Слетело, не выдержав шторма, правительство Ба Mo. Два года с лишним он держался наверху, старался угодить англичанам, надеясь на полную безопасность за их спиной. Но не учел того, что хозяевам ничего не стоило сменить его на другого, менее скомпрометированного политика, если этот шаг не угрожал их интересам.
В эти дни, в начале 1939 года, попал в тюрьму за выступление на одном из митингов Такин Аун Сан. Но новое правительство, боясь возобновления стачки, уговорило англичан выпустить генсека такинов. Аун Сан провел в тюрьме всего несколько дней и, к своему собственному удивлению, так скоро вернулся в свою келью в штабе «Дабама», что даже книги не успели запылиться.
И снова поездки, митинги, речи. Если нанести на карту Бирмы все маршруты поездок Аун Сана за предвоенные годы, карта покроется паутиной линий. Выступал не только в тех районах, где такинов уважали и слушали, стараясь не пропустить пи одного слова. Бывал в горячих переделках.
Раз Аун Сан приехал в Дедайе, оплот Ба Mo, городок, в котором Ба Mo родился, городок, который распирало от гордости за так далеко пошедшего земляка. Дедайе — городок маленький, и многие в нем или родственники Ба Mo, или его давнишние друзья. И Аун Сану советовали объехать Дедайе сторонам — попытка выступить там может плохо кончиться.
Когда в городке узнали, что приехал Аун Сан и хочет выступить перед жителями его, ни у кого не осталось сомнений, что этот такин и слова доброго не скажет про их идола.
К Аун Сану подошли несколько молодчиков из частной армии Ба Mo. В то время многие политические деятели нанимали себе частные, карманные армии не столько для личной охраны, сколько для обеспечения нужного настроения на собраниях и расправы с неугодными оппонентами. Была такая армия и у У Со, была частная армия и у такинов. Только армия такинов состояла из боевых дружин студентов и рабочих, и солдатам ее никто, разумеется, ничего не платил.
Молодчики Ба Mo предложили такину убираться из города подобру-поздорову. Аун Сан даже отвечать им не стал. Раздвинул стоявших перед ним и прошел дальше. И так спокойно и уверенно сделал это, что солдаты остались стоять в растерянности. Конечно, Аун Сану и нечего было мечтать выступить в Дедайе, если б и там не было такинов и людей, которые хотели послушать такинского генсека. Старейшины городка дали согласие на речь, но добавили, что за безопасность такина не отвечают.
В сумерках на футбольном поле собралось несколько сот человек. Почти все взрослое население городка. Аун Сан помолчал несколько секунд и начал без долгих предисловий:
— Вы ожидаете, что я буду говорить о правительстве доктора Ба Mo, буду говорить против этого правительства. И вы совершенно правы.
Аун Сан выступал с трибуны, покрытой цинковой крышей. Не успел он кончить первую фразу, как в него полетел град камней. Солдаты Ба Mo получили четкие инструкции. Большинство камней попадало на крышу, и гром поднялся такой, что минуты две Аун Сан не мог сказать ни слова. А потом вдруг крикнул, и так громко, что его услышали на дальнем краю поля:
— Вы, кто бросает в меня камнями! Вы оскорбляете аудиторию, своих соседей. Если вы меня не любите, подождите, пока я кончу говорить, я спущусь к вам, и вы сможете бить меня, сколько вам нравится!
И он как ни в чем не бывало продолжал речь. Больше ни одного камня не упало на крышу, а когда Аун Сан кончил, его окружили жители города и провели в дом, отведенный для ночлега. Солдаты Ба Mo даже и не попытались воспользоваться предложением такина.
Аун Сан никогда не отличался очень крепким здоровьем. А в беспрерывных поездках часто болел — дизентерией, лихорадкой. Даже заразился в одной из деревень черной оспой и пролежал несколько недель в рангунском госпитале. Из госпиталя он в конце концов убежал, потому что рангунские власти узнали о его болезни и дали приказ врачам под предлогом карантина задержать его в госпитале как можно дольше. Убежал Аун Сан в полосатой госпитальной пижаме, и такинам, которые ждали у ворот, пришлось связать больничного сторожа, чтоб тот не смог поднять тревоги.
Денег на поездки почти не было, так что приходилось многие мили отмеривать пешком по горам, и размокшим рисовым полям, и невероятно пыльным, избитым волами тропинкам Верхней Бирмы.
Однажды ночью он постучал в дверь комнаты общежития старого друга по университету. Тот зажег свет и с первого взгляда понял, что с Аун Саном что-то неладно. Аун Сан пробормотал, что плохо себя чувствует, и устало опустился на единственный стул. Друг побежал в соседнюю комнату, разбудил товарищей, а когда они вернулись, нашли Аун Сана на полу потерявшим сознание. Он очнулся через несколько минут, попросил отвезти его в центральный госпиталь, где можно было дать вымышленное имя и затеряться среди сотен больных.
Студенты разбудили хозяина студенческой столовой, у которого был старый «фордик», подогнали машину к входу и снесли в нее Аун Сана. Но повезли не в центральный госпиталь, а к университетскому врачу. Они не знали, что с Аун Саном, и боялись, как бы он не умер по дороге. Тот осмотрел Аун Сана, которого выдали на всякий случаи за гостя из провинции, и сказал, что случай серьезный. У Аун Сана была тропическая малярия. Доктор запретил везти Аун Сана в госпиталь, а поместил его в палату при медпункте. Там Аун Сан и провел несколько дней, пока не окреп настолько, что смог снова пуститься в странствия.
Он еще не раз будет пользоваться университетом как надежным убежищем. И в сороковом году, когда за ним охотилась полиция, Аун Сан несколько раз скрывался в университетской сушилке для одежды, куда его впускал знакомый сторож.
А тем временем положение в стране накалялось. Такинам приходилось все труднее, и сменяющиеся колониальные правительства вносили их в список своих врагов под номером один.
В Сагайне, небольшом городке Средней Бирмы, на веранде клуба собрались почти все местные англичане. Районный комиссар — старый, потрепанный дизентерией и лихорадкой, пожелтевший в тропиках служака; моложавый блондин с военной выправкой — его помощник, которого недавно перевели из Египта; судья, начальник полиции и два коммерсанта — представитель компании «Стил Бразерс» и англобирманец из банка «Чартерз».
Вечер был жаркий, и воздух казался таким густым и мокрым, что люди с трудом проплывали сквозь него. Скоро должны были начаться дожди, и над рекой, на горизонте, громоздились темные тучи и вспыхивали зарницы уже пришедшего в Рангун муссона.
Клуб стоял на холме, неподалеку от облезшей старинной пагоды. В обычные вечера здесь бывало прохладно, и ветерок, прилетавший с Иравади или с чинских холмов, будил воспоминания об июльском вечере дома, в Англии.
Под потолком поскрипывал ширококрылый фен, но и ему не удавалось разогнать духоту. Люди на веранде не спеша тянули виски — много соды, много льда и совсем мало виски. Не потому, что кто-нибудь хотел напиться, а скорее потому, что надо было чем-то заняться, если уж и бильярд и бридж опротивели, а главное, собравшиеся опротивели друг другу.
— Мне говорил Ба Шин, осведомитель, что к нам политик из Рангуна пожаловал, — сказал начальник полиции.
— Из Рангуна?
— Из Рангуна. Они что-то зачастили к нам. Вроде бы тихое место, живем спокойно…
— А они теперь всюду добираются. В Магве арестовали сразу семерых.
— А что вы собираетесь делать с этим агитатором?
— Отдал приказ арестовать. У меня есть разъяснение на этот счет из Рангуна. Такинских агитаторов изолировать.
— Простите, но это мало помогает, — сказал англобирманец. — На место каждого агитатора становятся два других. — Англобирманец старался показать, что он находится в оппозиции местному обществу, потому что чувствовал, что терпят его только за острой нехваткой партнеров для бриджа.
— Наше дело выполнять приказы, — сказал начальник полиции. — Появятся еще два — возьмем и их. Хотя я лично предпочел бы в ближайшие два-три года находиться не здесь, а за десять тысяч миль к западу.
На террасе замолчали. Внизу, на Иравади, поблескивали огоньки пароходов и барж. На ночь они подошли к берегу и бросили якоря, чтобы не сесть на мель, потеряв в темноте изменчивый фарватер. В кустах зашуршало что-то. В ночных шорохах было нечто зловещее, враждебное кучке людей, отрезанных от внешнего мира беспросветной бирманской ночью, осажденных ею в круге света мерцающих керосиновых ламп.
— Вчера я видел искателя кладов, — сказал районный комиссар. — На том берегу, в Аве. Он увидел ночью духа, и тот показал, где искать клад.
— Тема как нельзя кстати, — сказал начальник полиции. — В эту ночь…
— Вас волнует, поймают ли такинского агитатора?
— Не только в этом дело. Извините, что я перебил вас, сэр.
— На чем я остановился? Да, он мне даже показал кость этого духа.
Все присутствующие — старожилы, за исключением помощника комиссара, — согласно кивнули. Но помощник решил внести ясность в рассказ.
— Как так кость? Ведь вы же, сэр, сказали о духе.
— Сначала дух, или нат, как их здесь называют, был человеком, таким же, как я или вы, — улыбнулся комиссар. — Но в древней Бирме был обычай, не знаю, насколько правдивы рассказы о нем, закапывать рядом с сокровищем живьем человека, чтобы дух его оберегал драгоценности.
— И при освящении храмов, — сказал начальник полиции.
— Да, но, вернее всего, это чепуха. По крайней мере искатель кладов показал мне кость, очень напоминающую свиную. Я не стал спорить. Дети…
— Вы так не думаете в самом деле, комиссар, — сказал представитель «Стил Бразерс». — В глубине души каждый из нас, проживших по нескольку лет здесь, начинает верить в натов, переселение душ и всякие такие веши. В конце концов скоро как полсотни лет мы правим этой страной, а что мы знаем о бирманцах? Понимаем мы их? Вот начальник полиции говорил сегодня об агитаторе.
— Ну уж эта тема понеприятнее привидений, — перебил его начальник полиции. — Лучше я расскажу о случае, который произошел со мной лет пять назад в Аракане, на южном побережье Бирмы. Подвиньте мне, пожалуйста, сигары. Благодарю вас. Так вот, пришлось мне по долгу службы остановиться на ночь в покинутой столице араканских королей. Дом для проезжающих там расположен как раз неподалеку от того места, где, по преданию, закопано большое сокровище. Он стоит на высоких столбах и окружен верандой, на которую ведет лестница. И из моей комнаты хорошо была видна эта лестница. Я сижу в комнате, и вдруг весь дом вздрагивает. Я решил: небольшое землетрясение. И в тот же момент увидел старушку, поднимающуюся по ступеням. Я очень удивился. А она идет, не отрывая от меня взгляда, и, знаете, мне как-то стало не по себе. Потом пошла вдоль веранды и исчезла.
Начальник полиции прервал рассказ, чтобы раскурить сигару. На террасе англичане чувствовали себя неуютно. Казалось, ночь смыкается все теснее вокруг них. Враждебная ночь.
— Я крикнул слугам, чтобы пришли, но никто не появился, — продолжал полицейский. — Тогда я понял, что видел привидение. Это чувство нельзя описать… В общем остаток ночи, признаюсь, я не спал. А утром спросил у местного старейшины, кто была эта женщина. И тот подтвердил — нат, то есть дух женщины, пойманный мгновенной смертью в магическую сеть. Теперь привидение не может покинуть место, на котором погибло ее тело.
— Я не верю в духов, — слишком громко сказал молодой заместитель комиссара. — Мы стояли в Кантаре, на берегу Суэцкого канала. Как-то толпа арабов взбунтовалась и убила нашего солдата. Мы поспешили туда. Разумеется, расстреляли их, сотни две уложили на месте. Злы очень были. А ночью пришлось мне стоять с патрулем на площади, среди трупов. И ни одного привидения я не видел. А если бы привидения были, сколько бы я их за ту ночь увидал?
Помощник комиссара засмеялся. Никто не поддержал его. Тот оборвал смех.
И в этот момент на освещенной дорожке, ведущей к веранде, показалась человеческая фигура. Она двигалась совершенно бесшумно, легко. Это был молодой мужчина, почти юноша. Человек поднялся по лестнице на веранду, прошел мимо замерших англичан и исчез в комнате.
Первым пришел в себя начальник полиции.
— Бой! — крикнул он, вскакивая с кресла. — Бой!
Бой появился не сразу.
— Да, сэр?
— Тут проходил кто-нибудь?
— Нет, сэр.
— Ты врешь.
— Я никого не видел, сэр.
— Пойдем на кухню. Я переверну весь дом…
— Не надо, — перебил его комиссар. — Даже если это и не привидение, ручаюсь, вы ничего не найдете.
А внизу, у одного из сампанов, человек, которого видели на веранде, тихо свистнул. С сампана раздался ответный свист. Человек перепрыгнул через полосу воды.
— Вы Такин Аун Сан? — спросил его хозяин сампана.
— Да. Еле сбежал от полиции.
— Как вам это удалось? Ведь здесь крутой обрыв — нигде не прорвешься. А на дороге, я сам видел, стоит кордон.
— Мне друзья сказали, что к пристани ведет тропинка из кухни английского клуба.
— Да, но там же англичане…
— Я рассчитывал на внезапность. Просидел некоторое время в кустах, послушал, как они говорят о привидениях, и прошел спокойно через веранду, на которой они сидели. Они себя уже достаточно подготовили к моему появлению.
Сампан отчалил и, не зажигая огней, заскользил вниз по течению, к Магве.
Хозяин сампана несколько раз бросал рулевое весло, заглядывал под навес и, трясясь от неудержимого хохота, расталкивал дремлющего Аун Сана. Спрашивал:
— А как привидения ходят, ты знаешь?
Или:
— Они теперь под своим клубом клад искать будут!
И снова исчезал в ночи, и только с кормы доносился его приглушенный хохот.
А Аун Сан, засыпая, думал с благодарностью о бое английского клуба, который, не говоря ни слова, показал ему тропинку к реке. И не выдал потом. Ведь погони за ним не было.
1939 год ознаменовался несколькими важными событиями как чисто внутреннего значения, так и связанными с событиями во внешнем мире.
Правительство Ба Mo сменилось правительством У Пу, правительством безликим, полностью послушным англичанам, которое с не меньшим усердием продолжало аресты такинов и профсоюзных деятелей.
В этом правительстве министром лесов стал У Со, адвокат из Таравади, защитник Сая Сана, по воззрениям чистый фашист, а по манере действий — оппортунист и приспособленец.
А Ба Mo, обиженный на своих друзей англичан, ушел в оппозицию и стал произносить «революционные» антианглийские речи, чтобы сколоть сильную партию и вернуться к власти.
Такины же за этот год добились большего, чем за все предыдущие. В январе под их руководством была создана Всебирманская крестьянская организация. На конференции присутствовало несколько тысяч крестьян со всей Бирмы. Значение ее трудно переоценить, потому что именно созданием этого союза стихийное крестьянское недовольство было повернуто в русло организованной борьбы. Конференция приняла резолюцию, в которой призывала крестьян бороться за национальное освобождение, за ликвидацию помещичьего землевладения и национализацию земли и, наконец, за создание социалистического государства рабочих и крестьян. Даже если не знать, что конференция была организована по инициативе такинов, легко было догадаться об этом — резолюции ее звучали по-такински.
На очереди стояла организация рабочих.
За тридцать девятый год в Бирме прошло более двадцати пяти крупных забастовок — рекорд для страны. Рабочий класс вырос не только количественно, но и делался все более сознательной силой. В стране насчитывалось несколько профсоюзов, большинство которых находилось под влиянием такинов. Инициативу объединения их в единый орган взяла на себя «Добама».
В марте партия созвала национальную конференцию рабочих, на которую приехали делегаты нефтяников, шахтеров, грузчиков, текстильщиков, рабочих рисорушек и лесопилок, транспортники и табачники. Конференция постановила создать единую профсоюзную организацию в Бирме. К тому времени в Бирме насчитывалось несколько марксистских кружков — и в Рангуне и в других городах. Влияние коммунистов ширилось. В работе кружков принимал участие и Аун Сан.
В начале сорокового года Аун Сан побывал в Индии. Он возглавлял бирманскую делегацию на съезде Индийского национального конгресса.
Это была первая заграничная поездка Аун Сана, и он сам придавал ой большое значение. Он познакомился не только со многими индийскими революционерами, но и увидел, как живет Индия, как она борется за свободу.
Нельзя забывать, что отношения между индийцами и бирманцами в Бирме порой оставляли желать много лучшего. Сотни тысяч индийских иммигрантов приезжали ежегодно в Бирму и, изголодавшиеся, доведенные до отчаяния, соглашались нa любую работу, за любую плату. Они невольно становились штрейкбрехерами в конфликтах бирманских рабочих, сбивали зарплату.
Другая категория индийцев — торговцы, ростовщики, полицейские, чиновники — держалась англичан, служила им и грабила не только бирманских крестьян и рабочих, но и притесняла, не давала проходу бирманским помещикам, торговцам и чиновникам.
Что касается чиновников и ростовщиков — они были в Бирме в безопасности, за ними стояли английские солдаты. А вот индийским рабочим было хуже. Их никто не охранял, и даже, наоборот, порой англичанам было выгодно направить возмущение бирманцев не против настоящих хозяев, а против беззащитных индийцев.
Об этом говорит история, случившаяся еще в 1938 году, в которой принял непосредственное участие У Со.
За несколько лет до этого в Мандалае один из бирманских мусульман выпустил книжку, в которой нападал на буддизм — религию подавляющего большинства бирманцев. Никто тогда не обратил на нее внимания. И только в 1938 году, в году забастовок и больших неприятностей для колониальной администрации, о брошюре вдруг вспомнили. И вспомнили очень вовремя, когда народ был озлоблен, но не каждый осознавал, кто же главный виновник его бед.
Кампанию раздувала газета У Со «Сан». С нападок на автора книжки она перешла к нападкам на всех мусульман, а заодно и на индийцев, которые жили в Бирме. Ругань газеты была чисто фашистского толка, но семена ненависти упали на плодородную почву. 19 июля газета объявила начало «похода» против мусульман. Клич ее был подхвачен другими правонационалистическимн газетами. Был собран митинг «в защиту буддизма».
Правительство делало вид, что в Бирме ничего не происходит, и продолжало арестовывать профсоюзных деятелей и такинов. На митинге, на который собрались в основном не введенные толком в курс дела монахи, произносились горячие речи и агенты У Со требовали немедленного мщения. Собралась большая толпа и, как митинг кончился, направилась к индийскому базару и разгромила его.
На следующий день слухи о «походе» разнеслись по всему Рангуну. В каждом большом колониальном городе есть достаточное число подонков, которые готовы принять участие в любом погроме.
Толпы их во главе с монахами с утра бросились в индийские кварталы. Среди погромщиков были и честные бирманцы, которые решили, что именно избиением индийцев они вернут себе свободу и хорошую жизнь.
Резня индийцев и схватки между погромщиками и индийской молодежью, которая организовывала отряды самообороны, продолжались несколько дней и перекинулись из Рангуна в другие города. Погибло в эти дни более тысячи человек.
Погромы отвлекали внимание бирманцев от настоящей борьбы и, что важно, дали возможность англичанам обвинить в организации их партию такинов, и именно ту ее революционную часть, которую возглавлял Аун Сан.
В заявлении «Добама» в ответ на обвинения английского правительства говорилось: «Религиозные столкновения провоцируются агентами британского империализма, чтобы отвлечь народ от главной цели».
В составе «Добама» были и бирманские и индийские группы. И после окончания погромов Такин Аун Сан принял меры для усиления такинских дружин, для укрепления дисциплины в партии. Погромы не должны были повториться. Они и не повторялись больше. Когда наступило отрезвление, все бирманское общество, даже некоторых из зачинщиков, охватило чувство стыда. Даже самые ярые погромщики поспешили отречься от своего участия в беспорядках.
В начале сорокового года Аун Сан просидел несколько ночей над проектом манифеста «Добама». Он хотел отвезти его в Индию, показать Неру и индийским коммунистам.
Манифест получился конкретным и боевым и в целом был одобрен как коммунистами, так и всем левым крылом бирманского революционного движения. Его обсуждали в ЦК партии такинов, на собраниях профсоюзов, в марксистских кружках и приняли как программу к действию.
Манифест такинов очень важен для понимания их собственной позиции и позиции их вождя перед началом мировой войны и на первом ее этапе, пока эхо ее не докатилось до Бирмы.
«Наша политика, — говорится в манифесте, — направлена на полное освобождение трудящихся масс Бирмы и всего мира от всех видов политического, экономического и социального угнетения. Поэтому мы стоим в первую очередь за полную независимость Бирмы, включая ее горные районы, находящиеся под особым управлением губернатора, от современного империалистического господства и эксплуатации, за создание свободной, независимой народно-демократической республики, которая гарантирует следующие основные права и принципы народу: 1) полную независимость; 2) уничтожение феодализма в «особых районах»; 3) демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства…»
В области экономики такины требовали следующих реформ: «Максимальный восьмичасовой рабочий день, гарантированный минимум заработной платы, ликвидация детского труда, социальное страхование, обеспечение занятости рабочих, право рабочих контролировать свое предприятие. Ликвидация помещичьего землевладения, бесплатная раздача земель бедному и среднему крестьянству с последующей полной национализацией земли и механизацией сельского хозяйства». И еще, о чем нельзя забывать: «Национализация всех земель, лесов, водных и железнодорожных путей, шахт, предприятий тяжелой промышленности, банков и так далее».
Рассматривая международное положение, такины считали основной прогрессивной силой в мире Советский Союз. «Советский Союз, — писал Аун Сан, — единственный, постоянный и надежный защитник человеческих свобод». Мировая война объявлялась такинами империалистической войной, ибо на том этапе была конфликтом между фашистской Германией и империалистическими Францией и Англией.
Манифест призывал к созданию единого антиимпериалистического фронта, к объединению всех сил страны, которые боролись за национальную независимость. Основной целью такинов было свержение английского господства. На это и были направлены все усилия.
Но война, менявшая на глазах свой характер и становящаяся уже не только империалистической, но и принимающая характер антифашистской войны, внесла коррективы в планы такинов и поставила их перед сложнейшей дилеммой.
Борьба 1938–1939 годов не дала желаемых результатов. Не было единства, стачки и демонстрации проходили разрозненно, и множество толчков по английской броне не смогли заменить одного решительного удара.
И получилось так, что среди большинства политических партий, в том числе среди части такинов, наступило разочарование. Появилась пагубная мысль о том, что одним бирманцам с англичанами не справиться. Нужно искать помощь на стороне. Родилась на свет формула: «Трудности для Англии — шансы для Бирмы». Эта формула оправдывала неразборчивость в средствах, оправдывала союз с любой силой, как бы плоха она ни была, если этот союз мог помочь освободиться от англичан.
Сейчас, с высоты прошедших лет, с высоты опыта, накопленного миром, легко судить бирманских революционеров. Им же самим было куда труднее. Один вопрос волновал всех: что сделать, чтобы вернуть Бирме свободу?
Каждый искал своего пути, каждый считал, что его путь самый правильный.
В 1939 году была организована народно-революционная партия. Вот эта партия и стала основным проводником идеи о том, что все средства хороши, чтобы освободить страну. Партия находилась в подполье и была тесно связана с такинами. Вожди ее, некоторые из них входили одновременно и в «Добама», готовили немедленное восстание, отвергая легальные способы борьбы. В партии были сильны националистические тенденции, и руководство ее поглядывало на восток, на могучую Японию. Может, Япония поможет освободиться?
Аун Сан и другие лидеры такинов продолжали попытки создать национальный фронт. В первые дни войны рабочий комитет «Добама», большинство в котором составляли марксисты, опубликовал антифашистское заявление: «Мы осуждаем фашизм не только тогда, когда это нам удобно, а всегда, потому что он находится в противоречии с принципами и идеалами, за которые мы стоим».
Такины были в курсе японской политики в Китае и Корее. Да и английские газеты часто публиковали сообщения о зверствах японцев на севере. Правда, не все бирманцы принимали на веру то, что писали англичане.
«Англичанам выгодно оклеветать японцев, — думали они. — Япония — единственная страна в Азии, с которой связаны наши надежды на помощь. Англичане боятся, что японцы придут на выручку своим братьям в Азии».
Осенью тридцать девятого года «Добама» призвала все бирманские партии прекратить «междоусобную войну» и выработать общую программу по отношению к войне и борьбе за национальную независимость.
И в октябре был создан «Блок свободы Бирмы». Входившие в него партии объединялись на общем требовании признания Англией права на независимость за Бирмой. В блок вошла «Добама» (а значит, и коммунисты и НРП — народно-революционная партия), несколько мелких партий и «Синьета» — «Беднота», партия доктора Ба Mo. За год, прошедший со студенческих расстрелов, Ба Mo окончательно отошел от англичан и, будучи известной в Бирме личностью, умея зажигательно произносить революционные речи, как-то заставил многих забыть о том, что он представляет собой в самом деле. А впрочем, в то время он был искренен в своей ненависти к англичанам, которые не поддержали его в трудную минуту, сменили его с такой легкостью, будто oн был не премьер-министром колонии, а последним клерком. Отныне ему с ними было не по пути. Он решил вернуться на свой бывший пост, идя не с англичанами, а против них.
Так случилось, что старый враг Аун Сана оказался с ним в одном лагере. И с этих пор им еще несколько лет придется идти рядом.
«Блок свободы» широко развернул свою деятельность. Члены его разъехались по районам, агитируя за созыв учредительного собрания, за независимость. «Блок свободы» как организация был еще более расплывчат, чем партия такинов, и Аун Сану и его друзьям стоило больших трудов сохранить партию, не дать ей раствориться в рыхлом конгломерате партий и союзов. Все чаще в речах ораторов «Блока» звучала фраза: «Трудности для Англии — шансы для Бирмы», все чаше упоминалась в их речах «великая» Япония — защитник покоренных народов.
И не удивительно. В Бирме все больше становилось японцев. Это были журналисты, туристы, инженеры, торговцы, представители банков и информационных служб. Англичане не верили в реальность конфликта с Японией, не придавали деятельности японцев большого значения. А японцы встречались с бирманскими политиками, обещали им помощь и произносили сладкие речи о готовности Японии на любые жертвы для того, чтобы помочь братьям.
Адъютанты Ба Mo несколько раз побывали в Японии. После этого кампания восхваления Японии разгорелась с новой силой. И все больше бирманцев начинало верить в разукрашенный портрет «доброго японского дяди». Тем более что деятельность «Блока свободы» не давала тех результатов, на которые надеялись его организаторы.
А Ба Mo кипел. Он выступал на митингах и нападал на англичан даже яростней, чем такины. Но и это был ход. Теперь Ба Mo почувствовал за своей спиной нового хозяина, а раз хозяин был, то еще не все потеряно. Казалось даже, что Ба Mo хочет, чтобы его арестовали англичане, напрашивается на это. Арест тоже входил в планы Ба Mo. Его вполне устраивал ореол мученика. Он метил высоко, и ради такого стоило пойти на жертвы. «Успокаиваться нельзя, пока не достигнем свободы», — начинал он свои речи. А потому переходил к более земным проблемам. Ни одна малая нации не может обойтись без союзов с великими державами. А раз так, то бирманцам надо спешить, чтобы не остаться в изоляции. Но с кем войти в союз? С англичанами или с японцами? С англичанами в союз войти нельзя, потому что они и есть угнетатели Бирмы. «Бирма не должна бояться иностранной агрессии, если она сделает Бирму свободной», — кончал он. Он же и другие его помощники высказывали и мысль о том, что всему народу нет необходимости включаться в борьбу. Достаточно десяти лучших вождей, которые обеспечат нужные договоры, — и свобода будет преподнесена Бирме на блюде.
Многие друзья Аун Сана отдавали все свое время народно-революционной партии, а та уже разрабатывала планы прихода к власти при японцах. Уверенность в том, что война между Англией и Японией скоро наступит, охватила понемногу всю Бирму. Вопрос стоял только о том, когда эта война начнется и на чью сторону встать в ней.
Однако в целом партия «Добама», коммунисты Бирмы и сам Аун Сан еще противостояли прояпонскому потоку. План Аун Сана, который он с некоторой иронией называл впоследствии своим «Великим планом», заключался в том, чтобы в случае войны бороться за независимость собственными силами, «массовыми действиями», как писал он. Когда начнется война, надо организовывать массовые забастовки, вести боевую пропаганду, начать партизанскую войну. Если японские войска приблизятся к Бирме, надо будет воспользоваться развалом колониальной администрации для перехода на сторону народа колониальных войск. Если японские войска вторгнутся в Бирму, можно будет начать с ними переговоры, а в случае несогласия Японии признать независимую Бирму, начать борьбу с Японией и отразить вторжение.