В японских Записях о делах древности представлена другая страшная сказка, имеющая, однако, совершенно иной смысл: сказка о спуске в преисподнюю всеотца начала времен Идзанаги для того, чтобы вернуть из страны Желтой Реки свою умершую сестру-супругу Идзанами. Она встретила его у двери в преисподний мир, и он сказал ей: "О Августейшая, о любимая моя младшая сестра! Земли, что ты и я создавали, еще далеки от завершенности; поэтому возвращайся обратно!" Она же ответила: "Воистину прискорбно, что ты не пришел раньше! Я уже отведала пищи этой Страны Желтой Реки. И все же меня покорила оказанная мне твоим августейшим посещением честь, о восхитительный мой брат, поэтому я хочу вернуться. Более того, я сама обговорю это с богами Желтой Реки. Будь осторожен, не смотри на меня!"
Она удалилась во дворец; но так как она оставалась там очень долго, Идзанаги устал ждать. Он отломал зубец от гребня, который придерживал слева его августейшие волосы, поджег его как маленький факел, вошел и огляделся. Тут он увидел разлагающуюся Идзанами, кишащую червями.
В ужасе от этого зрелища Идзанаги бежал обратно. Идза-нами сказала: "Ты открыл мой позор".
Идзанами послала в погоню за ним Отвратительную Женщину из преисподней. Идзанаги на полном бегу снял со своей головы черную шапку и бросил ее вниз. Она тут же превратилася в виноград, и пока его преследовательница задержалась, поедая его, он продолжал свой побег. Но женщина, возобновив погоню, стала догонять его. Идзанаги вытащил правый гребень со множеством часто расположенных зубчиков, разломал его и бросил вниз. Гребень тут же превратился в побеги бамбука, и пока преследовательница срывала и ела их, он бежал дальше.
Затем его младшая сестра послала в погоню за ним восемь богов грома и с ними полторы тысячи воинов Желтой Реки. Вытащив саблю о десяти рукоятях, что висела на его августейшем поясз, Идзанаги побежал, размахивая ею позади себя. Но воины продолжали преследование. Достигнув границы, разделяющей мир живых и страну Желтой Реки, Идзанаги сорвал три персика, что росли там, подождал и, когда армия приблизилась к нему, швырнул их. Персики из мира живых разбили воинство страны Желтой реки, преследователи повернули и бежали прочь.
Последней настигла его сама Августейшая Идзанами. Тогда Идзанаги взял камень, поднять который было под силу лишь тысяче человек, и загородил им путь. И разделенные камнем они стояли друг против друга, обмениваясь прощальными речами. Идзанами сказала: "О Августейший, восхитительный мой старший брат, раз уж ты так поступил, то впредь я сделаю так, что в твоем царстве каждый день будет умирать по тысяче людей". Идзанаги ответил: "О Августейшая, о очаровательная моя младшая сестра! Если ты сделаешь так, то я сделаю,что каждый день полторы тысячи женщин будут рожать"9.
Шагнув из созидательной сферы всеотца Идзанаги в область разложения, Идзанами стремилась защитить своего брата-мужа. Увидев больше, чем он мог вынести, он лишился наивных представлений о смерти, но своей высочайшей волей к жизни поставил могучую скалу в качестве оберегающей завесы, которая с тех пор для каждого из нас стоит между нашим взором и могилой.
Греческий миф об Орфее и Эвридике и сотни аналогичных сказаний по всему миру, так же как и эта древняя легенда Дальнего Востока, внушают мысль, что, несмотря на известные неудачи, существует возможность возвращения влюбленного вместе с его утерянной возлюбленной, оказавшихся по ту сторону от ужасного порога. Малейший просчет, самое незначительное, но решающее проявление человеческой слабости неизменно делает невозможным открытие взаимосвязи между мирами, так что возникает искушение почти поверить, что если бы этой небольшой, досадной случайности можно было избежать, то все было бы хорошо. Однако в полинезийских вариантах романтической истории, в которых влюбленной паре обычно удается убежать, и, скажем, в греческой комедии Алкеста, где мы также имеем счастливое возвращение, результат отнюдь не вселяет надежды, а лишь указывает на сверхчеловечность свершившегося. Мифы о неудаче трогают нас трагедией жизни, а мифы об успехе - всего лишь своей невероятностью. И все же, для того чтобы мономиф выполнил свое обещание, мы должны увидеть не человеческие неудачи или сверхчеловеческие успехи, а человеческий успех. В этом заключается проблема критического момента на пороге возвращения. Вначале мы рассмотрим ее в сверхчеловеческих символах, а затем поищем практические наставления для исторического человека.
3.
Спасение извне
Возвращение героя из его сверхъестественного приключения может потребовать помощи извне. Тогда посланник мира должен прийти к нему и забрать его. Ибо блаженство пребывания в глубинах нелегко поменять на саморазрушение бодрствующего состояния. "Кто, отрекшись от мира, - читаем мы, - возжелает снова вернуться в него? Он бы желал быть только там"ю. И тем не менее, пока человек жив, жизнь будет призывать его. Общество завидует тому, кто остается вне его, и приходит, чтобы постучать в его дверь. Если герой - подобно Мучукунде - непреклонен, нарушитель спокойствия переживает страшный удар; но, с другой стороны, если тот, кого зовут, всего лишь не спешит с возвращением - погруженный в блаженное состояние совершенного бытия (напоминающее смерть) - совершается очевидное освобождение, и искатель приключения возвращается.
Когда Ворон из эскимосской сказки нырнул со своими палочками для разведения огня в чрево самки кита, он оказался у входа в большую комнату, в дальнем конце которой горела лампа. Он удивился, увидев там красивую девушку. Комната была сухой и чистой, ее потолок подпирал позвоночник кита, а ребра образовывали ее стены. Из трубки, идущей вдоль позвоночника, в лампу медленно капало масло.
Когда Ворон вошел в комнату, девушка взглянула на него и закричала: "Как ты сюда попал? Ты первый человек, что вошел сюда". Ворон рассказал ей, что он сделал, и она предложила ему присесть у противоположной стены комнаты. Эта девушка была душой (inua) кита. Она накрыла стол для гостя, дала ему ягод и масла, рассказывая о том, как она собирала эти ягоды в прошлом году. Ворон на протяжении четырех дней оставался гостем inua в чреве кита, и все это время пытался определить, что за трубка идет по потолку. Каждый раз, когда женщина выходила из комнаты, она запрещала ему прикасаться к ней. Но на этот раз, когда она вышла, он подошел к лампе, протянул лапу, и в нее упала большая капля, которую он слизал языком. Она оказалась такой сладкой, что Ворон снова сделал то же самое, а затем стал ловить одну за другой каждую падающую каплю. Однако вскоре от жадности ему показалось, что капли падают слишком медленно, поэтому он потянулся вверх, оторвал кусок трубки и съел его. Едва он сделал это, как в комнату хлынул поток масла, загасил свет, а сама комната стала сильно раскачиваться. Эта качка продолжалась четыре дня. Ворон едва не умер от усталости и от грохота, не прекращавшегося все это время. Затем все стихло, и комната перестала раскачиваться -Ворон повредил одну из сердечных артерий самки кита, и она умерла, /una никогда больше не появилась. Тело кита водой выбросило на берег.
Но теперь Ворон оказался узником. В то время как он размышлял, что ему делать, он услышал разговор двух мужчин, взобравшихся на спину кита, которые решили позвать всю деревню, чтобы помочь им справиться с китом. Очень скоро люди прорубили дыру в верхней части огромной туши11. Когда дыра стала достаточно большой, и все люди ушли с кусками мяса, чтобы отнести их на высокий берег, Ворон незаметно вышел.
Но спустившись на землю, он тут же вспомнил, что оставил внутри свои палочки для разведения огня. Он снял свое облачение ворона, и вернувшись люди увидели маленького черного человечка, одетого в шкуру неизвестного животного. Они с любопытством смотрели на него. Он предложил им свою помощь, засучил рукава и принялся за работу.
Вскоре один человек из тех, что работали внутри кита, закричал: "Смотрите,что я нашел! Палочки для разведения огня в брюхе кита!" Ворон сказал: "Вот тебе на; но это же плохо! Моя дочь однажды рассказывала мне, что когда внутри кита, брюхо которого разрезали люди, находили палочки для разведения огня, то многие из этих людей умирали! Нужно бежать отсюда!" Он спустил рукава и ушел. Люди поспешили последовать его примеру. Поэтому сам Ворон, когда он затем вернулся, некоторое время пировал совсем один12.
Рис. 10. Воскрешение Осириса
Один из наиболее важных и занятных мифов традиции синтоизма в Японии (считавшийся древним еще тогда, когда в VIII столетии н.э. он был внесен в Записи о делах древности) - миф о том, как во время самого первого критического периода в существовании мира из своего жилища в скале вышла прекрасная богиня солнца Аматэрасу. Это пример, когда спасаемая не очень желает этого спасения. Бог бури, Сусаново, брат Аматэрасу, начал вести себя непростительно плохо. И хотя она всячески пыталась успокоить его, и ее всепрощение уже перешло все границы, он продолжал уничтожать ее рисовые поля и осквернять ее порядки. Последним оскорблением для нее стало, когда он проломил дыру в крыше ее ткацкого зала и бросил вниз "небесного пегого коня, предварительно содрав с него шкуру", при виде его все богини, что деловито ткали августейшие одежды богам, настолько перепугались, что умерли от страха..
Аматэрасу, пришедшая в ужас от этого зрелища, удалилась в небесную пещеру, закрыла за собой дверь и заперла ее. Это был ужасный поступок с ее стороны; ибо исчезновение солнца в конце концов означало бы конец вселенной - конец, еще прежде ее должного начала. С исчезновением Аматэрасу вся равнина верхних небес и вся срединная земля тростниковых полей погрузились во тьму. По всему миру разбушевались злые духи; появились многочисленные предвестники беды; голоса мириад богов были подобны мухам, роящимся во время пятой луны.
По этой причине восемь миллионов богов собрались на божественную ассамблею в русле небесной реки и попросили одного из их числа, бога по имени Мысль-Несущий, придумать план. В результате их совещания было изготовлено множество вещей божественной силы, среди них зеркало, меч и ткани для подношения. Было установлено огромное дерево, украшенное драгоценностями; были доставлены петухи, которые могли непрестанно петь; были зажжены большие костры; вершилось великое празднество. Зеркало высотой восемь футов привязали к средним ветвям дерева. А юная богиня по имени Удзуме исполняла веселый, шумный танец. Восемь миллионов богов так развлекались, что их смех заполнил воздух, а равнина высоких небес сотрясалась.
Богиня солнца услышала в своей пещере этот веселый шум и изумилась. Ей было интересно знать, что происходит. Слегка приоткрыв дверь своего небесного каменного жилища, она так заговорила изнутри: "Я думала, что после моего ухода равнина небес погрузится во тьму, равно как и тростниковые равнины срединной земли: почему же тогда веселится Удзуме, и подобно ей смеются все восемь миллионов богов?" Тогда заговорила Удзуме, молвив: "Мы радуемся и довольны, потому что есть божество более яркое, чем ты, Августейшая". Пока она говорила это, двое из богов вынесли вперед зеркало и почтительно показали его богине Солнца Аматэрасу; вследствие чего она от удивления и не заметила как вышла из двери и уставилась в зеркало. Могучий бог схватил ее за августейшую руку и вытащил наружу; в это время другой бог протянул через вход позади нее соломенную веревку (называемую сименава - shimenawa), сказав при этом: "Ты не должна возвращаться дальше веревки!" После чего и равнина верхних небес и тростниковые равнины срединной земли снова осветились13. Теперь солнце каждую ночь на некоторое время могло уходить - как и сама жизнь - в освежающий сон; но великая сименава не допускала того, чтобы оно исчезло на долгое время.
Тема солнца как богини, а не бога является редкой и ценной деталью, дошедшей до нас из архаического, по-видимому, когда-то широко распространенного мифологического контекста. Великое материнское божество Южной Аравии является женщиной-солнцем Илат. На немецком слово солнце (die Sonne) женского рода. По всей Сибири, так же как и в Северной Америке, в разных местах сохранились рассказы о женщине-солнце. И в сказке о Красной Шапочке, которая была съедена волком, но вызволена из его брюха охотником, мы можем видеть отдаленные отголоски того же приключения, что произошло с Аматэрасу. Такие следы сохранились во многих странах; но только в Японии некогда великая мифология все еще имеет силу в культуре; ибо Микадо является прямым потомком внука Аматэрасу, и как предок императорской семьи она почитается как одно из верховных божеств национальной традиции Синто14. В ее приключении ощущается иное отношение к миру, чем в более известных сейчас мифологиях солнечного бога: некоторая нежность к чудесному дару света, мягкая благодарность за вещи, сотворенные видимыми - то, что раньше, должно быть, было характерно для религиозного духа многих людей.
Зеркало, меч и дерево мы узнаем. Зеркало, отражающее богиню и выманивающее ее из великого покоя ее божественного непроявления, символизирует мир, сферу отраженного образа. Божеству доставляет удовольствие видеть в нем свою собственную славу, и это удовольствие само по себе является побуждением к акту проявления или "творения". Меч является соответствием молнии. Дерево - это Ось Мира в ее исполняющем желания, плодоносном аспекте; такое же дерево ставится в христианских домах во время зимнего солнцестояния, в период возрождения или возвращения солнца: радостный обычай, унаследованный от германского язычества, которое дало современному немецкому языку его женское имя Sonne. Танец Удзуме и шумный смех богов являются частью карнавала: после ухода верховного божества мир, погруженный в хаос, радуется приближающемуся возрождению. А Великая сименава - веревка из соломы, которая была натянута за спиною богини, когда она снова явилась в мир - символизирует милосердное чудо возвращения света. Эта сименава является одним из самых заметных, важных и безмолвно выразительных традиционных символов народной религии Японии.
Висящая над входами в храмы, увешанная гирляндами вдоль улиц в праздник Нового Года она обозначает обновление мира на пороге возвращения. Если христианский крест является самым выразительным символом мифологического перехода в пучину смерти, то симе-нава является простейшим условным знаком воскрешения. Вдвоем они представляют таинство границы между мирами - существующую несуществующую линию.
Аматэрасу является Восточной сестрой великой Инанны, верховной богини древних шумерских клинописных храмовых табличек, спуск которой в преисподний мир мы уже рассматривали. Инанна, Иштар, Астарта, Афродита, Венера - таковы имена, которые она носила в разных культурах следующих друг за другом периодов развития Запада - она ассоциировалась уже не с солнцем, а со звездой, носящей ее имя, и в то же время с луной, с небесами и с плодородной землей. В Египте она стала богиней Звезды Собаки, Сириуса, ежегодное появление на небе которой оповещало о наступлении сезона разлива реки Нил, когда земля становится плодородной.
Как мы помним, Инанна спустилась с небес в преисподнюю, страну своей сестры-противоположности, Царицы Смерти Эрешкигал. Она оставила позади своего посланника Ниншубу-ра с указаниями, как вызволить ее, если она не вернется. Она предстала нагою перед семью судьями; они обратили на нее свои взоры и она превратилась в труп, а труп - как мы видели -повесили на столбе.
"Прошло три дня и три ночи[5,
Посланник Инанны Ниншубур,
Ее вестник добрых слов,
Заполнил небеса стенаниями по ней,
Оплакивал ее в храме ассамблей,
Метался по дому богов, прося за нее...
Как нищий в одно покрывало оделся он ради спасения ее,
И к Экур, к дому Энлиля в одиночку направил свой шаг".
Это начало спасения богини, иллюстрирующее тот случай, когда героине мир, в поле действия сил которого она вступает, уже хорошо известен, так что она позаботилась о том, чтобы ее оттуда вызволили. Сперва Ниншубур отправился к богу Энлилю; но бог сказал, что Инанна, спустившись от великого высшего в великое низшее, должна подчиниться законам нижнего мира. Затем Ниншубур отправился к богу Наина; но бог сказал, что она сошла с великого высшего в великое низшее и что в нижнем мире должно подчиняться законам нижнего мира. Ниншубур отправился к богу Энки; и бог Энки придумал план16. Он создал два бесполых существа, вручил им "пищу жизни" и "воду жизни" и приказал отправляться в нижний мир и шестьдесят раз причастить этой пищей и водой подвешенное мертвое тело Инанны.
"На мертвое тело, свисающее со столба, они направили
страх огненный лучей,
Шестьдесят раз пищей жизни и шестьдесят раз водою
жизни они причащали его.
И встала Инанна.
И поднялась Инанна из нижнего мира,
Ануннаки бежала,
И любой из верхнего мира мог спокойно спускаться в
нижний мир; Когда Инанна поднималась из нижнего мира, Воистину вперед нее устремились мертвые.
Инанна поднималась из нижнего мира,
И маленькие демоны, подобные тростнику,
И большие демоны, подобные стилям табличным,
Шли рядом с ней.
Тот, кто шел впереди нее, держал в руке жезл,
Тот, кто шел рядом с ней, имел оружие у пояса.
Те, что шли перед ней,
Перед Инанной,
Были существами, не знавшими ни пищи, ни воды,
Не евшими окропленной муки,
Не пившими вина возлияния,
Отнимающими жену от чресел мужа,
Отрывающими дитя от груди кормящей матери".
Окруженная этой ужасной толпой призраков Инанна бродила от города к городу по землям Шумера17.
Эти три примера из далеко отстоящих друг от друга культурных областей - Ворон, Аматэрасу и Инанна - в достаточной мере илюстрируют тему спасения извне. На последних стадиях приключения они демонстрируют непрекращающееся действие сверхъестественной вспомоществующей силы, которая не оставляла избранного на протяжении всего его испытания. Несмотря на то, что его сознание отступает, бессознательное предъявляет свои собственные противовесы, и он снова рождается в мир, из которого пришел. Вместо того чтобы держаться за свое эго и спасать его, как в случае волшебного побега, он теряет его, но все же, великой милостью, оно возвращается.
Это подводит нас к последнему критическому моменту героического круга, моменту, для которого весь удивительный экскурс был лишь прелюдией - а именно, к парадоксальному и в высшей степени сложному моменту пересечения порога героем, возвращающимся из сферы мистического в повседневный мир. Независимо от того спасают ли его извне, гоним ли он изнутри или медленно продвигается вперед, направляемый богами, ему предстоит еще вновь войти вместе со своим обретением в давно забытую среду, где люди, будучи частицами, считают себя целым. Ему еще предстоит предстать перед обществом со своим разрушительным для эго и спасительным для жизни эликсиром и принять ответный удар вполне резонных вопросов, непримиримого негодования и неспособности добрых людей понять его.
4.
Пересечение порога, ведущего в мир повседневности
Два мира, божественный и человеческий, можно изобразить лишь как отличные друг от друга - разнящиеся как жизнь и смерть или же день и ночь. Герой отваживается отправиться из мира, нам известного, во тьму; там он либо успешно завершает свое смелое предприятие, либо, опять же, оказывается просто потерянным для нас, лишаясь свободы, либо ему грозит опасность, и его возвращение описывается как побег из этого другого мира. Тем не менее - и в этом заключается важнейший ключ к пониманию мифа и символа - два мира в действительности есть одно. Царство богов является забытым измерением знакомого нам мира. И в открытии этого измерения, вольном или невольном, заключается вся суть свершения героя. Ценности и особенности, которые в обычной жизни кажутся важными, исчезают со вселяющим ужас слиянием самости и того, что представляло собой инаковость как таковую. Как и в рассказах о великанах-людоедах, страх потери этой собственной индивидуальности приобретает всю тяжесть опыта трансцендентных переживаний для неподготовленных душ. Но душа героя смело входит в это измерение -и находит ведьм превратившимися в богинь, а драконов - в сторожевых псов богов.
Однако, с точки зрения нормального бодрствующего сознания, всегда должно оставаться некоторое смущающие разум несоответствие между мудростью, добытой de profundis [Из глубин (лат.)], и благоразумием, действенным в мире света. Отсюда - привычный разрыв между оппортунизмом и благодетелью и результирующая дегенерация человеческого существования. Мученичество - для святых, обычные же люди имеют свои установления, и их нельзя оставить на произвол судьбы, подобно полевым лилиям; Петр продолжает обнажать свой меч, как в саду Гефсиманском, чтобы защитить творца и спасителя мира18. Благо, принесенное из трансцендентной бездны, быстро рационализируется в ничто, и назревает потребность в другом герое, чтобы обновить мир.
Рис. 11. Возвращение героя. Самсон несущий притвор храма. Воскресение Христа. Иона.
Однако как же вновь учить тому, что уже верно преподавалось и неверно было усвоено тысячи раз на протяжении тысячелетий благоразумной глупости человечества? В этом заключается последняя труднейшая задача героя. Как перевести обратно на язык мира света невыразимые речью откровения тьмы? Как представить на двухмерной поверхности трехмерную форму или в трехмерном образе многомерный смысл? Как перевести на язык "да" и "нет" истины, которые рассыпаются в бессмысленность при каждой попытке определения через пары противоположностей? Как передать людям, которые настаивают на исключительности свидетельства своих чувств, послание всепорождающей пустоты?
Множество провалов подтверждают трудность пересечения этого жизнеутверждающего порога. Первая проблема возвращающегося героя состоит в том, чтобы после переживания спасительного для души видения по завершении пути принять как реальность все преходящие радости и печали, все банальности и вопиющие непристойности жизни. Зачем возвращаться в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин и женщин, поглощенных страстями? Как сновидения, исполненные смысла ночью, при свете дня могут казаться пустыми, так и поэт, и пророк могут оказаться в роли дураков в глазах здравомыслящих судий. Легче всего просто вверить людское общество дьяволу, а самому вернуться в божественную каменную обитель, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но если какой-либо духовный акушер тем временем перекрыл путь отступления (сименава), тогда задача представить вечность во времени и осознать во времени вечность оказывается неизбежной.
Примером незавидной участи возвращающегося героя является история о Рип Ван Винкле. Рип отправился в страну приключений неосознанно, как и все мы каждую ночь, когда отправляемся спать. В глубоком сне, утверждают индусы, самость нерушима и блаженна; поэтому глубокий сон называется состоянием познания19. Но, хотя эти еженочные погружения во тьму как в источник освежают и укрепляют нас, саму нашу жизнь они не меняют; подобно Рипу, мы возвращаемся, не имея ничего в подтверждение пережитого нами, кроме отросшей бороды.
"Он осмотрелся, разыскивая свое ружье, но, вместо нового, отлично смазанного дробовика, нашел рядом с собою какой-то ветхий самопал, ствол был изъеден ржавчиною, замок отвалился, червями источено ложе... Поднявшись на ноги, он почувствовал ломоту в суставах и заметил, что ему недостает былой легкости и подвижности... Подходя к деревне, Рип повстречал несколько человек, но среди них никого, кто был бы ему знаком; это несколько удивило его, ибо он думал, что у себя в округе знает всякого встречного и поперечного. Одежда их к тому же была совсем другого покроя, чем тот, к которому он привык. Все они, как один, удивленно пялили на Рипа глаза и всякий раз, взглянув на него, неизменно хватались за подбородок. Видя постоянное повторение этого жеста, Рип невольно последовал их примеру и, к своему изумлению, обнаружил, что у него выросла борода длиной в добрый фут!.. Рип начал подумывать, уж не подпали ли власти колдовских чар и он сам, и весь окружающий мир...
Появление Рипа, его длинная белая борода, ржавое-прержа-вое ружье, чудная одежда и целая армия женщин и ребятишек, следовавших за ним по пятам, немедленно привлекли внимание трактирных политиканов. Они обступили его и с великим любопытством стали разглядывать с головы до пят и с пят до головы. Оратор в мгновение ока очутился возле Рипа и, отведя его в сторону, спросил, за кого он будет голосовать. Рип недоуменно уставился на него. Не успел он опомниться, как какой-то низкорослый и юркий маленький человечек дернул его за рукав, поднялся на носки и зашептал ему на ухо: 'Кто же вы -федералист, демократ?' Рип и на этот раз не понял ни слова. Вслед за тем недоверчивый и самонадеянный пожилой джентльмен в треуголке с острыми концами пробился к нему сквозь толпу, расталикивая всех и слева и справа локтями, и остановился перед Рипом Ван Винклем, уперев одну руку в бок, опираясь другою на трость и проникая как бы в самую душу его своим пристальным взглядом и острием своей треуголки, он строго спросил, на каком основании тот явился на выборы вооруженным и чего ради привел с собою толпу: уж не намерен ли он поднять в деревне мятеж?
'Помилуйте, джентльмены! - воскликнул Рип, окончательно сбитый с толку. -Я человек бедный и мирный, уроженец здешних мест и верный подданный своего короля, да благословит его бог!'
Тут поднялся отчаянный шум: Тори! Тори! Шпион! Эмигрант! Держи его! Долой!' Самонадеянный человек в треуголке с превеликим трудом восстановил наконец порядок".20
Еще более удручающим, чем судьба Рипа, является рассказ о том, что произошло с Ирландским героем Ойсином, по его возвращении после долгого пребывания у дочери Короля Страны Юности. Ойсин, не в пример несчастному Рипу, держал глаза открытыми в полной приключений стране. Он сознательно (бодрствующим) спустился в царство бессознательного (глубокий сон) и включил ценности подсознательных переживаний в свою бодрствующую личность. Осуществилось преображение. Но именно вследствие этого весьма благотворного само по себе обстоятельства, опасности, связанные с его возвращением были куда серьезнее. Так как вся его личность теперь отвечала силам и формам вечности, то ему целиком пришлось подвер-гуться ниспровергающему, разрушительному удару сил и форм времени.
Однажды, когда Ойсин, сын Финна МакКула, охотился вместе со своими людьми в лесах Ирландии, к нему подошла дочь Короля Страны Юности. Люди Ойсина ушли далеко вперед с добычей, а их хозяина сопровождали лишь три собаки. Перед ним появилось загадочное существо с телом прекрасной женщины, но головой свиньи. Она сказала ему, что голова ее такова из-за колдовства Друидов, и пообещала, что все изменится в ту же минуту, как он женится на ней. "Хорошо, если это действительно так, - сказал он, - и если брак со мной освободит тебя от колдовства, то я не позволю, чтобы голова свиньи и дальше оставалась у тебя".
Без промедления с головой свиньи было покончено, и вместе они отправились в Тир на н-Ог, Страну Юности. Ойсин прожил там как король много счастливых лет. Но в один день он подумал и сказал своей необыкновенной супруге: "Хотелось бы мне сегодня побывать в Ирландии и повидаться с отцом и его людьми".
"Если ты уйдешь, - сказал ему жена, - и ступишь ногой на землю Ирландии, то больше никогда не вернешься сюда, ко мне, и станешь слепым стариком. Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты здесь?"
"Примерно три года", - ответил Ойсин. "Прошло триста лет, -сказала она, - с тех пор, как ты пришел со мной в это царство. Если тебе необходимо вернуться в Ирландию, я дам тебе белого коня, который понесет тебя; но если ты сойдешь с него или коснешься своей ногой земли Ирландии, в ту же минуту конь вернется, а ты останешься там, где он бросит тебя, несчастным стариком".
"Не тревожься, я вернусь, - сказал Ойсин. - Разве нет у меня хорошей причины вернуться? Но я должен еще раз увидеть отца, своего сына и своих друзей в Ирландии; я должен хоть один лишь раз взглянуть на них".
Она приготовила Ойсину коня и сказала: "Этот конь понесет тебя, куда бы ты ни пожелал".
Ойсин нигде не останавливался, пока конь не ступил на землю Ирландии, и продолжал скакать дальше, пока не добрался до Нок Патрик в Манстере, где он увидел мужчину, пасшего коров. В поле, где паслись коровы, лежал широкий плоский камень.
"Не мог бы ты подойти сюда, - сказал Ойсин пастуху, - и перевернуть этот камень?"