Терщики выпускали из раздутых мыльных "наволочек" облака пены, и начинался привычный ритуал, который мне казался адской процедурой. Было в этом что-то особенное, "не для слабых", и однажды я все же рискнул. Терщик, с безразличием и сноровкой, присущей только истинным профессионалам, стал делать из меня "цыпленка-табака". Я лежал, распластанный на каменной плите. Сначала он растер мое мокрое тело грубой ковровой рукавичкой, потом принялся выкручивать руки, ноги, уселся на спину, "поездил" по позвоночнику, мял, жал, тряс... Я пытался было что-то возразить, но не смог, а когда уже стал терять сознание, он окатил меня водой из деревянной кадки и, как бы извиняясь, заключил: "Я думаю, хватит... Можешь идти!" После этого я несколько дней приходил в себя.
Постоянными посетителями этих бань были в основном пожилые люди. Как-то раз я случайно подслушал разговор столетних стариков. Они вспоминали о прошлом, и мне показалось, что они жили еще во времена Пушкина, когда он посещал старый Тифлис.
До сих пор помню особую атмосферу внутри этой бани. В центре шатрового свода, в небольшом открытом круглом проеме "солнечного глаза" виднелось небо. Его яркая голубизна "заглядывала" внутрь помещения и сама становилась светом, мягко выделяя из темноты обнаженные человеческие фигуры. Теплые и холодные потоки света в условиях постоянно меняющейся туманной среды влажного воздуха теряли свою силу, переходя из одного состояния в другое. В дальнейшем этот монохромный, живописный образ не раз возникал у меня в памяти во время работы над фильмами.
Я с детства любил фантазировать, строить воздушные замки. В старой части Тбилиси можно было обнаружить много самых неожиданных фактур и поверхностей на стенах древних церквей, жилых домов. Особенно интересно было рассматривать эти фактуры при скользящих лучах солнечного света, которые подчеркивали загадочные знаки царапин и трещин, придавая им фантастический вид. Освещение, благодаря своей "текучести", прямо на глазах видоизменяло эту "материю", создавая различные переливы света и цвета. Это было настолько увлекательно, что, разглядывая новую поверхность, я каждый раз переносился в мир иллюзий и миражей.
Особенно радостным временем для меня было лето. Каникулы я проводил в деревне у Александры Джавахишвили, сестры моего деда Ладо. У нее было три сына, двое из них – бывшие офицеры Ираклий и Вахтанг – жили в деревне с матерью. Я помню жену Вахтанга, Марусю, которую "привезли" из Москвы. Она осталась жить в горах и до девяноста лет ни разу не жаловалась на здоровье и читала без очков. Оба брата были заядлыми охотниками. Они брали меня в горы, и я был счастлив, когда мне доверяли носить охотничью сумку.
Неподалеку от деревни располагалась ферма Совнаркома, где под сенью девяти могучих раскидистых дубов по традиции накрывались столы: местное начальство с особым языческим гостеприимством принимало номенклатурных работников из Москвы и зарубежных гостей. Заведовал фермой известный в Грузии человек – Петя Бокерия. У него была дочь Русико. Она регулярно приезжала к отцу в компании двух очаровательных девушек, одну из них звали Медея Джапаридзе, другую – Лиана Асатиани. Я часто оказывался в их обществе, хотя был еще подростком. Красота девушек была ослепительной. Я боялся смотреть в их сторону. Однако боялся напрасно, поскольку они были заняты собой и, естественно, никакого внимания на меня не обращали. Мог ли я тогда представить, что спустя много лет мы встретимся с киноактрисой Лианой Асатиани и вместе будем работать над фильмами, где она сыграет главные роли!
Летом в одно раннее жаркое утро я сидел, удобно устроившись в тени на балконе, и готовился к экзаменам за седьмой класс. Никого не было дома, радио не работало. Занятия как-то не шли, и я ощущал некое скрытое беспокойство. Прислушавшись, я увидел: на нашей тесной улице происходило что-то непонятное, люди о чем-то взволнованно говорили, перешептывались. Встревоженный происходящим, я принялся расспрашивать, что случилось. Оказалось – началась война. Я был потрясен и растерян.
Тбилиси находился далеко от фронта, но война, конечно, ощущалась постоянно, бывали даже бомбежки. Отец трудился на небольших стройках, мама работала в госпитале. После семилетки я учился в Тбилисском строительном техникуме на архитектурном отделении. Когда одна мамина подруга стала давать мне на дом чертежные работы, я был несказанно рад помочь родителям материально.
Мы с бабушкой часто приходили в дом на проспекте Руставели, где жили наши родственники. В этом же доме жил график Серго Кобуладзе, его иллюстрации к "Витязю в тигровой шкуре" стали классикой. Мои родственники дружили с ним. Как-то мы зашли к нему в мастерскую, когда он работал над серией иллюстраций к "Слову о полку Игореве". Мне особенно запомнилось сосредоточенное лицо Серго, вернее, только его нижняя половина, поскольку верхняя всегда была затенена от света висящей над столом лампы длинным козырьком. Затаив дыхание, я следил за его работой, за появлением каждой линии.
Когда война закончилась, я сдал все экзамены в строительном техникуме и в том же году, к осени, отправился в совершенно незнакомую мне Москву поступать в Архитектурный институт.
Москва ошеломила меня непривычным укладом и ритмом жизни. В Архитектурном институте мне сначала нравилось все, но со временем интерес к учебе начал ослабевать: архитектура не оказалась моим призванием.
Первое время я жил на Садово-Спасской улице у близких друзей мамы в коммунальной квартире старого дома. Остался в памяти особый колорит этого жилья, небольшая комната с жесткой деревянной кроватью, на которой я спал, коридор с вереницей дверей, общая кухня со странными запахами, счетчики, звонки у входной двери с фамилиями жильцов, двор с обшарпанными стенами. Потом я переехал в студенческое общежитие в Ростокино, расположенное неподалеку от мухинской скульптуры "Рабочий и колхозница". Забавно, что я тогда находился рядом со ВГИКом, но никакого интереса к кино не проявлял.
Война была позади, но все еще ощущалась суровость времени. Жили мы в неотапливаемых бараках по четыре человека в комнате. Когда наступало утро, приходилось выбираться из "тепла", чтобы идти в булочную, где по студенческим карточкам выдавали по 550 граммов черного хлеба на человека. И все же я вспоминаю те далекие трудные дни как прекрасное время.
Новый 1946 год мы встречали в общежитии Архитектурного института, где жили семейные студенты. Каждый из нас должен был принести с собой свои 550 граммов хлеба и пол-литра водки, а хозяева выставляли на стол отварную картошку и что-то похожее на винегрет. Мы замечательно встретили Новый год, были очень веселы и счастливы.
Однако вскоре у родителей возникли материальные затруднения. Мне пришлось оставить учебу и вернуться домой в Тбилиси.
Оказавшись в родных краях, я начал искать работу. Один из моих товарищей, увлекающийся фотографией, заинтересовал меня идеей попробовать свои силы в этом деле. Он уговорил для начала купить простой фотоаппарат. Постепенно я принялся осваивать основы этого ремесла. На мое счастье, знакомый актер предложил снять выпускной спектакль Грузинского театрального института имени Шота Руставели. Это была постановка Миши Туманишвили (впоследствии он стал известным режиссером) по книге Юлиуса Фучика "Репортаж с петлей на шее". Мои снимки будущих знаменитостей театра и кино Рамаза Чхиквадзе, Бадри Кобахидзе, Карло Саканде-лидзе, Гурама Сагарадзе, Гоги Гегечкори были даже опубликованы в тбилисских газетах.
Мне везло на соседей и вообще на интересных людей. На улице почти каждый день я здоровался с молодым человеком, который привлек мое внимание своим романтическим обликом, благородством и воспитанностью. Жил он на соседней улице Грибоедова. Это был Булат Окуджава, который учился в то время в Тбилисском университете.Через несколько лет в Москве мы с ним неожиданно встретились в одной компании, где они вместе с Петей Тодоровским играли на гитаре и пели песни. Пройдут годы, и Петя, мой сокурсник по ВГИКу, ставший впоследствии режиссером, будет ставить свою первую картину "Верность" по сценарию Булата Окуджавы.
Все эти годы я работал на стройках и занимался фотографией. В кино меня привел счастливый случай: один из моих друзей – Тенгиз Гамкрелидзе познакомил меня с Феликсом Высоцким. Он был сыном грузинки и поляка, удивительно добрым человеком, безотказным во всем, с детским взглядом светло-голубых глаз. Еще до войны он учился во ВГИКе у оператора Эдуарда Тиссэ. Феликс был одним их ведущих операторов Грузинской киностудии. А еще он был заядлым автомобилистом. Он-то и привел меня на киностудию.
Общаясь с Высоцким, который рассказывал мне о своей работе, о довоенном ВГИКе, я познакомился и с другими грузинскими кинематографистами – с оператором Давидом Канделаки, представителем старой операторской школы Владимиром Кереселидзе, оператором документального кино Георгием Асатиани. Кинематограф "перебежал дорогу" всем моим прежним увлечениям. Я стал серьезно подумывать о поступлении на операторский факультет ВГИКа.
В 1949 году я снова поехал в Москву. Операторскую мастерскую во ВГИК набирал профессор Борис Волчек. Конкурс был суровый: двадцать пять человек на место, к тому же одиннадцать иностранцев зачисляли без экзаменов. Все полушепотом произносили в коридоре слово "коллоквиум", который, как выяснилось, был просто собеседованием, где тебе задавали более менее простые вопросы. Я чувствовал, что мои ответы не совсем убедили профессуру, и тогда Эдуард Тиссэ, иронически улыбнувшись, обратился ко мне: "Скажите, что вы знаете о Пиранези? Ответите – считайте, что мы приняли вас в институт, не ответите – сами понимаете..."
Я не поверил своим ушам! По какой-то, быть может, закономерной случайности о Джованни Батиста Пиранези я знал все! В недалекие времена моего архитектурного прошлого я купил у букинистов старинный альбом гравюр Пиранези, потратив на него свои скромные сбережения. Пораженный техникой этого мастера, я подробно изучил все его творения. В итоге я был принят во Всесоюзный Государственный Институт Кинематографии!
ВГИК
У профессора Волчека было особое чутье на таланты. Многие наши ребята – Вадим Юсов, Йонас Грицюс, Герман Лавров, Петр Тодоровский, Георгий Калатозишвили, Выло Радев, Дору Чеботару, Антон Стаскевич, Йошка Мадьяр – впоследствии стали известными кинематографистами. Бориса Израилевича часто спрашивали, в чем секрет его метода обучения профессии, почему именно его выпускники успешно работают в кино. Он, со свойственным ему юмором, отвечал: "Я их не учу – я их нахожу".
В институте я прошел строгую академическую школу операторского искусства. Обучение начиналось с фотографии: фотокомпозицию преподавал оператор Владимир Яковлев, а практику фотографии – старейший оператор немого кино Александр Левицкий, один из основоположников отечественной школы операторского искусства. Помимо учебной программы, не меньше пользы давало нам общение с режиссерами, операторами, актерами, специалистами смежных профессий. Сергея Эйзенштейна я уже не застал, но его дух витал в институте, во всем чувствовалось его присутствие. Атмосфера, царившая во ВГИКе, помогла мне постичь значение изображения в фильме, позволила понять суть кинематографа. Она складывалась в течение десятилетий трудами мастеров киноискусства и стала для нас лучшим "педагогом" в родном, но в то время очень бедном и плохо оснащенном техникой институте. Из-за отсутствия необходимых условий на учебной студии студенты снимали свои работы, объединяясь по два, три человека.
В институте была военная кафедра, и после первого и третьего курсов в обязательном порядке проходили летние сборы в ковровском военном лагеря под Владимиром. Это прекрасное время запомнилось надолго. Так мы стали младшими лейтенантами запаса.
В основном обучение проходило на фильмах нашего наставника Бориса Израилевича Волчека, снятых им с режиссером Михаилом Ильичом Роммом. Он старался привить нам серьезность, глубину мышления, умение отличать настоящее от поддельного. Учил принципу, методу системе в работе. Внешне казался неприветливым, но на самом деле был простым, доступным и доброжелательным человеком. Анатолий Головня говорил, что когда Борис Волчек закончил ГИК, он уже был Борисом Израилевичем (очень рано сформировался как личность). Мы были увлечены учебой, самим процессом, атмосферой, которая тогда царила в тех стенах.
Наш курс. В первом ряду (слева направо): В. Рыбкин, Б. Волчек, А Головня, А Нетужилин, А. Стаскевич. Во втором ряду: В. Юсов, П. Тодоровский, Л. Михайлов, Я. Склянский, В. Усанов,Л. Рогозин, Б. Плужников. В третьем ряду: И. Грицюс, А. Гусейнов, Р. Василевский, Ю. Шведов, Г. Лавров, В. Боганов, Л. Пааташвили
Учебные работы я снимал вместе с моим сокурсником Германом Лавровым. Это был надежный друг, очень сдержанный, талантливый, умный. Мы с ним были в особенно добрых и теплых отношениях. Впоследствии он стал одним из лучших наших операторов, снял "Девять дней одного года", "Июльский дождь" и другие картины.
