ОТВЕТНЫЙ УДАР ХРИСТИАНСКОГО МИРА 14 глава

Королева Констанция дала жизнь сыну в деревушке Джези на следующий день после Рождества 1194 г. Спустя несколько дней она вместе с сыном продолжила путешествие на юг. Всего четыре года спустя в Палермо, после преждевременной смерти своего отца, ребенок (получивший в честь своих дедов имя Фридрих Рожер) был, в свою очередь, миропомазан и стал королем Сицилии.

Именно там он провел свое детство, получая образование, настолько далекое от того, которое обычно давали немецким принцам, насколько это можно себе вообразить. Официальными языками норманнской Сицилии являлись латынь, греческий и арабский; к ним у Фридриха добавились немецкий, итальянский и французский. Со времен его деда Рожера II двор на Сицилии считался самым утонченным в Европе — тут встречались гуманитарии и географы, знатоки естественных наук и математики, христиане, иудеи и мусульмане. Возможно, что наставником его был Михаил Скот, переводчик Аристотеля и Аверроэса, о котором известно, что он провел несколько лет в Палермо и впоследствии стал его близким другом. Фридриха интересовало буквально все. Он проводил целые часы не только за учебой, но и в долгих диспутах на религиозные, философские и математические темы. Он также часто удалялся в один из парков или дворцов, которые, как сообщают, окружали город точно ожерелье, чтобы понаблюдать за птицами и животными, это было его неизменной страстью. Много лет спустя ему суждено было написать книгу о соколиной охоте «Об искусстве охоты с птицами», ставшую классической и демонстрировавшую глубокое знание и понимание мира дикой природы, весьма редкое в XIII в.

Его физическая энергия полностью соответствовала интеллектуальной. Хорошо знавший его современник писал:

«Он никогда не бывает праздным, но весь день занят то одним, то другим делом, причем таким образом, чтобы сила его возрастала в результате его деятельности; он укрепляет свое проворное тело всеми видами упражнений и дел, какие можно делать руками. Он либо упражняется с оружием, либо носит его, вынув свой короткий меч, в умении обращаться с которым он достиг большого мастерства; он защищается от атак играючи. Он метко стреляет из лука и часто тренируется в стрельбе. Он любит быстрых чистокровных лошадей, и я думаю, что никто лучше его не знает, как надеть на них уздечку и как затем пустить их галопом. Вот так он проводит свои дни с утра до вечера, а затем сызнова начинает следующий день.

Притом ему присущи королевское величие и величественные черты и мина, которым сопутствуют добрый и любезный вид, ясное чело, светящиеся глаза и выразительное лицо, пламенный дух и живой острый ум. Тем не менее действия его иногда странны и вульгарны, хотя причиной этому не натура, но общение с компанией грубых людей… Однако доблесть его превышает ту, которой обладают люди в его возрасте, и хотя он еще не взрослый, но весьма сведущ в познаниях и обладает даром мудрости, который обычно приходит лишь по прошествии лет. Что же до него, то ею возраст не имеет значения; также нет нужды дожидаться, пока он достигнет зрелости, ибо он, подобно мужу, исполнен знаний и, подобно правителю, величия».

Это описание относится к 1208 г., когда Фридриху было тринадцать. Он достиг совершеннолетия в четырнадцатый свой день рождения, 26 декабря, и девять месяцев спустя женился на Констанции, дочери Алонсо II Арагонского, которая была старше его на десять лет и уже овдовела (ее первым мужем был венгерский король Имре). Ее выбрал папа Иннокентий III, и Фридрих, по крайней мере в первые дни супружества, по-видимому, не полностью разделял энтузиазм папы в ее адрес. Однако за ней следовала армия из 500 рыцарей, а учитывая, что в королевстве постоянно продолжались волнения, он нуждался в любой помощи, какую мог получить. Вместе со своими рыцарями, дамами и трубадурами Констанция также привнесла в Палермо элемент светской утонченности, которого здесь до сих пор недоставало. Фридрих, всегда живо откликавшийся на новые веяния, открыл для себя целый новый мир — мир куртуазной любви. Сам брак совершился по политическому расчету (хотя Констанция, как положено, через год или два подарила мужу сына, Генриха), однако Фридрих, так сказать, сгладил острые углы: задолго до достижения двадцатилетнего возраста он обрел светскую учтивость и изысканное обаяние, которыми славился всю оставшуюся жизнь.

В начале января 1212 г. в Палермо прибыло посольство с известием, принесенным из-за Альп. Западная Европа вновь столкнулась с опасностями, связанными с существованием выборной монархии; с момента смерти Генриха IV Германию раздирала гражданская война между претендентами на императорский престол. Один из них, Оттон Вельф, герцог Брауншвейгский, на самом деле уже был коронован папой Иннокентием в 1209 г. и двумя годами позже захватил Южную Италию — всю материковую часть королевства Фридриха. К несчастью для себя, однако, он зашел слишком далеко: вторжение, предпринятое им в папскую область Тоскану, повлекло за собой немедленное отлучение его от церкви, и в сентябре 1211 г. совет наиболее могущественных германских князей встретил его в Нюрнберге и объявил низложенным. Они-то и отправили послов к Фридриху с приглашением занять пустующий трон.

Приглашение это оказалось полной неожиданностью и вызвало немалый переполох при сицилийском дворе. Ближайшие советники Фридриха настоятельно рекомендовали отказаться; то же говорила ему и жена. Он лишен уз, которые бы соединяли его с Германией; даже нога его никогда не ступала на немецкую землю. Его власть над собственным королевством по-прежнему была далеко не прочна, а положение небезопасно: менее года прошло с того момента, как герцог Брауншвейгский угрожал ему из-за Мессинского пролива. Разве в такой момент можно покидать Сицилию по меньшей мере на несколько месяцев во имя чести, которая, как бы велика она ни была, могла на поверку оказаться иллюзорной? С другой стороны, король знал, что его отказ будет воспринят германскими князьями как умышленное оскорбление и что он неизбежно укрепит позиции его главного соперника. И в Италии, и в Германии герцог Брауншвейгский по-прежнему имел много сторонников. Не отказываясь ни от одной из своих долгосрочных претензий, он имел полную возможность начать новую кампанию — и в этот раз уже не совершил бы прежней ошибки. С другой стороны, представлялась возможность нанести ему сокрушительный удар, и ее нельзя было упускать.

После некоторых сомнений папа Иннокентий дал свое благословение. Правда, избрание Фридриха должно было усилить власть империи над территориями, расположенными к северу и югу от Папской области, и дабы подчеркнуть — хотя бы в теории — независимость Сицилийского королевства от империи, папа настоял, чтобы Фридрих отрекся от имперского трона в пользу своего новорожденного сына, а королева Констанция стала регентшей. Когда эти формальности, а также некоторые другие, имевшие меньшее значение, были улажены, путь для Фридриха оказался расчищен. В конце февраля он с немногими верными товарищами отплыл из Мессины. Непосредственным местом назначения его, однако, была не Германия, а Рим. Там в Пасхальное воскресенье 25 марта 1212 г. он преклонил колена перед папой и принес ему оммаж (формально — по поручению своего сына короля) за Сицилийское королевство. Из Рима он отплыл в Геную на генуэзской галере, каким-то образом ускользнув от флота, который пизанцы (преданные сторонники герцога Брауншвейгского) отправили, чтобы перехватить его. Генуэзцы в отличие от своих соперников-пизанцев были ярыми гибеллинами[146]; наибольшим рвением среди них отличалась самая выдающаяся их фамилия, Дориа, которая предоставила свой главный дворец в распоряжение избранного императора, пока проходы через Альпы не открылись вновь, что позволяло ему завершить путешествие. Тем временем, к выгоде обеих сторон, было достигнуто соглашение, по условиям которого Фридрих обещал — в обмен на значительную денежную помощь, — что, взойдя на императорский престол, сохранит за Генуей все привилегии, дарованные ей его предшественниками.

Но даже теперь для Фридриха путь в Германию не был свободен. 28 июля его тепло приняли в Павии; однако Ломбардская равнина постоянно патрулировалась миланцами, сторонниками гвельфов. Одна из этих банд застигла врасплох отряд императора, когда тот покидал город на следующее утро. Фридриху повезло: ему удалось вскочить на лошадь и, перебравшись без седла через реку Ламбро, добраться до дружественной ему Кремоны. Свидетельств о том, по какому пути он в конце концов пересек Альпы, не сохранилось; очевидно, это не был перевал Бреннер, поскольку, как известно, герцог Брауншвейгский и его армия находились в Тренто. К началу осени Фридрих благополучно прибыл в Германию.

25 июля 1215 г. в Аахенском соборе на троне Карла Великого архиепископ Майнцский короновал Фридриха, и тот стал королем Римским, получив традиционный титул избранного императора. Ему исполнился двадцать один год. Все, что ему требовалось теперь для обретения полного императорского титула, была еще одна коронация, совершаемая папой в Риме. Год спустя, почти день в день — 27 июля 1214 г., армия французского короля Филиппа Августа нанесла поражение войскам Оттона Брауншвейгского и английского короля Иоанна Безземельного (они были союзниками) в битве при Бувине близ Лилля, полностью положив конец всем надеждам Оттона на успешное противостояние ему (Фридриху).

С этого дня господство Фридриха уже никем не оспаривалось. И именно теперь — возможно, для того, чтобы таким образом возблагодарить Господа, или же для того, чтобы сникать еще большее одобрение папы, — он объявил о своем намерении принять на себя знак креста.

Мало поступков, совершенных Фридрихом за всю свою жизнь, кажутся нам сегодня менее объяснимыми, нежели этот. Он никогда не был особенно благочестив; более того, он вырос среди мусульманских знатоков естественных и гуманитарных наук, уважал их религию и говорил на их языке. Он также не находился в тот момент под влиянием папы или кого-то другого. Правда, есть немало оснований полагать, что он сожалел о своем обещании и не стремился его исполнить. Действительно, он оставался в Германии еще четыре года, во многом потратив их на то, чтобы обеспечить наследование престола своему сыну Генриху, прибывшему с Сицилии в 1217 г. вместе с королевой Констанцией. В конце лета 1220 г. родители Генриха отправились обратно в Италию, покинув своего безутешного восьмилетнего отпрыска. Последовало торжественное путешествие по Италии, во время которого Фридрих вручал королевские дары и издавал официальные документы с обычным для него размахом. В середине ноября он прибыл в Рим, и 22-го числа папа Гонорий III возложил на его голову императорскую корону.

Всего за шестьдесят пять лет до этого дед Фридриха, Барбаросса, вынужден был короноваться украдкой, причем то, что за этим последовало, почти без преувеличения можно назвать резней. Те дни, однако, остались далеко в прошлом; на сей раз Рим пребывал в мире, и церемония оказалась, пожалуй, самой великолепной из тех, какие когда-либо совершались в базилике (Фридрих позаботился об этом, проявив безграничную щедрость). Когда она завершилась и папа с императором вышли на зимнее солнце, все заметили, что император — в отличие от Барбароссы — не колеблясь придержал стремя папе, когда тот садился в седло, затем провел его коня под уздцы несколько шагов, прежде чем сесть на лошадь самому. Подобные жесты мало что для него значили. Теперь в его руках была не только империя: он вытянул из папы обещание почти столь же ценное для себя — восстановить свою власть над Сицилийским королевством. Проведя восемь лет в Германии, он тосковал по Палермо и хотел вернуться туда.

Эти годы принесли ему светский титул, величайший из всех существовавших в мире, но за это время он также убедился, что в душе он южанин, сицилиец. Германия была добра к нему, но он так и не полюбил эту страну по-настоящему и не чувствовал себя там дома. Из тридцати восьми лет, которые он носил императорский титул, только девять прошли к северу от Альп, и эти годы он делал все возможное — правда, без видимого успеха, — чтобы переместить центр империи в Италию. И именно Италия стала тем местом, где ему суждено было осуществить главный труд своей жизни. Он начал его в конце декабря 1220 г., еще до того как пересек Мессинский пролив, в первом же большом городе по ту сторону северной границы своей страны — в Капуе.

Фридрих не питал никаких иллюзий по поводу того, в каком состоянии находилась Сицилия: более тридцати лет — с момента смерти Вильгельма Доброго в 1189 г. — в ней царил хаос. Царство страха, ставшее делом рук его отца, только усугубило непокорность и недовольство. Затем последовал период, когда он был несовершеннолетним (его мать-регентша едва удерживала бразды правления), а за ним — его долгое отсутствие в Германии, во время которого от государства фактически осталось одно название. Самой насущной необходимостью было восстановление порядка. Первые шаги в этом направлении Фридрих сделал, приняв кодекс, известный нам под названием «Капуанские ассизы», провозглашавший — не менее чем в двенадцати главах — ряд законов, несомненно, обдуманных им за много месяцев до этого и заложивших основы для национального возрождения, которому суждено было осуществляться в течение тех лет, что ему оставалось провести на троне. По сути, они подразумевали возвращение к status quo, существовавшему в то время, когда умер Вильгельм, и рецентрализацию власти вокруг королевского трона. Самые далеко идущие последствия были заложены в закон de resignandis privilegiis[147], который гласил, что все привилегии, как бы ни были они малы или какими бы незначительными ни казались и кому бы их ни даровали — лицу или институту, — с этого времени должны быть представлены на рассмотрение и утверждение королевским судом до наступления весны 1221 г. Очевидно, что сильнее всего этот закон ударил по главным обладателям подобных привилегий, которые также представляли собой наиболее серьезную угрозу для королевской власти, — по знати и церкви. По знати вдобавок король нанес еще два удара. Ни одному держателю феода не дозволялось жениться, а его детям — вступать во владение наследством, не посоветовавшись с монархом. И все замки, построенные в королевстве с момента смерти Вильгельма Доброго, где бы они ни находились, автоматически конфисковывались в пользу короны.

В последующие месяцы разбирательства, прошедшие в Капуе, повторились, хотя и в немного более скромных масштабах, в Мессине, Катанье и Палермо; затем император двинулся в Сиракузы, где у него было серьезное дело к генуэзцам. Генуя всегда была дружественно расположена к нему, но еще в 1204 г. генуэзские купцы фактически завладели городом, откуда распространили свое влияние на весь остров. Одной из главных причин упадка торговли на Сицилии за последние тридцать лет был тот факт, что в основном она оказалась в руках иностранцев, и добиться ее преуспеяния было невозможно, пока ее контролировали чужаки. Итак, несмотря на то что генуэзцы оказали Фридриху помощь во время его путешествия в Германию, он начал действовать с характерной для него твердостью — вышвырнул их прочь. Благодаря своим новым законам он обрел всю необходимую ему полноту власти. Все привилегии, дарованные Генуе, не только в Сиракузах, но и в Палермо, Мессине, Трапани и других центрах торговли на всем острове, были полностью отозваны, генуэзские склады и пакгаузы конфискованы вместе со всем их содержимым в пользу сицилийской короны. Сходные действия Фридрих предпринял в отношении Пизы, хотя присутствие пизанцев на Сицилии было незначительным и их потери были относительно невелики.

Но увы! Существовал еще один враг, куда более могущественный, нежели Генуя, с которым предстояла схватка, — мусульмане Западной Сицилии. Три четверти века назад, во времена Рожера, арабская община была неотъемлемой — и уважаемой — частью королевства. По своему составу она являлась настоящей сокровищницей; из нее вышло большинство врачей, астрономов и других людей науки, благодаря которым северная Сицилия снискала столь выдающуюся репутацию на ниве знаний. Но те дни давно прошли. Уже во время правления Вильгельма Доброго значительная часть полуавтономной арабской области была дарована Монреальскому аббатству; когда же власть норманнов пала, арабы обнаружили, что их более не ценят и даже не уважают. В результате они вынуждены были потесниться, укрепившись в дикой гористой западной части острова, где арабские бандиты и грабители ныне постоянно терроризировали местные христианские общины. Первая кампания Фридриха против них, проведенная летом 1221 г., не принесла результатов; только на следующий год его войска взяли сарацинскую крепость Йато, захватив при этом мусульманского лидера Ибн Аббада, который вскоре после этого окончил свои дни на эшафоте.

Однако даже его казнь не ознаменовала окончательного решения проблемы. Это произошло лишь между 1222 и 1226 гг., когда Фридрих прибег к еще более решительным мерам. Он решил выселить все мусульманское население мятежного западного региона (возможно, пятнадцать — двадцать тысяч человек) с острова и переместить их на другой конец своего королевства — в Люцеру, расположенную в северной Апулии, которая в результате стала мусульманским городом; буквально все ее христианские церкви превратились в мечети. Нужно подчеркнуть, что Люцера ни в коей мере не являлась «штрафной» колонией. Ее жители пользовались полной свободой, в том числе и в отношении вероисповедания, и Фридрих, от самой колыбели воспитывавшийся в окружении мусульман, в конце концов построил там для себя дворец — здание в сугубо восточном стиле, ставшее одной из любимых его резиденций.

Сарацины Люцеры со своей стороны продемонстрировали ему верность в новых обстоятельствах, предоставив личную охрану. Они также обеспечили рабочей силой его главные оружейные мастерские: их кузнецы создавали клинки из дамасской стали, равные которым делали лишь в Толедо, а плотники сооружали многочисленные орудия войны — катапульты, требюшеты, баллисты и тому подобное, без чего невозможно было эффективно вести осаду. Кроме того, из их женщин составился императорский гарем: сарацинские танцовщицы жили в весьма роскошной обстановке в одном из крыльев дворца, имели свой штат женской прислуги и отряд евнухов, следивших за тем, чтобы никто не нанес им никакого ущерба. Некоторое количество этих девиц сопровождало Фридриха в его постоянных разъездах, и хотя всегда подчеркивалось, что они нужны лишь для невинных развлечений императорского двора, вряд ли могут быть сомнения — как замечает Гиббон по поводу сходного института, созданного императором Гордианом, — что они предназначались скорее для использования, нежели для показа.

В ноябре 1220 г., когда Фридрих короновался и стал императором, он вновь подтвердил папе Гонорию обещание, данное во время предыдущей коронации, после которой он сделался королем Римским: лично возглавить новый Крестовый поход и отправиться в Палестину, дабы отвоевать святые места и вернуть их христианам. Вряд ли он мог отказаться от своих слов, и все же его уверение выглядит достаточно странно: экспедиция, участников которой папа созвал из самых разных стран, на самом деле отплыла на Восток примерно двумя годами ранее. Поначалу ее возглавлял шестидесятилетний Иоанн Бриеннский, имевший титул короля Иерусалимского, но по прибытии — четыре месяца спустя — папского войска под командованием испанца, кардинала Пелагия из аббатства Санта-Лючия, тот настоял, чтобы общее командование передали ему.

Так называемый Пятый крестовый поход, или Алтбигайский, имел целью взятие египетского города Дамьетты, который планировали впоследствии обменять на сам Святой город. Осада Дамьетты оказалась куда труднее, чем предполагалось. Она продолжалась в общей сложности семнадцать месяцев, и непосредственно перед ее окончанием египетский султан аль-Камил предложил всю территорию Иерусалимского королевства, находящуюся к востоку от реки Иордан, в обмен на уход крестоносцев. Кардинал Пелагий, намеревавшийся завоевать Каир и весь Египет, отверг его предложение, что, как выяснилось впоследствии, оказалось величайшей глупостью. Дамьетта, как и ожидалось, пала — это произошло 5 ноября 1219 г., — но война тянулась еще почти два года и длилась бы еще дольше, если бы армия крестоносцев из-за разлива Нила не попала в ловушку, откуда смогла выйти только сдавшись. Крестовый поход, столь близкий к успешному завершению, обернулся катастрофой — исключительно из-за тупости его предводителя.

После поражения экспедиции на императора начали оказывать еще большее давление, с тем чтобы он начал новый поход, а также взял новую жену. Императрица Констанция умерла в июне 1221 г., а годом позже великий магистр Тевтонского ордена Герман Зальца, герцог Швабский, прибыл от папы со следующим предложением: Фридрих должен теперь жениться на Иоланде Бриеннской, наследной королеве Иерусалимской, которой исполнилось двенадцать лет.[148]Титул она унаследовала от матери Марии — внучки короля Амальрика I, в семнадцать лет вышедшей замуж за Иоанна Бриеннского, которому перевалило за шестьдесят. Иоанн немедленно принял титул короля. После ранней смерти его супруги, последовавшей через год-два, законность его титула вызывала большие сомнения, но он продолжал править страной в качестве регента при своей малолетней дочери Иоланде — и, как мы видели, возглавил обернувшийся катастрофой Пятый крестовый поход.

Поначалу Фридрих не проявил энтузиазма. Предложенная ему невеста не имела состояния и едва вышла из детского возраста; он был старше ее более чем в два раза. Что до ее титула, то он был пустым звуком: Иерусалим находился в руках сарацин уже полвека. С другой стороны, в пользу этой идеи имелся один веский аргумент. Титул короля, каким бы формальным он ни был, существенно усилил бы основательность его претензий на власть над Иерусалимом, когда он наконец отправится в давно откладывавшийся им Крестовый поход. Итак, по размышлении он согласился на брак. В ходе дальнейших переговоров с папой он также выразил согласие с тем, что возглавляемый им Крестовый поход — с которым неразрывно была связана его женитьба — начался в день Вознесения, 15 августа 1227 г.; любая дальнейшая проволочка, как дал понять Гонорий, повлечет за собой его отлучение от церкви.

И вот в августе 1225 г. четырнадцать галер императорского флота прибыли в Акру — последний уцелевший форпост Отремера, владений крестоносцев, чтобы препроводить Иоланду на Сицилию. Еще до отъезда она была выдана за императора замуж по доверенности; затем, так как теперь она считалась совершеннолетней, ее короновали в Тире и она стала королевой Иерусалимской. Только после этого она взошла на корабль, увозивший ее к новой жизни, в сопровождении свиты, куда входила ее кузина, бывшая несколькими годами старше ее. Фридрих вместе с ее отцом ожидал прибытие корабля в Бриндизи, где 9 ноября в соборе состоялась вторая свадьба. Увы, то был несчастный брак. На следующий день император покинул город, не предупредив предварительно тестя; к тому времени как Иоанн догнал их, его дочь в слезах сообщила ему, что ее муж уже изнасиловал ее кузину. Когда Фридрих и Иоланда достигли Палермо, бедную девушку немедленно отправили в гарем. Одновременно ее отцу холодно сообщили, что он более не является регентом. Тем меньше у него было отныне каких-либо прав на королевский титул.[149]

Чем прежде всего была вызвана ярость Иоанна — обращением императора с его дочерью или утратой королевства, пусть он и владел им лишь формально, — остается неясным; во всяком случае, он тут же отправился в Рим, где папа Гонорий, как и ожидалось, принял его сторону и отказался признать законным присвоение Фридрихом королевского титула. Это не могло не усилить напряженность отношений папы и императора, которые и так были хуже некуда из-за того, что Фридрих продолжал медлить с Крестовым походом, начало которого он так долго откладывал (впервые он дал свое обещание одиннадцать лет назад), а также из-за его отказа признать власть папы над Северной и Центральной Италией. Этот последний спор еще более усугубился, когда Гонорий скончался в 1227 г. и ему наследовал кардинал Гуго Остийский, принявший имя Григория IX.[150]Григорий, человек уже немолодой, с самого начала действовал последовательно и решительно. «Берегись, — писал он Фридриху вскоре после восшествия на папский престол, — ставить свой разум, который роднит тебя с ангелами, ниже чувств своих, которые роднят тебя со скотом и растениями». Для императора, о дебошах которого быстро распространялись легенды, это был удар не в бровь, а в глаз.

Тем временем крестоносцы собирали силы. Через Альпы непрерывно двигались молодые германские рыцари, шедшие нескончаемым потоком по паломническим дорогам в Италию, чтобы присоединиться к императору в Апулии, где армия должна была погрузиться на суда и отправиться в Святую землю. Но затем, когда в Апулии стояли жаркие августовские дни, разразилась эпидемия. Был ли это брюшной тиф или холера, неизвестно, однако болезнь немедленно распространилась в лагерях крестоносцев. Фридрих отвез Иоланду, к тому времени беременную, вначале в Отранто, а затем на маленький прибрежный остров Сан-Андреа, чтобы обезопасить, но затем и сам стал жертвой ужасного вируса. Не избежал заражения и ландграф Тюрингии, который привел с собой несколько сотен всадников. Тем не менее в сентябре эти двое больных взошли на корабль и отплыли из Бриндизи, но через день-два ландграф скончался, а Фридрих почувствовал, что слишком болен, чтобы продолжать путешествие. Он послал вперед оставшихся в живых крестоносцев, распорядившись, чтобы они сделали все возможные приготовления; он же последует за ними, когда почувствует себя достаточно здоровым, — самое позднее в мае 1228 г. Он также немедленно направил послов в Рим, чтобы те объяснили ситуацию папе.

Григорий, однако, отказался их принять. Вместо этого в яростной энциклике он обвинил императора в вопиющем нарушении клятв, которые тот дал относительно своего участия в Крестовом походе. Не он ли сам, после многочисленных проволочек, назначил новую дату своего отъезда? Не он ли признал, что подвергнется отлучению от церкви, если не исполнит свой обет? Разве он не предвидел, что, если тысячи солдат и паломников соберутся вместе жарким летом, эпидемия неизбежна? Разве он не несет по этой причине ответственности за эту эпидемию и за все последовавшие смерти, которые она вызвала, включая кончину ландграфа? И кто поверит, что император действительно заболел? Разве это не всего-навсего еще одна попытка увильнуть от выполнения своих обязательств? 29 сентября он объявил Фридриха отлученным от церкви.

Однако в результате папа создал себе новую проблему. Само собой разумеется, отлученный не мог возглавить крестоносцев, и по мере того как проходила неделя за неделей, становилось все очевиднее, что Фридрих рассчитывал именно на это. Постепенно выяснилось и другое щекотливое обстоятельство: папа весьма переоценил свои силы. Фридрих ответил открытым письмом, обращенным ко всем, кто принял знак креста, в котором спокойно и рассудительно объяснил свою позицию, взывая к пониманию и призывая к примирению; короче говоря, он подавал его святейшеству пример такого тона, который было бы неплохо усвоить самому папе. Письмо произвело впечатление. Когда в Пасхальное воскресенье 1228 г. папа Григорий начал произносить злобную проповедь, направленную против императора, его паства в Риме взбунтовалась; ему пришлось покинуть город и искать убежища в Вероне. Но и оттуда он продолжал вести свою кампанию. Однако если всего несколько месяцев назад он настоятельно призывал Фридриха отправиться в Крестовый поход, то теперь оказался в нелепом положении, столь же настойчиво призывая императора не делать этого. Он понимал, что если тому суждено вернуться с победой, то престиж папства получит такой удар, от которого ему не скоро удастся оправиться.