1. «ЭРА ДОБРОГО СОГЛАСИЯ» президента Монро
После окончания англо-американской войны в Соединенных Штатах наблюдалась существенная перегруппировка политических сил. Некогда влиятельная федералистская партия практически перестала существовать. На выборах 1816 г. кандидатура представителя республиканцев Джеймса Монро не встретила серьезного сопротивления. Он получил 183 голоса выборщиков, а его соперник федералист Руфус Кинг — всего. Одной из задач администрации новый президент считал не только поглощение бывших федералистов республиканцами, но и ликвидацию политических партий вообще. По мнению Монро, президент — глава нации, а не лидер одной партии. На следующих президентских выборах (1820 г.) у Дж. Монро уже не было соперников, и он собрал 231 голос против одного. Подводя теоретическую базу под свои взгляды, он писал, что, поскольку в США отсутствуют «классовая система и привилегированные слои», нет необходимости и в партиях, которые служили бы выразителями различных интересов. Народу же, являющемуся единственным хозяином, остается лишь выбрать настоящего лидера, который сумел бы подняться над личными амбициями.
Важной задачей конгресса после окончания войны с Англией, по мнению Монро, должны были стать «меры по сохранению и поощрению мануфактур», которые достигли «беспрецедентного расцвета» и стали источником «национальной независимости и благосостояния» Соединенных Штатов.
В 1820-е гг. обострился конфликт рабовладельцев Юга и промышленников Севера. Фактическими победителями в конфликте оказались рабовладельцы, которые усиливали влияние в федеральном правительстве, блокируясь с определенными кругами западных фермеров и буржуазии Севера. Одной из таких уступок и был Миссурийский компромисс 1820 г., расширивший границы рабства на новые территории к западу от Миссисипи и явившийся, по выражению государственного секретаря Дж. К. Адамса, «титульным листом огромного трагического тома».
Миссурийский компромисс еще более усилил стремление рабовладельцев к экспансии. Закрытые двери к северу от 36° 30' удваивали энергию плантаторов в отношении территорий к югу от границ Соединенных Штатов (Техас, Куба и др.). Экспансионистские настроения в стране подогревались и длительной борьбой за Флориду. Еще в 1810 г. под предлогом помощи восставшим колонистам в Батон-Руже Соединенные Штаты оккупировали Западную Флориду, а позднее конгресс оформил присоединение этой области к штату Луизиана и территории Миссисипи. В декабре 1817 г. вооруженные силы США оккупировали о-в Амелия, хотя последний был освобожден от испанского господства и объявлен частью территории Мексики. Опасаясь освобождения Восточной Флориды от испанского господства, генерал Э. Джексон в 1818 г. под предлогом преследования индейцев оккупировал и эту территорию.
Испании, не располагавшей реальными возможностями отстоять свои территории, не оставалось иного выхода, кроме уступки Флориды по договору 22 февраля 1819 г., ратифицированному, однако, лишь в 1821 г. Наряду с присоединением Флориды США согласно договору добились разграничения территории на Западе по 42-й параллели вплоть до берегов Тихого океана. Это было первое договорное признание притязаний Соединенных Штатов на территории Тихоокеанского побережья, и неудивительно поэтому, что условиями соглашения с Испанией государственный секретарь Дж. К. Адамc очень гордился. Будучи уже в преклонном возрасте, он называл этот договор «самым большим достижением в своей жизни» и результатом наиболее успешных переговоров, которые когда-либо велись правительством США. Вместе с тем сам Дж. К. Адамc подчеркивал, что действия Э. Джексона были одной из «непосредственных и важных причин, которые привели к договору». Следует учитывать также, что Испания в то время крайне нуждалась в нормализации отношений с США, для того чтобы иметь возможность продолжить борьбу со своими восставшими колониями и заручиться в этой борьбе поддержкой или хотя бы нейтралитетом Вашингтона. По образному выражению российского посланника в Соединенных Штатах А. Я. Дашкова, Испания ампутировала ногу, чтобы, быть может, спасти туловище.
Расширение США происходило не только за счет владений европейских держав, но в первую очередь за счет территорий, принадлежавших индейцам. Колонизация Запада сопровождалась физическим истреблением и оттеснением индейцев, которые считались «бесполезным и опасным населением». Видимость законности обеспечивалась заключением соответствующих «договоров». К концу 1819 г. общий размер «купленных» y индейцев земель составил 191978 536 акров, а стоимость этих «покупок» - всего 2 542 916 долл.
Американцы, однако, этим не ограничились, и в докладе военного министра Дж. Кэлхуна конгрессу в начале 1823 г. рекомендовалось оттеснение индейцев за Миссисипи. Свое «право» на изгнание индейцев Соединенные Штаты обосновывали многочисленными ссылками на «прогресс цивилизации» и «намерения творца». Именно этим аргументировали в частности, свою позицию американские уполномоченные в переговорах с «Советом ирокезской нации», когда предложили последнему продать занимаемую ирокезами территорию в пределах штата Джорджия и переселиться за Миссисипи, где США якобы имели «огромные владения». Уполномоченные Соединенных Штатов особо подчеркивали, что президент проявляет к индейцам «доброжелательное отношение отца» и долгом его «детей» является благодарность и послушание. Ссылаясь на малочисленность индейцев и огромный размер занимаемых ими территорий, американские представители утверждали, что в намерения «творца вселенной» не входило наличие такого неравенства между его «белыми и красными детьми».
Ответ ирокезского совета от 20 октября 1823 г. был не лишен горького юмора. Благодаря «отца-президента» за «множество благодеяний», ирокезские вожди обращали внимание, что когда-то они действительно владели обширной страной, но с тех пор «делали уступку за уступкой...чтобы удовлетворить желание своих соседних братьев». Тем не менее страстному желанию «наших братьев» получить землю нет конца, и «для нас было бы неразумным полагать, что небольшая уступка когда-либо удовлетворит их». Ирокезские вожди признавали, что не знают конкретных намерений «верховного творца», но одновременно отмечали, что принцип равного наследования земли между его «детьми» никогда не соблюдался. Если же намерения «верховного творца» действительно таковы, как это представляют «белые братья», то как могло случиться, что «законы цивилизованных и просвещенных наций допускают, чтобы один человек монополизировал больше земли, чем он может обработать».
Если у «белых братьев» отсутствовало преимущество в логике, то они обладали таким веским аргументом, как сила огнестрельного оружия, и это оказывалось решающим, чтобы заставить сомневавшихся индейцев признать справедливость предъявлявшихся требований. Неудивительно поэтому, что территория США непрерывно расширялась и в состав союза один за другим принимались новые штаты: Индиана (11 декабря 1816 г.), Миссисипи (10 декабря 1817 г.), Иллинойс (3 декабря 1818 г.), Алабама (14 декабря 1819 г.), Мэн (15 марта 1820 г.), Мисcypи (10 августа 1821 г.). С 1820 по 1830 г. население западных штатов возросло с 2217 тыс. до 3700 тыс.
Как отмечал Ф. Дж. Тернер, «подъем нового Запада был наиболее значительным фактом американской истории в годы, непосредственно следующие за войной 1812 г.».
Однако то, что означало прогресс для белых американцев, одновременно вело к вытеснению и уничтожению коренных обитателей Северной Америки. По подсчетам современных исследователей, еще в 1820 г. к востоку от Миссисипи проживало 125 тыс. индейцев. К 1844 г. их осталось там менее 30 тыс. и главным образом в районе оз. Верхнее.
Новая цивилизация в буквальном смысле строилась на индейских могилах.
2. ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ДОКТРИНЫМОНРО 1823 Г.
Важнейшим внешнеполитическим актом правительства Соединенных Штатов в 20-е годы XIX в. стало провозглашение доктрины Монро. Происхождение и основные принципы доктрины были обусловлены не только сложившейся в то время международной обстановкой, по и глубокими процессами, происходившими внутри самих Соединенных Штатов: развитием капитализма, пробуждением американского национализма, формированием экспансионистских идей и т. д.
Испанская колониальная империя, находясь в состоянии глубокого упадка, переживала серьезный кризис. На протяжении ряда лет Испанская Америка была охвачена пламенем национально-освободительного движения, и большинство бывших испанских колоний в западном полушарии (кроме Кубы и Пуэрто-Рико) стали уже независимыми. В Мадриде, однако, не желали считаться с реальным положением, а в прессе упорно циркулировали слухи о подготовке Священным союзом проектов интервенции в Латинскую Америку для восстановления испанского господства. Широкому распространению этих слухов способствовала вооруженная интервенция Франции в целях подавления революционного движения в Испании, предпринятая в 1823 г. по решению Веронского конгресса.
Англия — безраздельная владычица морей и крупнейшая промышленная держава — надеялась овладеть новыми рынками сбыта и расширить свое политическое влияние в западном полушарии. В Лондоне были не прочь втянуть в орбиту своей политики и Соединенные Штаты, тем более что в экономическом отношении молодая республика все еще находилась в зависимости от прежней метрополии. Достаточно сказать, что в 1822 г. 95% ввозимых в США шерстяных и 89% хлопчатобумажных товаров были произведены промышленностью Великобритании. В целом же продукция Англии и ее колоний составляла в 1822 г. 47%, а в 1823 г.—42% американского импорта. В британском экспорте это составляло примерно шестую часть.
Молодая североамериканская нация, развивавшаяся по восходящей линии, ревниво относилась к сохранению и укреплению независимости и одновременно стремилась к расширению своих позиций как в Северной, так и в Южной Америке. Для обоснования преимущественных «прав» Вашингтона в западном полушарии, и прежде всего на континенте Северной Америки, политические деятели Соединенных Штатов неоднократно ссылались на различные аргументы (теория «естественных границ», доктрина «политического тяготения», концепция «американской системы» и т. д.).
Еще в декабре 1813 г. Т. Джефферсон писал немецкому ученому А. Гумбольдту: «Европейские страны образуют отдельную часть земного шара; местоположение делает их частью определенной системы; у них имеется круг собственных интересов, в которые мы никогда не должны вмешиваться; это составляет нашу задачу. Америка располагает своим полушарием. Поэтому у нее своя система интересов, которые не должны быть подчинены интересам Европы».
Теоретические размышления Т. Джефферсона получили практическое развитие в выступлениях спикера палаты представителей Г. Клея. 10 мая 1820 г. он заявил в конгрессе: «В наших силах создать систему, центром которой станут США и в которой с нами будет вся Южная Америка. Особенно выгодно это было бы в отношении торговли; наша страна стала бы местом средоточия мировой торговли... В отношении Южной Америки народ США займет то же положение, которое занимают жители Новой Англии в отношении остальных Соединенных Штатов. Предприимчивость, трудолюбие и экономические навыки дадут нам преимущество в любом возможном соревновании с Южной Америкой». Исходя из этого Г. Клей призвал своих коллег «стать настоящими, подлинными американцами и возглавить американскую систему».
Следует подчеркнуть, что в Вашингтоне «американской системе», как правило, придавали националистическое, а иногда и явно экспансионистское толкование. На заседании правительства в ноябре 1819 г. государственный секретарь Дж. К. Адамc откровенно заявил, что «мир должен привыкнуть к мысли считать континент Северной Америки нашим законным владением». Адамc полагал, что было бы противоестественным и абсурдным, чтобы разрозненные территории, владельцы которых находятся за морем на расстоянии сотен миль, «существовали бы постоянно, соприкасаясь с великой, могучей и быстро растущей нацией». В другой раз, в беседе с португальским посланником в 1821 г., Дж. К. Адамc заметил: «Что касается американской системы, то мы имеем ее, мы составляем эту систему, между Северной и Южной Америкой нет общности интересов или принципов» 33. Отражая настроения влиятельных кругов общественности Новой Англии, редактор «Норт Америкэн ревью» Эдуард Эверетт писал, что Южная Америка станет для Соединенных Штатов тем, «чем Азия и Африка являются для Европы».
Доктрина Монро, однако, не только отражала эволюцию националистических и экспансионистских идей, но и являлась результатом конкретных причин и обстоятельств, сложившихся в 1823 г. За абстрактными принципами скрывались вполне реальные практические интересы. Бумаги Дж. К. Адамса в Массачусетсом историческом обществе, переписка Дж. Монро в Нью-Йоркской публичной библиотеке и материалы Национального архива в Вашингтоне свидетельствуют о наличии прямой связи между интересами купцов и судовладельцев Новой Англии и выдвижением в июле 1823 г. знаменитого «принципа неколонизации». Показательно, что поводом для формулировки «принципа неколонизации» послужило обращение богатого бостонского купца У. Стургиса и сенатора Дж. Ллойда (штат Массачусетс). Именно в ответном письме Ллойду 15 июля и два дня спустя в беседе с российским посланником бароном Ф. В. Тейлем Дж. К. Адамc выдвинул принцип, что «американские континенты не должны быть впредь открытыми для создания новых европейских колоний».
Позднее, представляя президенту записку о деятельности госдепартамента в связи с подготовкой годичного послания конгрессу, Дж. К. Адамc писал, что «американские континенты ввиду свободного и независимого положения, которого они добились и которое сохранили, не должны впредь рассматриваться в качестве объектов для будущей колонизации любой европейской державой». С самыми незначительными редакционными изменениями президент Монро включил «принцип неколонизации» в текст своего знаменитого послания конгрессу 2 декабря 1823 г. (§ 7).
Два других важных абзаца президентского послания (§ 48 и § 49), известных позднее как «доктрина Монро», получили окончательное оформление в результате обсуждения ответов на предложения британского министра иностранных дел Дж. Каннинга о совместных действиях США и Англии в испано-американском вопросе в связи со слухами об угрозе интервенции Священного союза (август 1823 г.), а также сообщений Тейля об отказе России принять представителя Колумбии и принципах политики союзных держав в Европе. Решения правительства по этим вопросам должны были, по мысли Дж. К. Адамса, составлять единую «комбинированную систему политики».
В ходе дискуссии на заседаниях американского правительства в ноябре 1823 г. выявились две противоположные точки зрения. Большинство кабинета, в том числе военный министр Кэлхун и президент Монро, считали интервенцию Священного союза в Южную Америку возможной и склонялись к принятию предложений Дж. Каннинга. Другая точка зрения последовательно защищалась влиятельным и хорошо осведомленным о действительном положении вещей государственным секретарем Дж. К. Адамсом, который обстоятельно вскрыл смысл и цели предложений Дж. Каннинга.
Дж. К. Адамc понимал, что реальной угрозы интервенции Священного союза не существовало. По его собственным словам, возможность восстановления испанского господства на Американском континенте была такой же реальной, как предположение, что Чимборасо провалится в океан. В то же время Адамc полагал, что если Великобритания одна «оградит» молодые южноамериканские государства от интервенции Священного союза, а Соединенные Штаты останутся в стороне, то Англия получит огромные торговые преимущества и бывшие владения Испании станут в действительности колониями Англии. 7 ноября 1823 г. Адамc предложил самостоятельно заявить европейским державам о принципах, разделяемых США, а не «выступать в роли судовой шлюпки в кильватере британского военного корабля». По мнению Адамса, Дж. Каннинг стремился предотвратить территориальное расширение США, связав их обязательством не присоединять бывшие испанские колонии. В конце концов точка зрения Адамса победила, и «комбинированная система политики», нашедшая выражение в послании президента Монро конгрессу 2 декабря 1823 г., стала соответствовать взглядам государственного секретаря.
Одним из центральных принципов послания стала идея о разделении мира на европейскую и американскую системы. «...Мы будем рассматривать любую попытку с их стороны (европейских держав — участниц Священного союза.—Авт.) распространить свою систему на любую часть нашего полушария опасной для нашего спокойствия и безопасности».
Предпринять такую попытку, по словам президентского послания, было невозможно, «не ставя под угрозу наш мир и счастье». С другой стороны, президент подтверждал, что в отношении Европы США придерживаются политики невмешательства во внутренние дела любой державы, а в борьбе бывших испанских колоний против метрополии — нейтралитета.
При оценке характера доктрины Монро американские историки, как правило, исходили главным образом из отношений США со странами Европы. В этом случае на первое место выдвигались положительные, прогрессивные моменты. Противопоставление буржуазной доктрины Монро (идей невмешательства и запрещения дальнейшей колонизации американских континентов европейскими державами) реакционным принципам легитимизма, «праву» интервенции с целью восстановления власти «законного монарха», разделявшимися лидерами Священного союза, вообще говоря, правильно и вполне закономерно. Но это только одна сторона вопроса. Суть доктрины Монро и ее «двойное дно» раскрывались не столько в отношениях США с системой европейских стран, и в частности с Россией и Великобританией, сколько в политике Вашингтона в пределах западного полушария. Возражая против дальнейшей колонизации западного полушария, купцы, судовладельцы и промышленники Новой Англии выступали против колониальной монополии европейских стран, против барьеров для американской торговли и мореплавания, в интересах укрепления и расширения собственных позиций и влияния в этом регионе. В результате «принцип неколонизации» стал в дальнейшем орудием создания колониальной сферы самих США.
Принципы доктрины Монро получили отражение не только в тексте послания президента, но и в ряде дипломатических документов. Одним из таких документов был конфиденциальный меморандум, переданный Дж. К. Адамсом барону Тейлю 27 ноября 1823 г.
Царскому посланнику было не очень приятно выслушивать пространную лекцию о преимуществах республиканских учреждений, праве нации самой определять свою судьбу, разделении мира на две системы (европейскую и американскую) и т. п. Особенно же ему не хотелось пересылать подобный документ в Петербург. Поэтому 29 ноября 1823 г. Тейль отправился к государственному секретарю с просьбой смягчить некоторые выражения. Со своей стороны российский дипломат заверил государственного секретаря в дружественном расположении императора и в отсутствии у того каких-либо враждебных намерений. Даже простое сомнение по этому поводу может создать у императорского правительства впечатление, что посланник не сделал всего необходимого для передачи соответствующих чувств.
Лишь 11 декабря 1823 г. Ф. В. Тейль смог наконец отправить в Петербург исправленный «дипломатический документ», который был ему «конфиденциальным образом» передан государственным секретарем. «Нейтралитет Европы,—указывалось в американском меморандуме,—был одним из оснований, учитывая которые, Соединенные Штаты приняли решение признать независимость Южной Америки; они считали и продолжают считать, что от этого нейтралитета европейские страны не могут на законных основаниях отойти». Государственный секретарь отмечал далее, что Россия является одной из тех европейских стран, с которыми Соединенные Штаты поддерживали самые дружественные и взаимовыгодные связи. Хорошие взаимоотношения не прекращались, несмотря на все превратности войны и революции. Заверив, что США будут придерживаться нейтралитета в борьбе между новыми государствами и их метрополией так долго, как будут сохранять нейтралитет европейские страны, Дж. К. Адамc сообщал, что президент желает понять общую декларацию принципов в отношении подавления революции в том смысле, что сфера их действия ограничена Европой и не предназначена для распространения на Соединенные Штаты или какую-либо часть западного полушария.
Особое значение имела заключительная часть конфиденциальной ноты: «Соединенные Штаты и их правительство не могли бы с безразличием относиться к вооруженному вмешательству любой европейской страны кроме Испании, ни для восстановления господства метрополии над ее освобожденными колониями в Америке, ни для учреждения монархических правительств в этих странах, ни для перехода любого из владений в американском полушарии, в настоящее время или ранее принадлежавшего Испании, к какой-либо другой европейской державе». В данном отрывке был сформулирован известный «принцип неперехода» (no-transfer principle). В текст послания Монро этот принцип не вошел. Однако, составляя часть «комбинированной системы», он тем самым объединен в одно целое в политике, которая нашла выражение в доктрине Монро.
Последующая практика показала, что этот принцип ассоциировался в представлении государственных деятелей Соединенных Штатов с доктриной.
Анализируя текст годичного послания Дж. Монро конгрессу, Тейль в шифрованном донесении из Вашингтона отмечал «резкое различие» (une difference prononcee) между «тоном конфиденциальной американской ноты» и «стилем послания президента» 2 декабря 1823 г. «Примечательно, что г-н Адамc вновь передал мне первый из этих документов, помеченный, как и прежде, его старой датой 27 ноября и подвергнутый существенным изменениям (modifications essentielles) вследствие моих замечаний после появления послания». По мнению царского дипломата, как в первом, так и во втором документе правительство Соединенных Штатов проявило «чувство предпочтения» (un sentiment de preference) к русскому императору.
Объясняя позднее цели своих действий, Дж. К. Адамc отмечал, что Александру I было легче пойти на уступки Соединенным Штатам, в частности отказаться от сентябрьского указа 1821 г. о статусе и границах русских владений на Тихоокеанском севере, учитывая твердую позицию, занятую Вашингтоном в отношении Великобритании, и особенно неприемлемость для нее принципа «неколонизации».
Для понимания общего характера принципов доктрины Монро важно учитывать не только три разрозненных параграфа, относящихся к внешней политике, но и текст президентского послания в целом. Весьма показательно, в частности, что в тексте послания содержался призыв к укреплению системы протекционизма. Подтверждая стремление к поощрению американской промышленности, президент рекомендовал пересмотреть тариф в целях дополнительного ограждения тех видов продукции, которые США готовятся производить или которые связаны с обороной или независимостью страны. Новый протекционистский тариф, существенно повысивший пошлины на ввозимые товары, был принят конгрессом уже весной 1824 г. Националистические идеи в сфере внешней политики сочетались тем самым с укреплениeм системы протекционализма внутри Соединенных Штатов.
Еще более важно обратить внимание на заключительную часть послания, где рост могущества и благосостояния Соединенных Штатов прямо связывался с экспансией. «В первое время,—указывалось в послании,—половина территории в пределах наших признанных границ была необитаемой и дикой. С тех пор была присоединена новая территория огромных размеров, охватывающая много рек, в частности Миссисипи, навигация по которой к океану имела колоссальное значение для первоначальных штатов. По всей этой территории наше население расширялось во всех направлениях, и образовались новые штаты в количестве, почти равном числу тех, которые составили первый костяк нашего Союза. Эта экспансия нашего населения и присоединение новых штатов оказали счастливейшее влияние на все высшие интересы Союза, что в огромной мере увеличило наши ресурсы и прибавило нам силу и достоинство державы, признанной всеми».
Хотя в целом доктрина Монро была сложным и противоречивым явлением, главной в ней в конечном итоге оказалась тенденция к национализму и экспансии, к укреплению и расширению самостоятельных позиций Соединенных Штатов в западном полушарии. Неудивительно поэтому, что в будущем ее принципы в первую очередь использовались не для защиты, а против стран Латинской Америки, а также против Великобритании и других европейских стран, как конкурентов Соединенных Штатов в борьбе за влияние в западном полушарии. Туманный характер формулировок и сама форма доктрины, провозглашенной в виде послания президента конгрессу и не оформленной даже в качестве обыкновенного законодательного акта, позволили правительству Соединенных Штатов в каждом конкретном случае приспосабливать доктрину к менявшейся исторической обстановке.
3. РУССКО-АМЕРИКАНСКИЕ КОНВЕНЦИИ И ДОГОВОРЫ
Как только известие о послании президента Монро от 2 декабря 1823 г. пришло в Европу, британский министр иностранных дел Дж. Каннинг поспешил заявить, что оно направлено главным образом против России. Попытка британского министра возбудить недовольство Петербурга успеха не имела, но получила развитие в трудах ряда западных историков. В литературе отмечалось также, что Россия, заключив конвенцию от 5(17) апреля 1824 г., отступила перед лицом объединенных действий США и Англии и в результате провозглашения доктрины Монро.
Изучение документальных материалов не подтвердило подобных утверждений. Более того, совместные действия США и Англии в переговорах с Россией по урегулированию противоречий на Северо-Западе Америки намечались до провозглашения доктрины Монро, но после того как Дж. Каннинг узнал о выдвижении Соединенными Штатами «принципа неколонизации», он решительно отказался действовать совместно с американцами. Совсем иной оказалась реакция руководителя ведомства иностранных дел России К. В. Нессельроде, который уже в самом начале переговоров с американским посланником в Петербурге Г. Миддлтоном предложил не касаться абстрактных принципов, а перенести дискуссию в сферу действительных фактов и урегулировать разногласия на наиболее приемлемой для «взаимных интересов почве».
Окончательные условия конвенции, согласованной во время переговоров Г. Миддлтона с К. В. Нессельроде и П. И. Полетикой весной 1824 г., отражали общую умеренную и примирительную позицию правительства России. Известно, что указом 1821 г. южная граница российских владений в Северной Америке расширялась вплоть до 51-й параллели. В соответствии с инструкциями Дж. К. Адамса Миддлтон настаивал на 55-й параллели. Нессельроде согласился на установлении границы по 54°40/ с. ш., что обеспечивало удержание за Россией о-ва Принца Уэльского.
Особенно настойчиво американский представитель добивался свободы торговли и рыбной ловли у северо-западных берегов Америки. И в этом вопросе, стремясь к сохранению дружественных отношений с Соединенными Штатами, Россия пошла на уступки, согласившись на установление взаимной свободы торговли и навигации на Северо-Западе Америки сроком на 10 лет (одновременно предусматривалось запрещение торговли спиртными напитками, огнестрельным оружием, порохом и т. п.).
Пересылая ратифицированный текст конвенции в Вашингтон, К. В. Нессельроде в письме Ф. В. Тейлю 20 мая (1 июня) 1824 г. утверждал, что» это соглашение закрепляет границы российских владений в Северной Америке и даже распространяет их за первоначальные пределы. С другой стороны, в кругах Российско-американской компании (РАК) конвенция с Соединенными Штатами вызвала крайнее неудовольствие. Последовали многочисленные записки и протесты, в которых, в частности, указывалось, что разрешение американским купцам и зверопромышленникам торговать в российских владениях грозит компании самыми тяжелыми последствиями. По словам директоров РАК, «дозволенное совместничество иностранцев» менее, «нежели в десять лет», не только разорит компанию, но и лишит российское государство «обильного источника богатства, открытого предприимчивостью, трудами и пожертвованиями eгo подданных, из которого в течение столетия отдаленный и суровый край почерпал жизнь и силу».
Руководство РАК писало: «В калитку невозможно провезти того, что провозится в ворота». Получив свободный доступ в российские владения, американские торговцы будут сами «промышлять» и ловить зверей, а также «предпочтительно от самих коренных жителей приобретать все тo, что они получают от компании... Должно только вообразить, что селения наши не составляют более двух тысяч жителей, в том числе до 500 русских, рассеянных на пространстве нескольких тысяч верст, и тогда откроется, сильны ли они противустать совместничеству предприимчивых, богатых капиталами и многочисленных американских купцов издавна стремящихся к разрушению нашей компании...».
Протесты РАК практических результатов не дали. Сторонники расширения русского влияния в бассейне Тихого океана и Северной Америки (Н. П. Румянцев, Н. С. Мордвинов и др.) к этому времени уже утратили прежние позиции, а в политике России на Северо-Западе Америки к концу первой четверти XIX в. возобладали консервативные и охранительные тенденции, выразителем которых был К. В. Нессельроде.
Мнение главы ведомства иностранных дел в конечном итоге оказалось решающим, и это исключило возможность для компании добиться пересмотра условий конвенции с США и аналогичного соглашения с Великобританией. Представляя императору осенью 1826 г. повторные жалобы компании, К. В. Нессельроде писал; «Многие их предложения, как, например, конфискация кораблей с грузом, осмотр их в море не в военное время и купеческими судами, противны и общему праву, и точным условиям договоров с Англией и Америкой». По заключению министра, высказываемые компанией опасения противоречили ее собственным интересам и «достоинству двора нашего».
Что касается Соединенных Штатов, то там не скрывали своего удовлетворения заключенным соглашением с Россией. Как отмечал президент Монро, договор относительно Северо-Западного побережья и Тихого океана предоставляет США все, о чем они могли бы просить или желать.
Успешными для Соединенных Штатов в конечном итоге оказались и длительные переговоры о заключении торгового договора с Россией. Следует отметить, что на заключительном этапе их успеху способствовали умелые действия американского посланника Дж. Бьюкенена, который вскоре после прибытия в Петербург летом 1832 г. сумел установить близкие и доверительные отношения с К. В. Нессельроде и Николаем I.
В инструкциях госдепартамента о заключении торгового договора с Россией отмечалось, что такое соглашение было бы крайне выгодно для Соединенных Штатов. Дж. Бьюкенен, однако, с момента начала переговоров строил свою аргументацию на доказательстве выгодности тех или иных условий договора для русской стороны. Так, чтобы убедить своих собеседников в выгодах и значении торговых связей между Россией и США, Бьюкенен познакомил К. В. Нессельроде и Ф. И. Бруннова с таблицей экспорта российских промышленных товаров на американских судах из Петербурга, составленной американским генеральным консулом А., П. Гибсоном. Из таблицы следовало, что за последние шесть лет (1826—1831 г.) на долю американских кораблей приходилось более 2/3 экспорта таких товаров, как пенька, парусина и пр. За тот же период на американских кораблях было вывезено 2657 тыс. пудов полосового железа (bar iron), что составило более половины общего экспорта железа из Петербурга (4559 тыс. пудов).
Наконец, чтобы преодолеть последние проволочки и затруднения, Бьюкенен, предложил приурочить подписание договора к именинам Николая Павловича. Многоопытному в подобных делах Нессельроде эта идея понравилась, и подписание договора состоялось 6(18) декабря 1832 г. В соответствии со ст. 1 торговля и мореплавание между владениями обеих сторон объявлялись свободными и основанными на взаимности. Жителям обеих стран разрешалось торговать во всех местах, где допускалась иностранная торговля. Предусматривалось свободное ведение дел «с тем, однако же, что они подчинены будут существующим там законам и учреждениям», Ст. 2 предусматривала распространение преимуществ, которые одна из сторон предоставит в области торговли и навигации какой-либо нации, на другую договаривающуюся сторону. Что касается общей таможенной политики каждой из договаривающихся сторон, то она оставалась вполне автономной п условиями договора не затрагивалась. «Всякий товар и предметы торговли,— гласила ст. 3,— которые могут быть законно привозимыми в гавани Российской империи и на российских судах, будет дозволено привозить также и на судах Американских Штатов, с платежом только таких пошлин или сборов, которые под каким бы ни было видом или названием взиматься будут... с таких же товаров или предметов торговли, привезенных на российских судах». Аналогичное условие распространялось «во взаимство» и на товары, привозимые в США на российских судах.
Каждой из договаривающихся сторон предоставлялось право иметь «консулов, вице-консулов, агентов и комиссаров по своему выбору с тем, что они пользоваться будут такими же правами и преимуществами, какими пользуются определенные в спх званиях от наиболее благоприятствуемых правительств» (ст. 8). Особо оговаривалось (ст. 9), что «помянутые консулы, вице-консулы или торговые агенты будут вправе требовать от местных начальств помощи для отыскания, взятия под стражу, задержания и заключения в тюрьму дезертиров с военных и купеческих судов, принадлежащих государству, таковых агентов определившему».
Оценивая значение подписанного в декабре 1832 г. договора между Россией и Соединенными Штатами, следует подчеркнуть, что Бьюкенену удалось добиться включения в текст соглашения принципа наибольшего благоприятствования, который стал официальной основой для всего последующего развития русско-американских торговых связей в XIX в. Россия практически не имела специальных торговых соглашений с другими странами, если не считать ее ближайших соседей — Пруссии и Швеции. Договор с США был, таким образом, лишь третьим актом подобного рода, и это обстоятельство не могло не придать ему в глазах современников дополнительный смысл и значение.
Кроме того, могущественная Россия представляла собой в то время более важного, чем США, политического партнера. Не случайно поэтому сенатор Томас Бентон в качестве одной из заслуг администрации Э. Джексона указал на подписание «важного договора с великой державой». Заключение «давно желанного договора» было, по отзыву сенатора, крупным событием для Соединенных Штатов. И хотя ничего существенного не было добавлено к тем привилегиям, которыми на практике пользовались американцы в России, факт подписания договора придал ту стабильность и уверенность в их сохранении, которые столь необходимы в торговых делах.
Президент Э. Джексон в годичном послании конгрессу отметил, что «дружественные отношения, которые всегда поддерживались между Соединенными Штатами и Россией, получили дальнейшее развитие и были закреплены договором от 6(18) декабря прошлого года...». Благодаря либеральным условиям этого договора будет развиваться процветавшая и увеличившаяся торговля, что, в свою очередь, «придает новые мотивы той взаимной дружбе, которую обе страны до сих пор питали в отношении друг друга».
Пересылая российскому поверенному в делах в Вашингтоне К. Ф. Сакену текст только что подписанного договора, глава ведомства иностранных дел выражал надежду, что этот акт, несомненно, окажет благоприятное влияние на отношения между Россией и Соединенными Штатами и что жители обеих стран смогут отныне с возросшим рвением заниматься торговыми делами.
Хотя в этих оценках имелось известное преувеличение, в целом торговые связи между Россией и США разв<