была не просто включена, она под эту модель сознательно выстраивалась, а элементы и структуры, которые в неё не вписывались, сознательно подавлялись и устранялись.
Одним из характерных противоречий, на которое обращали внимание некоторые аналитики, начиная с 2007-го, было несоответствие между новым стилем российской внешнеполитической риторики и её экономической стратегией. Несмотря на заявления о том, что с Россией теперь нужно считаться, что Россия это важная мировая держава, способная принимать самостоятельные решения, экономические процессы говорили об обратном. Стремительно рос внешний товарооборот, особенно со странами дальнего зарубежья. При этом в самой структуре этого оборота всё большую долю занимали продукты сырьевого экспорта, в то время как импортировались преимущественно машины и оборудование, а также потребительские товары.
Достигнув пиковых значений в 2012-м, оборот стал снижаться, что в последние годы приняло обвальный характер. Снижается не только экспорт, но и импорт, что интересно, в том числе и со странами СНГ, которые часто упоминаются в роли региональных союзников, способных оказать России поддержку в невольном противостоянии с Западом. Полагаясь на текущие данные, можно утверждать, что по итогам 2016-го внешние экономические связи станут ещё слабее, тренд на уменьшение абсолютных показателей оборота останется неизменным (по уже имеющимся данным, итоговый оборот упадёт на 20-30%).
Таким образом, уровень потребления, достигнутый в 2007-м и поддерживавшийся, несмотряна кризисный спад 2008-2009 годов, вплоть до конца 2014-го года, сохранять оказывается невозможно. Падение жизненного уровня не только вызвано кризисом, но и было запрограммировано всей логикой предшествующего развития. Реакция власти и элит на кризис в сфере экономической и социальной политики не отличалась оригинальностью. Россия перешла к «жесткой экономии». Прежде всего это выразилось в социальной политике.
Кризис социальной политики
С 2009-го произошло заметное перераспределение групп по среднедушевым доходам. Так, в 2009-м наибольшая доля — 14,2% приходилась на группу со среднедушевыми доходами от 9 до 12 тысяч в месяц, второй по значимости в 2009-м году была группа с доходами от 15 до 20 тысяч (13,4), третьей — группа самых бедных граждан — со среднедушевыми доходами до 5 000 рублей в месяц. В 2015 году это распределение выглядело иначе. Самой значимой в процентном отношении стала группа со среднедушевыми доходами от 15 до 20 тысяч (14,0%). При этом свыше 30% россиян находятся в зоне среднедушевых доходов от 12 000 до 25 000 рублей в месяц. Эта та группа населения, которая уже не имеет почти никаких прав на получение адресной социальной помощи, но ещё очень ограничена в расходах и крайне нуждается в бесплатной медицинской помощи, бесплатном образовании, доступном общественном транспорте. Эта самая производительная группа населения, несущая основную трудовую и налоговую нагрузку, и именно для этой группы коммерциализация социальной сферы на фоне экономического кризиса является смертельно опасной.
С 2014-го года в России устойчиво растет бедность, эта тема постоянно обсуждается в прессе. На инвестиционном форуме «Сочи-2016» вице-премьер Правительства РФ Ольга Голодец признала: «Сегодня на российском рынке почти 5 миллионов человек — 4 миллиона 800 тысяч — у нас работает на минимальной оплате труда и 1 миллион 800 тысяч человек — это бюджетники, которые работают на минимальной оплате труда». Вице-премьер подчеркнула, что в России растет бедность именно работающего населения, что в дальнейшем скажется и низким уровнем пенсий. Голодец заверила, что Правительство предпринимает необходимые меры для регулирования ситуации, она напомнила, что есть план по доведению МРОТ до прожиточного минимума, но есть сложности и в переговорном процессе, и в бюджетных конфигурациях[5]. Однако вице-премьер, ответственная за социальную политику в стране, умолчала о том, что низкая заработная плата — основное конкурентное преимущество, основной принцип организации российского бизнеса, что и позволяет ему получать прибыль без какого бы то ни было технического перевооружения производства. Одних «бюджетных конфигураций», «переговорного процесса» явно недостаточно, чтобы ситуация была переломлена. Для того чтобы переломить сложившиеся тенденции в оплате труда, государство должно взять на себя централизованное руководство технологическим перевооружением производства. А российское государство в сегодняшнем своем виде вряд ли на это способно: у него уже нет ни правовой, ни институциональной базы, ни авторитета, ни политической воли для реализации такой задачи.
Рост уровня жизни и уровня потребления, начавшийся в 2000-х годах, сопровождался ростом неравенства[6]. За 25 лет, с 1980-го по 2005 год, доля совокупного дохода, которая приходилась на 20% наименее обеспеченных слоев населения, уменьшилась почти вдвое — с 10,1% до 5,4%. В этот же период доля совокупного дохода, приходящаяся на 20% наиболее обеспеченных слоев населения, выросла с 33,4% по 46,7%, почти в полтора раза. Вторая и третья группа по доходам — следующие после 20% процентов самых бедных две квинтильные (двадцатипроцентные) группы — потеряли по 3-5% совокупного дохода, которым владели, четвертая квинтильная группа практически осталась при своих. С 2005-го по 2015-й год перераспределение в пользу богатых замедлилось, децильный коэффициент, достигнув максимума в 2008/09 годах — 16,6, снизился к 2015 году до 15,6.
Заметим, что 1995 году децильный коэффициент был равен 13,5, коэффициент Джинни также был меньше, чем 2015 году — 0,387 против 0,412 в 2015. При том, что доля совокупного дохода, которой владели самые богатые двадцать процентов, с 1995 по 2015 год изменилась несущественно, произошло обнищание самых бедных социальных групп. По сути 60% населения потеряли в результате рыночной реформы, 20% остались более или менее при своих, а самые богатые двадцать процентов существенно выиграли. Похожий вывод есть и докладе экспертов Национального исследовательского университета — Высшая школа экономики «Уровень и образ жизни населения России в 1989-2009 годах», который в целом звучит весьма оптимистично, местами даже бравурно[7].
Жизненно необходимым шагом для коррекции социального неравенства в интересах развития общества является введение прогрессивного налога. Однако эта идея в российской общественной дискуссии не слишком популярна. На весеннем форуме партии «Единая Россия» премьер-министр Дмитрий Медведев заявил, что не считает нужным переходить на прогрессивную шкалу подоходного налога (налога на доходы физических лиц, НДФЛ): «В общем и целом, мы на сегодняшний день придерживаемся принципа налоговой стабильности, но это не означает, что так будет всегда. Это абсолютно точно — пройдет несколько лет, и, наверное, возникнут новые реалии. Надеюсь, что и кризис постепенно уйдет, и мы сможем какие-то эффективные решения дополнительно принять»[8]. Официальные экономисты склонны уверять, что прогрессивный налог — мера политическая, социальная, но однозначно экономически не выгодная. Незадолго до вышеупомянутого весеннего форума ЕР заместитель министра экономического развития Станислав Воскресенский говорил, что «есть завоевания, которые необходимо охранять… и одним из таких завоеваний является плоская шкала налогообложения». Станислав Воскресенский уверял, что лидеры развитых стран «говорили и жаловались нашему президенту», что если бы у них была возможность вернуться к плоской шкале, то они это сделали бы, но мешают «политические» причины[9]. Однако прогрессивный подоходный налог может быть крайне эффективной экономической мерой, корректируя как минимум три негативные тенденции формирования заработной платы: монополизация пространства относительно высоких трудовых доходов отдельными секторами и регионами; превращения зарплаты в привилегию должности, что заставляет работника основные усилия направлять на сохранение должности даже в ущерб основной деятельности; неизбежное отставание заработной платы работников общественного сектора от зарплаты в коммерческих секторах. Нежелание правительства обсуждать корректировку налоговой политики равнозначно сознательному отказу решать вышеперечисленные проблемы.
Рост неравенства и процессы перераспределения общественного богатства в пользу самых богатых социальных групп не сдерживались и средствами социальной политики. Это выглядит некоторым парадоксом, поскольку социальные расходы российского государства устойчиво и существенно росли, начиная с 2006-го по 2013-й год. Но и после 2013 года они оставались значительными. Динамика роста расходов на социальные нужды (суммарные расходы на образование, здравоохранение и спорт[10] и социальную политику по данным Минфина РФ) такова:
· 2006 — 561,1 млрд. рублей (13,1% от бюджетных расходов; 8.9% от бюджетных доходов);
· 2007 — 705,1 млрд. рублей (11,8% бюджетных расходов; 9,1% доходов бюджета);
· 2008 — 926,8 млрд. рублей (12,2% расходов и 10% доходов бюджета);
· 2009 — 1 093, 8 млрд. рублей (11,3% от бюджетных расходов; 14,9% от бюджетных доходов);
· 2010 — 1,135,1 млрд. рублей (11,2% расходов и 13,7% доходов бюджета);
· 2011 — 4181,5 млрд. рублей (38,3% бюджетных расходов; 36,8% бюджетных доходов);
· 2012 — 5077,3 млрд. рублей (39,4% от бюджетных расходов; 39,5% от доходов бюджета);
· 2013 — 5007,4 млрд. рублей (37,5% бюджетных расходов, 38,5% бюджетных доходов);
· 2014 — 4 626,2 млрд. рублей (31,2: бюджетных расходов; 31,9% бюджетных доходов);
· 2015 — 5 391,9 млрд. рублей (34,5% бюджетных расходов; 39,5% бюджетных доходов).
В 2011 году произошло колоссальное увеличение доли социальных расходов в совокупных доходах и в совокупных расходах бюджета. При этом наиболее существенный и устойчивый рост переживали расходы на социальную политику, с 2006-го по 2015-й год они выросли с 201,2 миллиарда рублей до 4265,3 миллиардов рублей, то есть в 21,2 раза, доля расходов на социальную политику в совокупных расходах бюджета возросла с 4,7% в 2006 году до 27,3% в 2015 году. А децильный коэффициент за это время снизился всего с 15,9 в 2006-м до 15,6 в 2015-м, весь названный период он устойчиво рос, и в 2009-м, 2010-м, 2011-м и 2012-м годах составлял соответственно 16,6; 16,6; 16,2; 16,4. Доля общественного богатства, которым владеют социальные группы с низкими и средними доходами, также не увеличилась. Растущие социальные расходы имели в основном, следующие направления:
· компенсационные адресные выплаты населению, индексации пенсий и зарплат, увеличение пособий и т. д.;
· крупные разовые проекты в социальной сфере;
· затраты на мероприятия, связанные с реформами социальной сферы.
Рост социальных расходов сопровождался их перераспределением с расходов на развитие социальной инфраструктуры в целом на отдельные проектные затраты, причем часто очень большие, с расходов на поддержку институтов социальной сферы коллективного доступа — на адресную помощь семьям, адресные выплаты отдельным регионам, организациям, программам. Поэтому рост социальных расходов сопровождался весьма заметными инфраструктурными разрушениями.
Социальные расходы российского правительства, таким образом, всё более приобретают проектный, то есть фрагментарный, бессистемный, характер, что подрывает целостность социальной инфраструктуру и дезорганизует процесс социального воспроизводства общества. Рост социальных расходов сопровождается сокращением сетевой инфраструктуры, направлением основной массы расходов либо на крупные проекты, многие из которых долгое время остаются незавершенными, либо на адресную помощь семьям и «слабозащищенным слоям населения», численность которых растет из-за неэффективности той же социальной политики. В любом случае, пособия и адресные выплаты не могут никак компенсировать сокращение количества школ, больниц, детских садов, станций скорой помощи.
Так, в 2006-м году расходы на здравоохранения и спорт составляли 147,5 миллиардов рублей, а в 2015-м году только на здравоохранение было потрачено 516 миллиардов рублей, на физическую культуру и спорт — ещё 73 миллиарда[11]. Между тем число больничных коек в расчете на 10 000 населения с 2006-го по 2014-й год сократилось с 109 до 86,6; численность больничных организаций с 7500 до 5600; число поликлиник также сократилось на 1700 единиц, а вот их посещаемость возросла в расчете на 10000 населения с 255 в 2006-м году до 264 человек в 2014-м году. Сократилось и число станций скорой помощи, с 3223 в 2006-м году до 2657, уменьшилось и число врачей (в расчете на 10000 человек населения страны): с 49 до 48 человек, численность среднего медперсонала снизилась с 2006-го по 2014-й год со 108 до 104 человек в расчете на 10000 человек населения страны[12]. Между тем заболеваемость по многим классам болезней растет, в том числе по таким группам болезней как новообразования, болезни системы кровообращения, болезни органов дыхания[13]. Смертность по основным классам причин смерти либо снизилась за прошедшие десять лет незначительно, либо повысилась, как, например смертность от болезней органов дыхания или новообразований.
В сфере образования также на фоне роста расходов сужается инфраструктурная сеть: сокращается число дошкольных учреждений, их дефицит остается неизменным с 2006-го года. Число общеобразовательных организаций сократилось с 59 в 2006/2007 учебном году до 42 в 2015/2016 году, численность обучающихся в них возросла за тот же период с 14 291 000 до 14 492 000, численность учителей же уменьшилась с 1 517 000 до 1 054 000[14]. Легко видеть, что нагрузка и на учителей, и на общеобразовательные учреждения возросла, что не могло не сказаться негативно на качестве образования, между тем расходы на образование с 2006-го по 2015-й год возросли почти втрое, с 212,4 миллиардов до 610,6 миллиардов рублей. Но львиная доля этих расходов пришлась на отдельные образовательные проекты вроде введения ЕГЭ, проекта 5_100 (Проект «повышения конкурентоспособности ведущих российских университетов среди ведущих мировых научно-исследовательских центов»)[15], введения обязательного тестирования студентов вузов, на разработку новых стандартов образования и на создание разветвленной системы бюрократического контроля над образованием. Рост заработной платы в сфере образования, который демонстрирует статистика, не отражает истинного положения вещей. Во-первых, это распределение крайне неравномерно между регионами, типами образовательных учреждений (в гимназии заработные платы выше, чем в «обычных» школах, в федеральных и научно-исследовательских университетах преподаватели зарабатывают больше, чем просто в госуниверситетах). Во-вторых, этот рост во многом обеспечивается за счет выплат в рамках поощрения учителей и преподавателей за отдельные успехи, за счет участия их в проектах с государственной грантовой поддержкой, за счет распределения различных надбавок. И, в-третьих, этот рост в значительной степени съедается не только инфляцией, но и ростом нагрузки на учителей и преподавателей, как учебной, так и организационной. Таким образом, значительная часть расходов на образование имеет, по сути, антисоциальный характер, так как они направлены на создание условий для коммерциализации образования, укрепления бюрократического контроля и разобщение академической среды.
Неэффективность социальных расходов российского правительства усиливается и тем, что всё больше социальных проектов осуществляют частные подрядчики: строительство социального жилья, общественно значимых объектов вроде метро или космодрома, федеральных и региональных лечебных или образовательных учреждений. Подрядчики часто не отрабатывают полученный аванс, завышают стоимость работ, даже объявляют о банкротстве. Расходы возрастают, объекты сдаются в эксплуатацию с большой задержкой, возникают возможности для различного рода злоупотреблений.
Ещё одно направление социальной политики — пенсионное. Реформа российской пенсионной системы началась в 2002-м году. Основной её смысл: отказ от принципа солидарности поколений и введение составной пенсии, включающей в себя базовую, страховую и накопительную части. Причем формирование накопительной части пенсии предусматривалось не для всех возрастов, а только для граждан 1967 года рождения и младше. Сейчас концепция несколько меняется, но изначально при её разработке допущены три системные ошибки, предопределившие дальнейшие проблемы её осуществления и не исправленные до сих пор: (1) непрозрачность и непоследовательность пенсионной реформы, оторванность её от основных социально-экономических потребностей общества; (2) отказ от проведения санации Пенсионного фонда; (3) отсутствие действенных механизмов защиты пенсионных накоплений.
Непрозрачность пенсионной реформы, невнятность её принципов и целей способствовали формированию высокого уровня недоверия граждан к пенсионной системе. Одним из показателей этого недоверия стало появление так называемых «молчунов» — граждан, так и не сделавших, в соответствии с новыми правилами, выбор в пользу какого-либо конкретного фонда, куда должны были бы поступать их пенсионные накопления. Масштаб такого «замалчивания» гражданами своих пенсионных планов привел к тому, что реформа не принесла ожидаемых плодов, потребовались новые решения и схемы. Не было предусмотрено и проведено необходимой санации Пенсионного Фонда РФ (ПФР), которая позволила бы выявить и адекватно изменить неэффективные механизмы использования пенсионных средств.
Экономический спад, начавшийся в 2008-м, и последующие его обострения в 2011-м и 2014-м годах обнажили и обострили все социально-экономические проблемы, в том числе и в пенсионной системе. Не гарантирована сегодня и надежная защита пенсии от инфляции и экономического спада, жизненно необходимая в условиях принципиальной финансовой нестабильности капиталистического рынка. Экономически обеспечение сохранности пенсионных накоплений может быть обеспечено за счет приведения будущих пенсионных отчислений к более или менее твердому эквиваленту (например, в аналитическом докладе Института глобализации и социальных движений (ИГСО) приводится схема обеспечения пенсионных накоплений путем инвестирования их в строительство жилья[16]). В реальной пенсионной реформе таких механизмов не предусмотрено.
Один из самых больших недостатков нынешней пенсионной реформы в том, что она не учитывает хронические проблемы трудовых отношений в России: заниженную стоимость рабочей силы и распространенность «серых схем» выплаты заработной платы. Без решения этих проблем невозможно справиться с низким уровнем базы пенсионных отчислений, что обусловливает постоянный дефицит Пенсионного фонда.
Большая беда пенсионной реформы в России — постоянные отступления от заявленной линии. Так, в 2014-м году была заморожена накопительная часть пенсии, сборы на которую стали поступать в её распределительную часть. Заморозка накопительной части пенсии должна была решить финансовые проблемы ПФР. На деле это была лишь отсрочка, не позволявшая справится с противоречиями пенсионной системы, а очевидное отступление от объявленных правил ударило по и без того невысокому доверию граждан к пенсионной системе. Причем подорвано было доверие прежде всего у тех наемных работников, которые сумели более или менее эффективно использовать экономический подъём, только-только начали чувствовать некую финансовую уверенность и стали задумываться об обеспечении своей пенсии. Это мера имела негативный и демотивирующий эффект ещё и потому, что до 31 декабря 2015-го года граждане должны были принять решение о выборе пенсионного плана, определить, соглашаться ли на накопительную пенсию.
30 сентября Министерство экономического развития сообщило о необходимости разморозки накопительной части пенсии и введения новой пенсионной схемы. Ранее, 28 сентября, руководитель ЦБ Эльвира Набиуллина заверила, что государственная страховая пенсия обязательно останется. Но теперь, согласно схеме Минфина и Центрального банка, у пенсии будет две части — страховая (обязательная, гарантированная) и пенсионный капитал. Предполагается, что с 2018-19 годов по умолчанию в пенсионных накоплениях с государственными гарантиями будут участвовать все работники, имеющие на это право, а выйти из накопительной программы они могут по личному заявлению.
Долго обсуждалось и повышение пенсионного возраста, эти разговоры сильно беспокоили граждан, так как данная мера в России однозначно непопулярна, несмотря на то, что могут найтись аргументы в её поддержку. В мае было объявлено о повышении пенсионного возраста для государственных служащих и о том, что для других категорий работников пенсионный возраст повышаться не будет.
Таким образом, пенсионная реформа выходит на новый виток, но ошибки прошлых её этапов не преодолены и даже толком и не осмыслены. Пенсионная система вместо общественного блага, твердой социальной гарантии становится механизмом отъёма денег у населения, фактором роста ощущения незащищенности и неуверенности у граждан.
В пенсионной реформе, как и в остальных текущих преобразованиях социальной сферы, просматривается основная тенденция разработки социальной политики российского правительства: стремления сократить обязательства государства за счет сокращения институциональной, инфраструктурной базы социальной политики и одновременно бессистемные попытки «подкормить» социальную стабильность случайными отступлениями и поблажками.
Ещё одна серьёзная социальная проблема современной России — несбалансированность рынка труда. Официальные цифры безработицы весьма спокойные, по данным Федеральной службы государственной статистики (Росстат) о численности рабочей силы, 73,1 млн.человек классифицировались как занятые экономической деятельностью и 4,0 млн.человек — как безработные с применением критериев МОТ (т.е. не имели работы или доходного занятия, искали работу и были готовы приступить к ней в обследуемую неделю). Уровень безработицы в сентябре 2016г. составил 5,2% (без исключения сезонного фактора). Общая численность безработных, классифицируемых в соответствии с критериями МОТ (Международной организации труда[17]), в 4,7 раза превысила численность безработных, зарегистрированных в государственных учреждениях службы занятости населения. В конце сентября 2016г. в государственных учреждениях службы занятости населения состояло на учете в качестве безработных 862 тыс. человек, что на 5,2% меньше по сравнению с августом и на 6,2% — по сравнению с сентябрем 2015 года. Самый низкий уровень безработицы отмечается в Центральном федеральном округе, самый высокий — в Северо-Кавказском федеральном округе, где уровень безработицы почти вдвое превышает среднероссийский, составив в сентябре 2016 года 10,5%[18].
Однако ни официальная статистика безработицы, ни даже методология МОТ не улавливает три существенные проблемы рынка труда:
1. Относительно высокий уровень неформальной и неустойчивой занятости. По данным Росстата, доля самозанятых составляет примерно 21% от всех занятых в экономике, однако сюда не всегда или не полностью включают занятых по гражданско-правовым договорам и без заключения каких-либо договоров[19]. Правительство РФ с 2013-го года объявило войну неформальной занятости[20], однако при крайне низкой доли рабочих мест с приемлемой (для регионов это три и более прожиточных минимума) заработной платой, при слабом влиянии государства на бизнес-круги (по крайней мере в том, что касается социально ориентированной деятельности) все эти попытки оказываются неэффективными. Работники оказываются заложниками воли работодателей и соглашаются на их условия занятости, а государство пытается воздействовать своими санкциями именно на работников, не создавая эффективных правовых и экономических ограничений для работодател