ВЫСТУПЛЕНИЯ НИЗОВ в 1602 -1604 гг. 8 глава

Имя Дмитрия оживили, по-видимому, борьба за обладание троном и вызванные ею политические страсти. После избрания Бориса на трон молва о самозванном «царевиче» лишилась почвы и умолкла сама собой, зато версия о чудесном спасении сына Гроз­ного получила самое широкое распространение в народе. Служилый француз Яков Маржарет, прибывший в Москву в 1600 г., отметил в своих записках: «...прослышав в тысяча шестисотом году молву, что некоторые считают Дмитрия Ивановича живым, он (Борис. — Р. С.) с тех пор целые дни только и делал, что пытал и мучил по этому поводу»¹⁰.

Новую волну слухов о спасении Дмитрия едва ли следует связы­вать с заговором Романовых в 1600 г. Романовы пытались заполу­чить корону в качестве ближайших родственников последнего за­конного царя Федора. К сыну Грозного от седьмого брака они от­носились резко отрицательно. Пересуды о наличии законного на­следника Дмитрия могли помешать осуществлению их планов. Совершенно очевидно, что в 1600 г. у Романовых было не больше оснований готовить самозванца «Дмитрия», чем у Бориса Годунова в 1598 г.

Можно указать на обстоятельства, питавшие слухи о Дмит­рии в 1600 г. Главной причиной явилась, по-видимому, смертель­ная болезнь Бориса Годунова. Кончины Бориса ждали со дня на день. Тут-то и вспомнили о младшем сыне «хорошего» царя. Если бы слухи о царевиче распространял тот или иной боярский круг, покончить с ними для Годунова было бы нетрудно. Трагизм поло­жения заключался в том, что молва сделалась народной и потому никакие гонения не могли искоренить ее.

Как подчеркнул К. В. Чистов, легенда о Дмитрии не сразу полу­чила социальную окраску и превратилась в силу, способную объеди­нить выступления низов. Именно по этой причине повстанческое войско Хлопка не воспользовалось именем Дмитрия в 1603 г.¹¹

Народные толки и ожидания создали почву для появления само­званца. В свою очередь деятельность самозванца оказала огром­ное воздействие на дальнейшее развитие народных утопий.

Самозванец объявился в пределах Речи Посполитой в 1602— 1603 гг. Им немедленно заинтересовался Посольский приказ¹². Не позднее августа 1603 г. Борис обратился к покровителю само­званца князю Константину Острожскому с требованием выдать «вора»¹³. Но «вор» уже переселился в имение Адама Вишневецкого. В Москве и в дальнейшем следили за каждым шагом само­званца.

Неверно мнение, будто Годунов назвал самозванца первым по­павшимся именем. Разоблачению предшествовало самое тщатель­ное расследование, после которого в Москве объявили, что имя царевича принял беглый чернец Чудова монастыря Гришка, в миру носивший имя Юрия Отрепьева.

Московским властям нетрудно было установить историю бег­лого чудовского монаха. В Галиче жила вдова Варвара Отрепьева, мать Григория, а родной дядя Смирной Отрепьев служил в Москве как выборный дворянин. Смирной преуспел при новой династии и выслужил чин стрелецкого головы¹⁴. Накануне бегства племян­ника он был «на Низу голова стрельцов». Как только в ходе след­ствия всплыло имя Отрепьева, царь Борис вызвал Смирного в Москву. Власти использовали показания Смирного и прочей родни Отрепьева как при тайном расследовании, так и при публич­ных обличениях «вора». Как значилось в Разрядных книгах, Борис посылал в Литву «в гонцех на обличенье тому вору Ростриге дядю ево родного галеченина Смирного Отрепьева». Современник Отрепьева троицкий монах Авраамий Палицын определенно знал, что Гришку обличали его мать, родные брат и дядя и наконец «род его галичане вси»¹⁵.

Московские власти сконцентрировали внимание на двух момен­тах биографии Отрепьева: его насильственном пострижении и со­борном осуждении «вора» в московский период его жизни. Но в их объяснениях по этим пунктам были серьезные неувязки. Одна версия излагалась в документах, составленных для внутреннего пользования, другая — в дипломатических наказах, адресованных польскому двору. В дипломатических письмах значилось буквально следующее: Юшко Отрепьев, «як был в миру, и он по своему зло­действу отца своего не слухал, впал в ересь и воровал, крал, играл в зернью и бражничал и бегал от отца многажда и заворовазся, по-стригсе у чернцы...»¹⁶.

Нетрудно установить, с чьих слов составлен был этот убийст­венный отзыв о Юрии Отрепьеве. Незадолго до посылки наказа в Польшу в Москву вернулся Смирной Отрепьев, ездивший за рубеж по заданию Посольского приказа для свидания с Григорием-Юрием. Со слов Смирного, очевидно, и была составлена назидательная новелла о беспутном дворянском сынке.

Юшка отверг сначала родительский авторитет, а потом автори­тет самого бога. После пострижения он «отступил от бога, впал в ересь и в чорнокнижье и призыване духов нечистых, и отреченья от бога у него выняли». Узнав об этих преступлениях, патриарх со всем вселенским собором, по правилам святых отцов и по собор­ному уложению, якобы приговорили сослать Гришку на Белоозеро в заточение на смерть¹⁷.

Посольский приказ фальсифицировал биографию Отрепьева. Цели фальсификации предельно ясны. Властям важно было пред­ставить Отрепьева как одиночку, за спиной которого не было никаких серьезных сил, а заодно обосновать версию о соборном суде над преступником, чтобы иметь основание потребовать от поляков выдачи «вора».

С дружеским венским двором царь Борис поддерживал куда более доверительные отношения, чем с польским. Поэтому в пись­ме австрийскому императору Годунов позволил себе некоторую откровенность по поводу Отрепьева. Русский оригинал послания Бориса Рудольфу II (ноябрь 1604 г.) хранится в Венском архиве и до сих пор не опубликован¹⁸. Приведем здесь полностью разъясне­ния Бориса по поводу личности Отрепьева. До своего постриже­ния, утверждал Борис, Юшка «был в холопех у дворенина на­шего у Михаила Романова и, будучи у него, учал воровата, и Михаи­ле за его воровство велел его збити з двора, и тот страдник учал пуще прежнего воровать, и за то его воровство хотели его повесить, и он от тое смертные казни сбежал, постригся в дальних монастырех, а назвали его в чернцех Григорием».

Почему царь Борис решился связать имя Отрепьева с именем Романовых? Быть может, он желал скомпрометировать своих про­тивников? Но почему он не назвал тогда имена старших братьев знаменитых бояр Федора и Александра Никитичей Романовых, а указал на младшего брата Михаила, которого даже в России мало кто знал и который два года как умер в царской тюрьме?

В венском наказе видно то же настойчивое стремление, что и в польском. Царские дипломаты решительно опровергали самую возможность заговора и старались рассеять подозрения насчет того, будто за спиной самозванца могли стоять влиятельные бояр­ские круги. От поляков вовсе скрыли, что Отрепьев служил Рома­нову. Австрийцев убеждали в том, что Романов не был пособни­ком «вора», а, напротив, изгнал Юшку за его воровские проделки.

Внутри страны появление самозванца долго замалчивалось. Толки о нем пресекались беспощадным образом. Но когда Лжедмитрий вторгся в пределы страны и молчать стало невозможно, с обличением Отрепьева выступила церковь. Жизнеописание От­репьева, составленное в патриаршей канцелярии, разительно от­личалось от заявлений Посольского приказа.

Враг оказался гораздо опаснее, чем думали в Москве. Он тер­пел поражение в открытом бою, но посланная против него много­численная армия не могла изгнать его из пределов страны. Попыт­ки представить Отрепьева юным негодяем, которого пьянство и воровство довели до монастыря, мало кого могли убедить. Дипло­матическая ложь рушилась сама собой. Патриаршие дьяки были вынуждены более строго следовать фактам. Патриарх Иов известил паству о том, что Отрепьев «жил у Романовых во дворе и заворовался, от смертные казни постригся в чернцы и был по многим мо­настырям», позже побыл во дворе у него, патриарха, «а после то­го сбежал в Литву с товарищами своими с чюдовскими чернцы»¹⁹.

Власти не настаивали на первоначальной версии, будто От­репьева постригли из-за его безобразного поведения и восстания против родительской власти. Юшка заворовался, живя на дворе у Романовых. Как видно, патриарх умышленно не назвал имени окольничего Михаила: он хотел бросить тень разом и на стар­ших Романовых! Но подобные побуждения имели все же второ­степенное значение. Царские опалы, казалось бы, навсегда покон­чили с могуществом Романовых: старший из братьев принял мо­нашество и сидел под стражей в глухом монастыре, трое его брать­ев погибли в ссылке. Никто не предвидел, что один из уцелевших сыновей Никитичей взойдет со временем на трон.

Посольский приказ старался скрыть от заграницы определен­ную связь между пострижением Отрепьева и службой его опаль­ным Романовым, но в разъяснениях патриарха уже можно уло­вить намек на такую связь.

После смерти Годунова и гибели Лжедмитрия I царь Васи­лий Шуйский произвел новое дознание по поводу самозванца. Его следователи имели одно важное преимущество перед Борисовыми — они видели самозванца наяву. Новый царь опубликовал ре­зультаты расследования с большими подробностями, чем Борис. Однако разъяснения при польском дворе отличались сдержан­ностью: любые неточности в пояснениях Москвы могли быть лег­ко опровергнуты в Кракове. Между тем сам вопрос о самозванце приобрел теперь государственное значение.

В инструкциях дипломатам Посольский приказ больше не скры­вал факта службы Отрепьева у Романовых. Царь Василий IV по­зволил сообщить полякам даже больше того, о чем поведала пат­риаршая канцелярия. Юшка, писали дьяки, «был в холопех у бояр у Микитиных детей Романовича и у князя Бориса Черкас-кова и, заворовався, постригся в чернцы...»²⁰. Выпад против Ро­мановых и Черкасских носил политический характер. Едва при­верженцы Шуйского выкрикнули на площади имя нового царя, как в боярской среде возник заговор. К нему примкнули Романо­вы, не оставившие надежду занять трон. Тогда на их голову по­сыпались удары. Филарет Романов, которого прочили в патриархи, лишился царской милости. Подозрение пало на ближайших род­ственников Филарета князей Черкасских.

Все это объясняет, почему Шуйский решился бросить тень не на одних Никитичей, но и на их шурина боярина Черкасского. Наказы Шуйского называют Отрепьева боярским холопом. Мож­но ли верить этому полемическому выпаду против лжецаря?

Юрий Отрепьев поступил на службу к Михаилу Романову как добровольный слуга. Однако царское уложение о холопах 1597 г. предписало всем господам в принудительном порядке составить кабальные грамоты на всех добровольных «холопов», прослужив­ших у них не менее полугода. Боярин Черкасский стоял в бояр­ской иерархии значительно выше молодого окольничего Михаила Романова. Поэтому Отрепьев имел причины для перехода во двор к Черкасскому. Там он, возможно, и дал на себя кабальную запись. Поздние летописи предпочитали умалчивать о службе Отрепьева у Романовых и их родни. В царствование Романовых бы­ло небезопасно или во всяком случае неприлично вспоминать этот факт из биографии «вора» и богоотступника. Вследствие этого история пострижения Юрия Отрепьева получила совершенно пре­вратное истолкование в летописных сочинениях. Автор «Иного сказания» сочинил романтическую сказку о том, как 14-летний Юшка случайно повстречал в Москве безвестного игумена с Вят­ки Трифона и под влиянием душеспасительной беседы с ним при­нял схиму²¹.

Отзвук подлинных событий находим в одном компилятивном «Сказании», автор которого пользовался какими-то ранними ис­точниками. В «Сказании» причины пострижения Юшки изложе­ны следующим образом. Царь Борис воздвиг гонение на великих бояр, послал в заточение и на смерть Федора Никитича Рома­нова и Бориса Камбулатовича Черкасского. Юшка часто приходил в дом к Черкасскому и был у него в чести, «и тоя ради вины на него царь Борис негодова, той же лукав сый, вскоре избежав от ца­ря, утаився во един монастырь и пострижеся...»²². В «Сказании» заметно усердное старание смягчить неприятные Романовым фак­ты. Автор умалчивает о том, что Юшка служил Михаилу Ники­тичу и его шурину Черкасскому. Юшка будто бы лишь бывал при дворе боярина Бориса Черкасского и в то же время от него «честь приобретал».

И все же в намеках «Сказания» проглядывает истина. Юшка не затерялся среди многочисленной холопской дворни, а сделал карьеру при дворе боярина Черкасского и вошел у него в честь. При боярских дворах дети боярские такого ранга и происхожде­ния служили обычно дворецкими, конюшими, воеводами в бояр­ских городках. После ареста Романовых и Черкасского их слуга Юрий Отрепьев, не желая разделить участь своих господ, постриг­ся в монахи и принял имя Григория. За пострижением последо­вали скитания по монастырям. Этот эпизод из жизни чернеца Гри­гория Отрепьева стал предметом всевозможных легенд.

Поздние летописи противоречат друг другу, едва только начи­нают перечислять обители, в которых побывал новоиспеченный монах. Современники не знали толком, где постригся Юшка От­репьев. Близкий к Романовым «Новый летописец» откровенно при­знает, что Юшка «во младости пострижеся на Москве, не вем где». Даже Посольский приказ, расследовавший дело по свежим следам, не мог добиться истины. При Шуйском установили толь­ко, что постригал Юшку «с Вятки игумен Трифон»²³. Обряд был совершен, как видно, в спешке на каком-нибудь монастырском подворье.

Трифон более 20 лет жительствовал в основанном им монасты­ре в Вятке. Заслуги Трифона получили признание — его возвели в сан архимандрита. Но после 1602 г. он лишился сана. Что было причиной отставки? Пострижение ли Отрепьева, дружба с опаль­ными боярами или старость? Трудно сказать.

Посольский приказ был лучше всего осведомлен о столичном периоде жизни чернеца Григория. Тут его жизнь протекала у всех на глазах. Имея под рукой множество свидетелей, приказ уточ­нил обстоятельства пребывания чернеца в Кремлевском Чудове монастыре. Отрепьев, значилось в посольской справке 1606 г., был «в Чюдове монастыре в дияконех з год»²⁴. Это известие сле­дует признать единственной достоверной хронологической вехой в ранней биографии Отрепьева.

Если обратиться к сказаниям современников, то можно уви­деть, какие любопытные метаморфозы претерпели в них сведе­ния о чудовском периоде жизни Отрепьева. «Пискаревский лето­писец» утверждал, будто Гришка «пребываша и безмолвствова-ше в Чудове года два». Те же данные приводит «История о пер­вом патриархе Иове», составленная после 1652 г. Троицкий мо­нах Авраамий Палицын считал, что чернец Григорий два лета стоял на клиросе в Чудове монастыре, а потом служил во дворе у патриарха более года²⁵. Тенденция приведенных свидетельств оче­видна. Летописцы продлили срок пребывания Отрепьева в столич­ном монастыре с одного года до двух лет.

Аналогичным образом современники описывали «житие» мо­наха Григория в провинциальных обителях. По свидетельству «Но­вого летописца», чернец Отрепьев жил год в Спасо-Ефимьеве мо­настыре и еще «двенадесять недель» в соседнем монастыре на Куксе. По словам другого летописца, Григорий прибыл «во оби­тель Живоначальные Троицы на Железный Борок ко Иякову свя­тому и в том монастыре постризается, и пребыша ту три лета». Летописец ошибся, назвав монастырь на Железном Борку Тро­ицким. На самом деле то был монастырь Иоанна Предтечи²⁶. Ошибка выдает малую осведомленность автора летописи.

Пребывание в провинциальных монастырях явилось в дейст­вительности лишь кратким эпизодом в жизни Григория Отрепь­ева. Посольская справка, составленная при Василии Шуйском, со­общала без особых подробностей о том, что «был он, Гришка, в чернцах в Суздале в Спаском в Еуфимьева монастыре, и в Гали­че у Иоанна Предтечи, и по иным монастырем...»²⁷.

Посольская справка 1606 г. не сообщает, сколько времени про­вел Отрепьев в провинциальных монастырях. Заполнить этот про­бел биографии помогает хорошо осведомленный современник Гришки — автор повести, приписываемой князю И. М. Катыре-ву-Ростовскому. Он категорически утверждает, что до водворе­ния в столичном монастыре Григорий носил рясу очень недолго: «По мале же времяни пострижения своего изыде той чернец во царствующий град Москву и тамо доиде пречистые обители ар­хистратига Михаила». Обителью архистратига Михаила называ­ли Чудов монастырь²⁸. Если верно то, что пишет названный ав­тор, значит, Отрепьев не жительствовал в провинциальных монасты­рях, а бегал по ним.

Приведенные факты позволяют установить главнейшие хро­нологические даты в жизни Отрепьева. Чудовский монах отпра­вился в Литву в феврале 1602 г., после того как пробыл год в Чу­дове монастыре. Значит, он обосновался в Чудове в начале 1601 г. Поскольку Отрепьев прибыл в Москву «по мале... времяни» после своего пострижения, значит, он постригся в конце 1600 г., т. е. именно тогда, когда Борис Годунов разгромил заговор бояр Ро­мановых и Черкасских. Но в таком случае приведенные факты полностью подтверждают версию, согласно которой Отрепьев вы­нужден был уйти в монастырь в связи с гонениями на Романовых в ноябре 1600 г.

В то время Отрепьеву было примерно 20 лет. По понятиям XVI в., молодые люди достигали совершеннолетия и поступали на службу в 15 лет. Это значит, что до своего пострижения Григо­рий успел прослужить на боярских подворьях около пяти лет.

Установив все эти факты, попробуем заполнить самые первые страницы биографии Отрепьева.

Юрий Богданович Отрепьев родился в небогатой дворянской семье. Предки Отрепьева выехали на Русь из Литвы. Прадед Юшки Матвей Третьяк служил в Боровском уезде и как дворовый сын боярский был записан в Дворовом списке в 1552 г. Между 1552 и 1566 гг. в тот же Дворовый список был занесен «Третьяков сын Замятия» — дед Юшки, в то время «новик»²⁹. Прошло примерно 20 лет, и на службу поступили двое сыновей Замятии: Смирной и Богдан. Как установил И. А. Голубцов, отец Юшки Богдан От­репьев получил поместье в Коломенском уезде в феврале 1577 г.³⁰ В Боярском списке он назван «новиком неслужилым». В то вре­мя Богдану было не более 15—16 лет. Его определили на службу одновременно со старшим братом Никитой Смирным. Сын Богда­на Юрий не мог родиться ранее чем на рубеже 70—80-х годов XVI в., а это значит, что он был примерно одного возраста с царе­вичем Дмитрием. Юшка достиг совершеннолетия в самые послед­ние годы царствования Федора.

Отец Юшки Богдан служил в стрелецких войсках, но выслужил только чин стрелецкого сотника. Он рано умер. Согласно посоль­ской справке 1606 г., Богдана зарезал литвин на Москве в Немец­кой слободе. Там, где иноземцы свободно торговали вином, не­редко случались уличные драки. Московские летописцы помнили, что Юшка «остался после отца своего млад зело» и воспитанием его занималась мать. От нее мальчик научился читать божест­венное писание, «часовник и псалмы Давидовы». Как видно, воз­можности домашнего образования были быстро исчерпаны, и Юшку послали «к Москве на учение грамоте». Семья Отрепьевых имела прочные связи в столице: там обретался дед Юшки, там слу­жили его родной дядя Смирной и «свояк» семьи дьяк Семейка Ефимьев³¹. Видимо, кто-то из приказных и выучил Юшку писать. В приказах ценили хороший почерк, и при них существовали шко­лы, готовившие писцов-каллиграфов. Отрепьев усвоил изящный почерк, что позволило ему позже стать переписчиком книг на пат­риаршем дворе.

Только ранние посольские наказы изображали юного Отрепье­ва беспутным негодяем. При Шуйском такие отзывы оказались забыты, а поздние писатели не скрывали удивления по поводу спо­собностей Отрепьева. Правда, при этом они выражали благочести­вые подозрения: не вступил ли Юшка в союз с нечистой силой, будучи еще подростком? Так, автор «Нового летописца» писал: «Грамота же ему дася не от бога, но дияволу сосуд учинися...» Авраамий Палицын отмечал: «Сей юн еще навыче чернокнижию»³².

Учение, очевидно, давалось Отрепьеву очень легко. В непро­должительное время Юшка стал «зело грамоте горазд»³³. Но бед­ность и сиротство отнимали у способного ученика надежды на выдающуюся карьеру. На царской службе он едва ли мог надеять­ся выслужить воеводский чин. Честолюбивый провинциал искал более легких путей и поступил на службу к брату царя Михаи­лу Никитичу. В то время, когда многие считали Никитичей единственными законными претендентами на царский трон, служба при их дворе сулила массу выгод.

Выбор Юшки кажется случайным. Так ли было на самом деле? Отрепьевы издавна сидели целым гнездом на берегах Монзы, при­тока Костромы. Там же располагалась знаменитая костромская вотчина боярина Федора Никитича село Домнино. Родители От­репьева жительствовали подле монастыря на Железном Борку. В 10 верстах от монастыря стоял романовский починок Кисе­ли³⁴.

Все, что мы знаем о личности Отрепьева, заставляет предпо­лагать, что за несколько лет службы у Никитичей он занял при их дворе достаточно высокое положение.

Опала на Романовых едва не погубила Юшку Отрепьева. Для ареста опальных бояр Борис послал отряд стрельцов, но воору­женная боярская свита оказала им отчаянное сопротивление. Под стенами романовского подворья произошло форменное сражение. Царь Иван в таких случаях подвергал дворню поголовному истреб­лению. Годунов не хотел следовать его примеру. Он ограничился тем, что подверг пыткам и казни ближних слуг опальных Романо­вых. Подобная участь грозила и Юрию Отрепьеву. По словам пат­риарха, Отрепьев постригся, спасаясь «от смертные казни». Царь Борис выражался еще более определенно. Боярского слугу жда­ла виселица!

Не благочестивая беседа с вятским игуменом, а страх перед виселицей привел Отрепьева в монастырь. Двадцатилетнему дво­рянину, полному сил и надежд, пришлось покинуть свет и забыть свое мирское имя. Отныне он стал смиренным чернецом Григо­рием.

После пострижения Отрепьев побоялся остаться в столице и скрылся в провинции. Из посольской справки 1606 г. следует, что Отрепьев побывал в Суздальском Спасо-Ефимьеве монастыре и монастыре Иоанна Предтечи в Галиче. Оба монастыря лежат на одной прямой, связывавшей Москву с имением семьи Отрепье­вых в Галичском уезде. Итак, чернец Отрепьев посетил назван­ные монастыри не для жительства в них, а как места временного пристанища во время бегства из Москвы в свое имение.

Искал ли Отрепьев спасения в романовской вотчине близ Же­лезного Борка? Или вернее будет другое предположение, что слу­га опальных бояр искал спасения в родных краях?

Сохранились глухие известия, будто во время пребывания От­репьева в Суздальском Спасо-Ефимьеве монастыре тамошний игу­мен, видя его «юна суща», отдал «под начал» духовному отцу. Жизнь «под началом» оказалась стеснительной, и чернец поспешил проститься со спасскими монахами. В прочих обителях Отрепь­ев задерживался и вовсе ненадолго.

Переход от жизни в боярских теремах к прозябанию в мона­шеских кельях был разительным. Очень скоро чернец Григорий решил вернуться в столицу. Как мог опальный инок попасть в ари-стократический кремлевский монастырь? Поступление в такую обитель обычно сопровождалось крупными денежными вкладами.

Дьяки Шуйского дознались, что при поступлении в Чудов мо­настырь Гришка Отрепьев воспользовался протекцией: «...бил че­лом об нем в Чюдове монастыре архимандриту Пафнотию... (что ныне Крутицкой митрополит, добавили от себя дьяки. — Р. С.) бо-городицкой протопоп Еуфимий, чтоб его велел взяти в монастырь и велел бы ему жити в келье у деда у своего у Замятии»³⁵.

Дед Григория Елизарий Замятия был примечательной фигу­рой. Полгода спустя после коронации Бориса Годунова он полу­чил самое ответственное в своей жизни поручение. Новый царь назначил его «объезжим головой» в Москве. Замятия должен был охранять порядок в «меньшой» половине Белого города — от Не­глинной реки до Алексеевской башни³⁶. «Объезжими головами» в столице служили обычно дворяне, хорошо зарекомендовавшие себя по службе и лично известные государю. Вскоре после мос­ковской службы Замятия, по-видимому по старости, удалился на покой в Чудов монастырь. Неизвестно, в каких отношениях нахо­дился Замятия с протопопом кремлевского Успенского собора Евфимием. Но именно помощь Евфимия помогла Замятие опреде­лить внука Григория в Чудов.

Как свидетельствует посольская справка 1606 г., «архимарит Пафнотий для бедности и сиротства взял его (Григория. — Р. С.) в Чюдов монастырь»³⁷.

Отрепьев недолго прожил под надзором деда. Архимандрит вскоре перевел его в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занялся литературным трудом. «Живучи-де в Чудове мо­настыре у архимарита Пафнотия в келий, — рассказывал он зна­комым монахам, — да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, и Алексею, и Ионе». Пафнотий поспешил отличить инока, не достигшего 20 лет, и дал ему чин дьякона. «...По произволению тоя честныя лавры архимарита Пафнотия, — писали летописцы, — (Отрепьев. — Р. С.) поставлен бысть во дьяконы рукоположеньем святейшаго Иова патриарха...»³⁸

История последующего взлета Отрепьева описана одинаково в самых различных источниках. Патриарх Иов в своих грамотах писал, будто взял Отрепьева на патриарший двор «для книжного письма». На самом деле Иов заметил способного инока не только из-за его отличного почерка. Чернец вовсе не был простым пере­писчиком книг. Его ум и литературное дарование доставили ему более высокое положение при патриаршем дворе. У патриарха Григорий продолжал «сотворяти каноны святым»³⁹.

Прошло совсем немного времени, с тех пор как Отрепьев яв­лялся во дворец в свите окольничего Михаила Никитича, и перед ним вновь открылись двери кремлевских палат. На царскую думу и в совет князей церкви патриарх являлся с целым штатом пис­цов и помощников. Отрепьев оказался в их числе. Патриарх в пись­мах утверждал, что чернеца Отрепьева знают и он сам, святейший патриарх, и епископы, и весь собор. По-видимому, так оно и было. Сам Отрепьев, беседуя с приятелями, говорил им, что «патриарх-де, видя мое досужество, учал на царские думы вверх с собою водити и в славу-де есми вшол великую»⁴⁰.

Фраза Отрепьева насчет «славы» не была простым хвастовст­вом. Карьера его на поприще монашеской жизни казалась феери­ческой. Сначала он был служкой у монаха Замятни, затем келей­ником архимандрита и дьяконом и наконец стал придворным пат­риарха. Чтобы сделать такую карьеру в течение одного только го­да, надо было обладать незаурядными способностями. Не подви­ги аскетизма помогли выдвинуться юному честолюбцу, а его не­обыкновенная восприимчивость к учению. Способности чернеца были необычны для монашеской среды, в которую он попал не­чаянно. В несколько месяцев он усваивал то, на что у других ухо­дила вся жизнь. Примерно в 20 лет Отрепьев стал заниматься ли­тературными трудами, которые доверяли обычно убеленным седи­ной подвижникам.

При царе Борисе Посольский приказ пустил в ход версию, буд­то чернец Григорий бежал от патриарха, будучи обличен в ереси. Церковные писатели охотно подхватили официальную выдумку. Согласно «Истории о первом патриархе Иове», Отрепьев «разсмотрен бысть» как еретик «от некиих церковных» (имена их не уточ­нялись), и тогда патриарх отослал чернеца обратно в Чудов мо­настырь в соблюдение по сыску царя Бориса. Летописи снабдили описанный эпизод множеством подробностей. По «Пискаревскому летописцу», явление великого еретика предсказал ростовский мит­рополит Варлаам. Автор «Нового летописца» вложил в уста ростов­ского митрополита яркую обличительную речь. Но, сочинив суро­вое обличение, как нельзя лучше подходившее случаю, летописец не мог правильно назвать даже имени ростовского митрополита. Он назвал Варлаама Ионой⁴¹.

Последующая история осуждения Отрепьева сводилась к то­му, что царь Борис поверил доносу митрополита и велел сослать чернеца под крепкое начало. Получив царское повеление, дьяк Смир­ной Васильев поручил дело дьяку Семейке Ефимьеву, но тот, будучи свояком Гришки, умолил Васильева отложить на некоторое время высылку Отрепьева. Прошло время, и Смирной будто бы забыл о царском указе. После объявления в Литве самозванца Борис призвал к ответу Смирного, но тот, «аки мертв, пред ним стояша и ничего не мог отвещати». Тогда царь велел забить Ва­сильева до смерти на правеже⁴². История, которую поведал «Но­вый летописец», вполне легендарна.

Предания об осуждении Отрепьева не выдерживают критики. Борисова версия (наказ 1604 г.) сводилась к тому, что патриарх, уведав воровство чернеца, «со всем вселенским собором, по прави­лом святых отец и по соборному уложенью, приговорили сослати с товарыщи его... на Белое озеро в заточенье на смерть»⁴³. Однако уже при Шуйском власти сильно смягчили прежнюю версию. В новых посольских наказах весь эпизод изложен как бы скороговор­кой в единственной строчке: злодей впал в еретичество, и его «с со­бору хотели сослать в заточенье на смерть». Тут нет и речи о фор­мальном соборном суде и приговоре «по соборному уложенью». Еретика хотели сослать, и не более того! Но одно дело — диплома­тические разъяснения за рубежом, и другое дело — справки внут­реннего назначения.

Сразу после переворота в пользу Шуйского посольские дьяки составили подборку документов, включавшую секретную перепис­ку Лжедмитрия. Эту подборку они сопроводили следующей крат­кой справкой о самозванце: «...в лето 7110-го (1602 г. — Р. С.) убе­жал в Литву из обители архангела Михаила, яже ся нарицает Чу­дов, диакон черной Григорей Отрепьев, и в Киеве и в пределах его и там во иноцех дьяконствующу, и в чернокнижество обратися, и ангельский образ сверже и обруга, и по действу вражию от­ступив зело от бога»⁴⁴.

Итак, в документах, составленных для внутреннего использо­вания, посольские дьяки вовсе отбросили ложную версию осужде­ния еретика. Отрепьев отступил от бога и занялся чернокнижием после побега за рубеж, а следовательно, до побега у патриарха и освященного собора попросту не было оснований для осужде­ния Отрепьева «на смерть».