СЕЙЧАС
Сочувствие спасет его. Эта мысль прокручивалась у меня в голове, когда я сидела на церковной скамье, пока священник пел о блудном сыне и о прощении. Это одна из любимых Маминых проповедей. Может, потому что это оправдывает все шансы, которые она дала Люку. Иносказание заканчивается приветствием сына дома, который растратил все наследство. Но я хотела знать, что же случилось потом. После пира. Провел ли он остаток своей жизни, тяжело работая и держась подальше от неприятностей? Спасло ли его сострадание отца? Или его отец доверился ему лишь чтобы понять, что его сын не может измениться? Я посмотрела на Люка. Он смешался с церковной толпой, в его футболке цвета хаки. Смотря на него, никто бы не сказал, что он гулял всю ночь почти каждый день. Я не знала, куда он ходил, и хотела бы я, чтобы мне было все равно. По крайне мере, он просыпается каждое утро со всеми нами, готовый к работе.
Я передвинулась от неудобства. Еще три дня и мы поедем домой. А что потом? Мы всего лишь вернем Люка обратно к Дену.
* * *
С задних сидений грузовика я могла видеть сарай с расстояния. Черт, он хорошо выглядит. Он стоял высоко и прямо, никакого мусора или травы, портящих вид, новый слой краски делал его сияющим на солнце. В близи я знала, какой он шаткий на самом деле, как он скрипит, каждый раз как дует ветер, и как никто из нас не решался зайти на этот определенно смертельный сеновал. Но теперь, по крайней мере, кто-нибудь захочет поработать над ним еще немного. Дать ему еще один шанс.
На мгновение я почувствовала себя счастливой. Гордой за работу, которую Люк, Мама и я сделали вместе – нечто хорошее. Но потом Люк сказал что-то, что разрушило все.
«Ну что, Птенчик. Я решил остаться в Теннесси.»
«Что?» Он не поедет домой с нами? «Почему?»
«Я нашел работу в Чаттануге. У этого парня, которого я встретил, есть брат, который живет здесь рядом, так что я поживу на его диване,» сказал Люк. «Они даже ищут сварщика. А я брал уроки по металлу, так что, может быть, они наймут меня. Уверен, что они там и неплохо платят.»
Мои эмоции раскалывались в миллион разных направлений. Он покидает нас? Без нас не будет никого, кто бы мог присмотреть за ним. Ничего, что могло бы не дать ему пить, употреблять, погружаться все глубже в его старые привычки.
Потом была и другая часть меня, эгоистичная часть. Часть, которая была немного облегчена. Рада, что, когда он уедет в Калифорнию, он будет также хорошо себя вести; он не сделает ничего, что приведет вновь к сплетням. Или хотя бы, если он и сделает, его не поймают.
«Эй, я приеду домой на День Благодарения, и на Рождество,» сказал Люк. «И мы будем поддерживать связь. Не волнуйся.»
* * *
На следующий день Мама и я высадили Люка на автобусной остановке.
«Хотела бы я, чтобы Питер и твой отец были здесь,» сказала Мама, когда она обняла Люка. «Хотела бы я, чтобы мы могли сделать еще одну семейную фотографию, прежде чем мы уедем. Наверно, я просто не ожидала, что ты решишь остаться здесь.»
«Я вернусь раньше, чем ты об этом подумаешь,» сказал он. Потом, «Я люблю вас, ребята.» Люк обнял меня, выдавив из меня воздух. «Я буду в порядке. Обещаю. Я напишу или позвоню, когда устроюсь.»
Я держала его так крепко, насколько я могла, пытаясь уловить все малейшие детали Люка – как его рука обнимала меня за спину, его запах, звук его голоса, то, как его глаза светились надеждой. Я сдержала всхлип и убедила себя, что это не последний раз, как я его вижу.
«Эй, Птенчик, не плачь,» сказал Люк, когда он отпустил меня. «День Благодарения. Обещаю.»
Глава 36:
Роскошь
ТОГДА: Возраст Четырнадцать
Когда мне было четырнадцать, совет женщин решил сделать семейные фотографии для церковного справочника после Рождественской мессы, идея состояла в том, что это будет очень успешно, поскольку почти все пришли на службу сегодня утром, красиво одетые в их выходные костюмы.
Мама, Папа, Питер и я ждали в длинной очереди перед дверью церкви в жутком холоде, пока фотограф выстраивал каждую семью перед пуансеттиями вокруг алтаря. «Ладно, встаньте в линию. Посмотрите на меня. Улыбнитесь. Раз. Два. Три. И спасибо. Следующие.»
Семья Джордан была перед нами, целиком, с обоими комплектами дедушек и бабушек Менди, которые приехали из Нью Йорка и Флориды.
«Разве это не замечательно, что вся семья в сборе на Рождество?» Прыснула Люсилль Маме.
«Да, вам очень повезло,» вежливо ответила Мама.
Я не могла точно сказать, была ли Люсилль слепой или просто была сукой. Я хотела сказать, «Какая вся семья? Я не вижу здесь моего старшего брата. Будь счастливой со всей своей семьей где-нибудь в другом месте.»
Мы тихо ждали в очереди, неприятное напряжение росло, пока мы слушали, как Люсилль гудела о забитом доме и о том, каким прекрасным сокровищем будет ее семейная фотография.
Наша фотография появилась в почтовом ящике в тот же день, что и письма от Люка.
Мама раздраженно вздохнула, «Почему они настаивают на том, чтобы Люк писал название тюрьмы и его номер в обратном адресе? Это же смущает.»
Я подняла брови. То что Люк в тюрьме, не было секретом, так почему же это должно было смущать? Я знала, что на самом деле она имела ввиду, что ей не нравится об этом вспоминать. Что без этого номера тюрьмы она могла притвориться, то он просто был где-то далеко, живя нормальной жизнью.
«Хочешь, чтобы я поставила это в рамку?» Спросила я Маму, протягивая нашу Рождественскую семейную фотографию в одной руке, старую рамку в другой.
Ее лицо немного исказилось. Старая фотография была трехлетней давности. Мне было одиннадцать, с брекетами, а моя прическа выглядела подозрительно, как кефаль. Было бы неплохо обновить нашу семейную фотографию в нашей гостиной. Пусть даже Люка на ней нет.
«Не думаю,» сказала Мама, наморщив нос. «Это не настоящая семейная фотография.» Потом ее голос стал мягче, когда она добавила, «Вот твое» протянув мне письмо от Люка.
Мне было все равно, что Люк в тюрьме, потому что его обвинили в краже. Я была рада слышать его.
Дорогой Птенчик,
Спасибо за твое письмо и за твой набор по уходу. Даже на словах не могу передать, как сильно мне нужны были эти вещи. Чистая футболка, трусы и носки здесь считаются роскошью.
Это время года очень тяжелое для меня. Мне просто хотелось бы оказать с вами дома. Здесь так одиноко. Все, о чем я только думаю, это снег, трещащий костер, Мамина еда и Рождественская елка с нашими специальными украшениями. Все, о чем я только думаю, это все, чего мне так не хватает.
То, что я сделал, было неправильным. Я знаю это, и я плачу за это.
Никогда не делай ничего, что может привести тебя в тюрьму. Здесь убого, хуже, чем ты себе это представляешь.
Обещаю, что, когда выйду отсюда, я больше никогда не совершу ошибок, как эта. Я найду хорошую работу. Я куплю дом. Я найду кого-нибудь очень милого, с кем создам семью.
Все бросили меня, кроме тебя, Мамы и Папы. Не знаю, что бы я делал без вас. Не бросайте меня. Прошу. Ваши письма значат для меня больше, чем вы думаете. Пишите мне.
С любовью,
Люк
Прочитав это, я еще сильней поверила в то, что мои письма имеют значение. Что в них была некая сила, которая не только помогла Люку преодолеть его тюремный приговор, но и изменяла его навсегда. Но во мне таился страх, что, если я не продолжу поддерживать его, все надежды, что он вернется к нормальной жизни, исчезнут.
Глава 37: