Вступление
...нам священный град Петра
Невольным памятником будет...
А.Ахматова
"Все места, где я росла и жила в юности, больше не существуют: Царское Село, Севастополь, Киев, Слепнево, Гунгербург (Усть-Нарва). Уцелели - Херсонес (потому что он вечный), Париж - по чьему-то недосмотру и Петербург-Ленинград, чтобы было, где преклонить голову..."1 - так напишет Ахматова на склоне лет.
Вся жизнь Ахматовой была неразрывно связана с Петербургом. Это был ее город, и она принадлежала ему.
...Разлучение наше мнимо:
Я с тобой неразлучима...-
напишет она в трагические для себя и города дни.
За тот век, что был отпущен Ахматовой, произошли грандиозные перемены во всех сферах жизни. Многое из того. что было ей дорого, ушло бесследно, многое изменилось почти до неузнаваемости. Ее слова о том, что она была свидетелем событий, которым нет равных, наполнены особым смыслом. Ее время охватило период от рубежа XIX и ХХ веков до середины 60-х годов ушедшего ХХ века, вобрав в себя Серебряный век русской культуры и последующие десятилетия. Это был один из самых сложных и драматичных периодов отечественной истории, когда рушились веками сложившиеся устои общества.
За этот небывалый исторический эксперимент народ заплатил огромную цену. И если пострадали все слои населения - крестьянство, духовенство, серднее и высшее офицерство, городская буржуазия и мещанство, то в Петербурге больше всего пострадала интеллигенция, особенно творческая, особенно гуманитарная. Именно к этому слою принадлежала А.Ахматова.
Она знала Петроград-Ленинград (до возвращения городу исторического названия она не дожила) с высылками, ссылками, арестами, расстрелами. Каким видела этот город Ахматова, каким предстает он в ее стихах и прозе, как жилось ей в нем, каково было ее окружение - словом, показать, что представляет собой Петербург Ахматовой, который еще в стихах 1915 года она назвала городом славы и беды, - задача этой книги.
В прозе и поэзии Ахматовой, в ее многотрудной жизни город присутствует всегда. Это был не просто ее город, но горячо ею любимый город. Он был и действующим лицом, и свидетелем, и фоном ее жизни. Фотом своей жизни она называет "петербургские ужасы", считая ими такие события, как смерть Петра I, ранняя смерть Параши Жемчуговой, дуэль Пушкина, наводнение 1924 года, тюремные очереди 1937-го и, наконец, блокаду.
Нельзя не вспомнить, каково было ее отношение к прошлому. Оно не уходит, а остается с нами навсегда. Это не пушкинское ясное "что пройдет, то будет мило", а всегда терзающий горький опыт: "Как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошлое тлеет..." Поэтому, проходя мимо Инженерного замка, она видит "те два окна, за которыми как будто сейчас убивают Павла". Она пишет о Петербурге 1913 года и окунается в петербургскую историю "от Петра до осады 1941-1944 гг., или, вернее, в петербургский миф (петербургскую гофманиану)"2. Мы узнаем разные пласты его истории в одной строфе:
...И царицей Авдотьей заклятый,
Достоевский и бесноватый,
Город в свой уходил туман.
И выглядывал вновь из мрака
Старый питерщик и гуляка,
Как пред казнью бил барабан...
Царица Авдотья с ее проклятьем: "Быть пусту месту сему", - возвращает нас к начальному периоду истории города, к его основателю.
Отношение Ахматовой к Петру I было неоднозначным. Ее шокировала и "безиконная горница" в первом жилище Петра, и "страшная могила царевича Алексея за двумя какими-то полуподвальными дверьми - под лестницей на колокольню (чудное место для усыпальницы наследника престола)"1*.
Но вместе с тем ее восторг перед памятником Фальконе распространяется и на самого Петра:
Стынет в грозном нетерпеньи
Конь Великого Петра.
Достоевский и барабанная дробь перед казнью обращают нас к другому пласту истории. Недаром Ахматова пишет, что воздух "Семеновским припахивает плацем" - 22 декабря 1849 года на Семеновском плацу ожидалась казнь петрашевцев. Среди приговоренных был Ф.М. Достоевский. Под барабанную дробь они были возведены на эшафот, но в последнюю минуту смертная казнь была заменена каторгой. До середины 80-х годов XIX века Семеновский плац был местом казни. 3 апреля 1881 года там были повешены народовольцы, о которых Ахматова также не раз упоминает в своих "Записных книжках".
Ахматовский Петербург - это сгусток исторических и литературных реминисценций, на который накладывается ее личная судьба:
Была блаженной моей колыбелью
Темный город у грозной реки.
Здесь, признается она:
...печальная Муза моя,
Как слепую, водила меня.
Этот город был свидетелем ее жизни:
Мимо окон, где мы когда-то
Танцевали, пили вино,
Мимо белых колонн Сената
Туда, где темно-темно
Этот город был городoм ее любви:
Двадцать первое. Ночь. Понедельник
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
Мы узнаем конкретные городские пейзажи:
В последний раз мы встретились тогда
На набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.
А в другом стихотворении:
Сердце бьется ровно, мерно.
Что нам долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.
Вся жизнь города воспринималась Ахматовой как фон ее собственной.
Биография Ахматовой, ее творческий путь: "От бедных стихов пустейшей девочки", - как она говорила о своем первом сборнике "Вечер", вышедшем в свет в Петербурге, когда ей было 22 года, - до последних стихов 1965 года, написанных в Комарово, связаны с этим городом, как бы он ни менял свои названия. Да и большинство ее книг впервые увидели свет при ее жизни в Петербурге, Петрограде и Ленинграде, и петербуржцы-ленинградцы были первыми их читателями.
Молодой век
...На высоких беззвучных лапах
разведчика, пряча за спину еще не
изобретенную смертоносную ракету,
к миру подкрадывался ХХ век...
Ахматова
Петербург - 1890-1910-е годы
На скупых страницах прозы, почти чудом дошедших до нас, так как Ахматова неоднократно уничтожала свои рукописи, она сообщает, что помнит Петербург еще 90-х годов XIX века. Если учесть, что родилась она в июне 1889 года в Одессе, в двухлетнем возрасте перевезена была в Царское Село, а в Петербурге бывала наездами, то это не начало 90-х годов, а последние годы XIX века.
В то время Петербург населяло около полутора миллионов человек. Из всех столиц европейских государств он занимал 5-е место по численности населения, уступая Берлину, Лондону, Парижу и Вене3.
"...Это в сущности Петербург Достоевского"4, - писала Ахматова, справедливо считая, что с начала 80-х до середины 90-х годов XIX века город почти не изменился.
Россия Достоевского. Луна
Почти на четверть скрыта колокольней.
Торгуют кабаки, летят пролетки,
Пятиэтажные растут громады
В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
Везде танцклассы, вывески менял,
А рядом: "Henriette", "Basile", "Andre"
И пышные гроба: "Шумилов-старший".
Но, впрочем, город мало изменился.
Не я одна, но и другие тоже
Заметили, что он подчас умеет
Казаться литографией старинной,
Не первоклассной, но вполне пристойной,
Семидесятых кажется годов.
Особенно зимой, перед рассветом
Иль в сумерки - тогда за воротами
Темнеет жесткий и прямой Литейный,
Еще не опозоренный модерном,
И визави меня живут - Некрасов
И Салтыков… Обоим по доске
Мемориальной...2*
Город, который она считала своим, населен дорогими ей писателями и поэтами. Она прекрасно знала и с детских лет любила Некрасова.
Но именами Салтыкова и Некрасова не исчерпывается перечень тех, кто жил и бывал в разное время поблизости от дома, где многие годы жила Ахматова3*. В доме № 24 по Литейному пр. жили Н.С. Лесков, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Д.В. Философов. Но главное, что здесь не только сосредоточены десятки знаменитых писателей, прославивших русскую литературу, а то, что Петербург, по словам Ахматовой, "воспет первым поэтом". Это город Пушкина, любовь в которому выразилась не только в ее великолепном знании его творчества, но и в ее пушкиноведческих статьях и неугасаемом интересе к личности поэта, который был ей присущ до конца ее дней. Как не вспомнить строки из "Медного всадника", читая ахматовское признание в любви этому городу:
Как люблю, как любила глядеть я
На закованные берега.
Да и в облике для нее дороже всего были черты пушкинского Петербурга.
Вообще, набережные многочисленные реки, вся природная среда, создающая неповторимость и особый колорит города, глубоко трогали ее: "...была в Неве высокая вода...", "...и к брюху мостов подступает вода...", "...широких рек сияющие льды...", "Как ты можешь смотреть на Неву...".
Набережные Невы, распахнутые к Неве площади, мосты - места любовных свиданий и драм ее лирической героини.
"Пятиэтажные громады" - в приведенном выше стихотворении - те новые дома, которые строились в городе на рубеже ХХ века и в первые его десятилетия преимущественно в стиле модерн. Примером могут служить первые по нечетной стороне дома на улице Восстания - "у Знаменья", дома № 4, 6 по Гороховой - "В Гороховой", дом № 38 по Суворовскому - "под Смольным".
Не только увеличивается объем зданий - отсюда ахматовское "громады", - но в отделке используются до той поры не употреблявшие материалы, такие как металл, стекло, глазурованная плитка, куски гранита, создающие впечатление необработанного камня. Вместо строгих четких линий в оформлении фасадов появляются плавные, овальные, что типично для модерна. В это же время строятся дома в эклектической манере. Это было смелым новшеством в городе с классической архитектурой. Поэтому Ахматова пишет: "еще не опозоренном модерном".
Ахматова горячо любила архитектуру пушкинского Петербурга с его четкими объемами, светлыми красками и убранством, свойственным классической архитектуре. К этому надо прибавить те шедевры архитектуры, которые были уже в допушкинскую пору, и в первую очередь яркий, синий с белым расстреллиевский ансамбль Смольного монастыря. "...В окраске домов очень много красного, багрового, розового, и совсем не было этих бежевых и серых колеров, которые так уныло сливаются с морозным паром или ленинградскими сумерками..."5
Ахматова предпочитала в окраске домов удачно подобранный оттенок розового или голубого6. Это напоминало ей Италию, зодчие которой щедро отдавали свой талант строительству Петербурга4*.
Новое строительство она не воспринимала, в этом отношении ее вкусы были устойчиво консервативны. Но архитектурная среда города менялась у нее на глазах. Так, кроме модерна и эклектики, город обретает постройки в "русском" или, точнее, в "ложно-русском" стиле. Это храм Спаса-на-Крови, построенный по проекту архитектора А. Парланда; не дошедший до нас, уничтоженный в 1933 году, храм Спаса-на-Водах, построенный по проекту архитектора М. Перетятковича как копия древнерусской церкви Покрова-на-Нерли. Перед именными досками, установленными в этом храме в память о погибших в русско-японской войне моряках, всегда горели лампады. Это было напоминанием о Цусиме. ("...Призрак цусимского ада", "...и облака сквозили кровавой цусимской пеной" и еще не одно упоминание о Цусиме, которая была для Ахматовой, как она вспоминает, первым сильным потрясением).
Благодаря этому храму, построенному за Адмиралтейским каналом на продолжении Английской набережной. Цусима казалась не столь далекой. В том же "русском" стиле построен архитекторами А. Гогеном, В. Ивановым, В. Гаугером дом Офицерского собрания - Литейный, дом 20, где неоднократно бывала Ахматова.
Начало ХХ века характеризуется интенсивной застройкой правого берега Невы. К этому времени Петербургская сторона (Петроградская) была преимущественно деревянной. Еще и в послевоенные годы в конце Каменноостровского проспекта стоял двухэтажный страшно обветшавший деревянный дом, постройка которого приписывалась А. Воронихину. На Каменноостровском проспекте едва ли не единственным каменным зданием был дом на углу Б. Монетной улицы, построенный Л. Шарлеманем в 30-х годах XIX века для сиротского заведения, куда в 1844 году был переведен из Царского Села Александровский лицей. В начале ХХ века в нем, кроме учебного заведения, располагался музей А.С. Пушкина.
К 200-летию Санкт-Петербурга, в 1903 году, был построен Троицкий мост. Он связал северную Петербургскую сторону с центром и дал возможность развернуть строительство тех хорошо нам известных зданий, целых кварталов, которые сейчас представляют Петроградскую сторону. В основном вся застройка Петроградской стороны - Каменноостровского, Большого, Геслеровского проспектов и прилегающих улиц - приходится на 193-1913 годы. В 1904 году был построен архитектором А. Гогеном особняк для балерины Кшесинской, а в 1906 году началось строительство здания на Каменноостровском, дом 5, рядом с небольшим особняком графа Витте. В начале 1910-х годов по проекту архитектора С. Кричинского построена магометанская мечеть, ставшая доминантой этой части города. Тогда же был возведен по проекту архитекторов Ю. и Л. Бенуа огромный дом 26-28 по Каменноостровскому. Так что современный облик этого района складывался на глазах у Ахматовой. Вплоть до самой войны жители Петроградской стороны, отправляясь на другой берег Невы, говорили, что они едут "в город". На Петроградской в 1910-е годы жили друзья Ахматовой - М. Лозинский, О. Мандельштам. А в последние годы жизни и сама Ахматова жила на Петроградской стороне.
Облик города неразрывно связан с городским бытом, который Ахматова прекрасно знала. Это особенно интересно, потому что сама в своей повседневной жизни она уделяла быту самое минимальное внимание.
Первые ее впечатления о городе в прозе: "Это Петербург дотрамвайный, лошадиный, конный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов"7. Через какое-то время она прибавит, что, когда устроили комсомольский субботник и убрали старые вывески, архитектура города обнаружилась: "Хорошая архитектура, наличники, кариатиды, но что-то ушло, стало мертвей. Достоевский его видел еще в вывесках"8. В начале века вывески были непременным атрибутом городского убранства. Часто их создавали маститые художники. Поэтому неудивительно, что Ахматова перечисляет самые разнообразные вывески: менял, ресторанов, даже гробовых дел мастера Шумилова-старшего. Известный художник, оформивший сборник стихов Ахматовой "Подорожник", М.В. Добужинский позже писал в своих мемуарах:
"Меня занимали и окна "гробового мастера" Шумилова - там выставлены гробы на овальных щитах, настоящие белые и черные страусовые перья... и длинные картинки, изображающие похоронную процессию с лошадьми в попонах и с факельщиками около лестниц... А совсем старинными были и золотая виноградная гроздь, висевшая над виноторговлей "К.О. Шитт 1818" (всегда в подвале углового дома), и золотой ботфорт со шпорой... на Владимирской, столько привычные в Петербурге золотые кренделя под короной немецких булочных..."9. Добужинский как будто комментирует строки ахматовских стихов Вспоминая в 60-е годы город на рубеже XIX и ХХ веков, она напишет, что он был "с головы до ног увешан безобразными вывесками".
"Внутри Гостиного двора тучи голубей, в угловых нишах галерей большие иконы в золоченых окладах и неугасимые лампады. Нева в судах. Много иностранной речи"10, - вспоминает Ахматова.
Петербург конца 90-х годов XIX - начала ХХ века делился довольно четко на центральную благоустроенную, аристократическую часть с многоэтажными домами (Невский проспект, Литейный проспект, часть Васильевского острова, часть Петроградской стороны), на торгово-ремесленную часть, где было немало деревянных домов на тихих улицах (Коломна) и окраину - район у Обводного канала, районы застав Невской, Нарвской, Московской, Выборгская сторона11.
Ахматова прекрасно знала и парадный город, и окраины
...А я один на свете город знаю
И ощупью во сне его найду.
В начале ХХ века было еще много великолепных деревянных домов на Каменноостровском проспекте и вокруг Царскосельского вокзала. Еще лучше были двухэтажные особняки XVIII века, иногда построенными большими зодчими. Вблизи Царскосельского вокзала проходил Введенский канал, по берегам которого стояли живописные дачи. После Великой Отечественной войны их почти не осталось, а канал был засыпан в 50-х годах ХХ века. Деревянные дома в значительной мере разобрали на топливо в 1919 году, но окончательно сожгли не тогда, а в буржуйках 1941-1942 годов. Как пишет Ахматова: "Плохая им досталась доля", - не без горечи цитируя Лермонтова12.
Ахматова называет город "лодочным", поскольку летом переправа на противоположный от центра берег зачастую осуществлялась лодками. За пять копеек можно было в восьмиместном ялике переплыть на другой берег реки. Строго по расписанию ходили паромы.
В начале ХХ века лед был крепким, зимы морозными и прямо по льду по рельсам шел трамвай5*. По современным меркам мы бы назвали его трамвайчиком. Лед прекрасно выдерживал такую нагрузку. В 10-е годы ХХ века по Неве и ее рукавам проходили маршруты многочисленных пассажирских пароходиков, позднее получивших название "речных трамваев". Они обслуживали три постоянных маршрута: "продольный" - вверх по Неве от Васильевского острова, линию по Фонтанке - от Калинкина моста и через Неву на Выборгскую сторону и "островной" - от Летнего сада до Крестовского острова с множеством остановок на пути. Последним маршрутом Ахматова пользовалась многократно, так как на Крестовском острове жил ее отец13. Потеряв со временем свою транспортную функцию, "речные трамваи" стали прогулочно-экскурсионными, но остались неотъемлемой частью городского пейзажа.
Cardan solaire на Меншиковом доме.
Подняв волну, проходит пароход.
О, есть ли что на свете мне знакомей,
Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!
Так писала Ахматова в 1941-м...
За исключением стоящих с ХIХ века Николаевского (1850) и Литейного (1879), остальные мосты в центре города появились в ХХ веке. Троицкий в 1903-м, Охтинский, или мост Петра Великого, в 1908-1911 годах, Исаакиевский деревянный стоял против Сенатской площади с 1912 года, когда началось строительство Дворцового моста. Дворцовый мост был открыл летом 1916 года, но ограда была еще несколько десятилетий деревянной. Исаакиевский мост, освещаемый керосиновыми фонарями, сгорел в одночасье в июне 1916 года, когда из трубы проходившего под ним буксира вылетела искра, от которой загорелся хранившийся тут же, на мосту, керосин. Это произошло как раз в тот день, когда Ахматова уезжала из Петрограда в Севастополь. Она видела этот пожар. "...Деревянный Исаакиевский мост, пылая, плывет к устью Невы, а я с моим спутником с ужасом глядим на это невиданное зрелище"14. Зрелище было действительно впечатляющее - огонь, отражающийся в воде, недоступный для пожарных, - и страшно, и красиво!
С причаливавших лодок весной шла бойкая торговля невской корюшкой и плотвой. У Тучкова моста на обоих берегах реки, т.е. на Петроградской стороне и на Васильевском острове, размещались два "пеньковых буяна" - два грандиозных амбара для льна и пеньки.
Ахматова называет город той поры "дотрамвайным". Основным общественным транспортом были конки - конно-железные дороги. Одноэтажный или двухэтажный вагон по рельсам везла лошадь или две. У двухтэтажного вагона крыши не было. На втором этаже (на империале), куда вела крутая винтовая лестница, посредине стояла двухсторонняя скамейка, на которой пассажиры сидели спиной друг к другу. Внизу же вдоль стен вагона были обычные скамьи. Проезд стоил 3-5 копеек внизу, 2 копейки наверху. Первый трамвай был пущен в Петербурге в 1907 году. За пять лет трамвай почти полностью вытеснил конку. В 1913 году в городе существовало уже 14 трамвайных маршрутов. По сравнению с вагоном конки трамвай был очень красив - снаружи вагон снизу красный, сверху белый. У него - большие окна, поэтому внутри было светло, сверкали медные поручни, ручки и лакированная отделка стен. Проезд на трамвае стоил не дороже, чем конкой15. Кроме трамвая, приводимого в движение электричеством, был еще паровой трамвай. Жители называли его паровичком.
Паровик идет до Скорбящей,
И звоночек его щемящий
Откликается над Невой.
Паровик - это поезд из 5-6 вагонов. Паровоз закрыт металлической коробкой, из-под которой во время движения шел густой дым. Машинист все время звонил в звоночек, предупреждая прохожих. Маршрутов было два. Один проходил от Знаменской площади к Троицкому полю, к церкви Всех Скорбящих Радости. Когда был установлен памятник Александру III, кольцо перенесли со Знаменской площади на 1-ю Рождественскую улицу, туда, где теперь тупик из-за построенных "номеров" принадлежавших барону Фредериксу, а теперь модернизированных под один из корпусов гостиницы "Октябрьская". Основная часть маршрута проходила по Шлиссельбургскому тракту, что диет вдоль Невы, и поэтому звоночек откликался над Невой. Второй маршрут проходил на Выборгской стороне от клиники Вилие (от того здания, лицом к которому стоит памятник Боткину), т. е. от угла Сампсониевского проспекта и Боткинской улицы до парка в лесном (парк Лесотехнической академии). Вагон паровичка освещался лишь висевшим на пуговице у кондуктора фонариком, а стоимость проезда была от 12 до 20 копеек. Таким был общественный транспорт.
Но, разумеется, был и индивидуальный. Так, Ахматова вспоминает первые автомобили: "Мне было 10 лет. Живущий поблизости гусарский офицер выезжал на своем красном и дикого вида автомобиле, проезжал квартал или два, затем машина портилась, и извозчик вез ее с позором домой"16. Эту сцену она наблюдала в Царском Селе. Но в 10-х годах появились автотакси. Стоянка была в центре города, около Гостиного двора. Легковые машины были заграничные, разных фирм и фасонов. Их шоферы одевались так, чтобы соответствовать новой диковинке: каскетка на голове, краги на рукавах. Но все же слова из "Петербургских строй" О. Мандельштама: "Летит в туман моров вереница" - преувеличение. Не так уж много было этих "моторов"!
Индивидуальным транспортом являлась преимущественно извозчичья пролетка. В пролетке чаще всего и ездила А. Ахматова. Легковых извозчиков в городе насчитывалось около 15 тысяч17. У них была своя форма одежды и обязательная бляха с номером. Экипах-пролетка должен был иметь приличный вид, так же как лошадь - исправную сбрую. Экипаж имел подъемный верх, а у извозчика был специальный кожаный фартук для седока - укрывать ноги во время дождя. Сам же извозчик сидел на облучке и ничем от дождя защищен не был. Ахматова пишет: "Зато какой был запах мокрой кожи в извозчичьей пролетке с поднятым верхом во время дождя. Я почти все "Четки" сочинила в этой остановке..."18.
"Грохочущим и скрежещущим" Ахматова называет город оттого, что мостовые были покрыты булыжником. Лишь проспекты в центре города мостились брусчаткой, т.е. диабазовыми плитками. некоторые улицы и проспекты имели торцовые мостовые, т.е. шестигранные колобашки пригонялись друг к другу на деревянной, а позже бетонной основе. Это были самые удобные, мягкие, бесшумные и красивые покрытия. Постепенно в городе брусчатку заменили на торец, булыжник на брусчатку.
Ахматова запечатлела торцовую мостовую в строчках, обращенных к О. Судейкиной:
И топтала торцы площадей
Ослепительной ножкой своей...
Знала она и отнюдь не аристократические районы города:
А вокруг старый город Питер,
Что народу бока повытер
(Как народ тогда говорил), -
В гривах, сбруях, мучных обозах,
В размалеванных чайных розах
И под тучей вороньих крыл.
Сбруи и мучные обозы, размалеванные розами чайные, чашки, чайники, самовары в чайных, где грелись ломовые извозчики, - все это принадлежность рынков и постоялых дворов. Когда Ахматова размышляет о своей "Поэме без героя". о попытках ее "заземлить", она упоминает и Вяземскую лавру, что была вблизи Сенного рынка, и Горячее поле, и ряд других мест городской окраины. Горячее поле - место городской свалки, где от тления всегда шел пар. Ахматова пишет о Горячем поле за Невской заставой. Оно располагалось за церковью Всех Скорбящих Радости. Горячее поле - место, где обитали бездомные, бродяги. Существовало Горячее поле и на Забалканском проспекте, на месте, где стоят дома № 79-81 по Московскому проспекту, неподалеку от Московской заставы.
В темном воздухе злоба и воля,
Тут уже до Горячего поля,
Вероятно, рукой подать...
А вот и другая окраина:
За заставой воет шарманка,
Водят мишку, пляшет цыганка
На заплеванной мостовой.
На окраинах мостовые были действительно заплеваны семечной лузгой. Так что Ахматова абсолютно точна в своих описаниях города, отметив эту характерную деталь. Цыгане, сохранившие и до наших дней свой особый национальный колорит и в облике, и в образе жизни, стояли таборами за Невской заставой и в Новой деревне. Во времена народных гуляний на Царицыном лугу они даже имели свой балаган. Город был многонациональным с самого основания. К 1900 году в Петербурге, согласно переписи населения, из 1000 жителей 874 человека считали родным русский язык, 35 - немецкий, 32 - польский, 13 - финский, 9 - еврейский19.
Если же говорить о вероисповедании, то, помимо подавляющего большинства православных здесь жили протестанты, католики, иудеи, магометане. Буддисты же самостоятельной общины не имели, и построенный в начале века храм имел представительное значение.
В городском пейзаже Ахматовой присутствует фабричная и портовая жизнь. В "дымный полдень" в свой единственный визит к Блоку, в дом на углу Офицерской улицы и набережной р. Пряжки, у морских ворот Невы, где из окна она видела предпортовую приморскую часть города с судостроительными верфями и
...малиновое солнце
над лохматым сизым дымом...
Дым шел не только от фабричных и заводских труб. Отопление в городе было преимущественно печное. Топили дровами, и из многочисленных труб шел дым:
...Дым плясал вприсядку на крыше...
И в других стихах:
Ветер душный и суровый
С черных крыш сметает гарь.
Дровами забивали подвалы домов, на пустырях отводились для них места, впрочем, поленницы были на всех площадях, даже на парадных, не говоря уже о внутренних дворах, где из-за дров почти не оставалось свободного места. Когда от реки по городу везли дрова, на всех людных перекрестках, обязательно сбрасывали несколько поленьев. Зимой на улице можно было греться около костра.
...Вкруг костров кучерская пляска...
В "Поэме без героя":
Были святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты...
Костры на площадях и перекрестках - характерный признак зимнего Петербурга. А спуски с мостов стали со временем более пологими, когда постепенно, в связи с асфальтированием набережных, изрядно поднялся их уровень.
Из этих деталей складывается внешний облик города. Ахматова любила город и хранила в своей памяти самые разнообразные подробности его жизни. В конце 50-х годов, вспоминая 10-е, она писала, что на парадных лестницах жилых домов были высокие зеркала, запахи дорогих сигар или духов проходивших господ и дам, тогда как на черной лестнице пахло жженым кофе, постным маслом на масленицу, корюшкой весной и всегда кошками. Она помнила звуки двора - точильщика, приглашавшего точить ножи и ножницы, старьевщика, кричавшего: "Халат! Халат!"2
Электричество стало входить в быт города с 1883 года. Тогда осветили Невский от Б. Морской до набережной Фонтанки. Первые электростанции появились на барках на реках Мойке и Фонтанке. К 1900 году в городе уже было 294 частные электростанции21. В первую очередь электрическое освещение в квартирах появилось в центральных районах города, а также в новых домах, строительство которых велось с расчетом на максимальный комфорт. Следует отметить, что в начале века даже в тех квартирах, где появилось электричество, оно было не во всех комнатах (например, его не было на кухне), и его дополняли и частично дублировали керосиновые лампы и свечи, так как электричество часто гасло:
...И вот - в столовых и гостиных,
Над грудой рюмок, дам, старух,
Над скукой их обедов чинных -
Свет электрический потух.
К чему-то вносят, ставят свечи...6*
Как о чуде пишет О. Мандельштам о квартире, где жил на 4-й Рождественской В. Шилейко: "Кнопки коснется рукой, сам зажигается свет!"22 Освещение электричеством всего города относится лишь к 20-м годам. В середине 20-х годов, согласно плану ГОЭЛРО, происходит сплошная электрификация города. Ток дала построенная на Волхове ГЭС.
Весной 1910 года Ахматова вышла замуж на Николая Гумилева и с осени поселилась в доме у своей свекрови А.И. Гумилевой в Царском Селе. А в октябре 1912 года Гумилев был зачислен на историко-филологический факультет Петербургского университета, и они с Ахматовой сняли комнату поблизости, в доме № 17 по Тучкову переулку, и лишь на последние дни недели обычно уезжали в Царское Село.
Был переулок снежным и недлинным,
И против двери к нам стеной алтарной
Воздвигнут храм Святой Екатерины...
В повседневном обиходе они называли свой адрес "Тучкой", а описание его местонахождения в приведенных строчках фотографически точное.
В двух кварталах от "Тучки", на углу Большого проспекта и 1-й линии (Ахматова ошибочно называет 2-ю линию), в доме, где, как она правильно пишет, располагается парикмахерская, был ресторан "Кинши". Они с Гумилевым иногда ходили туда завтракать, и порой к ним присоединялся снимавший на Кадетской линии комнату О. Мандельштам. Когда-то в этом ресторане пропил казенные часы М. Ломоносов, замечает она. До чего Ахматова любила такие полуанекдотические детали! Никогда не упускала случая ими поделиться7*. Однако дом, в котором располагался ресторан, был построен в 80-х годах XVIII века, через 15-20 лет после смерти Ломоносова. Так что в этом ресторане Ломоносов не бывал. Но, возможно, на этом месте во времена Ломоносова стоял другой дом с питейным заведением.
Вспоминая 10-е годы, Ахматова писала:
Я, тихая, веселая, жила
На низком острове,
Который, словно плот,
Остановился в пышной невской дельте.
Сравнение Васильевского острова с плотом особенно правомерно, когда смотришь на Стрелку8*.
Но не надо забывать, что плот - это что-то зыбкое, не очень надежное. Это даже не лодка. Да и весь город, не имея опоры, плывет куда-то:
...город плыл
По неведомому назначенью
По Неве иль против теченья...
Мы встретим у нее и такие строчки:
...Достоевский и бесноватый,
Город с вой уходил туман...
Упоминание Достоевского в ее стихах не единично и не случайно. "Омский каторжанин все понял и на всем поставил крест", - прочтем мы у Ахматовой. Но вот текст из "Подростка" Достоевского: "...мне сто раз среди этого тумана задавалась странная и навязчивая греза: - А что как разделится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе этот гнилой склизкий город, поднимется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди него, пожалуй, для красы бронзовый всадник на жарко дышащем загнанном коне..."23. Как это близко к ахматовскому "город в свой уходил туман".
А может быть, над ней имели власть строки И.Ф. Анненского, которого она считала своим учителем:
А что было у нас на земле,
Что вознесся орел на двуглавый, -
В темных лаврах гигант на скале.
Завтра станет ребячьей забавой...
...Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слез, ни улыбки.
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки...
Она остро чувствовала какое-то неблагополучие в атмосфере города, может быть даже его обреченность. Поэтому город был "горькой любовью любимый". Во всяком случае, она всегда ощущала исключительность этого особенного, "задуманного" города. "Опальный, кромешный, милый", - напишет она много позже.
Если архитектура города - его анатомия, быт - физиология, то духовная жизнь - это его культура.
Как уже сказано выше, в 1912 году Н. Гумилев поступил на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета. Факультет имел богатые научные и литературные традиции. Для людей ахматовского круга важно, что когда-то, еще в 80-е годы XIX века, здесь учился И.Ф. Анненский. Но и такой известный старший современник, как Д.С. Мережковский, тоже был выпускником Петербургского университета... Гумилев занимался старофранцузским языком. Его однокурсником был поступивший в 1911 году на этот же факультет О. Мандельштам9*.
С академической программой справлялись они с грехом пополам. Но оба посещали Пушкинский семинарий, как тогда называли занятия, которые вел С.А. Венгеров, бывший выпускник, а в те годы профессор университета. Думается, что та блестящая плеяда пушкинистов, с которыми тесные дружеские отношения свяжут Ахматова - Б. Томашевский, Б. Эйхенбаум, Б. Энгельгардт, - появилась благодаря этому семинару. Вспоминая студенческие годы, Ю. Тынянов писал: "На своем отделении больше всего занимался у Венгерова, который был старым мастером, а не казенным профессором и любил вспоминать свои встречи с Тургеневым. Его Пушкинский семинарий был скорее литературным обществом, чем студенческими занятиями. Там спорили обо всем: спорили о сюжете, стихе..."24. Б.М. Энгельгардт, например, работал над статьей "Историзм Пушкина", которую детально обсуждали. "Сияло солнце Александра" в стихах Мандельштама - дань преклонения перед великим гением Пушкина, образ, возникший не без влияния этих университетских занятий.
Вне аудиторий студенты чаще всего обрались в знаменитом университетском коридоре. В старинном здании Петровских коллегий фасад, выходивший во двор, представлял собой открытую галерею. Это напоминало о том, что Доменико Трезини - первый архитектор здания - был итальянцем... Архитектор А.Ф. Щедрин в 30-х годах XIX превратил второй этаж этой галереи в коридор с венецианскими окнами. Одна сторона коридора - окна, заменившие аркаду галереи, другая - сплошь идущие, оставляющие лишь проемы дверей, книжные стеллажи университетской библиотеки. Коридор не очень широк, но зато длина его почти 400 метров. Такой интерьер уникален.
В. Шкловский писал: "Студенты ходили в университетском коридоре, считая, что именно здесь с криком решаются все планы будущего. Шумели. Бастовали. Спорили. Стояли в очередях. Решали научные вопросы"25. Удивительно совпали эти слова с ахматовскими строчками:
Коридор Петровских коллегий
Бесконечен, гулок и прям.
Что угодно может случиться,
Но он будет упрямо сниться
Тем, кто нынче проходит там...
В то время, когда друзья Ахматовой были студентами, женщин в университет не допускали. Для них существовали частные бестужевские курсы. Там преподавали те же профессора, предъявлялись те же требования. Эти Высшие женские курсы располагались поблизости от университета, на 10-й линии Васильевского острова, 33.
Большинство женщин высшее образование получили в Европе. Многие из них наравне с мужчинами работали в многочисленных музеях столицы. В начале ХХ века в Петербурге было несколько десятков музеев. Их разнообразию мог бы позавидовать и современный город. Путеводитель 1903 года называет 24 музея. Среди них есть те, что и сейчас работают в городе, есть и такие, что до наших дней не дожили. В их числе: Музей М.Ю. Лермонтова на Ново-Петергофской (Лермонтовском пр.), Музей А.С. Пушкина в Александровском лицее, Музей общества спасения на водах, Императорский сельскохозяйственный музей, Технический музей, принадлежащий Императорскому русскому техническому обществу, Педагогический музей военно-учебных заведений, Музей мясной патологии при городской бойне...
Особое внимание хочется обратить на художественные музеи. Это музей барона Штиглица, Музей общества поощрения художников на Б. Морской, открытый в Михайловском дворце в 1898 году, Музей Александра III (ныне Русский музей) и Эрмитаж. Эти музеи формировали художественный вкус Ахматовой. Им она обязана своим великолепным знан