С другой стороны, в Испании он продолжил вести борьбу. В сущности, у него не было выбора. Весной 1706 г. эскадра под командованием адмирала сэра Клоудисли Шовелла, пройдя через Гибралтарский пролив, доставила корпус герцога Питерборо на восточное побережье Пиренейского полуострова — расположенная на нем Барселона добровольно признала королем имперского претендента Карла III. Тем временем англо-голландско-португальская армия под руководством герцога Голвея[255]вторглась в Эстремадуру и продолжила наступление на восток, к Мадриду. Она вступила в Мадрид 26 июня — но лишь для того, чтобы эвакуироваться оттуда всего через несколько недель и тем признать бесспорный факт: Испания за исключением Каталонии и Валенсии поддерживает короля Филиппа. Однако мадридский афронт удалось легко компенсировать успехами на севере Европы. В августе король Людовик дал знать, что согласен на мир на следующих условиях: Испания остается за Карлом в обмен на признание прав Филиппа на Милан, Неаполь и Сицилию.
Едва ли нужно говорить о том, что в это время ни Англия, ни империя не собирались выслушивать такие предложения. Двенадцать месяцев спустя они уже были бы рады сохранить хотя бы то, что имели. 1707 г. не принес им больших побед на севере, но зато на юге их дважды постигла катастрофа. Первая произошла 25 апреля, когда разношерстная армия Голвея численностью примерно 15 000 человек потерпела тяжелое поражение при Альмансе, приблизительно в юго-западу от Валенсии от превосходящих сил французов и испанцев под командованием одного из виднейших генералов короля Людовика герцога Бервика, сына короля Якова II Английского от сестры герцога Мальборо Арабеллы.[256]В один миг союзники потеряли Валенсию, Мурсию и Арагон. Хуже всего, видимо, было то, что они не могли пополнить силы Евгения Савойского, когда в июле он атаковал Тулон. Евгений был не менее выдающимся полководцем, чем его начальник, герцог Мальборо. Крайне неприятно, что последняя операция, предпринятая им в Средиземноморье, бросила тень на репутацию принца, хотя потерпела провал не по его вине. Ответственность за поражение при попытке овладеть Тулоном целиком лежала на двух главных союзниках, императоре Леопольде и герцоге Савойском. Леопольд в решающий момент счел нужным отделить 13 000 человек для нападения на Неаполь, а герцог Савойский со своей стороны проявил слабость и нерешительность — настолько, что когда принц Евгений высадился наконец на побережье Прованса 26 июля, сражение было проиграно. 10 000 человек погибли безо всякой пользы. Некоторым утешением могло послужить то, что, как выяснилось, французы, допуская возможность падения Тулона, сознательно затопили свою эскадру в составе 50 кораблей в гавани. Таким образом, их главный южный порт, который должен был захватить принц Евгений, оказался потерян из-за совершенно неэффективных действий и неразберихи, и английский флот теперь лишился того, в чем особенно нуждался, — хорошей, надежной гавани в Средиземном море, где можно было бы укрыться от зимних штормов и куда можно было беспрепятственно доставлять продовольствие и прочие предметы снабжения и приводить в порядок корабли.
Последствий не пришлось ждать слишком долго. Менорка, самый отдаленный из Балеарских островов (на северо-востоке архипелага) и потому ближайший к Франции, стал объектом особого интереса со стороны британского флота. И летом 1708 г. генерал-майор Джеймс Стенхоуп, отправленный в Испанию в качестве посла, но за несколько месяцев до описываемых событий сменивший Голвея на посту главнокомандующего, получил приказы от Мальборо захватить островную столицу — Порт-Магон. При поддержке флота из тридцати четырех кораблей под командованием адмирала сэра Джона Лика, который поспешил к Менорке с Сардинии, где он подверг бомбардировке Кальяри[257], он высадился на Менорке 14 сентября примерно с 1200 британских, 800 испанских и 600 португальских солдат. Не прошло и двух недель, как он подготовился к атаке. Требовалось построить дорогу, по которой можно было бы тащить пушки и подвозить продовольствие, длиной в милю от места высадки до первой цели — форта Святого Филиппа. Однако господствующее над местностью положение форта, откуда просматривалась гавань, делало это почти невозможным. Стенхоуп разрешил трудность, предложив выгодные условия капитуляции и пригрозив резней всему гарнизону в том случае, если они не будут приняты. Французский и испанский командиры все равно могли бы продолжать сопротивление, но не сделали этого, так как с ними находилось значительное число женщин и детей, которые нашли здесь убежище. Они решили сдаться, о чем потом сожалели. Обоих посадили в тюрьму, и испанский командир покончил с собой.
Другие форты быстро последовали примеру защитников форта Святого Филиппа. Быстрота, с которой продвигался Стенхоуп, во многом обусловливалась доброжелательным отношением местных жителей, среди которых было достаточно много испанцев и французов. Магистраты Порт-Магона добровольно вынесли ключи от своего города, как только приблизились интервенты. К концу месяца остров оказался в руках англичан. Он оставался под их властью, если не считать короткого перерыва между 1756 и 1763 гг., примерно столетие. Стенхоупа не особенно беспокоило, что этот остров, как и Гибралтар, формально капитулировал перед королем Испании Карлом III, который официально был провозглашен таковым 8 ноября. «Англия, — писал он, — не должна терять этот остров, который позволяет господствовать в Средиземноморье во времена как войны, так и мира». Чтобы подчеркнуть это, он оставил на Менорке гарнизон, состоявший целиком из английских солдат, а все испанцы и португальцы вернулись в Испанию, чтобы помогать королю Карлу. В июне 1709 г. он потратил 11 000 фунтов стерлингов на оборону острова.
Что касается Голвея, который в это время находился на материке, в Испании, то его положение становилось все более угрожающим. Он стремился свалить ответственность на свои неудачи преимущественно на португальские войска — под Альмансой они оказались явной помехой — и в начале 1708 г. отправил их на родину. Их заменили немцами под командованием графа фон Штаремберга, которые высвободились после недавнего прекращения боевых действий в Италии. Но даже теперь не удалось предотвратить взятие французскими войсками Тортозы, в результате чего оказались перерезаны коммуникации между Барселоной и Валенсией. Вплоть до 1710 г. не наблюдалось каких-либо серьезных успехов, когда союзники начали второе наступление на Мадрид. Город пал 23 сентября, но вновь Карл не сумел удержать его: в конце года он отступил в Каталонию. Но даже там он действовал не особенно удачно — в январе 1711 г. французы захватили Жерону.
Три месяца спустя, 17 апреля, император Иосиф I умер в Вене в возрасте 33 лет — от оспы, на этот раз вне всяких сомнений, — и вся картина европейской политики неожиданно переменилась. Иосиф наследовал своему отцу Леопольду в 1705 г., провел реформу пришедших в хаос финансов империи и активно поддержал претензии своего младшего брата на престол Испании. Но Карл теперь был не претендентом на испанский трон, но очевидным наследником имперского. Великий альянс сложился только для того, чтобы воспрепятствовать одной династии, Бурбонам, стать слишком могущественными. Если же Карлу предстояло унаследовать имперский престол, как он это и впрямь сделал, будучи избран в следующем году, то теперь возникала угроза чрезмерного усиления Габсбургов, если бы они вновь объединили под своей властью все те земли, которыми обладал их предок Карл V. Прошло еще немало месяцев (иначе не могло и быть), прежде чем европейские державы смогли примириться с новым положением дел; и только в первый день нового, 1712 г. в голландском городе Утрехте начались переговоры между союзниками, с одной стороны, и Францией — с другой.
Прежде чем перенестись в Утрехт, мы должны ненадолго вернуться на Менорку и в Гибралтар, чей статус оставался двусмысленным. В Англии вигов, которые господствовали в первой половине правления королевы Анны[258], сменило правительство тори, и новое министерство решило, что император Карл VI представляет собой теперь куда большую угрозу, чем Бурбоны, и потому отныне не заслуживает английской поддержки. Кроме того, Бурбоны охотно соглашались на мир. Война на севере угрожала Франции катастрофой — Мальборо одолел все препятствия, — и король Людовик все более беспокоился об условиях. Поэтому приходилось идти на уступки, но предпочтительнее — Людовик оставался Людовиком — за счет территорий других народов. И какая уступка устраивала англичан больше, чем признание их претензий на Гибралтар? 31 мая французский король сообщил королеве Анне: «Король Испании обещает нам оставить англичанам Гибралтар в качестве надежной гарантии их торговли в Испании и в Средиземноморье».
В действительности не произошло ничего подобного, но у Филиппа не было особых оснований для жалоб. До сих пор ему везло много больше, чем деду: война в Испании против Карла и его союзников шла с умеренным успехом. Но как долго это могло продолжаться? Унаследование Карлом имперского престола означало, что с этого времени все ресурсы империи оказывались к его услугам. Ходили также слухи, что принц Евгений может прибыть в Испанию, чтобы принять командование войсками на Пиренейском полуострове, и Филипп прекрасно знал, что никто из его генералов не сравнится с Евгением по опыту или способностям. Наконец, если Франция и Англия заключат сепаратный мир, он лишится военной поддержки со стороны французов. Он видел, что у него нет выбора, а потому неохотно сообщил Людовику, что готов оставить за Англией оба ее недавних завоевания.
Мирные переговоры велись осторожно и без лишнего шума, стороны шли друг другу на уступки: Англия признала Филиппа V королем Испании, тогда как Испания и Франция соглашались с тем, что Гибралтар и Менорка останутся в руках англичан. Поначалу Людовик хранил молчание в отношении Менорки. Гибралтар представлял для него малую стратегическую ценность; с другой стороны, остров находился всего в одном дне плавания от Франции и, как недавно можно было убедиться, мог использоваться как трамплин для атаки на Тулон и Средиземноморское побережье, так что он не собирался уступать его без крайней необходимости. Однако король не знал об инструкциях, которые получили британские дипломаты, отправляясь в Утрехт: им вменялось в обязанность настаивать на том, что Порт-Магон и остров Менорка впредь будут владением английской короны, и не принимать отрицательного ответа.
Кроме того, некоторые трудности возникли с Голландией. Голландцы сыграли известную роль в захвате Гибралтара в 1704 г., их солдаты составляли значительную часть его гарнизона. Естественно, они ожидали награды; теперь они, столь же естественно, почувствовали себя обманутыми. Поначалу отказывались отзывать своих солдат из Гибралтара, угрожая даже, что будут вести войну одни. Но никто не воспринял их претензий всерьез. Суть дела заключалась в том, что они отчаянно нуждались в поддержке англичан, чтобы удержать власть над Нидерландами, и это знали и они сами, и англичане.
То, что известно как Утрехтский договор, являло собой, в сущности, целую серию договоров, в которых после общеевропейской смуты, продолжавшейся последние одиннадцать лет, Франция и Испания попытались урегулировать свои отношения с соседями. Большинство вопросов, которых касалось соглашение, нас не интересует. Но в том, что касалось будущего Средиземноморья, обе страны пошли на большие уступки. Франция и Испания официально признали герцога Виктора Амадея II Савойского, который приходился Филиппу тестем, королем Сицилии, а его северные владения теперь простирались до некогда французского города Ниццы. Испания согласилась передать империи свои владения в Италии и Нидерландах, а Менорку и Гибралтар — Англии. Сделала она это, однако, не безоговорочно. Хотя договор предоставлял британской короне постоянные права на часть современной территории Гибралтара (Англия беззастенчиво расширила отведенный ей сектор), оговаривая свободное отправление католического культа, запрет иудеям и маврам селиться там, суверенитет над Гибралтаром сохраняла за собой Испания.[259]Что касается менее известных вопросов, то имело также место так называемое соглашение об asiento (асвенто), по которому Англии предоставлялось исключительное право обеспечивать заморские колонии Испании африканскими рабами в течение тридцати лет в числе 4800 человек ежегодно.
Император Карл воевал вплоть до 1714 г., и мирный договор был подписан без него. По существу, именно из-за него в течение двенадцати лет велась большая война, и, отказавшись участвовать в общем примирении, он оказал империи плохую услугу. Его интересы не были полностью проигнорированы во время переговоров в Утрехте, но поскольку главными противостоящими сторонами были на них Франция, Испания и Соединенные Провинции, как называлась тогда Голландия, в то время как Британия в целом вела себя индифферентно, становилось неизбежным положение, при котором интересами императора пренебрегут. Несмотря на это, когда участники переговоров возвратились домой, Карл оказался господином не только самой империи, но и католической части Нидерландов, Милана, Неаполя и Сардинии. Вряд ли у него были основания жаловаться, однако при некоторой дипломатической изворотливости он мог бы добиться и большего.
А что же испанский престол? Это, конечно, был самый важный вопрос из всех, послуживший casus belli[260]и причиной гибели сотен тысяч людей по всему континенту. Именно данный вопрос решился в пользу Филиппа, как к тому времени это и должно было произойти. Его королевство сильно сократилось, хотя он и так не стал бы держаться за Нидерланды, которые долгое время давили на Испанию тяжким бременем. Во всяком случае, это была компенсация. Он удержал Испанскую Америку со всеми богатствами, которые она приносила, и с этого времени и в последующие тридцать лет правил как король Филипп V Испанский, чьи права никем не оспаривались.[261]
За что он заслуживает осуждения, так это за обращение с каталонцами. Несмотря на то что они были стойкими сторонниками Карла Габсбурга, в XIII статье англо-испанского договора Филипп из уважения к королеве Великобритании даровал им амнистию и все привилегии, коими в то время пользовались кастильцы, «о которых король заботился более, чем о каком-либо другом народе Испании». Однако с самого начал было очевидно, что он не собирается прощать их, считая нелояльными, и в начале 1713 г. потребовал безоговорочного повиновения. Как и следовало ожидать, каталонцы отказались и учредили у себя временное правительство. Сразу после этого, в июле 1714 г., Филипп отправил войска, чтобы окружить Барселону. Город оказал сопротивление и продержался почти два месяца. Даже когда осаждающие соединились с французской армией лорда Бервика и французским флотом, они отказались сдаться. В ночь на 11 сентября начался решающий штурм. Каталонцы упорно защищали каждую улицу, а то и каждый дом, пока не осталось тех, кто мог сражаться. Выживших продали в рабство, а знамена Каталонии по приказу короля сжег на рынке палач.
Сомнительно, чтобы Филипп испытывал какие-то угрызения совести по поводу своего обращения с каталонцами. Зато у него появились основания сожалеть об уступке испанских владений в Италии. Вскоре после смерти в 1714 г. своей первой жены, Марии Луизы Савойской, он женился на двадцатидвухлетней Елизавете Фарнезе, племяннице и падчерице герцога Пармского. Новая королева, не отличавшаяся красотой, воспитанием и опытом, вела себя не лучшим образом. Еще до прибытия в Мадрид она затеяла ссору с герцогиней дез’Юрсен, которая проехала полстраны, чтобы встретиться с ней, на ступеньках придорожной гостиницы, бесцеремонно отослав ее одну, дрожащую от холода, через заснеженные Пиренеи во Францию. По прибытии в столицу она немедленно вызвала к себе агента своего дяди, умного, но беспринципного священнослужителя Джулио Альберони, сына садовника из Пьяченцы. С этого дня всякое французское влияние при дворе исчезло, зато все более усиливалось итальянское, и Альберони, которого папа Климент XI по просьбе Елизаветы три года спустя сделал кардиналом, без особого шума занялся общим переустройством дел в Испании, особое внимание обратив на организацию флота.
Поскольку после королевы Марин Луизы осталось трое сыновей, у Елизаветы было мало шансов удержать за собой испанский трон. В перспективе она намеревалась унаследовать после смерти дяди Парму и Пьяченцу, а также, возможно, Тоскану на основании того, что происходила из рода Медичи. Но не одна Елизавета лелеяла такие надежды. Император Карл все еще испытывал разочарование от распределения земель после войны за испанское наследство. В особенности его возмущало то, что Сицилия досталась Савойскому дому; известно, что он предлагал Виктору Амадею обменять ее на Сардинию. Елизавета и Альберони, в свою очередь, были полны решимости не допустить ничего подобного: Сицилия, став частью империи, представляла бы постоянную угрозу для Средиземноморского побережья Испании. Однако прежде всего они приняли меры против Сардинии, принадлежавшей императору. В августе 1717 г. из Барселоны отбыла экспедиция в Кальяри, и к концу ноября остров оказался в руках нападавших. Лишь теперь, ободренные таким легким успехом, они решили двинуться прямо на Сицилию. 1 июля 1718 г. испанские войска высадились в районе Палермо, где их ожидал теплый прием. Это дало испанцам веское доказательство в пользу того, что оба острова, находившиеся под властью Арагона с XIII столетия и за сто лет до его объединения с Кастилией, были даже более испанскими, чем большая часть самой Испании.
В то время это вполне соответствовало действительности. Но вряд ли такой аргумент мог повлиять на Карла VI, и Карл заключил союз, который ошибочно называют четверным альянсом, с Англией и Францией.[262]Империя не располагала флотом, но его предоставила Англия. Британская эскадра под командованием адмирала сэра Джорджа Бинга поспешила к Сицилии, где полностью уничтожила испанский флот при мысе Пассеро, у юго-восточной оконечности острова. К несчастью, Англия в это время не находилась в состоянии войны с Испанией, а действовала лишь от имени своего союзника — императора, поэтому действия Бинга вызвали волну насилия, последствия которого почувствовала на себе вся Европа, даже Швеция Карла XII и Россия Петра Великого. Виктор Амадей громко протестовал, но ему пришлось покориться неизбежному. Королевство Сицилия уплыло у него из рук и досталось Карлу; в возмещение ему передали Сардинское королевство. Поскольку в деле была замешана Англия, то Альберони в ярости угрожал двинуть против нее вторую Армаду.[263]Эту угрозу в Лондоне восприняли очень серьезно. 17 декабря 1718 г. парламент объявил войну. Менее чем через месяц Франция сделала то же самое.
Армада, отплывшая летом 1719 г., добилась не большего успеха, чем ее знаменитая предшественница: попала в шторм в Бискайском заливе, и многие корабли ее потерпели крушение у Финистера, так и не достигнув британских вод. Отдельная экспедиция добралась до шотландских берегов и действительно высадила испанский экспедиционный корпус в Западной Шотландии, где, однако, местные кланы быстро расправились с ними. Более серьезным и еще более неожиданным для Испании оказалось то, что прибыла французская армия под командованием герцога Бервика. Филипп V с трудом верил, что родная страна подняла оружие против него, и что Бервик выступил против него, старого друга, но вскоре его иллюзии рассеялись. Он ничего не мог сделать, поскольку его собственная армия отплыла на Сицилию. Ему приходилось в бессильной ярости наблюдать, как враг вторгся в Каталонию и оккупировал Виго.
Альберони, главный виновник этой катастрофы, не мог более удержаться у власти. В декабре 1719 г. он стал жертвой заговора, который возглавил его бывший патрон герцог Пармский, и был отправлен в отставку, а затем изгнан из Испании. В международных делах он показал себя авантюристом и интриганом, человеком нетерпеливым и чрезмерно честолюбивым; с другой стороны, во внутренних делах Альберони продемонстрировал прекрасные администраторские способности, и хотя прежде всего был патриотом Италии, он усердно и в целом успешно работал на благо своей новой родины. После его отъезда, как казалось, причин для вражды не оставалось, и Филипп рассчитывал на благоприятные условия, однако ему пришлось разочароваться. Англия, Франция и империя отказались вести с ним переговоры до тех пор, пока Испания также не присоединится к четвертому альянсу, что она с величайшей неохотой и сделала 17 февраля 1720 г.
Когда все коллективные международные соглашения, известные как Утрехтский договор, были подписаны в первые четыре месяца 1713 г., Венеция уже четверть столетия владела Пелопоннесом. Ее новый имперский эксперимент не увенчался успехом. Предшествовавшие отвоеванию годы турецкой оккупации довели некогда процветавшие земли до нищеты и разорения. Вскоре венецианцы поняли, что перед их администрацией стоят огромные и по большей части невыполнимые задачи. Угнетенное местное население, чей патриотизм возрос, как всегда, под влиянием православной церкви, мечтало о собственной государственности и не видело большого преимущества в том, что их господ мусульман заменят христиане-схизматики, относившиеся без особых симпатий к их чаяниям. Другой проблемой являлась оборона полуострова. В прежнее время, когда венецианское присутствие было представлено несколькими важными торговыми колониями и гарнизонами в городах, сил более-менее хватало. Но как можно обезопасить от вторжения извилистую береговую линию длиной примерно 1000 миль? Даже такие оборонительные сооружения, которые представлялись необходимыми — подобные мрачной крепости Акрокоринф, до сих пор остающейся одним из самых впечатляющих примеров венецианского фортификационного искусства из дошедших до нас, — могли лишь усилить недовольство местного населения, с которого брали налоги на их возведение и которое заставляли работать на их строительстве. Неудивительно, что когда в 1715 г. турецкие войска вновь появились на территории Пелопоннеса, их встретили как освободителей.
Дамад Али, великий визирь султана Ахмеда III, планировал комбинированную операцию, в ходе которой сухопутные войска должны были пройти через Фессалию, в то время как флот плыл на юго-запад по Эгейскому морю; в течение лета наступление на суше и на море привело к успеху. Когда флот прибыл к месту назначения, он уже принудил к капитуляции Тинос и Эгину, тогда как армия овладела Коринфом после пятидневной осады. Та же участь постигла Навплию, затем Модон и Корон, Монемвасию (Мальвазию) и остров Киферу. Той порой турки на Крите, вдохновленные успехами соотечественников, атаковали и захватили последние венецианские форпосты. К концу 1715 г. Крит и Пелопоннес были потеряны и все великие победы Франческо Морозини пошли прахом — турки вновь стояли у ворот в Адриатику. Венеция сохраняла лишь один оплот — Корфу.
Армия, которую в начале 1716 г. великий визирь двинул против цитадели на Корфу, насчитывала 30 000 пехотинцев и 3000 всадников. Силы венецианцев оцениваются по-разному. Они были явно меньше, однако при осадах это имеет меньшее значение, чем методы взятия и обороны крепостей, в чем венецианцы были весьма искушены и могли считаться едва ли лучшими специалистами своего времени. Фельдмаршал Маттиас Иоганн фон дер Шуленбург сражался под знаменами Мальборо при Аудернарде и Мальплаке, а после этого попросился на службу к венецианцам. Всю зиму новый командующий усиливал укрепления Корфу. И хотя Шуленбург не мог воспрепятствовать турецким войскам высадиться на острове, он сумел противопоставить им фортификационную систему более совершенную, чем все, с чем им приходилось сталкиваться прежде.
Осада продолжалась все жаркое лето. Однако в начале августа пришло сообщение, которое придало обороняющимся новые силы, а турок повергло в смятение: Венеция заключила союз с империей, которая, таким образом, вступила теперь в войну. Ставший почти легендарным принц Евгений вновь двинулся в поход. Он наголову разбил турецкую армию близ города Карловиц — того самого, где восемнадцать лет назад турки подписали договор, который теперь постыдно нарушили, — а вскоре одержал новую блистательную победу при Петервардейне, где его войска уничтожили 20 000 врагов и захватили 200 орудий, потеряв при этом только 3000 человек.
Эта столь неожиданно возникшая необходимость вести войну на двух фронтах, вероятно, привела турецкого командующего к мысли, что если он не сумеет овладеть Корфу быстро, то не сможет овладеть им вообще. В ночь на 18 августа он начал решающий штурм крепости при обычном «аккомпанементе» — грохоте барабанов, труб, ружей и пушек, ужасных криках и звуках боевого клича; примитивный, но небесполезный метод психологической войны. Шуленбург немедленно поспешил на свой пост, призвав всех сколь-либо боеспособных жителей Корфу — женщин и детей, старых и немощных, священников и монахов — принять участие в отражении приступа. Через несколько часов положение стало безнадежным, и он решился на неожиданную вылазку. Незадолго до рассвета во главе отряда в 800 человек он проскользнул через боковую калитку и ударил во фланг неприятелей с тыла. Успех был немедленным и полным. Застигнутые врасплох турки обратились в бегство, бросая ружья и снаряжение. Их товарищи по оружию на других участках стены пришли в замешательство и, увидев, что штурм провалился, также отступили, хотя и более организованно. В следующую ночь, словно для того чтобы закрепить успех венецианцев, разыгралась буря, причем такой силы, что за несколько часов турецкий лагерь пришел в жалкое состояние: траншеи превратились в каналы, палатки — в клочья, а то и вовсе поднялись в воздух со своими растяжками и полетели прочь. Многие из турецких кораблей, стоявших на рейде, срывало с якорей, бросало друг на друга и раскалывало словно лучину.
Когда рассвело и стали очевидны масштабы катастрофы, лишь немногие из числа осаждавших захотели бы остаться на острове, где, казалось, сами боги были против них. И действительно, в течение дня турецкий командующий отдал приказ немедленно возвращаться. Корфу был спасен. В награду Шуленбург получил богато украшенный меч, пожизненную пенсию в 5000 дукатов, и уже при жизни в старой крепости ему поставили статую. Турки отступили и уже больше никогда не пытались расширять свою империю за счет христианской Европы.
Это произвело огромное воздействие на боевой дух венецианцев. В начале весны новый флот в составе 27 кораблей отплыл с острова Дзанте к Дарданеллам. Им командовал молодой блестящий адмирал Лудовико Фланджини. 21 июня 1717 г. эскадра сошлась в турками в лобовом столкновении, и после сражения, продолжавшегося несколько дней, венецианцы одержали блестящую победу. Ее омрачила лишь гибель Фланджини, который, будучи смертельно ранен стрелой, настаивал, чтобы его отнесли на шканцы, откуда он мог бы тускнеющим взором наблюдать за окончанием битвы. Месяц спустя османский флот вновь был разбит и принужден к отступлению у мыса Матапан. К тому времени принц Евгений вновь захватил чрезвычайно важную крепость Белград, и турки, таким образом, терпели неудачи на всех фронтах.
Если бы война продолжалась еще в течение одной кампании и венецианцы действовали достаточно энергично, то смогли бы вновь захватить Пелопоннес, хотя соответствовало это их долгосрочным интересам или нет, вопрос открытый. Но турки решились просить о мире, и теперь венецианцы поняли, как неблагоразумно поступили, заключив союз с австрийцами. Империя, оказавшаяся перед лицом угрозы со стороны Испании, стремилась как можно скорее прийти к соглашению и проявляла мало внимания к территориальным претензиям Венеции, необоснованно исходя из того, что победа на Корфу и последующие успехи венецианцев стали прямым следствием победы принца Евгения при Петервардейне. Таким образом, когда представители сторон встретились в мае 1718 г. в Пожареваце, вместе с английскими и голландскими дипломатами в качестве посредников, венецианский посланец Карло Рудзини обнаружил, что не производит особого впечатления на коллег. В течение шести часов он уговаривал их, настаивая на возвращении Венеции Суды и Спиналонги, Тиноса, Киферы и Пелопоннеса — или, в случае отказа, на расширении венецианских владений в Албании на юг до Скутари и Дульчиньо, пиратской крепости, которую венецианцы стремились уничтожить. Но как раз в тот момент, когда он выступал со своими требованиями, пришла весть, что 18 000 испанских солдат высадились на Сардинии, и ему отказали.
Мирный договор был подписан 21 июля 1718 г. Два месяца спустя в один из ужасных штормовых дней молния ударила в пороховой склад в старой крепости на Корфу. В результате взрыва загорелись три небольших склада с боеприпасами, и цитадель оказалась, по сути, разрушена. Дворец губернатора превратился в развалины, под которыми погибли генерал-капитан и несколько его офицеров. В мгновение ока природа сделала больше, чем все соединенные силы турок за несколько месяцев. Бесполезность недавней войны стала совершенно очевидна.
В Пожареваце были определены границы Венецианской империи в последний раз. Не предполагалось ни приращений, ни потерь, ни обменов. Помимо самой Венеции и городов и островов лагуны, республика Святого Марка сохраняла за собой Истрию, Далмацию и прилегавшие к ним острова; кроме того — Албанию, включая Каттаро (Котор), Бутринто, Пергу, Превезу и Воницу; Ионические острова Корфу, Паксос и Антипаксос, Лефкас, Кефалонию, Итаку и Дзанте; наконец к югу от Пелопоннеса — остров Киферу. Времена величия империи прошли. Правда, в этом были свои преимущества. Завоевания Морозини не принесли Венеции ничего, кроме забот. Она лучше чувствовала себя без них. Пожаревацкий мир, на первый взгляд казавшийся бесславным, урегулировал спорные вопросы в отношениях с турками и имел своим результатом вечную дружбу с Австрией Габсбургов — единственной силой, которая могла представлять собой серьезную политическую угрозу. Следствием стал мир, который продолжался б о льшую часть столетия, пока не пришел Наполеон, что положило конец самой республике Святого Марка.