ВОЛЬНОЕ КАЗАЧЕСТВО В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ 2 глава

Пиры и приемы были не более чем декорацией, скрывавшей от дрсторовдшх глаз переговоры между самозванцем и боярами. Пере­говоры завершились соглашением. По некоторым сведениям, была составлена запись, скрепленная 12 «послами» Лжедмитрия (6 мос­ковитами и 6 поляками) и советом всех бояр. Достоверность поль­ского источника, сообщающего подробности об этом соглашении, не слишком велика¹⁷.

Прибытие в Тулу главного дьяка А. Власьева и других приказ­ных людей привело к тому, что управление текущими государствен­ными делами начало переходить в руки самозванца. Получив от А. Власьева полную информацию о последних дипломатических переговорах, Лжедмитрий распорядился задержать английских послов, готовившихся покинуть Россию. Агент Московской компа­нии Джон Мерик был вызван самозванцем в Серпухов. «Царь» предложил возобновить союз, некогда заключенный его мнимым отцом с королевой Елизаветой. Грамота была подписана в Туле 8 июня 1605 г.¹⁸

Находясь в Туле, Лжедмитрий известил страну о своем вос­шествии на престол. Рассчитывая на неосведомленность дальних городов, Отрепьев утверждал, будто его «узнали» как прирожден­ного государя патриарх московский Иов, весь освященный собор, дума и прочие чины¹⁹. 11 июня 1605 г. Лжедмитрий был еще в Туле, но на своей грамоте пометил: «Писана на Москве». Вместе с окруж­ной грамотой самозванец разослал по городам текст присяги. Она представляла собой сокращенный вариант присяги, составленной при воцарении Бориса Годунова и Федора Борисовича. Самозва­нец повторил прием, к которому прибегли Борис Годунов, а затем его сын. Добиваясь трона, Борис велел сразу после смерти Федора Ивановича принести присягу на имя вдовы царицы Ирины и на свое имя²⁰. Федор Борисович поставил на первое место имя вдовы царицы Марии Годуновой, когда потребовал присяги от думы и на­рода.

Ни в Самборе, ни в Путивле самозванец не ссылался на возмож­ное свидетельство матери, заточенной в глухом северном монасты­ре. После переворота в Москве он решил использовать авторитет вдовы Грозного, чтобы навязать свою власть стране. Присяга на имя вдовы Грозного была еще одной попыткой самозванца мисти­фицировать страну.

После смерти Федора Ивановича Борис Годунов пытался пра­вить страной от имени вдовы царицы. Пострижение царицы Ирины положило конец ее карьере как правительницы. Равным образом не могла царствовать и старица Марфа Нагая, вдова царя Ивана. Отрепьев знал о вражде старицы Марфы к Годуновым и не без ос­нования рассчитывал на ее помощь. Готовясь к неизбежной встре­че с мнимой матерью, самозванец приблизил первого же ее род­ственника, попавшего к нему в руки. В Туле он пожаловал чин по­стельничего дворянину Семену Ивановичу Шапкину потому, «что он Нагим племя»²¹.

Дьяки самозванца исключили из текста присяги запреты добы­вать ведунов на государя, портить его «на следу всяким ведовским мечтанием», насылать лихо «ведовством по ветру» и пр. Подданные кратко обещали не «испортить» царя и не давать ему «зелье и ко-ренье лихое». Вместо пункта о Симеоне Бекбулатовиче и «воре», назвавшемся Дмитрием Углицким, в тексте присяги появился пункт о «Федьке Годунове». Подданные обещали не подыскивать царство под государями «и с изменники их, с Федкою Борисовым сыном Годуновым и с его матерью и с их родством, и с советники не ссылаться письмом никакими мерами»²².

Членам низложенной царской семьи удалось спастись в день восстания. Но вскоре их убежище было открыто, и тогда Боярская дума распорядилась заключить их под домашний арест. «Царицу же и царевича и царевну, — записал летописц, — поимаша и сведоша их на старой двор царя Бориса и даша их за приставы»²³.

Московская знать, презиравшая худородного Бориса, пожелала посмертно лишить его царских почестей. Свежая могила Годунова в Архангельском соборе была раскопана, труп умершего удален из церкви. Очевидец событий Яков Маржарет засвидетельствовал, что все это сделано было «по просьбе вельмож»²⁴. По словам «храните­ля» царских гробов в Архангельском соборе, произошло это 5 июня 1605 г.²⁵ Очевидец события епископ Архангельского собора Арсе­ний отметил, что тело Бориса вынули из гроба «ради поругания». Автор «Нового летописца» говорит о том же намеком: «...яко же и мертвенное тело поругано бысть». И лишь поздний «Морозовский летописец» сообщает подробности: «Царя Бориса извергоша из хра­ма архистратига Михаила и повелеша извлещи на сонмище с вели­ким поруганием: и камение на нь метали, и ногами пхати тело его, поверженное и на земле лежащее»²⁶.

Руководители думы надеялись заслужить милость самозванца. Фактически же их действия развязали руки Отрепьеву.

По словам Конрада Буссова, в Серпухове «царь Дмитрий» объя­вил, что он не приедет в Москву, «прежде чем не будут уничтожены те, кто его предал, все до единого, и раз уж большинство из них унич­тожено, то пусть уберут с дороги также и молодого Федора Борисо­вича с матерью, только тогда он приедет и будет им милостивым государем»²⁷.

Известие Буссова находит неожиданное подтверждение в анг­лийском сочинении 1605 г. Автор сочинения весьма неловко ском­поновал черновые записки, полученные им от членов английского посольства. Поэтому сведения о письме самозванца оказались некстати включенными в рассказ о прибытии в Москву Г. Пушкина. По словам англичан, в письме «царя Дмитрия» значилось, что он от­правил к москвичам «лиц знатного происхождения, как-то: князя Федора Ивановича Мсгиславского и князя Дмитрия Ивановича Шуйского, и поручил им лишить его врагов занимаемых ими мест и заключить в неволю Годуновых и иных, пока он не объявит даль­нейшей своей воли, с тем чтобы истребить этих чудовищ кровопийц и изменников...»²⁸.

Ф. И. Мстиславский и Д. И. Шуйский были как раз теми бояра­ми, которые ездили в Серпухов. Английский автор попытался смяг­чить смысл приказа «Дмитрия», которого он всячески восхвалял. Од­нако рассказ Буссова показывает, что в письме из Серпухова самозванец требовал казни низложенного царя и прочих Годуновых. (Требовать их «заключения в неволю» не имело смысла, потому что все они уже находились под стражей.)

Взявшись выполнить поручение Лжедмитрия, руководители ду­мы фактически санкционировали расправу над царской семьей.

Первыми эмиссарами самозванца в Москве были Гаврила Пуш­кин и атаман Корела. Но у Пушкина не было думного чина, а Корела не располагал достаточными силами, чтобы принудить к подчи­нению высший орган государства — думу.

Завершив переговоры с Ф. И. Мстиславским, Лжедмитрий от­правил в столицу особую боярскую комиссию. Формально ее воз­главлял князь В. В. Голицын, обладавший необходимым чином. Фак­тически же главными доверенными лицами самозванца в московской комиссии стали члены путивльской «воровской» думы В. М. Мосальский и дьяк Б. Сутупов. Вместе с комиссией в Москву был напра­влен П. Ф. Басманов.

В «Сказании о Гришке Отрепьеве» упоминается о том, что по­сланцы Отрепьева явились в Москву «со многими людьми служи­выми и с казаками». «Летопись о многих мятежах и о разорении Московского государства» уточняет, что Лжедмитрий вскоре «с ра-тию посла Петра Басманова». В «Новом летописце» тот же текст читается иначе: «вор» отрядил в Москву «на злое свое умышление» Голицына и двух других лиц, «а с ратию посла Петра Басманова»²⁹.

По «Новому летописцу», миссия Басманова заключалась в том, чтобы навести страх на столицу и искоренить там измену. Та­кое свидетельство как нельзя лучше согласуется со всем, что извест­но о личности и делах Басманова. Тем не менее текст «Нового ле­тописца» не может быть принят как достоверный. Проведя тексто­логическое сопоставление «Летописи о многих мятежах...» и «Ново­го летописца» (оба источника восходят к общему протографу), В. Д. Назаров убедительно доказал, что известие «Нового лето­писца» о посылке Басманова в Москву является неисправным и за­ключает в себе очевидную описку³⁰.

Голицын и Басманов привезли в Москву обращение Лжедмит­рия к освященному собору, Боярской думе и «всему народу великой Москвы». Послание касалось судеб низложенной царской семьи и, по словам очевидцев, «было исполнено яда»³¹.

Прибыв в Москву, боярская комиссия тотчас выполнила приказ самозванца. Экзекуцией непосредственно руководили дворяне М. Молчанов и А. Шерефединов из бывших опричников. Они яви­лись на старое подворье Бориса Годунова в сопровождении отряда стрельцов, захватили царицу и ее детей и развели «по храминам по­рознь». Царица Мария Годунова-Скуратова обмерла от страха и не оказала палачам никакого сопротивления. Федор Годунов отчаянно сопротивлялся — стрельцы долго не могли с ним справиться³².

После казни боярин В. В. Голицын велел созвать перед до­мом народ и, выйдя на крыльцо, объявил «миру», что «царица и царевич со страстей испиша зелья и помроша, царевна же едва оживе»³³. Новые власти сделали все, чтобы утвердить официаль­ную версию смерти царя Федора и его матери. Но столичное на­селение не поверило им. Когда два простых гроба с убитыми были выставлены на общее обозрение, народ нескончаемой толпой дви­нулся на подворье Годуновых. Как записал шведский агент Петр Петрей, он видел собственными глазами вместе со многими ты­сячами людей следы от веревок, которыми были задушены царица Мария и царь Федор Годуновы³⁴.

Следуя версии о самоубийстве, бояре запретили традицион­ный погребальный обряд. Труп вдовы царицы Марии Годуновой отвезли в женский Варсунофьев монастырь на Сретенке и там за­рыли вне стен церкви, внутри монастырской ограды. В одну яму с ней были брошены тела Бориса и Федора Годуновых³⁵.

Распоряжавшийся в Кремле Б. Я. Бельский не принимал не­посредственного участия в расправе над царицей Марией, которая была ему двоюродной сестрой. Басманов тоже оставался в стороне. Но именно эти лица довершили разгром Годуновых, их родни и приверженцев в Москве.

Имущество Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых было отоб­рано в казну. Бояр Годуновых отправили в ссылку в Сибирь и в Нижнее Поволжье. Исключение было сделано лишь для недавне­го правителя С. М. Годунова. Его отправили в Переяславль Залесский с князем Ю. Приимковым-Ростовским. Пристав имел приказ умертвить его в тюрьме. По некоторым сведениям, С. М. Го­дунова уморили голодом. По свидетельству Разрядных книг, в тюрь­ме был умерщвлен и старший из Годуновых — Степан Василь­евич, который ранее в чине дворецкого возглавлял Дворцовый приказ³⁶.

15 — 16 июня 1605 г. в Серпухове был получен приказ везти арестованных Сабуровых и Вельяминовых в Казанский и Астра­ханский край. Спустя четыре дня из Москвы повезли жен и детей опальных. Семьи должны были присоединиться к своим родным в местах ссылки³⁷.

Самозванец не мог занять трон, не добившись покорности от Боярской думы и церковного руководства. Между тем патриарх Иов не желал идти ни на какие соглашения со сторонни­ками Лжедмитрия. Неразборчивый в средствах, Отрепьев пытался вести двойную игру: провинцию он желал убедить в том, что Иов уже «узнал» в нем прирожденного государя³⁸, а в столице готовил почву для расправы с непокорным патриархом.

Одна из провинциальных летописей сохранила тексты двух грамот «вора» к церковникам. По словам автора летописи, одну из этих грамот, адресованную патриарху, привез в Москву князь В. В. Голицын. Содержание послания наводит на мысль, что оно не могло быть написано в тульский период, к которому относится посылка В. В. Голицына в Москву. Во-первых, в грамоте нет и на­мека на происшедший в Москве переворот. О восшествии на трон самозванец упоминает как о неопределенном будущем. Во-вторых, Лжедмитрий именовал Иова «первым всеа Русии изменником», нелепым советником («совещателем»), искоренителем «царского ко-рени» и пр. и вместе с ним, не выбирая слов, бранил весь мос­ковский освященный собор. Патриарх, писал он, желал «нас ли-шити проклятием своим и ложным собором нашего праотеческого царьского престола, еще на нас... богоненавистным своим собо­ром вооружился еси проклятию вдати нас...»³⁹.

Приведенное послание Отрепьева скорее всего явилось ответом на прежние грамоты Иова и постановления освященного собора, обличавшие «вора». Оно было составлено, вероятно, до московского восстания и привезено в столицу с запозданием.

Свое второе послание Лжедмитрий адресовал рязанскому ар­хиепископу Игнатию. Едва П. Ляпунов и прочие мятежники вер­нулись в Рязань из лагеря под Кромами, Игнатий немедленно прим­кнул к победившей стороне. Он первым из иерархов признал «ца­ря Дмитрия» и поспешил на поклон к нему в Тулу. В письме Лже­дмитрий благодарил его за службу: «...твоими молитвами и благо­словеньем Рязань и Кошира и все иные города нашему величеству добили челом...»⁴⁰

Патриарх Иов сохранял верность Годуновым до последнего мо­мента и потому должен был разделить их участь. В прощальной грамоте 1607 г. Иов живо описал свои злоключения в день перево­рота 1 июня. «...Множество народа царствующего града Москвы, — писал он, — внидоша во святую соборную и апостольскую церковь (Успенский собор. — Р. С.) с оружием и дреколием во время святого и божественного пения... и внидоша во святый олтарь и меня, Иова патриарха, из олтаря взяша и во церкви и по площади таская, позориша многими позоры...»⁴¹

С красочными подробностями описывает расправу «История о первом патриархе». Когда Иова притащили на Лобное место, повествует автор «Истории», «мнози» в толпе «плакаху и рыдаху», тогда как другие ругали и били пленника; те, кто хотел убить Иова, стали одолевать тех, кто плакал, но тут на площадь при­бежали «воры», побывавшие на патриаршем дворе; они кричали: «Богат, богат, богат Иов патриарх, идем и разграбим имения его!»

Толпа бросилась грабить патриаршие палаты, и жизнь Иова была спасена⁴².

Достоверность приведенного рассказа невелика, поскольку пер­вая биография («Житие») Иова была составлена в весьма позд­нее время (после 1652 г.) и в ней, как справедливо отметил С. Ф. Платонов, невозможно обнаружить непосредственных впе­чатлений очевидца и современника «Смуты»⁴³.

Можно предположить, что сторонники Лжедмитрия, захватив патриарха в Успенском соборе, в дальнейшем постарались изоли­ровать его, для чего заключили под домашний арест, как и семью низложенного Федора Годунова. Получив весть о перевороте в Москве, Лжедмитрий решил окончательно избавиться от Иова, предварительно использовав авторитет его имени. 5(15) июня 1605 г. иезуит А. Лавицкий, близкий к особе самозванца, писал в письме следующее: «Теперь новость: московский патриарх при­знает светлейшего Дмитрия наследственным государем и молит о прощении себе, но москвитяне так на него распалились, что упрямому старцу ничего, кроме смерти, не оставалось...»⁴⁴

Известие насчет признания «Дмитрия» патриархом Иовом было ложью, обычной в устах Отрепьева. Эта ложь предназначалась прежде всего для зарубежных корреспондентов самозванца, а также для уездных городов России ⁴⁵. Пустив в ход версию, будто москви­чи едва не убили Иова, самозванец желал подготовить умы к рас­праве с главой церкви. Он действовал, не заботясь о формально­стях. Судьба патриарха решилась, когда Лжедмитрий был в 10 ми­лях от столицы ⁴⁶.

Самозванец поручил дело Иова той самой боярской комиссии, которая должна была произвести казнь Федора Годунова. Цере­мония низложения Иова как две капли воды походила на церемо­нию низложения митрополита Филиппа Колычева царем Иваном и его опричниками. Боярин П. Ф. Басманов препроводил Иова в Успенский собор и там проклял его перед всем народом, назвав Иудой и виновником «предательства» Бориса по отношению к «при­рожденному государю Дмитрию». Вслед за тем стражники содрали с патриарха святительское платье и «положили» на него «черное платье». Престарелый Иов долго плакал, прежде чем позволил снять с себя панагию⁴⁷. Местом заточения Иова был избран Ус­пенский монастырь в Старице, где некогда он начал свою карьеру в качестве игумена опричной обители.

Казнь низложенного царя Федора Годунова и изгнание из Москвы главы церкви расчистили самозванцу путь в столицу. По дороге из Тулы в Москву путивльский «вор» окончательно пре­образился в великого государя. В Серпухове его ждали царские экипажи и 200 лошадей с Конюшенного двора. На пути к Коломенскому бояре привезли Отрепьеву «весь царский чин»: кое-какие регалии и пышные одеяния, сшитые по мерке в кремлевских мас­терских⁴⁸.

В окрестностях Москвы Лжедмитрий пробыл три дня. Он постарался сделать все, чтобы обеспечить себе безопасность в сто­лице и выработать окончательное соглашение с думой.

В московском манифесте Лжедмитрий обязался пожаловать бояр и окольничих их «прежними отчинами»⁴⁹. Это обязатель­ство составило основу соглашения между самозванцем и думой. Другие пункты соглашения касались состава думы. Самозванцу пришлось удовлетвориться изгнанием Годуновых. Зато он получил возможность пополнить думу своими ближними людьми.

Гражданская война принесла с собой чрезвычайные потрясе­ния. Возникла особая атмосфера, способствовавшая распростра­нению всевозможных слухов.

Невзирая на двукратные похороны Бориса, страну захлестнули слухи о его чудесном спасении. Толковали, будто Годунов жив, а вместо него в могилу положили его двойника. На улицах люди под клятвою утверждали, будто своими глазами видели старого царя в подвале на подворье у Годуновых; будто Годунов бежал то ли в Англию, то ли в Швецию, то ли к татарам⁵⁰.

Толки о спасении Бориса достигли Тулы. Самозванцу они едва ли внушали тревогу. Подлинную опасность для него пред­ставляли иные слухи.

Обличения по адресу зловредного расстриги, утратившие вли­яние на умы в форме правительственных обращений, неожиданно возродились после падения Годуновых. За время пребывания в Кремлевском Чудове монастыре Отрепьев успел обратить на себя внимание не только своими редкими способностями, но и своей запоминающейся внешностью. Масса отметил в своих записках, что уже при вступлении в Кремль «царевич» приметил изумленные взгляды некоторых кремлевских монахов и, «может быть, хорошо их зная, на другой день велел их тайно умертвить и бросить в реку». Слухи о тайных казнях духовных особ рас­пространялись не только в Москве, но и за рубежом. В инструкции, составленной шведской королевской канцелярией 5(15) февраля 1606 г., значилось: «Как утверждают взаправду, в начале своего царствования Дмитрий велел казнить и лишить жизни нескольких православных монахов»⁵¹.

Слухи о казни монахов, опознавших в царе беглого дьякона, не подтверждаются русскими источниками. Один из самых ос­ведомленных авторов, монах Авраамий Палицын, не преминул бы упомянуть об убийстве иноков, если бы их казнь имела место. Согласно свидетельству «Повести 1626 г.», Лжедмитрий после ни­зложения патриарха Иова «мнихов многих» из Чудова монастыря «в расточение посылает, понеже знаем ими бываше...». Чудов монастырь был личным монастырем патриарха, и гонениям под­верглись чудовские монахи, известные своей особой близостью к Иову. Московские летописцы утверждали, будто уже в Путивле многие люди догадывались, с кем имеют дело. Когда же «вор» вступил в Москву, некоторые из москвичей «ево узнали, что он не царьский сын, а прямой вор Гришка Отрепьев рострига...»⁵².

Оценивая известия летописцев об опознании самозванца, надо иметь в виду, что все они были составлены задним числом, уже после гибели Лжедмитрия I.

Опасность разоблачения в наибольшей мере угрожала От­репьеву в Путивле. Там он жил в черте небольшого городка, у всех на глазах, не имея возможности отгородиться от людей дворцовыми стенами. Там его преследовали поражения и неудачи. Можно установить, что уже в Путивле самозванец столкнулся лицом к лицу с некоторыми дворянами, хорошо его знавшими. Но это не имело и не могло иметь никаких последствий.

В росписи армии Ф. И. Мстиславского против имени дворянина И. Р. Безобразова имеется помета: «В полон взят». Плененный под Новгородом Северским Безобразов неожиданно для себя столкнулся лицом к лицу с бывшим товарищем детских игр. Со слов Безобразова поляк Я. Собеский записал в своем дневнике следующее: «Дом отца и деда Отрепьева был в Москве рядом с домом Безобразова — об этом говорил сам Безобразов. Ежед­невно Гришка ходил в дом Безобразова, и всегда они вместе играли в детские годы, и так они вместе росли»⁵³. Если бы Безо­бразов попытался обличить своего давнего приятеля, его мгно­венно бы уничтожили. Но он не помышлял о раскрытии обмана и сделал превосходную карьеру при дворе Лжедмитрия.

Утверждение летописцев, будто москвичи, опознав Отрепьева после его водворения в Кремле, горько плакали о своем прегре­шении, не соответствует истине. Напротив, в столице после пере­ворота преобладала атмосфера общей экзальтации по поводу обре­тения истинного государя и наступления счастливого царства. Впрочем, даже среди общего ликования ничто не могло заглушить убийственную для Лжедмитрия молву. Эта молва возродилась не потому, что кто-то «вызнал» в царе беглого чудовского дьякона. Причина заключалась совсем в другом. В борьбу включились могущественные силы, стремившиеся помешать Лжедмитрию за­нять трон. Бояре не для того избавились от худородных Году­новых, чтобы передать власть темному проходимцу. Отрепьев по­нимал, что в думе и среди столичных дворян у него больше врагов, чем сторонников. Опасаясь попасть в западню, он три дня стоял у ворот Москвы.

Наконец 20 июня 1605 г. самозванец вступил в Москву. Во время движения стража внимательно осматривала путь, чтобы предотвратить возможность покушения. Гонцы поминутно обгоняли царский кортеж, а затем возвращались с донесениями. Самым знатным боярам Отрепьев велел быть подле себя. Впереди и позади «царского поезда» следовали польские роты в боевом порядке. Оче­видцы утверждали, будто кругом царя ехало несколько тысяч по­ляков и казаков⁵⁴. Боярам не дозволено было иметь при себе вооруженную свиту. Дворяне и войска растянулись в хвосте ко­лонны. По приказу самозванца строй московских дворян и рат­ников был распущен, едва кортеж стал приближаться к Кремлю.

Узкие городские улицы были забиты жителями. Чтобы лучше разглядеть процессию, люди забирались на заборы, крыши домов и даже на колокольни. При появлении самозванца толпа потря­сала воздух криками: «Дай господи, государь, тебе здоровья!» Колокольный звон и приветствия москвичей катились за царской каретой, подобно волне. Как писал один из участников про­цессии, люди оглохли от колокольного звона и воплей⁵⁵.

На Красной площади подле Лобного места Лжедмитрия встре­тило все высшее московское духовенство. Архиереи отслужили молебен посреди площади и благословили самозванца иконой. По словам Массы, «царь» приложился к иконе будто бы не по право­славному обычаю, что вызвало среди русских явное замешатель­ство⁵⁶.

Приведенное свидетельство сомнительно. Будучи протестантом, Масса не слишком разбирался в тонкостях православной службы и не понял того, что произошло на его глазах. Архиепископ Арсе­ний, лично участвовавший во встрече, удостоверил, что все совер­шилось без каких бы то ни было отступлений от православного обряда. Возмущение москвичей вызвали бесчинства, но не «го­сударя», а поляков. Едва православные священнослужители за­пели псалмы, музыканты из польского отряда заиграли на трубах и ударили в литавры. Под аккомпанемент веселой польской музыки самозванец прошел с Красной площади в Успенский собор. Рус­ские священники, писал иезуит А. Лавицкий, подвели «царя» к их главному собору, но «в это время происходила столь сильная игра на литаврах, что я, присутствуя здесь, едва не оглох»⁵⁷. Му­зыканты старались произвести как можно больше шума, радуясь замешательству москвичей.

Вопреки легендам никаких речей при встрече Лжедмитрия сказано не было. Лишь в Архангельском соборе Отрепьев собрал­ся с духом и произнес несколько слов, которых от него все ждали. Приблизившись к гробу Ивана Грозного, он сказал, «что отец его — царь Иоанн, а брат его — царь Федор!»⁵⁸.

Православных немало смутило то, что новый царь привел «во церковь многих ляхов» и те «во церкви божий ставши с ним»⁵⁹. Отрепьев опасался расставаться с телохранителями даже в собо­рах. Из церкви самозванец отправился в Тронный зал дворца и торжественно уселся на царский престол. Польские роты стояли в строю с развернутыми знаменами под окнами дворца⁶⁰.

На Красной площади собралось все столичное население. Тол­па не желала расходиться. Самозванец был обеспокоен этим и вы­слал на площадь Б. Я. Бельского с несколькими другими членами думы. Бельский напомнил, что именно его царь Иван назначил опе­куном при своих детях, и тут же поклялся, что укрывал царевича Дмитрия «на своей груди». Бельский призвал народ служить верой и правдой своему прирожденному государю. Москвичи встретили его слова криками одобрения⁶¹.

Опасаясь за свою безопасность, самозванец немедленно сменил всю кремлевскую стражу. Как записал Масса, «казаки и рат­ники были расставлены в Кремле с заряженными пищалями, и они даже вельможам отвечали грубо, так как были дерзки и ни­чего не страшились»⁶².

В истории гражданской войны в России наступил, быть может, самый знаменательный момент. Повстанческие силы, сформиро­ванные в ходе восстаний в Северской земле и состоявшие из воль­ных казаков, ратных людей Путивля и других мятежных гар­низонов, холопов, посадских людей, мужиков и пр., заняли Кремль и взяли под контроль другие ключевые пункты столицы. Они привели в Москву своего царя, а потому чувствовали себя пол­ными хозяевами положения.

Отрепьев знал, какую власть над умами имеет духовенство, и спешил сменить церковное руководство. Не доверяя русским иерархам, самозванец решил поставить во главе церкви грека Игнатия. Выходец с Кипра, Игнатий прибыл в Россию в 1595 г. Грек сумел завоевать доверие Бориса Годунова и патриарха Иова. В 1602 г. он получил в управление рязанское архиепископство. И русские писатели, и находившиеся в Москве иностранцы с край­ним осуждением отзывались о личных качествах Игнатия⁶³. Иг­натий первым из церковных иерархов предал Годуновых и при­знал путивльского «вора». В награду за это Лжедмитрий сделал его патриархом.

На другой день после переезда во дворец самозванец велел собрать освященный собор, чтобы объявить о переменах в церков­ном руководстве. Низложение первого русского патриарха было актом вопиющего произвола и беззакония. Собравшись в Успен­ском соборе, сподвижники и ученики Иова постановили: «Пусть будет снова патриархом святейший патриарх господин Иов». Вос­становление Иова в сане патриарха понадобилось собору, чтобы придать процедуре вид законности. Следуя воле Отрепьева, отцы церкви далее постановили отставить от патриаршества Иова, по­тому что он великий старец и слепец и не в силах пасти много­численную паству, а на его место избрать Игнатия⁶⁴. Участник собора грек Арсений подчеркивал, что Игнатий был избран закон­но и единогласно. Никто из иерархов не осмелился протестовать против произвола царя.

Арсений не пометил точную дату избрания Игнатия⁶⁵. Но он знал, что «Дмитрий» созвал епископов на другой день после при­бытия в Кремль, а поставление Игнатия совершилось в воскре­сенье. Аналогичные сведения сообщает автор «Иного сказания». Согласно «Сказанию», избрание Игнатия имело место в первое вос­кресенье после прибытия «вора» в Москву, «в неделю июня, в 24 день»⁶⁶. Автор «Сказания» допустил небольшую неточность: первое воскресенье после 20 июня приходилось не на 24, а на 23 июня 1605 г.

Поставив во главе церкви своего «угодника», Лжедмитрий произвел перемены в высшем боярском руководстве. Наибольшим влиянием в думе пользовались князь Василий Шуйский и его братья. На их головы и обрушился удар. Поводов для расправы с Василием Шуйским было более чем достаточно. Доносы поступили к само­званцу через П. Ф. Басманова, польских секретарей и телохрани­телей.

Василий Шуйский некогда расследовал обстоятельства смерти царевича Дмитрия. Поэтому к нему постоянно обращались, с тех пор как в Литве объявился самозванец. В кругу доверенных лиц князь Василий допускал откровенность даже после того, как Лжедмитрий сел на трон. Однажды на двор к князю Василию явились некоторые из московских купцов и горожан, чтобы поздравить его с царской милостью. Шуйский будто бы проехал по улицам столицы с «царем» в его экипаже. В ответ на поздравление од­ного купца, пользовавшегося полным доверием хозяина, Шуйский в сердцах сказал про нового государя: «Черт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить. Не царевич это, а расстрига и изменник наш»⁶⁷. Сто­явший поодаль купец подслушал разговор и поспешил донести о нем.

Русские источники называют имена купцов и посадских людей, с которыми Шуйский вел неосторожные разговоры. Самым вли­ятельным из них был Федор Савельевич Конь, крупнейший архи­тектор и строитель своего времени. В поздних русских сказаниях дело представлено так, будто великий поборник православия князь Василий призвал к себе Федора Коня и другого известного московского человека — Костю Лекаря и сказал им, что государь — злой враг, богоотступник и еретик Гришка Отрепьев. Шуйский якобы сам наказал Коню: «Поведайте тайно в мире с разсуждением, чтобы християне... еретика познали». Федор Конь и Костя Лекарь поведали «про еретика без рассуду многим людям», после чего о крамоле узнал Петр Басманов.

Получив донос от П. Ф. Басманова, Лжедмитрий приказал без промедления арестовать трех братьев Шуйских. Приставами, или тюремщиками, Шуйских стали бояре П. Ф. Басманов и М. Г. Салтыков⁶⁹. При Борисе Годунове М. Г. Салтыков руководил розыском о заговоре Романовых, при самозванце расследовал заговор Шуйских. Боярин усердствовал, чтобы доказать свою пре­данность новому государю. Но главным инициатором розыска был все же не он, а боярин П. Ф. Басманов.