Наша мама никогда еще не говорила более пророческих слов: теперь у нас было настоящее окно, через которое мы могли наблюдать жизнь других людей. Телевизор этой зимой прочно занял главенствующее место в нашей жизни. Как наши товарищи по несчастью — инвалиды, больные люди, дряхлые старики — мы ели, купались, одевались и торопились занять свое место перед экраном, чтобы смотреть на выдуманную, искусственную жизнь, протекавшую внутри телевизора.
Весь январь, февраль и большую часть марта на чердаке было слишком холодно, чтобы мы туда заходили. В воздухе висел холодный пар, окружавший все вещи странноватой туманной дымкой — честное слово, нам было боязно. Мы чувствовали себя маленькими и жалкими, даже Крис вынужден был признать это.
Поэтому наибольшее удовлетворение нам доставляло сидеть, прижавшись друг к другу в теплой комнате и смотреть, смотреть, смотреть. Близнецы были в таком восхищении от телевизора, что вообще не хотели, чтобы он выключался, даже ночью, когда все спали, потому что по утрам они просыпались с началом первой передачи.
Даже светящиеся точечки на пустом экране и передачи для полуночников были для них лучше, чем ничего. Кори в особенности любил, просыпаясь, смотреть на сидящих за столом маленьких человечков, передающих новости и рассказывающих о погоде: конечно, приятнее было смотреть на них, чем на закрытые мрачными шторами окна.
Телевизор воспитывал нас, формировал наш характер и манеры, учил произносить трудные слова. Благодаря ему мы поняли, как важно быть идеально чистым, ничем не пахнуть, не давать грязи накапливаться на кухонном полу и не позволять ветру трепать свою прическу. И, боже упаси, если у вас вдруг появится перхоть! Весь мир сразу же начнет презирать вас! В апреле мне должно было исполниться тринадцать лет, я приближалась к возрасту появления прыщей! Каждый день я тщательно разглядывала кожу, готовая к самому страшному. Мы воспринимали телевизионные рекламные ролики буквально, полагая их своего рода сводом правил, которые позволяют человеку счастливо прожить жизнь, избегая всех опасностей.
Каждый день приносил изменения. С нами что-то происходило. Волосы начинали расти там, где раньше их и в помине не было — странные, русоватые волосы, темнее, чем на голове. Мне они не нравились, и стоило им появиться, я тут же выщипывала их пинцетом, но они были как сорняки: чем больше их вырываешь, тем больше их вырастает и все на том же месте. Однажды Крис увидел, как я стою с поднятой рукой и тщательно пытаюсь ухватить один единственный вьющийся волосок, чтобы безжалостно выдрать его вместе с корнем.
— Что ты делаешь, прах тебя побери? — выпалил он.
— Я не собираюсь постоянно брить у себя подмышками или использовать этот вонючий крем, которым мажется мама!
— То есть, ты хочешь сказать, что вырывала волосы, где бы они не появлялись?
— Конечно, а как же? Я хочу, чтобы мое тело было красивым и аккуратным, даже если тебе нет до этого дела.
— Тогда ты обречена на поражение, — злобно усмехнулся он. — Волосы не могут не расти, оставь их в покое и не будь такой инфантильной. Старайся думать, что с волосами ты будешь выглядеть более сексуально, более привлекательно.
Сексуально? Сексуальными были большие, упругие ягодицы, а не толстые противные волосы, но я не решилась возражать, потому что на моей груди уже начали появляться круглые, похожие на яблоки утолщения, и я надеялась, что Крис до поры до времени не обратит на них внимания. Я была счастлива, что у меня начинает расти грудь, но я не хотела, чтобы кто-нибудь заметил это. Вскоре, однако, мне пришлось расстаться с этой надеждой — Крис начал бросать на меня многозначительные взгляды, как я ни старалась носить большие, мешковатые свитера и кофточки. Маленькие холмики вес равно выдавали меня с головой.
Я как будто заново родилась и ощущала то, чего не чувствовала раньше: странные, ноющие боли и какую-то недетскую тоску. Я томилась в ожидании чего-то и часто просыпалась по ночам, сжимаясь от странной, пульсирующей неги. Мне казалось, что рядом со мной находился мужчина и делал что-то, что я очень хотела завершить, но он никак не мог этого сделать: я всегда просыпалась слишком рано, не успев достичь тех чувственных высот, той кульминации, к которой я стремилась. Я просыпалась, и все было безнадежно испорчено.
Но происходили и более загадочные вещи. В мои обязанности входило каждое утро заправлять кровати, как только все вставали и одевались перед приходом ведьмы с корзинкой для пикника. Я постоянно видела пятна на простынях, там где спали мальчики. Пятна эти были недостаточно большими, чтобы счесть их результатами очередного сна Кори о посещении отхожего места. Кроме того они были с той стороны, где спал Крис.
— Ради всего святого, Крис, я думала уж тебе-то не снится, что ты ходишь в туалет.
Я просто не в состоянии была поверить его фантастическому рассказу о каких-то «ночных поллюциях».
— Крис, я думаю, ты должен сказать маме, чтобы она отвела тебя к доктору. Может быть у тебя заразная болезнь, и ее может подхватить Кори, а он и так достаточно некрасиво ведет себя во сне.
Он презрительно взглянул на меня, и его лицо залилось краской.
—Мне не нужен никакой доктор, — зло сказал он. — Я слышал разговоры старших ребят в школьной уборной. То, что происходит со мной, совершенно нормально.
— Не может быть! Это слишком неопрятно, чтобы быть нормальным!
— Ха! — фыркнул он. — Скоро придет твой черед пачкать простыни.
— Что ты имеешь в виду?
— Спроси у мамы. По-моему, ей уже пора поговорить с тобой об этом. Я уже заметил, что ты начинаешь развиваться. А это верный знак.
Мне было неприятно, что он опять знает больше моего. Откуда он обо всем узнал, неужели из этих отвратительных разговоров в школьном туалете? Я тоже слышала подобные разговоры от старшеклассниц, но будь я проклята, если бы я поверила хоть одному их слову, думала я. Это было слишком ужасно!
Близнецы редко сидели на стуле, и на кроватях возиться им не разрешалось, поскольку бабушка настаивала на «образцовом порядке». Им нравились «мыльные оперы» по телевизору, но даже во время их они не прекращали играть, иногда поднимая глаза, чтобы посмотреть наиболее захватывающие сцены. У Кэрри был ее кукольный дом с маленькими человечками и утварью, и она постоянно болтала с ними, причем предложения сливались в своеобразную монотонную песню, очень часто действующую нам на нервы. Не раз случалось мне бросать в ее сторону раздраженные взгляды, надеясь, что она замолчит хоть на несколько секунд и даст мне насладиться телепередачами. Но я никогда ничего ей не говорила, потому что боялась худшего — воплей и истерики.
Кэрри передвигала кукол и разговаривала как за мужчин, так и за женщин, а Кори в это время занимался конструированием. У него было несколько конструкторов, и он никогда не пользовался инструкциями или советами Криса, всегда стремясь собрать что-то, из чего можно было извлекать музыку. С телевизором, который все время демонстрировал меняющиеся сцены, кукольным домом со всеми его прелестями и конструкторами, скрашивавшими долгие часы безделья для Кори, близнецам совсем не так плохо жилось в заключении. Малыши легко приспосабливаются к окружающей обстановке, я сама убедилась в этом. Конечно, они немало капризничали и в основном по двум поводам. «Почему мама не приходит к нам так часто, как раньше?» — так звучал первый. Было больно слышать их постоянные вопросы, но что я могла на них ответить? Вторым поводом была еда. Они хотели мороженого, которое видели по телевизору, и хот-догов, которые постоянно поглощали телевизионные дети. В общем они хотели получить все сласти и игрушки из рекламных роликов. Последнее они неизменно получали, но сласти были запрещены.
Пока близнецы возились на полу или занимались своей монотонной и раздражающей болтовней, мы с Крисом пытались сконцентрироваться на тех сложных жизненных ситуациях, которые разворачивались у нас перед глазами на телеэкране. Мы смотрели, как неверные мужья обманывают любящих или сварливых жен, или жен, которые были слишком заняты детьми, чтобы уделять мужьям то внимание, которого они действительно заслуживают. Мы открыли, что любовь, оказывается, напоминает мыльный пузырь — сначала такой красивый и блестящий, а потом внезапно лопающийся. Иногда мужья и жены меняются ролями, попеременно оказываясь нарушителями супружеской клятвы. Итак, когда пузырь лопался, начинались слезы, трагические мины и бесконечные излияния доверенной подруге или другу за чашкой кофе. Но стоило одному роману безвозвратно погибнуть, как другой пузырь начинал надуваться, отливая всеми цветами радуги. О, как тщетно старались все эти красивые люди обрести идеальную любовь и оставить все как есть: им это никогда не удавалось.
Однажды в конце марта мама вошла в комнату с большой коробкой подмышкой. Мы уже давно не удивлялись подаркам, она часто приносила нам целую груду, но в этот раз она удивила меня. Она странно кивнула Крису, и тот, как будто они заранее сговорились, оторвался от своих занятий и, взяв за руки близнецов, увел их на чердак. Я ничего не понимала. На чердаке все еще было холодно. Что это за секреты? Может этот подарок предназначался исключительно для меня?
Мама и я сели на кровать, которую я делила с Кэрри, и, прежде чем открыть коробку, она сказала, что мы должны поговорить «как женщина с женщиной».
Из фильмов старого Энди Харди я знала, что означает «поговорить как мужчина с мужчиной». Такие разговоры обычно касались взросления и вопросов секса. Поэтому я попыталась сделать понимающее лицо и не выказывать особого интереса, что выглядело бы неблагородно, хотя я и умирала от желания узнать, в чем все-таки дело.
И что вы думаете, она сказала мне нечто, о чем я жаждала узнать уже несколько лет? Ничего подобного! Пока я с торжественным видом сидела и ждала, что передо мной, наконец, раскроются те мрачные тайны, которые, если верить одной старой ведьме, мальчики знают с самого рождения, она вместо этого сообщила мне, что у меня со дня на день могут начаться кровотечения.
Не от раны, не от повреждения, а благодаря изначальному замыслу Бога о том, как должно функционировать женское тело. И мало того, что я должна буду страдать этими кровотечениями до старости, пока мне не будет лет пятьдесят, мне еще придется терпеть это безобразие в течение как минимум пяти дней.
— До пятидесяти лет? — спросила я слабым, дрожащим голосом, надеясь, что она шутит. Она нежно улыбнулась.
— Иногда это кончается до пятидесяти лет, иногда — несколько позже. Никаких определенных правил не существует. Но где-то в этом возрасте ты переживешь крупные изменения в своей жизни. Это называется менопауза.
— Скажи, мне будет больно?
— От твоих месячных? Может быть какая-то слабая боль и будет, но это не страшно, это я могу тебе сказать по своему опыту и опыту других знакомых женщин. Чем больше ты будешь бояться ее, тем сильнее у тебя будет болеть.
Я это знала! Всегда при виде крови я чувствовала боль, если это не была чужая кровь. И весь этот кавардак, эта боль, эти сгустки крови только для того, что подготовить мою матку к принятию оплодотворенной яйцеклетки, которая затем вырастет в ребенка. Потом она торжественно передала мне коробку, содержащую все необходимое для «этого неприятного периода».
— Подожди, мама, остановись! — вскричала я, неожиданно вспомнив то, что на минуту показалось мне выходом из положения. — Ты забыла, что я собираюсь стать балериной, а танцовщицам нельзя иметь детей. Мисс Даниэль всегда говорила, что лучше вообще не рожать детей. И мне они не нужны никогда и ни за что. Поэтому можешь отнести все это обратно в магазин и получить назад деньги. Мне все эти месячные регулы не нужны.
Она хихикнула, крепко прижав меня к себе.
— Наверное, я пропустила очень важную деталь. Предотвратить менструацию нельзя никак. Ты должна принять все, что делает природа, чтобы превратить тебя из ребенка во взрослую женщину. Ведь ты не хочешь всю жизнь оставаться ребенком, правда?
Конечно, я мечтала стать взрослой женщиной, такой как она, со всеми этими изгибами и выпуклостями, но не была готова к такому, да еще каждый месяц! Это меня просто шокировало.
— И, пожалуйста, Кэти, не стесняйся этого, не стыдись и не бойся этого минимального дискомфорта и связанных с ним проблем. Дети стоят этого. Когда-нибудь ты влюбишься и выйдешь замуж, и тогда ты захочешь подарить своему мужу детей. Если, конечно, ты любишь его достаточно сильно.
— Мама, ты чего-то недоговариваешь. Если девочкам необходимо пройти через подобное, чтобы стать женщинами, то, что должен испытать Крис, чтобы стать мужчиной?
Она по-девчоночьи засмеялась и прижалась своей щекой к моей.
— Они тоже меняются, хотя у них и не идет кровь. Крису скоро придется бриться, причем каждый день. Кроме того есть другие вещи, о которых ему надо будет заботиться и контролировать. Тебе об этом думать не придется.
— О чем? — спросила я в надежде, что мужской пол тоже разделит муки, связанные со взрослением. Когда она вместо ответа промолчала, я спросила: — Крис, ведь это он позвал тебя, чтобы ты дала мне все эти инструкции, не так ли? — Она кивнула и объяснила, что да, по существу Крис напомнил ей о том, что она уже давно должна была сделать, но внизу у нее уйма хлопот, которые мешают ей выполнять свои материнские обязанности.
— Так что, у Криса тоже будут какие-нибудь боли? Она засмеялась, явно развеселившись от моей настойчивости.
— Я расскажу тебе в следующий раз, хорошо, Кэти? Теперь возьми то, что я тебе принесла и используй, когда возникнет необходимость. Не паникуй, если это начнется ночью или когда ты будешь танцевать. Когда у меня начались менструации, мне было двенадцать лет, я каталась на велосипеде и возвращалась домой около шести раз, чтобы сменить трусы, пока мама не объяснила мне, в чем дело. Я пришла в ярость от того, что она не предупредила меня заранее. Она никогда ничего мне не говорила. Хочешь верь, хочешь — нет, но ты очень скоро к этому привыкнешь и на твой образ жизни это перестанет оказывать какое-либо влияние.
Несмотря на коробку, которую я сразу же возненавидела, наш конфиденциальный разговор оказался очень полезным.
, Одновременно я почувствовала, как чувство близости и доверия начинает улетучиваться, когда она начала шутить со спустившимся с чердака Крисом, практически не обращая внимания на близнецов. Они начинали неловко чувствовать себя в ее присутствии. Первое, что сделали и Кэрри, и Кори, это подбежали ко мне и уселись на моих коленях. Я обняла их с двух сторон, и они смотрели, как мать ласково треплет по голове Криса. То, как она обращалась с ними, вселяло в меня беспокойство, казалось, будто ей неприятно было смотреть на них. В то время как Крис и я приближались через созревание к взрослой жизни, близнецы замерли на одном месте и не двигались никуда.
Прошла долгая холодная зима и наступила весна. На чердаке постепенно становилось теплее. Мы поднялись туда, все четверо, чтобы снять бумажные снежинки и снова заставить чердак расцвести яркими весенними цветами.
В апреле был мой день рождения, и мама, не обманув ожиданий, пришла с подарками, тортом и мороженым. Она провела с нами все воскресенье после обеда и научила меня некоторым приемам вышивки стежками и крестом. Она подарила мне несколько наборов для шитья, чтобы коротать время. За моим днем рождения следовало еще одно событие — день рождения близнецов. Мама снова купила торт, мороженое и массу подарков, включая музыкальные инструменты, от которых у Кори заблестели глаза. Он завороженно смотрел на игрушечный аккордеон, извлек из него несколько аккордов и внимательно прислушался к звучанию. Удивительно, но вскоре он мог играть на нем простенькие мелодии. Мы долго не могли поверить своим ушам. После этого мы были повергнуты в еще большее удивление, потому что вскоре он взялся за предназначавшееся для Кэрри игрушечное пианино и играл на нем.
— У Кори, безусловно, есть слух, — сказала мама, когда он исполнил на пианино поздравительную мелодию. Она грустно и устало взглянула на него, подавляя зевок. — Оба мои брата были музыкантами. К сожалению, мой отец терпеть не мог искусство и людей, которые им занимаются. Не только музыкантов, но и поэтов, художников и прочих. Он считал их слабыми и женоподобными. Старшего из братьев он заставил работать в принадлежащем ему банке, невзирая на то, что тот ненавидел эту работу. Его назвали Малькольм, в честь отца, но все звали его просто Мэл. Он был очень красивый. По выходным он совершал побег от постылой ему жизни, уезжая в горы на мотоцикле. В собственном убежище, хижине, которую он сам для себя построил, он сочинял музыку. Однажды он сделал слишком резкий поворот на мокрой от дождя дороге. Его занесло более чем на сотню ярдов, и он упал в пропасть. Ему было всего двадцать два года, когда он погиб.
Младшего из братьев звали Джоэл. В день похорон старшего брата он убежал из дома. Они были очень дружны, ион, наверное, не мог вынести мысли, что теперь он займет место Мэла и станет наследником финансовой династии. Мы получили от него одну-единственную открытку из Парижа, где он сообщал, что играет в оркестре, путешествует с гастролями по Европе. А через три недели мы узнали, что Джоэл разбился, катаясь на лыжах в Швейцарии. Ему было девятнадцать. Он упал в какую-то лощину, наполненную снегом, и до сего дня его тело не найдено.
О, Господи! Мне стало больно, и я сидела, как придавленная. Как много несчастных случаев! Два брата погибли от них и мой отец тоже. Я мрачно, с тревогой взглянула на Криса. Улыбка исчезла с его лица. Как только мама ушла, мы убежали на чердак к нашим книгам.
— Мы перечитали их все, черт бы их побрал! — воскликнул Крис и неодобрительно взглянул на меня, как будто я была виновата в том, что он мог прочесть книгу за несколько часов.
— Можно снова перечитать Шекспира, — предложила я.
— Я не люблю читать пьесы!
Боже, а я так любила Шекспира и Юджина О' Нила, и вообще все драматическое, фантастическое и наполненное пламенными чувствами.
— Давай научим близнецов читать и писать, — предложила я, сгорая от желания заняться чем-то новым и интересным. — Так мы убьем двух зайцев — найдем занятие и для себя, и для них. Мы не дадим их мозгам превратиться в кашу от постоянного глядения в этот ящик Мы решительно направились вниз по лестнице и увидели близнецов, чье внимание было приковано к поющему с экрана зайцу Багсу.
— Мы собираемся научить вас обоих читать и писать, — сказал Крис.
Они громко запротестовали.
— Нет! — вопила Кэрри. — Мы не хотим ничему учиться! Не хотим писать буквы. Хотим смотреть «Я люблю Люси!».
Крис схватил ее, а я сгребла в охапку Кори, и мы буквально затащили их на чердак. Они были скользкими и увертливыми, как змеи, а Кэрри вопила, как атакующий бык.
Никогда еще не было на Земле двух учителей-добровольцев, на общественных началах пытающихся обучить чему-то более ленивых студентов.
Кори ничего не говорил, даже не вопил в знак протеста и не пытался нанести мне никакого вреда своими маленькими кулачками. Он просто цеплялся мертвой хваткой за все предметы, мимо которых мы проходили. Но в конце концов, прибегнув к уловкам, угрозам и рассказыванию сказок, нам удалось заинтересовать их. Может быть они просто сжалились над нами. Для обучения они пользовались азбукой Мак-Гаффи.
Не зная ничего об успехах их сверстников, мы тем не менее полагали, что у Кэрри и Кори получалось неплохо. Хотя мама и перестала ходить к нам каждый день, пару раз в неделю она все же показывалась. Мы сгорали от нетерпения, чтобы показать ей первую надпись, сделанную на двоих близнецами: «ДОРОГАЯ МАМА, МЫЛЮБИМ ТЕБЯ И КОНФЕТЫ. ДО СВИДАНИЯ, КОРИ И КЭРРИ»
Письмо было написано без нашей подсказки. Они надеялись, что мать услышит их просьбу, недвусмысленно звучащую в нем. Она не отреагировала..
Наступило лето. Снова было жарко и душно, но что удивительно, мы переносили жару значительно легче, чем прошлым летом. Крис говорил, что наша кровь стала жиже, и мы стали способны легче переносить жару.
Наше лето было наполнено книгами. По всей видимости, приносившая их мама брала с полок что попадется, не читая названий и не задумываясь, будет ли нам интересно их читать и подходят ли они нам по возрасту. Мы читали все без разбора.
Одной из наших любимых книг был исторический роман, который делал историю гораздо более интересной и увлекательной, чем наши школьные уроки. Мы с удивлением прочитали, что раньше женщины рожали детей дома, где врачи принимали у них роды на маленькой, узкой кушетке, на которой они могли оказать помощь легче, чем на большой, широкой кровати. Иногда на помощь могли прийти только повитухи.
— Итак, маленькая кровать в форме лебедя, чтобы рожать на ней детей,
— вслух размышлял Крис, подняв голову и обратив взгляд куда-то в пространство.
Я перекатилась на спину и зловеще улыбнулась. Мы оба были на чердаке и лежали на старом, покрытом несмываемыми пятнами матрасе у открытого окна, через которое дул теплый легкий бриз.
— А короли и королевы, у которых в спальне собирались все придворные, и у них все равно хватало нервов сидеть там нагишом? Думаешь, все, что пишут в книгах, чистая правда?
— Конечно, нет. Хотя во многом, может быть, да. Ведь в конце концов, когда-то люди не носили пижам и одевали в постель только ночной колпак, чтобы согреть голову, а на остальное плевали.
Мы дружно рассмеялись, представив королей и королев, которые ни чуть не стеснялись своей наготы в присутствии своих приближенных и сановников из-за границы.
— Тогда нагота не считалась греховной, не правда ли? В средние века?
— Наверное, да, — ответил он.
— Греховным было то, для чего люди снимали с себя одежду, да?
— Наверное.
Я уже второй раз испытала на себе всю тяжесть той проклятой участи, на которую обрекла меня природа. Целый день я пролежала на кровати, заявляя, что не могу подняться из-за мучающей меня боли.
— Ты ведь не думаешь, что происходящее со мной отвратительно, правда?
— спросила я Криса. Он наклонился и коснулся лицом моих волос.
— Кэти, я не думаю, что все, что касается человеческого тела и его функций, может быть отвратительным. Наверное, во мне говорит будущий врач. О тебе я думаю именно в этом ключе: если ценой нескольких неприятных дней каждый месяц ты в конце концов превратишься в такую же прекрасную женщину, как наша мать, я целиком и полностью за это. И потом, если это больно, вспомни о своих танцевальных упражнениях. Ты сама говорила, как больно делать некоторые из них. Я крепче обняла его руками, и он на секунду запнулся.
— Я тоже плачу свою, собственную плату за то, чтобы стать мужчиной. Мне в отличие от тебя не с кем поговорить об этом. Я вынужден один справляться со своими комплексами и искушениями. Иногда я боюсь, что мне никогда не удастся стать врачом.
— Крис, — запинаясь, промолвила я, — ты когда-нибудь сомневаешься в ней?
Он нахмурил брови. Я заговорила, прежде чем он смог что-нибудь недовольно фыркнуть в ответ:
— Тебе, несмотря ни на что, не кажется иногда СТРАННЫМ, что она держит нас взаперти так долго? У нее масса денег, я просто уверена в этом. Это кольцо и браслеты, они совсем не поддельные, как она говорит, я знаю.
Сначала я почувствовала, как он сделал движение, чтобы отодвинуться от меня, но, выслушав до конца все, что я сказала о его идеале и символе женского совершенства, он снова обнял меня и прижался ко мне щекой. Его голос был срывающимся от переполнявших его чувств, когда он произнес следующую фразу:
— Иногда я перестаю быть тем неунывающим оптимистом, которым ты меня считаешь. Иногда меня охватывают точно такие же сомнения. Но я всегда мысленно возвращаюсь к тому дню, когда мы приехали сюда, и чувствую, что должен верить ей, как это делал папа. Помнишь, как она говорила: «Все странные вещи имеют причину. И все всегда происходит к лучшему». Поэтому я продолжаю верить. Я верю, что у нее есть серьезные основания не пытаться тайно увезти нас в какой-нибудь закрытый пансионат и держать нас здесь. Она знает, что делает, и, Кэти, если бы ты знала, как я ее люблю. Ничего не могу с собой поделать. Что бы она не делала, я все равно буду любить ее.
«Он действительно любит ее больше моего», — с горечью подумала я.
Регулярные посещения совсем прекратились. Однажды мама не приходила к нам целую неделю. Когда она, наконец, появилась, то сказала, что ее отцу стало намного хуже. Я была страшно рада.
— Он правда очень болен? — спросила я со слабым чувством вины в голосе. Я знала, что нехорошо желать его смерти, но его смерть означала наше спасение.
— Да, — торжественно сказала она, — ему намного хуже. Теперь это может произойти каждый день, Кэти, каждый день. Не поверите, как он старадает, как он мучается! Скоро он уйдет от нас, и вы будете свободны.
Неужели она считала, что я настолько зла, что желаю этому человеку смерти сию минуту? Боже упаси! Но, с другой стороны, сколько можно сидеть под замком? Мы хотели наружу, к свету, и чувствовали себя очень одиноко без новых людей, отрезанные от остального человечества.
— Итак, это может произойти с минуты на минуту, — сказала она и поднялась, чтобы уйти.
— Не трясись, повозочка, свези меня домой, — замурлыкала я и принялась убирать кровати, ожидая новостей о том, что наш дедушка находится на пути в рай, если ему зачли его пожертвования, или в ад, если Дьявола все-таки нельзя подкупить.
— Если будешь там раньше моего…
В дверях снова появилась мама, вернее ее усталое лицо.
— Он перенес кризис. На этот раз он выкарабкается.
Дверь закрылась, и мы остались наедине с рухнувшими надеждами.
В эту ночь, как и всегда, я укладывала близнецов, мама давно перестала это делать. Я целовала их и слушала их молитвы. Крис тоже помогал мне. В их больших, провалившихся глазах без труда читалась любовь к нам. Когда они заснули, мы подошли к календарю, чтобы зачеркнуть еще один день. Снова наступил август. Исполнился ровно год нашего заключения.
Часть вторая
ВЗРОСЛЕЕ, МУДРЕЕ
Прошел еще год, почти так же, как и первый. Мама приходила все реже, но всегда приносила обещания, заставлявшие нас надеяться, что освобождение близко. Каждый день мы заканчивали, вычеркивая очередную клетку в календаре.
Теперь у нас было три календаря с большими красными крестами. Первый и третий были заполнены наполовину, второй целиком, как будто залиты кровью. Умирающий дедушка, которому было уже шестьдесят восемь лет, не торопился испустить дух и все жил, и жил, и жил, пока мы сидели в нашем заточении.
По четвергам слуга Фоксворт-Холла уезжали в город, и тогда мы с Крисом тайком выбирались на черную крышу, чтобы впитывать в себя живительный свет солнца или дышать свежим воздухом под луной и звездами.
Хотя было высоко и опасно, мы чувствовали себя почти на воле, где наша истосковавшаяся кожа чувствовала на себе настоящий ветер.
Там, где два крыла дома встречались, образуя угол, мы могли чувствовать себя в безопасности, надежно скрытые трубой. Ни один человек не мог заметить нас с земли.
Поскольку гнев бабушки еще не материализовался, и ничто не предвещало грозы, мы стали беззаботны. Мы не всегда скромно вели себя в ванной, и не всегда были полностью одеты. Нелегко было проводить вместе день за днем и постоянно скрывать интимные места от противоположного пола.
Честно говоря, нам было безразлично, кто что видел.
Нам следовало обращать на это внимание.
Нам не хватало осторожности.
Мы должны были помнить о рубцах на спине матери и никогда, никогда не забывать этой картины. Но этот день был слишком давно. Нам казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
За последние годы я ни разу не видела себя обнаженной. Зеркало на дверце шкафа с лекарствами было расположено слишком высоко, чтобы давать хороший обзор. Я никогда не видела других обнаженных женщин, даже на картинах. Старинные произведения искусства и мраморные статуи обычно скрывали детали. Поэтому, дождавшись момента, когда спальня была целиком в Моем расположении, я разделась догола перед зеркалом и, приникнув к нему, восхищенно разглядывала свое тело. Гормоны произвели совершенно неправдоподобные изменения! Разумеется, я значительно похорошела с тех пор, как мы поселились здесь: лицо, волосы, ноги, не говоря уже о новых изгибах и выпуклостях. Я вертелась из стороны в сторону, не в силах оторвать глаз от своего отражения и делая балетные па.
Что-то заставило меня обернуться. Сзади, в тени чулана, стоял Крис, тихо спустившийся с чердака. Сколько времени он там стоял? Неужели он видел все глупые, неприличные позы, которые я принимала. «Господи, надеюсь, что нет», — думала я.
Он замер, не двигаясь. Его глаза смотрели на меня странно, так, как будто он ни разу не видел меня раздетой, а это, на моей памяти, случалось довольно часто. Может быть, когда с нами близнецы, он не допускал нехороших мыслей и не смотрел на меня подолгу.
Его глаза медленно опустились вниз, задерживаясь на груди, и потом так же медленно поднялись назад.
Я стояла трепещущая и нерешительная, лихорадочно придумывая, что сделать, чтобы не выглядеть дурочкой-скромницей в глазах брата, который мог высмеять меня, если бы захотел. Он казался чужим и выглядел как-то старше. Я никогда не видела его таким. Одновременно в его взгляде было что-то беспомощное и ранимое, как будто он умолял, чтобы я не прикрывалась и не лишала его того, что он так долго мечтал увидеть.
Время, казалось, остановилось, пока он стоял и смотрел на меня из чулана, а я не могла ни на что решиться перед зеркалом, которое кроме всего прочего демонстрировало ему вид сзади, также интересовавший его.
— Крис, уйди, пожалуйста.
Он как будто не слышал.
Он только смотрел.
Я залилась краской с головы до ног, а мой пульс бешено забился в каком-то сумасшедшем ритме, а подмышками выступили крупные капли пота. Я чувствовала себя как ребенок, пойманный на каком-то мелком проступке и ужасно боящийся сурового наказания за какую-то мелочь. Но тут я снова поймала его взгляд и очнулась от оцепенения, а сердце застучало уже по-другому — испуганно, но одновременно и рассерженно. В конце концов, чего я боялась? Это был всего лишь Крис.
Я почувствовала стыд и обиду и потянулась за платьем, которое я только что сняла. Я собиралась прикрыться им и попросить его уйти.
— Не надо, — сказал он, увидев, что я беру платье в руки.
— Ты не должен… — начала я неуверенно.
— Я знаю, что не должен, но ты такая красивая. Как будто я вижу тебя впервые. Как ты могла так преобразиться? Я ведь все время был здесь, с тобой.
Что я могла ему ответить? Я могла только бросать на него умоляющие взгляды.
В этот момент позади меня в дверном замке повернулся ключ. Быстро, быстро я попыталась натянуть через голову платье, пока она не зашла. О, Боже! Мне было не найти рукава. Моя голова была полностью скрыта платьем, а остальная часть оставалась обнаженной. И она, наша бабушка, была здесь! Я не видела ее, но всей кожей ощущала ее присутствие.
В конце концов руки нащупали дырки, и я быстро опустила платье, одернув подол. Но она видела меня во всем моем обнаженном великолепии, я поняла это по ее поблескивающим камешкам-глазам. Она перевела их с меня на Кристофера, чтобы пронзить его уничтожающим взглядом. Он стоял как громом пораженный.
— Так! — выплюнула она. — Наконец, я поймала вас. Я знала, что это произойдет рано или поздно.
Она заговорила первой. Все это напоминало один из моих кошмаров, когда мне снилось, что я стою голая перед лицом Бога и бабушки.
Крис вступил в поединок.
— Вы поймали нас? И что же мы делали? Ровным счетом ничего. Ничего!
Ничего… Ничего… Ничего…
Слово эхом отразилось от стен комнаты. Для нее, однако, это означало все.
— Грешники! — прошипела она, снова злобно посмотрев на меня. В ее взгляде не было ни тени жалости. — Ты думаешь, ты хорошенькая? Думаешь, эти недавно сформировавшиеся изгибы и выпуклости привлекательны? Тебе нравятся эти длинные, золотистые волосы, которые ты причесываешь и завиваешь? — При этом она улыбнулась. Никогда еще я не видела более страшной улыбки.
Я стояла, судорожно сжав колени и беспрерывно меняя положение рук. Как беспомощно, оказывается, чувствуешь себя без нижнего белья и с расстегнутой молнией сзади. Я бросила взгляд на Криса. Он приближался к нам, выискивая глазами какое-нибудь оружие.
— Сколько раз ты позволяла своему брату пользоваться своим телом? — выпалила бабушка. Я не понимала и не могла выдавить из себя ни слова.
— Пользоваться? Что вы имеете в виду?
Ее глаза сузились в щелки и посмотрели на Криса, как бы давая понять, что он-то знает, что она имеет в виду, если даже я об этом не догадываюсь.
— Знаете что! — сказал он, краснея, — мы абсолютно ничего не делали.
— Его голос стал более низким и сильным. — Вы можете сколько угодно пожирать меня взглядом. Думайте, что хотите, но ни Кэти, ни я, не совершали ничего плохого или греховного.
— Твоя сестра была голой, она позволила тебе смотреть на себя, таким образом, вы нарушили мои правила. — Она снова окинула меня ненавидящим взглядом и вышла из комнаты. Я продолжала вздрагивать даже после того, как за ней захлопнулась дверь. Крис был в ярости.
— Зачем тебе понадобилось раздеваться в комнате? Ты ведь знаешь, что она подглядывает за нами и именно в надежде поймать нас за чем-нибудь в этом роде. — Весь его вид говорил о том, что он готов броситься на меня с кулаками. — Она накажет нас. То, что она вот так удалилась, ничего не сделав, не означает, что она не вернется.
Я знала это. Она вернется с плетью в руках!
Сонные и капризные с чердака спустились близнецы. Кэрри сразу же уселась перед кукольным домиком, а Кори присел на корточки у телевизора. Он взял свою дорогую, профессиональную гитару и начал наигрывать какую-то мелодию. Крис сел на кровать лицом к двери. Я была наготове, чтобы вовремя убежать, когда она войдет. Я хотела убежать в ванную, закрыть за собой дверь…
В замке повернулся ключ, а вслед за ним повернулась и дверная ручка. Я вскочила на ноги, а вслед за мной и Крис.
— Беги в ванную, Кэти, и оставайся там, — сказал он.
Бабушка вошла в комнату, возвышаясь, как гигантское дерево, но в руках у нее была не плеть, а огромные ножницы, которые обычно используют для кройки. Они были блестящими, хромированными и, кажется, очень острыми.
— Сядь, девчонка, — бросила она. — Я собираюсь остричь тебе волосы. Под корень. Тогда, может быть, ты перестанешь так гордиться, смотрясь в зеркало.
При виде моего удивления ее лицо сложилось в презрительную гримасу.
Этого я боялась больше всего! Я скорее вынесла бы наказание плетью! Кожа все равно зажила бы, но снова вырастить мои прекрасные длинные волосы, которыми я так дорожила, займет несколько лет. Я лелеяла их с тех пор, как папа сказал мне, насколько они красивы, и как он любит маленьких девочек с длинными волосами. Откуда она знала, что каждую ночь мне снилось, как она тайком пробирается в комнату и пытается обкорнать меня, как овцу? Иногда мне казалось, что она пытается отрезать и мои груди.
Она всегда смотрела на какую-то часть моего тела, не замечая целого. По всей видимости, она представляла меня как совокупность каких-то отдельных, неодушевленных составляющих, каждая из которых возбуждала в ней гнев. А все, что возбуждало в ней гнев, должно было погибнуть.
Я сделала попытку рвануться в ванную. Но по неизвестной причине мои натренированные ноги танцовщицы отказались двигаться. Сам вид этих длинных, блестящих ножниц, казалось, парализовал меня, в сочетании с блестящими металлическим блеском глазами бабушки.
Крис снова заговорил сильным, твердым голосом.
— Ты не смеешь отрезать ни пряди волос Кэти, бабушка. Попробуй сделать шаг в ее сторону, и я ударю тебя по голове этим стулом.
Он поднял один из стульев, на которых мы обедали, готовый привести свою угрозу в исполнение. Его голубые глаза сверкали огнем в ответ на светящиеся ненавистью глаза бабушки.