Пол Стретерн
Ницше за 90 минут
пер. с англ Бариновой Н.Г.
На заре христианской эры философия погрузилась в глубокий сон. Схоластика, в основу которой легло учение Аристотеля и догматы церкви — вот порождение этого сна.
В XVII веке, с появлением Декарта, провозгласившего знаменитое «Cogito ergo sum» (Мыслю, следовательно существую), философия пробудилась от средневековой дремы. Наступила эпоха Просвещения. С этих пор познание основывалось на разуме.
Однако Декарт разбудил не только схоластов, но еще и английских мыслителей, которые вскоре отозвались на его требование рациональности настойчивым утверждением того, что наше зна ние основывается не столько на разуме, сколько на опыте. Своим усердием эти британские эмпирики, сами того не желая, разрушили представление о главенстве разума, сведя процесс познания к серии постепенно ослабевающих ощущений.
Философия была в опасности. И тогда, в середине XVIII века, от догматического сна пробудился Кант, создав еще более усыпляющую философскую систему, чем та, которая способствовала схоластическому коллапсу. Философия словно бы стремилась уподобиться легендарному Рипу ван Винклю.
Гегель отреагировал на это созданием своей собственной фундаментальной системы. Шопен гауэр решил дополнить ее, привив кантианству бесчувственность восточной философии, что привело к пробуждению молодого Ницше.
Ницше принял вызов, отныне его оригиналь ная, но лишенная системы философия была при звана тормошить дремлющее человеческое созна ние еще долгие годы.
С появлением Ницше философия вновь стала опасной, но уже по-другому. В предшествующие века она была опасна лишь для философов, с приходом Ницше она стала нести в себе опасность для всех.
Ницше окончил потерей рассудка, на его последние работы нездоровье уже наложило свою печать. Опасные идеи, однако, возникли много раньше и не имеют ничего общего с медицинским диагнозом. Они оказались предвестниками того массового безумия, которое имело ужасающие последствия для Европы первой половины XX века и которое угрожает нам и сегодня.
Поздние философские идеи Ницше как нельзя более точно соответствуют своим названиям — идет ли речь о сверхчеловеке, о вечном возвращении (идея того, что на протяжении вечности мы проживаем свои жизни снова и снова) или о единственном предназначении цивилизации (создавать «великих людей», таких как Гете, Наполеон и он сам). Используемое им понятие воля к власти в качестве универсального толкования либо упрощено, либо бессмысленно-даже монизм Фрейда является более искусным, а менее специфичная идея Шопенгауэра — более убедительной.
Как и всякая другая хорошо законспирированная теория, учение Ницше о всепроникающей воли к власти, кажется, содержит обычный элемент паранойи. Но подлинная философия Ницше настолько непревзойденна, убедительна и проницательна, как никакая другая из существовавших до нее или возникших после. Читая его, вы понимаете, что философия действительно воздействует на умы (и это одна из причин того, почему она опасна). Использование понятия воля к власти исключительно в качестве аналитического инструмента позволяет обнаружить составляющие элементы человеческих побуждений, прежде не принимавшиеся в расчет. Это позволило Ницше разоблачить те ценности, которые как раз и создавали эти побуждения в человеке, и проследить эволюцию этих ценностей на обширном историческом материале, освещая истинные основания нашей цивилизации и культуры.
Несмотря на то что Ницше не был полностью свободен от упреков по поводу опасного вздора, необходимо отметить, что большая часть этих упреков искажает смысл того, что философ действительно имел в виду. Современные Ницше протофашисты не вызывали у него никаких чувств, кроме презрения, антисемитизм глубоко возмущал его, а идея создания государства расово чистых германцев не порождала ничего, кроме насмешки. Если бы он дожил (и сохранил свое здравомыслие) до 30-х годов, когда ему исполнилось бы 80 лет, он, подобно некоторым немецким философам того времени, объявившим себя его наследниками, безусловно, не смог бы не отреагировать на происходившие в Германии абсурднейшие события.
Фридрих Вильгельм Ницше родился 15 октября 1844 года в Саксонии, которая к тому вре мени была провинцией набирающего силу королевства Пруссии. Происходил он из древнейшего купеческого рода, но уже его дед и отец были лютеранскими пасторами. Отец Ницше был патриотом, глубоко уважающим короля, Фридриха Вильгельма IV, поэтому нет ничего удивительного в том, что своего первенца, появившегося на свет в день рождения короля, Людвиг Ницше не мог назвать как-нибудь иначе. По странному совпадению, все трое окончили свою жизнь сумасшедшими.
Первым был Людвиг, который умер в 1849.
Ему поставили диагноз «размягчение мозга».
Вскрытие показало, что четверть его мозга была поражена этим самым «размягчением». И хотя эта точка зрения не слишком популярна среди медиков, наиболее знаменитые биографы Ницше убеждены в том, что умопомешательство Ницшестаршего не было унаследовано его сыном.
Ницше воспитывался в Наумбурге, в доме, полном «святых женщин», включая мать, младшую сестру, бабушку по материнской линии и двух слегка сумасшедших незамужних теток. Это повлияло на его отношение к женщинам на про тяжении всей жизни. Привитая с детства религиозность сделала из юного, изнеженного Ницше «маленького пастора». Однако он был настолько выдающимся подростком, что не мог не прийти к самопознанию самостоятельно, и с 18 лет уже начал сомневаться в своей вере. Будучи проницательным мыслителем, он не мог не заметить, что в мире, окружающем его, люди находятся не на своих местах. Символично, что эта мысль не была ему кем-то навязана: он дошел до нее сам.
На протяжении всей своей жизни Ницше не испытывал интеллектуального давления ни со стороны своих современников, ни со стороны давно покинувших этот мир мыслителей: он был глубоко оригинальным философом.
В возрасте 13 лет он был определен в пансион соседнего города Форта, один из самых престижных пансионов Германии, а в 19 поступил в Боннский университет, чтобы изучать теологию и классическую филологию. Его судьба была заранее распланирована «святыми женщинами», но в нем уже зрело бессознательное стремление к бунту, в дальнейшем наложившее свой отпечаток на формирование его характера. Прибыв в Бонн, замкнутый школьник неожиданно стал общительным студентом. Он вступил в модную студенческую организацию, приобрел привычку выпивать с товарищами и даже дрался на дуэли (обычный показной поступок, в результате которого он получил свой почетный шрам — на носу, обычно скрываемый дужкой очков). Но этот период был необходим. К этому времени Ницше уже решил, что «Бог умер». (Это замечание, сейчас так тесно ассоциируемое с Ницше и его философией, было высказано еще Гегелем за 20 лет до рождения Фридриха Вильгельма.) Дома во время каникул он отказался от конфирмации, заявив, что не будет посещать церковь. На следующий год Ницше перевелся в Лейпцигский университет, где собирался оставить свои занятия теологией и сосредоточиться на классической филологии.
Ницше прибыл в Лейпциг в октябре 1865 года, в том же месяце, в котором он отмечал свой двадцать первый день рождения. Примерно в это же время произошли еще два события, перевернувшие его жизнь. Во время экскурсиило Колонгу он побывал в публичном доме. По словам самого Ницше, этот визит был ненамеренный. Он попросил прохожего провести его к ресторану, а тот привел его в бордель. Вот как позже Ницше описывал этот визит другу: «Неожиданно меня окружило полдюжины призраков в мишуре и блестящей ткани, выжидающе вглядывающихся в меня. На какое-то время я потерял дар речи. Затем я инстинктивно набросился на единственный сентиментальный предмет, находящийся в этом месте: фортепиано. Я сыграл несколько аккордов, которые вывели меня из оцепенения, и я убежал».
Дело в том, что мы располагаем только свидетельством самого Ницше относительно этого маловероятного эпизода. Невозможно точно сказать, был ли этот визит случайным, и ограничился ли Ницше только ласканием клавиш фортепиано.
Можно лишь утверждать, что Ницше на тот период был все еще девственен. Необычайно тонко чувствующий юноша, он в то же время был совершенно неопытен и неуклюж во многих мирских делах. (Однако, несмотря на свой небогатый сексуальный опыт, он искренне убеждал своего друга в том, что удовлетворить его смогут лишь три женщины одновременно.) Позже Ницше должен был признать, что в том борделе он был пленен чем-то большим, чем просто пианино. Он все-таки вернулся туда, и почти точно можно сказать, что совершил еще несколько визитов в подобные заведения уже в Лейпциге. Вскоре он обнаружил, что заражен. Его лечащий врач не сказал ему, что он болен сифилисом (в то время врачи не сообщали своим пациентам о том, что они неизлечимо больны). В результате Ницше стал воздерживаться от сексуальных контактов с женщинами, но, несмотря на это, в течение всей своей жизни он продолжал делать ошеломляющие, а порой и саморазоблачительные заявления о них в своих книгах. «Вы собираетесь пойти к женщине? Не забудьте свой хлыст». (Хотя возможно именно вследствие посещения того самого первого в своей жизни борделя он считал исключительно справедливым, что мужчинам следовало бы всегда быть готовым к столкновению.) Второй эпизод, изменивший его жизнь, произошел с ним тогда, когда он посетил букинистический магазин и случайно наткнулся на книгу Шопенгауэра «Мир как воля и представление». «Я взял в руки незнакомую книгу и начал листать страницы. И какой-то демон шепнул мне на ухо:
«Возьми эту книгу домой». Так, вопреки своему принципу никогда не покупать книгу сразу, я все же купил ее. Вернувшись домой, я тут же очутил ся на своей кровати с моим новым сокровищем и позволил мрачному гению завладеть моим разу мом… Я заглянул в зеркало, со вселяющим ужас великолепием отражающее мир, жизнь и меня самого… Здесь я увидел болезнь и здоровье, из гнание и приют, Ад и Рай».
Испытав эти воистину пророческие чувства, Ницше стал поклонником Шопенгауэра. В это время, когда Ницше ни во что не верил, ему были просто необходимы пессимизм и отрешенность Шопенгауэра. Согласно Шопенгауэру, мир — это просто представление, поддерживаемое всепроникающей злой волей. Эта воля слепа и не знает ни малейшего снисхождения к мелким и суетным заботам человечества, навязывая людям жизнь, полную страданий, вынуждая их непрерывно бороться за существование. Единственно разумное, что мы можем сделать, — это попытаться уменьшить силу этой воли внутри себя, живя аскетичной жизнью.
Пессимизм Шопенгауэра не совсем соответствовал натуре Ницше, но он тотчас же признал его мощь и правдивость. С этого момента ему требовалось немало усилий, чтобы не зависеть от этого пессимизма. Дальнейший путь шел через Шопенгауэра.
Более того, шопенгауэровская концепция основополагающей роли, которую играет воля, имела для Ницше решающее значение. В конце концов она трансформировалась в ницшеанскую волю к власти.
В 1867 Ницше был призван на год государственной службы в рядах прусской армии. Властей явно сбили с толку большие военные усы, которые Ницше отрастил, и он был отправлен в кавалерию. Это была ошибка. Ницше обладал огромной решимостью, но у него была хрупкая, неустойчивая психика. Однажды, во время верховой езды, он пережил довольно серьезный несчастный случай, после чего опять сел на лошадь и поехал как ни в чем не бывало, в лучших прусских традициях. Вернувшись в казармы, он вынужден был месяц пролежать в больнице. После чего Ницше было присвоено звание ефрейтора, и он был отправлен домой.
Ницше вернулся в Лейпцигский университет, один из профессоров которого назвал его своим лучшим студентом за последние 40 лет. Однако к этому времени Ницше уже освободился от чар филологии и своего «безразличия по отношению к истине и актуальным жизненным проблемам».
Он не знал, что делать. В отчаянии он даже думал было заняться химией или сбежать на год в Париж, где «восхитительный канкан и желтый яд под названием абсент». Но однажды он руководил обеспечением безопасности на музыкальном представлении композитора Рихарда Вагнера, тайно прибывшего в Лейпциг. (Вагнер был изгнан из города за свою революционную деятельность двадцатью годами раньше, и приговор этот оставался неизменным, несмотря на трансформацию его экстремистских политических взглядов с левых на правые.) Вагнер родился в том же году, что и отец Ницше и, без сомнений, имел с ним поразительное сходство. Ницше же испытывал острую, но по большей степени бессознательную необходимость в отце. Он никогда раньше не встречал ни знаменитого артиста, ни человека, чьи взгляды соответствовали его собственным. За время их первого короткого разговора Ницше узнал о глубокой увлеченности Вагнера Шопенгауэром. Вагнер, польщенный вниманием молодого философа, пустил в ход свое обаяние, которое незамедлительно подействовало на Ницше. Он был потрясен этим человеком и композитором, чей яркий характер был, по меньшей мере, равен его блистательным операм.
Спустя два месяца Ницше предложили пост профессора филологии в Базельском университете в Швейцарии. Тогда ему было всего 24 года, и он еще не получил докторскую степень, но, несмотря на то, что он уже охладел к филологии, он не мог отказаться от такого предложения. В апреле 1869 года Ницше занял пост в Базеле и сразу же стал читать дополнительные лекции по философии.
Он стремился соединить философию и филологию, изучение эстетики и классической литературы, чтобы использовать их в качестве инструмента анализа недостатков нашей цивилизации.
Он быстро зарекомендовал себя как восходящая звезда университета и вскоре познакомился с Якобом Буркхардом, величайшим исто риком культуры, который также входил в преподавательский состав факультета. Буркхард был первым ученым, тщательно разработавшим историческую концепцию эпохи Возрождения, и единственным человеком на факультете, кто мог бы сравниться по широте своего ума с Ницше, и, следует добавить, единственным, о ком Ницше на протяжении всей своей жизни не мог вспоминать без страха. Возможно, в этот решающий период Буркхард смог бы оказать значительное влияние на Ницше, но его аристократическая сдержанность помешала этому. Помимо всего прочего, роль отца уже была занята.
Всего 40 миль отделяло Ницше, находящегося в Базеле, от города Трибхен, где жили Вагнер с Косимой, дочерью Листа (которая в это же время была замужем за общим другом Листа и Вагнера, дирижером фон Бюловым). Ницше сразу же стал постоянным посетителем роскошной виллы Вагнера на берегу озера Люцерн. Но жизнь Вагнера была оперной не только в музыкальном, эмоциональном и политическом смыслах, это был человек, который в полной мере верил в жизнь своих фантазий. Трибхен был сам по себе подобен oпe ре, и никогда не могло возникнуть никаких сомнений по поводу того, кто играет в ней главную роль. Одетый во «фламандском стиле» (смесь Летучего Голландца и Рубенса в маскарадном костюме), Вагнер вышагивал среди розовых атласных стен и выполненных в стиле рококо херувимов в своих черных атласных штанах, шотландском берете и причудливо завязанном шелковом галстуке, декламируя среди своих бюстов, громадных масляных картин (на которых был изображен он же) и серебряных кубков, напоминающих о его операх. Ладан пропитывал воздух, и только музыке маэстро позволялось сосуществовать вместе с ним. Тем временем Косима потворствовала этим театрализованным представлениям на дому и была их частью вместе с ягнятами, овчарками и декоративными курицами, которые бродили по саду.
Трудно понять, как Ницше мог обмануться мишурным блеском вагнеровского величия. Как вообще кто-либо мог обмануться всем этим карнавалом? (Расточительность Вагнера постоянно приводила его к финансовым крахам, и он полагался на поддержку ряда богатых благодетелей, включая короля Баварии Людвига, который вложил в него огромное количество казенных денег.) Только слушая музыку Вагнера, можно постичь убедительность и роковое очарование его характера.
Сам композитор был так же явно ошеломляющ, как и его очаровывающие композиции.
Юный Ницше очень быстро попал под влияние этой опьяняющей атмосферы, где царствовало воображение. Вагнер по-прежнему был ему вместо отца, но вскоре Ницше обнаружил, что он полон эдипового вожделения к Косиме. Не отважась признаться в этом (даже самому себе), он влюбился в нее.
В июле 1870 года разразилась франко-прусская война. Это был шанс отомстить за поражение, нанесенное Наполеоном, удобный случай покорить французов и утвердить Германию в качестве главной державы в Европе. Полный патриотической страсти, Ницше поступил добровольцем на службу в качестве медицинского санитара.
Проезжая Франкфурт по пути на фронт, он видел ряды кавалерии, с грохотом проносящиеся по улицам в полном боевом облачении. Как будто пелена спала с его глаз. «Впервые я почув ствовал, что сильнейшая и высочайшая воля к жизни проявляется не в борьбе за существование, а в воле к власти, в воле к войне и господству».
Концепция воли к власти появилась на свет, и хотя с годами она претерпела серьезные изменения, будучи рассмотренной в индивидуальном и социальном, а не в чисто военном смысле, она все же никогда не будет свободна от первоначального «военного» контекста.
Между тем как Бисмарк подавил французов, Ницше пришел к открытию, что война — это не только триумф. На поле битвы при Верфе он оказался посреди «усеянной человеческими останками и смердящей трупами» равнины. Позже его назначили сопровождающим в тыл шестерых раненых.
Среди раздробленных костей и гниющей плоти умирающих солдат Ницше держался, как мог, но по возвращении в Карлсрух он и сам был едва живым. Его срочно госпитализировали, пытаясь уберечь от дизентерии и дифтерии.
Несмотря на этот неприятный опыт, спустя два месяца Ницше вернулся в Базель, чтобы про должить свою преподавательскую деятельность. Он продолжал усердно читать лекции как по фи лософии, так и по филологии, и начал писать работу «Рождение трагедии из духа музыки». Этот блистательный и совершенно оригинальный анализ греческой культуры сопоставлял ясный аполлонический дух классической строгости с темными инстинктивными дионисическими силами.
Согласно Ницше, величайший феномен греческой трагедии появился в результате синтеза этих двух элементов, который в конце концов был разрушен поверхностным рационализмом Сократа.
Ницше впервые сделал акцент на темной стороне греческой культуры, хотя его описание этого явления остается довольно дискуссионным. На протяжении XIX века классическая культура была священной. Ее идеалы чести, культуры и демократии апеллировали к самоутверждению возникающего среднего класса. Никому не хотелось услышать, что все это было большой ошибкой.
Еще более противоречивым было частое обращение Ницше к Вагнеру и его «музыке будущего» для иллюстрации своих философских аргументов.
В самом деле, он писал своему издателю: «Действительная цель этой книги — разъяснить Вагнера, эту удивительную загадку нашего времени, в его отношении к греческой трагедии». Только Вагнер сумел соединить в своих произведениях аполлонический и дионисийский элементы по образцу греческой трагедии.
Это заострение внимания на темном дионисийском начале составило существенную часть всей философии Ницше. Он больше не мог игнорировать «буддийское отрицание воли» Шопенгауэра.
Вместо этого он противопоставил свое дионисийское начало началу христианскому, которое, по его мнению, приводило цивилизацию в состояние упадка. Он понимал, что большинство наших побуждений являются обоюдоострыми.
Даже наши так называемые лучшие порывы имеют свои темные или худшие стороны: «Каждый идеал предполагает любовь и ненависть, благоволение и презрение. Самый ценный порыв может возникнуть как из положительной, так и из отрицательной стороны». С его точки зрения, христианство произошло именно из отрицательной стороны. Оно возникло в Римской империи как религия угнетенных и рабов, что было видно уже по одному ее отношению к миру. Эта религия постоянно пыталась побороть наши наиболее силь ные позитивные инстинкты. Это отрицание было как сознательное (в одобрении аскетизма и само отречения), так и бессознательное (в отношении кротости, которую Ницше рассматривает в каче стве бессознательного выражения возмущения, замены агрессии слабостью).
Более того, Ницше отрицает провозглашенные христианством сострадание, подавление истинных чувств и сублимацию желаний в пользу более сильной этики, близкой к истокам наших чувств. Бог умер, христианская эра окончена.
Хуже всего, если XX век даст ей право на существование, лучше всего, если все увидят, что множество лучших «христианских» предписаний не имеют никакого отношения к Богу. Вопрос о том, живем ли мы в согласии с нашими чувствами или нет, остается спорным.
Вагнер был блестящим артистом, но он не смог подняться до этого уровня мудрости. Постепенно Ницше смог разглядеть ту интеллектуальную маску, которую надел на себя Вагнер. Вагнер был непостоянным, обладающим огромным потенциалом и интеллектуальной силой человеком, но даже его увлеченность Шопенгауэром была лишь преходящей фазой, должной принести соответствующие плоды в его искусстве. Первоначально Ницше старался не замечать определенные неприятные мелочи в семье Вагнера, такие как антисемитизм, его высокомерная самонадеянность и неспособность признать чьи-то возможности или нужды, кроме своих собственных.
Но всему есть предел. К этому времени Вагнер переместился в город Байрет, где баварский король Людвиг воздвигал ему театр, который предназначался исключительно для представлений его опер (проект, который помог опустошить казну Баварии и сместить Людвига). В 1876 г. Ницше прибыл в Байрет для открытия представлений цикла опер Вагнера, но заболел, вероятнее всего, из-за психического расстройства. Мания величия и упадок творческих сил — было для него слишком, и он вынужден был уехать.
Спустя два года Ницше опубликовал свою коллекцию афоризмов «Человеческое, слишком человеческое», в которой завершил разрыв с Вагнером.
Восхваление Ницше французского искусства, его психологическая проницательность и выражение романтических претензий, и его аб солютная восприимчивость — все это было слиш ком для Вагнера. Но что хуже всего, эта работа содержала в себе рекламу «музыки будущего», о которой Вагнер его не просил.
Возможно, еще более важным является тот факт, что вслед за появлением этой работы многие наиболее искренние поклонники Ницше отвернулись от него. По иронии, причиной этому послужил довод, который сейчас более всего восхищает (даже тех, кто ненавидит его философию).
В этой работе Ницше начал развивать свой стиль, который позволил ему стать одним из мастеров немецкой литературы. Стиль Ницше всегда был бойким и ясным, а его идеи — понятными, но сейчас он стал писать афоризмами. Использованию скучных аргументов он предпочел серию проницательных высказываний, быстро переключающихся с одной темы на другую.
Ницше философствовал разными способами.
Самые величайшие его идеи посещали его во время прогулок в швейцарском пригороде. Несмотря на свое слабое здоровье, он часто требовал отпускать его на прогулку более чем на 3 часа (хотя это, скорее, было желание проявить волю к влас ти, чем ее действительное проявление). Утверждают даже, что афористичный стиль Ницше явился результатом его привычки на ходу бегло набрасывать свои мысли в записной книжке. Но какова бы ни была причина, эта привычка Ницше породила непревзойденный в философии XIX века стиль, хотя это было время великих стилистов.
Но за исключением французского enfant terrible Рембо, никто из писателей не предчувствовал наступления грядущей лингвистической революции.
В прозе Ницше слышится голос наступающего XX века: его язык — это язык будущего.
Но это было еще впереди. Когда Ницше писал «Человеческое, слишком человеческое», он был только на пути к созданию своего стиля. Однако эта работа содержит ряд изумительных психологических пассажей, например: «Фантазер отрицает реальность для самого себя, лгун-только для других», или: «Источник невоздержанности — не радость, а безрадостность», или: «Все поэты и писатели захвачены величайшим желанием создать нечто большее, чем они могут», и наконец: «Шутка — эпиграмма на смерть чувств».
Поклонники Ницше возмутились, дескать, ника кая это не философия, и они были правы — это была психология (хотя такого качества, что несколькими десятилетиями позже Фрейд отказался от чтения Ницше — из-за боязни обнаружить, что ему по этому предмету уже нечего будет сказать).
Но синтез философии с психологией не способствовал созданию связной обширной работы.
За этими психологическими пассажами не было того ряда основополагающих аргументов, которые могли бы способствовать созданию стройной философской системы. Иными словами, работа Ницше казалась несистематизированной (избавиться от этого несправедливого ярлыка ей так и не удалось). В силу своей афористичности мысль Ницше кажется бессистемной, но его идеи так же тесно связаны между собой, как любые другие, составляющие философское наследие прошлых эпох.
Хотя, безусловно, он был несистематичным в том смысле, что его философия обозначила собой конец всем системам. Или, по крайней мере, должна была обозначить, ведь всегда найдется кто-то, кто желает сделать нечто подобное. (Именно в это время в Британском музее трудился Карл Маркс.)
Несмотря на недостатки, работа «Человеческое, слишком человеческое» выявила в Ницше величайшего психолога своего времени. Учитывая нехватку в его жизни общественного опыта, это надо признать проявлением большого гения.
По существу, Ницше ведь был белой вороной. В обыденном смысле он едва знал кого-нибудь. У него не было друзей. На протяжении своей жизни он сумел удержать возле себя несколько истинных поклонников, но его одержимость препятствовала обретению им истинной дружбы. Как же он сумел приобрести столь полное психологическое знание? Многие исследователи считают, что единственным источником знаний в этой области мог быть только один человек — Рихард Вагнер. Это вполне правдоподобно. Из такого источника действительно можно многое почерпнуть.
Но комментаторы упускают факт, не менее важный: Ницше хорошо знал самого себя (хотя и не всё в себе он знал). Психологические озарения Ницше имеют универсальное значение, несмотря на эклектичность источника: мизантроп — философ да композитор, страдающий манией величия.
И вот доступ Ницше к главному источнику психологических знаний оказался закрытым.
После публикации работы «Человеческое, слишком человеческое» разрыв с Вагнером стал неизбежным.
Мир, который Ницше предвосхищал в своей книге, — Прекрасный Новый Мир Будущего.
Вагнер тем временем был погружен в создание своей финальной работы под названием «Парсифаль», ознаменовавшей его отход от идей Шопенгауэра и возвращение в лоно христианства.
Их пути разошлись навсегда. Считается, что на протяжении всей своей жизни Ницше должным образом знал только одного человека, и этот человек снабдил его достаточным материалом, чтобы Ницше стал величайшим психологом своего времени. Этим человеком был Вагнер.
В 1879 году в силу прогрессировать своей болезни Ницше был вынужден оставить пост в Базеле. На протяжении многих лет его здоровье было весьма хрупким, и к этому времени он стал очень больным человеком. Ему была назначена небольшая пенсия. Плюс ко всему ему посоветовали сменить место жительства и уехать в страну с более мягким климатом.
Последующие 10 лет Ницше скитался по Ита лии, югу Франции и Швейцарии в постоянном поиске климата, который смог бы облегчить его страдания. Что же было у него не в порядке? Казалось, что все. Его зрение упало настолько, что он оказался полуслепым (врач порекомендовал ему оставить чтение; но бросить чтение было равносильно тому, чтобы бросить дышать). Он страдал от неистовых, делающих его недееспособным головных болей, которые иногда приковывали его к постели на несколько дней подряд; обычно он представлял собой скопление физических недугов и болезней. Его настольная коллекция всевозможных эликсиров, панацей, пилюль, тонизирующих средств, порошков и лекарств ставила его на особое положение даже среди ипохондриков.
Тем не менее, именно этот философ заговорил об идее сверхчеловека. Безусловно, это была психологическая компенсация, что не помешало идее сверхчеловека стать центральной в философииНицше.
Такая компенсация подобна песчинке, из которой выросла жемчужина.
Сверхчеловек впервые появился в работе «Так говорил Заратустра», длинной поэме, написанной весьма напыщенным слогом, хотя автор претен дует на «иронию» и «легкость изложения». Подобно Достоевскому и Гессе, Ницше нельзя постигнуть в полной мере будучи подростком — но знакомство с этой книгой в этом возрасте часто может перевернуть жизнь. И не всегда к худшему. На несуразности можно просто не обращать внимания, а остальные идеи бросают вызов многим принятым положениям, заставляя заглянуть внутрь себя. Собственно философское содержание есть здесь нечто исчезающе малое по сравнению с пафосом призыва к самопзнанию. «Существует ли что-нибудь помимо верха и низа? Не пребываем ли мы в бесконечном ничто?… Действительно ли глубочайший мрак постоянно окружает нас? Неужели мы все еще не слышим звук копающих могилу Богу могильщиков? Неужели мы до сих пор не чувствуем зловоние божественного разложения? Самая священная и могущественная вещь на земле проливает кровь и умирает от наших ножей… Ничего величественнее этого никогда еще не происходило, и те, кто будет жить после нас, будут благодарны за этот подвиг, так как они будут жить в величайшую историческую эпоху из всех когда-либо существовав ших до сих пор». Почти веком позже французские экзистенциалисты будут говорить о том же, но более сдержанно — и их будут приветствовать как авангардистов современной мысли.
Во время своего бесконечного тура в поисках страны с умеренным зимним климатом Ницше был представлен своим другом Паулем Рэ русской женщине по имени Лу Саломе, которой был 21 год. Рэ и Ницше (по отдельности или вместе) совершали с ней долгие прогулки и пытались внедрить в ее голову свои философские идеи. (Заратустра был представлен Лу как «сын, которого у меня никогда не будет», что для молодого Заратустры было бы большой удачей, — и не только потому, что его имя могло привлекать слишком много внимания на школьной площадке.) Лу, Ницше и Рэ заключили к этому времени трехстороннее соглашение, которое оказалось немыслимым из-за того, что у его участников не было ни капли сексуального savoir-faire. Сначала эти трое решили, что они будут заниматься философией и жить втроем по канонам платонической любви.
Затем оба (но по отдельности) — и Рэ, и Ницше — заявили, что влюблены в Лу, и решили сделать ей предложение. Но, к сожалению, Ницше сделал большую глупость, попросив Рэ передать ей свое предложение. (Это не лишало права Ницше считаться величайшим психологом своего времени — об этом вам скажет каждый, кто погружался в интимную жизнь психолога.) В самом деле: кто держал ситуацию под контролем, достаточно ярко продемонстрировано на фотографии, сделанной на студии в Люцерне, где изображены все трое.
Два взволнованных девственника (одному из них — 38, другому — 33) впряжены в повозку, в которой сидит истинная дева, размахивающая кнутом.
В конце концов эта троица не смогла продолжать комедию и раскололась. Ницше настолько расстроился, что написал: «Этим вечером я приму достаточно опиума, чтобы обезуметь», но со временем он пришел к выводу, что Лу была недостойна стать ни сестрой, ни матерью малыша Заратустры. (Лу продолжала оставаться самой удивительной женщиной своего времени. После того как она вышла замуж за немецкого профессора и сменила имя на Андре-Саломе, она оказала значительное влияние еще на две выдающиеся фигуры того времени: она имела влиятельную любовную связь с великим немецким лирическим поэтом Рильке и поддерживала интимную дружбу со стареющим Фрейдом.) После того как Ницше перезимовал в Ницце, Турине, Риме или Ментоне, он провел летнее время, находясь «1500 метров над миром и даже выше — над всем человеческим бытием» в СилсМария, швейцарской деревушке. Силс-Мария сейчас представляет собой небольшой модный курорт (всего семь миль от Св. Морица), но там до сих пор находится небольшая комната, где останавливался Ницше со своим ящиком с лекарствами.
Здесь горы склоняются над озером рядом со снежной вершиной Маунт Бернина длиной в 13 000 футов, отмечающей итальянскую границу.
Позади дома можно видеть уединенную тропинку, ведущую к горам, где обыкновенно гулял Ницше и продумывал свою философию, останавливаясь рядом с утесом или устремленным ввысь горным массивом для того, чтобы бегло набросать мысли в свою записную книжку. Сама атмосфера этой местности — уединенные вершины, обширные виды, ощущение изолированной грандиозности — пронизывает интонацию его записей.
Посетив те места, в которых родились многие его мысли, мы лучше поймем некоторые недостатки и промахи его философии.
По большей части Ницше прожил свою жизнь в полном одиночестве, снимая недорогие комнаты, постоянно работая, питаясь в дешевых ресторанах, пытаясь сделать все возможное, чтобы вылечить свою нестерпимую головную боль и укрепить свое ослабленное здоровье. Для него были привычны ночи, когда его постоянно рвало, и часто он становился недееспособным на 3 или 4 дня в неделю. Более того, вскоре это стало обычным явлением. Но несмотря на это, каждый год он дарил миру свои удивительные произведения.
Такие работы как «Утренняя заря», «Злая мудрость», «По ту сторону добра и зла» демонстрируют великолепную критику западной цивилизации, ее ценностей и психологии. Его слог ясен и афористичен, банальности исключены. Это не систематическая философия, но философия со своей глубокой логикой. Множество (и даже большинство) основополагающих ценностей западного человека и западной цивилизации были проанализированы им и отрицательно оценены.
Вот что он пишет об этом в своих неопубликованных записях: «Гибель христианства идет от его морали (она неотделима от него), морали, которая в конце концов обращается против своего же Бога. Чувство правдивости, столь высоко развитое христианством, начинает испытывать отвращение к фальши и лживости всех христианских толкований мира и истории. Резкий поворот назад от «Бог есть истина» к «Все ложно». Более блестящую работу трудно представить. Хотя в философском смысле разоблачение произошло почти веком раньше и осуществлено Юмом. Впрочем, критика и сейчас не была лишней, поскольку немецкая метафизическая мысль переживала возрождение.
На протяжении 80-х годов XIX века Ницше продолжал работать в одиночестве, никому не известный и никем не читаемый, постепенно все труднее переживая свое положение, так как его абсолютное одиночество и отсутствие признания становились ему невыносимы. Позже, в 1888 году, еврейский ученый из Дании Георг Брандес стал читать лекции по философии Ницше в Университете Копенгагена. Но, к сожалению, уже было слишком поздно. В 1888 году Ницше создал не менее четырех работ, но удары давали о себе знать.
Он обладал величайшим интеллектом и прекрасно знал об этом: это был императив, который мир также был обязан узнать. В работе «Ессе Homo» он характеризует книгу «Так говорил Заратустра» как «величайшую и глубочайшую книгу из всех когда-либо существовавших» — утверждение, которое увеличивало как число критических оценок в адрес Ницше, так и глубокое доверие к нему.
Как будто всего этого было недостаточно, далее следуют главы со следующими названиями: «Почему я так мудр», «Почему я пишу такие хорошие книги», «Почему я — это рок», в которых он восстает против алкоголя, но одобряет какао без масла и х