Революция как карнавал
Символом революции в России, которая началась не позднее 1905 года, а в разгар вступила в 1917 г. и продолжается и по ныне, является картина Бориса Кустодиева «Большевик». Полотно страшное: некий чудовищный великан прет через храмы и дома, держа в руках кумачовый флаг. Лицо совершенно бессмысленное, дикое. А сапоги увязают в массе людей. И, что важно, может быть Кустодиев хотел отобразить революционного рабочего, но получился приват-доцент, вышедший на прогулку по человеческим головам. Лучше карнавальную суть революции в живописи и не показать. Напяливай карнавальную маску или не напяливай, но скрыть сокровенную истину не удается: революцию делают «верхи» общества и государства, а народ для них – муравьи, коих после использования легко и растоптать, и превратить в кровавую кашу.
В моей семье хранится предание о том, как в 1918 году прадеды спасли зерно от отряда интернационалистов-«чоновцев». Потеря запасов зерна могла привести к голодной смерти две семьи. Тогда прадед мой Антон Ефремович со своим братом пытались спрятать зерно, но священник не разрешил и дал совет.
Когда ЧОН пришел на двор моих предков, то ничего не обнаружил. А по двору бегал мальчик 4-5 лет (двоюродный брат деда). Командир отряда предложил ему «господскую» конфетку, чтобы ребенок рассказал о зерне. Мальчик и ответил, что зерно спрятано «у собаки под хвостом». «Комиссар в пыльном шлеме» не поверил, посчитав, что ребенок просто над ним издевается. «Чоновцы» ушили не солоно хлебавши. А между тем была сказана чистая правда. Зерно закопали под собачьей будкой.
Ситуация для времени после 1917 года вполне рядовая, тогда деревню грабили все, кому не лень и под любыми идеологическими лозунгами. Но, если ее рассматривать в религиозно-культурологическом плане, то обнаружится некая карнавальность в русле теории карнавала М. М. Бахтина. Верх оборачивается низом, а священный для крестьянина или казака хлеб как бы подвергается осквернению обращением с ним.
Абсурд карнавала
Революция сама является отражением карнавала и издевательского ругательного смеха над тем, над чем смеяться нельзя.
Если в трактовке карнавала ориентироваться на труд М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса», то неизбежно вырисовывается чрезвычайно любопытная картина и революционного, и современного социального космоса как упорядоченного пространства.
По Бахтину: «Материально-телесный низ и вся система снижений, перевертываний, травестирований получали существенное отношение к времени и к социально-исторической смене. Одним из обязательных моментов народно-праздничного веселья было переодевание, то есть обновление одежд и своего социального образа. Другим существенным моментом было перемещение иерархического верха в низ: шута объявляли королем, на праздниках дураков избирали шутовского аббата, епископа, архиепископа, а в церквах, непосредственно подведомственных папе, – даже шутовского папу. Эти шутовские иерархи и служили торжественную мессу; на многих праздниках обязательно избирались эфемерные (однодневные) короли и королевы праздника, например, в праздник королей («бобовый король»), в праздник св. Валентина… От надевания одежды наизнанку и штанов на голову и до избрания шутовских королей и пап действует одна и та же топографическая логика: переместить верх в низ, сбросить высокое и старое – готовое и завершенное – в материально-телесную преисподнюю для смерти и нового рождения (обновления)…
Акцент лежит всегда на будущем, утопический облик которого всегда присутствует в ритуалах и образах народного праздничного смеха».
На самом деле Бахтин лукавит. Карнавал не имеет никакого отношения к глубинам народной традиции. Карнавал разрушителен и служит опрокидыванию любых иерархических структур, а ведь без них общество не существует. Карнавал лишь средство для маргинала, если уж и не опрокинуть власть и порядок, то хотя бы поиздеваться над ними. Бахтин сам признает это: «Активными участниками народно-площадных праздничных действ в средние века были низшие и средние клирики, школяры, студенты, цеховики, наконец, те различные внесословные и неустроенные элементы, которыми так богата была эпоха».
Приурочивание бытия карнавала к средним векам никого не должно обманывать. Карнавал – категория, находящаяся вне эпох. Это болезнь разъедающая человеческие общности. С. Е. Кургинян справедливо полагает, что книга М. М. Бахтина представляет собой «инструкцию» по развалу любой идеологической монополии, по замещению Мира Идеального Миром Материального, с соответствующим сдвигом в сфере ценностей и идеалов.
Карнавал абсурден. А его главными персонажами выступают: маска «беременной смерти» и человек, прыгающий на руках, вниз головою. На верх выносится, таким образом, все то, что находится ниже пупка, а ум и сердце оказываются внизу. Людская толпа в карнавале, и в революции впадает в озверение и уже ориентируется не на душу, а на позывы желудка.
Литература и революция
Но откуда же произрастают корни карнавальной революции? Кто расшатал православную Российскую империю, да так что она упала лицом в грязь междоусобицы Гражданской войны?
Для того чтобы засветились как «лампочки Ильича» революционеры на потолке русского дома-государства необходим был целый ряд условий, первейшим из которых является воспитание и образование, а вторым постоянная подпитка с помощью тогдашних «властителей дум», то есть писателей, поэтов и отчасти философов.
В. В. Розанов прямо заявил: «Еще никогда не бывало случая, «судьбы», «рока», чтобы «литература сломила наконец царство», «разнесла жизнь народа по косточкам», «по лепесткам», чтобы она «разорвала труд народный», переделала «делание» в «неделание» – завертела, закружила все и переделала всю жизнь... в сюжет одной из повестей гениального своего писателя: «Записки сумасшедшего».
Розанов проник в карнавальную природу революционной и вроде бы не очень революционной литературы, поступенчато переворачивающей все слои общества к тротуару ушами и носом, а за одно и поднимающей к небесной лазури трепыхающиеся ноги и валенки в навозе, и лакированные туфли.
А ведь все зачиналось с захвата карнавальными литераторами образования в земских школах, гимназиях и университетах. Депутат тогдашней Думы – монархист Пуришкевич с ужасом обнаружил, что в хрестоматиях для чтения, предназначенных учащимся, произведен странный отбор произведений: множество революционеров-демократов от писательства, вездесущий Лев Толстой и скверное отношение к Церкви и православному христианству. Известнейшей оде Державина скромного места не нашлось, зато ученикам предназначили читать стишок о каком-то «боженьке с божьими коровками». Господу Иисусу Христу составители не уделили ни строчки, но пропихнули откровенную подделку. Не отсюда ли произрастает кощунственный стих Владимира Маяковского:
«Я думал − ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!»
Светское образование и науку в Российской империи поглощало безверие. Это еще Алексей Константинович Толстой подметил, достаточно почитать его балладу о богатыре Потоке, заснувшем на пиру и очнувшемся через сотни лет:
«…Но Поток из их слов ничего не поймет,
И в другое он здание входит;
Там какой-то аптекарь, не то патриот,
Пред толпою ученье проводит:
Что, мол, нету души, а одна только плоть
И что если и впрямь существует господь,
То он только есть вид кислорода,
Вся же суть в безначалье народа…
В третий входит он дом − и объял его страх:
Видит, в длинной палате вонючей,
Все острижены вкруг, в сюртуках и очках,
Собралися красавицы кучей.
Про какие-то женские споря права,
Совершают они, засуча рукава,
Пресловутое общее дело:
Потрошат чье-то мертвое тело.
Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,
А они восклицают ехидно:
«Ах, какой он пошляк! Ах, как он неразвит!
Современности вовсе не видно!»
Но Поток говорит, очутясь на дворе:
«То ж бывало у нас и на Лысой горе…»
Боже Правый, а ведь дата написания – 1871 год!
Примерно, в это же время (1873 г.) философ В. С. Соловьев рассуждает в письме к знакомой: «Ты, конечно, понимаешь, что уменье читать, писать и считать не есть еще просвещение; важно что читать. А что можно предложить теперь? Современную литературу? Если ты не знаешь, то я тебе скажу, что нельзя найти лучшего средства для умственного опошления и нравственного развращения, как современная литература…
Вся мудрость века сего сводится к очень простому положению: человек есть скот.
Вот тот свет, которым мы можем просветить наш темный народ! Правда, нравственное состояние этого народа очень низко, он упал почти до скота; но пока он сохраняет великое понятие о «грехе», пока он знает, что человек не должен быть скотом, до тех пор остается возможность подняться; но, когда его убедят, что он по природе своей есть скот, и, следовательно, живя скотски, поступает лишь соответственно своей природе, тогда исчезнет всякая возможность возрождения.»
Однако же! Это предчувствие наступление карнавала революции.
И полноте, даже атеизм интеллигентов и тогда, и сейчас был не безбожием, а противобожием. Атеизм тоже карнавальная маска. Федор Михайлович Достоевский додумался и нам сообщил, но разве мы поняли его? Вот эти слова поняли? «И Бога отвергнет, так идолу поклонится – деревянному али златому, аль мысленному. Идолопоклонники это все, а не безбожники, вот как объявить их следует».
Нет, ни признали и не опечалились.
Не раскаялись…
Метаморфозы Александра Блока
«Певцом» Октября 1917 года признают Александра Блока. Его «Двенадцать» в советской школе читали и учили. Но с чего же начал Блок – интеллигент и «старосветский» дворянин до мозга костей? Он ведь почитал себя учеником Владимира Соловьева, цитату из письма коего, мы привели выше. Поэт и недурственный мыслитель Блок эволюционирует так. Сперва уходит от Бога, затем и от безбожия, а завершает богоборчеством.
Еще в 1904 г. Блок пишет другу своему − Е. П. Иванову письмо. А там строки: «Я ни за что, говорю Вам теперь окончательно, не пойду врачеваться к Христу. Я его не знаю и не знал никогда».
А в 1908 году Александр Блок отправляется на собрание «хлыстов» (самой карнавальной из сект тогдашней Руси). О чем и сообщает матери: «…пошли к сектантам, где провели несколько хороших часов. Это − не в последний раз…»
Блок – типичная революционная карнавальная фигура, а за плечами ее маячит смерть. Недаром в одном из писем Александр Александрович высказывается достаточно откровенно: «...со мною − моя погибель, и я несколько eй горжусь и кокетничаю...» Карнавальное кокетство с «беременной смертью» до добра не доводит.
Блок чувствует надвигающую катастрофу и пишет в поэме «Возмездие»:
«Двадцатый век... Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь),
И неустанный рев машины,
Кующей гибель день и ночь...»
А затем и сам идет на поклон к катастрофе.