Глава 2. «Восточный вопрос» и Россия.




Оренбург

 

 

«…такой счастливый случай пришел чужими людьми чужое в свою вечную пользу доставать».

 

И.Кирилов.

 

«вышеупомянутые новые владения присовокупятся и страх на обе стороны прибудет, что во время какого воровства башкирцев кайсаками, а кайсаков башкирцами смирять...»

И.Кирилов

 

История о том, как в первой половине XVIII века был трижды основан Оренбург и как благодаря усилиям выдающихся исследователей возникла Оренбургская губерния, широко известна. Она растиражирована в книгах, учебниках, популярной и краеведческой литературе. Основная канва событий представляется настолько четкой и устоявшейся, что создается впечатление, что обо всем этом невозможно сказать ничего нового. Отдельные моменты приблизились по сути своей к своеобразным аксиомам – не требующим доказательств по причине всеобщности – знают все, всё более чем очевидно и т.д.

Пиетет сочинений прошлых лет довлеет над нами. Хрестоматийный глянец не позволяет увидеть сразу несуразности и несостыковки в, казалось бы, общеизвестном рассказе. Но достаточно проявить здоровый скептицизм и тронуть несколько кирпичиков, вызывающих сомнение, чтобы все здание истории основания ощутимо дрогнуло, угрожая развалиться.

Следует, наконец, признать, что возникновение Оренбурга не есть итог продуманной программы освоения окраин империи, не есть достижение ученых и исследователей, а прежде всего результат досаднейшей ошибки, даже авантюры. История основания Оренбурга в том варианте, с которым мы все имеем дело, есть не более чем миф, легенда. Об этом мы и постараемся рассказать.

 

 

Глава 1. Создание мифа.

 

Тема основания Оренбурга и Оренбургского края имеет достаточно богатую историографию – ей занимались как местные историки, так и исследователи, создававшие труды обобщающего характера. Оренбургская экспедиция была не просто локальным событием, но важным звеном в цепи последующих, кардинально изменивших геополитическую обстановку на юго-востоке.

Первым описателем начального этапа оренбургской истории стал П.И.Рычков. Он достаточно методично и подробно изложил ход событий первых двух десятилетий.[1] В «Истории России» С.М.Соловьева экспедиция и строительство губернии рассматривались в контексте общероссийской истории 2-й четверти XVIII века. Оба автора весьма высоко отзывались о руководителе экспедиции – Иване Кирилове: первый – потому что работал под его руководством, второй без тени иронии называл его «оренбургским основателем, открывшим Новую Россию».[2]

Эти два сочинения и создали основную базу, на которой строили свои работы писавшие позднее – Р.Игнатьев, В.Витевский, А.Добросмыслов, А.Алекторов, Н.Модестов и др.[3] Все они были прежде всего исследователями-краеведами, и методика у них была в принципе единой - каждый последующий использовал повествование предшественника (предшественников) и дополнял его новыми фактами.[4] Отсюда новая информация вкладывалась в уже заданное и никак не оспариваемое русло готовой схемы, уже заданной концепции. Общепринятые положения лишь подкреплялись новыми данными, обогащались деталями, любопытными штрихами. А это, в свою очередь, извлекалось по большей части из официального делопроизводства – Уфы (Игнатьев) и тургайского правления (Рычков, Левшин, Витевский, Добросмыслов).

Все работы 2-й половины XIX – начала ХХ веков имели единое концептуальное решение - не столько по причине безусловного единодушия, сколько потому, что оспаривать что-либо никому вообще не приходило в голову. Значительно легче было присоединиться к уже имеющемуся авторитету – Рычкову или Соловьеву. Поскольку почти никто из названных краеведов не обладал профессиональными навыками исторических исследований, то критики источников в их трудах практически не было. Зато все без исключения абсолютизировали любую информацию, взятую у Рычкова (по причине того, что он очевидец). Кроме того, они абсолютно верили в официальные документы, найденные ими в архивных делах, и особенно тексты нормативных актов – законов, инструкций, «изъяснений» и прочих документов, опубликованных в Полном собрании законов Российской империи. Иначе говоря, авторы исходили из посылки - раз в документе сказано – так оно, безусловно, и было.

В дооктябрьский период возник значительный массив литературы, имевший единые базовые положения: Россия естественным образом имела право на расширение на юго-восток, движение туда было реализацией планов Петра Великого, талантливые руководители экспедиции делали все для ее успеха, а башкиры, соответственно, мешали.

Даже удивительно - если в иных проблемах и сюжетах советская и дооктябрьская историографии ощутимо расходились (порой диаметрально), то в данном случае наблюдалось трогательное единство. Восторги гением Петра и его начинаниями и пылкие дифирамбы императору свойственны авторам как той, так и иной эпохи. Помехи на пути этих преобразований воспринимались как досаднейшие препятствия великому делу.

Романтическая и максимально героизированная история основания Оренбурга, созданная местными краеведами, удачно вписалась в отечественную историографию. После революции авторы 20-30-х годов создавали свои «труды», активно, но «критически» используя работы дореволюционные, и потому версия продолжала существовать, неожиданно найдя поддержку в концептуальных установках уже советской поры – о добровольности вхождения народов в состав Российского государства, о праве России расширять свои владения, о прогрессивности освоения окраин и т.п.

В советской историографии постепенно оформились два параллельно развивающихся направления: собственно историческое и историко-географическое (в принципе деление условное, поскольку к последнему примыкали и некоторые историки). Происходило своеобразное взаимное опыление: географы находили поддержку своим тезисам у историков, а историки получали подтверждение таковым у географов. В то же время, и те, и другие базировались на достижениях дореволюционной историографии.

На наш взгляд, можно говорить о существовании сегодня двух вариантов (версий) концептуального видения целей, задач, хода Оренбургской экспедиции.

Версия первая: экспедиция была сугубо научной, вызванной конкретными условиями – стремлением казахов перейти под власть России. Данная версия создана преимущественно авторами, писавшими на историко-географические темы.[5] Для них характерно обязательное акцентирование внимания на научном (особенно – географическом) вкладе в науку того или иного деятеля, причастного к экспедиции; сосредоточение внимания именно на научных мероприятиях (все прочее упоминается скороговоркой, проходит как бы на втором плане); а также почти полное абстрагирование от конкретно-исторических условий и потому удивительная легкость в обращении с фактическим материалом.

Все историки географии отмечали исключительно научный характер экспедиции, рассматривая ее как логическое продолжение реализации давнего курса и мечтаний Петра I. Исходя из этой установки давались и оценки знаменитого проекта Кирилова. Неудивительно, что, высоко оценивая научную значимость экспедиции, все авторы столь же высоко оценивали личности ее руководителей. Факт, что экспедицией руководили ученые, подтверждал тезис об ее преобладающем научном характере. Разумеется, наибольшие дифирамбы достались на долю вдохновителя и руководителя – Ивана Кирилова.

Таким образом, была выстроена четкая схема: выходец из народа благодаря исключительно своим талантам сделал карьеру; был верным продолжателем дела Петра. Он много и плодотворно занимался картами, научной работой; организовал экспедиции – вторую Камчатскую и Оренбургскую, куда его в итоге назначили руководить.

Все, писавшие об экспедиции с упомянутых позиций, неизбежно натыкались на «неудобный» вопрос – о башкирах и их борьбе. В самом деле, если строго следовать версии о мирном, сугубо научном характере экспедиции, то в нее с трудом можно ввести объяснение ожесточенного башкирского сопротивления. Одним из способов обойти этот вопрос было умолчание – прямо не говорилось, но по сути изложения подразумевалось, что «новая Россия» создавалась на пустующих, никому не нужных землях. Другой способ заключался в перекладывании ответственности на самих башкир. Выступления их были заклеймены как реакционные.[6] В итоге башкиры стали восприниматься как досаднейшая помеха важному делу.

Авторы-географы, как правило, не погружались, и судя по всему, не хотели погружаться вглубь исторического материала. И как следствие – появление в работах неточностей, причина которых – незнание исторических реалий.[7]

Кстати, именно на трудах этого типа (мы имеем в виду – географических), судя по всему, и базировались работы исторических беллетристов, в частности, В.С.Пикуля. В его романе «Слово и дело» (Т.2) есть страницы, посвященные Оренбургской экспедиции. Как нам кажется, Пикуль взял за основу книгу М.Новлянской, поскольку он повторял фактически все ее тезисы: демократичность и гуманизм Кирилова (кстати, упорно именуя его «Кирилловым»), бескорыстное служение его науке[8]. Из всех авторов, только М.Новлянская не признавала за В.Татищевым достаточного научного веса, выделяя прежде всего его отрицательные качества. В.Пикуль воспроизвел практически все, только подав это более литературно: «Еще земля не просохла на могиле Кириллова, как бурей налетел[9] на Оренбургский край Татищев: - Плохо здесь все! Напортили тут… изгадили! Родовитый дворянин ничего не прощал простолюдину».[10] Пытаясь доказать, что Кирилов был выдающимся исследователем, а Татищев – соответственно – ничтожеством, писатель рисует весьма впечатляющие картины фактического разгрома экспедиции Татищевым – «аки пес, слюною брызжа», со «спесью старобоярской»: «донос за доносом – на мертвого. Брань и кулаки – живым».[11] Следуя за Новлянской, В.Пикуль приписывал Татищеву стремление разрушить все, сделанное Кириловым – «даже» Оренбург.[12] Походя, Пикуль делал немало фактических ошибок - якобы карты, созданные Кириловым, были верны; якобы он не получил от казны ни копейки; город Оренбург (Орск) был поставлен на заранее четко определенном месте[13], неведомые ханы требовали от Кирилова оставить основанный город для них(?) и уходить прочь и др.

Все это свидетельствует прежде всего о том, что автор, не вникая достаточным образом в материал, ограничился готовыми суждениями, причем только одного исследователя. Возможно возражение, что писатель имеет право на фантазию. Это так, но на наш взгляд, для формирования исторических представлений у широких масс данное художественное произведение В.С.Пикуля сделало гораздо больше, нежели десятки специальных публикаций. Следует ли удивляться, что версия основания Оренбурга кажется всем безусловно доказанной?

Несколько особняком, но в целом в русле названной версии, стоят работы историков. Они, разумеется, ощутимо лучше фундированы, в них задействуется порой значительный архивный материал – но по сути они повторяют все те же базовые положения. Историки обращали больше внимания на «казахский» момент. Но сосредоточение внимания на нем нередко приводило к фактическому умолчанию «башкирского».

Труды, издаваемые в столицах, становились базой для трудов региональных. В регионах обязательно появлялись публикации, по ряду причин – субъективных и объективных – становившиеся базовыми для всех прочих. Пожалуй, определяющей в видении сюжета для Оренбуржья на достаточно долгий срок стала соответствующая часть главы «Далекое прошлое» в книге «Орденоносное Оренбуржье» (1968), написанной сотрудником краеведческого музея С.А.Поповым.[14] Книга представляла собой нечто вроде справочника об Оренбургском крае, и исторические главы в ней вплоть до 90-х годов оставались наиболее подробным рассказом по основным вехам оренбургской истории. С.Попов выстраивал следующую схему: казахов надо было спасать от истребления, и именно потому решено было возвести на границах город и крепости. По счастью, дело было поручено ученым и талантливым руководителям, которые не только изучили, но и освоили пустующие территории, где и возник Оренбургский край. Несколько мешали башкиры, видимо, не понимавшие значимости научных изысканий и сбиваемые с толку феодалами. Позднейшие оренбургские авторы использовали материал Попова, повторяя за ним и рассуждения и ошибки. Собственно работу Попова можно назвать обобщенной концепцией первой версии.

Версия вторая: экспедиция – есть давно задуманная операция по захвату Башкирии и жесткому включению ее в состав России. Эта версия формируется в трудах преимущественно башкирских авторов.

Непринятие ими вышеприведенной схемы версии номер один более чем логично и естественно – она не только, как нам кажется, оскорбляет национальное достоинство, но и весьма уязвима в плане фактов, прекрасно известных местным исследователям. Выше уже говорилось, что первая версия отводила башкирам совершенно несоответствующую действительности второстепенную роль, едва ли не статистов, в великом спектакле «Освоение Южного Урала».

Разумеется, в период догматизированной советской историографии, данной версии – версии номер два - места на страницах книг не было и не могло быть. Робкие намеки в отдельных публикациях показывают, насколько трудно было проводить идеи, несогласные с общепринятыми. Как нам кажется, своеобразной попыткой этого было отстаивание рядом башкирских историков (И.Акманов и др.) взгляда на башкирские восстания как явление прогрессивное.

Ощутимые перемены произошли в пост-советский период. Долго замалчиваемая тема стала популярной – и, как следствие, за прошедшее десятилетие увидело свет столько работ, что они уже создали достаточную базу для распространения своего видения предмета.

В самом общем виде основные моменты схемы, принятой сегодня в башкирской историографии, сведены воедино, как нам представляется, в статье академика Р.Кузеева (1999). С самого начала башкиры настойчиво боролись за независимость. Столь же настойчиво Российская империя стремилась их подчинить и ассимилировать. Сопротивление башкир играло весьма важную роль: «Непокорный Башкортостан препятствовал реализации стратегических целей царизма». Окончательное завоевание было предпринято в первой половине XVIII века – когда в окружении Петра I родился «гигантский план строительства крепостей вокруг Башкирии». Его осуществление обеспечило полное покорение.[15]

Самая серьезная ошибка всех авторов этого направления – изначальная убежденность в том, что всё (Экспедиция прежде всего) было затеяно исключительно против башкир.[16] При этом косвенно подчеркивалась их некоторая особость – как силы, могущей противостоять вторжению, оказать сопротивление, противодействие царской власти.[17] Потому все факты трактовались соответствующим образом, отбирались нужные, а не вписывающиеся в заданную картину – опускались. Как следствие, в этих работах почти игнорируется «казахский» аспект проблемы – принятие подданства и проч.

Следует подчеркнуть, что в работах башкирских исследователей наличествует значительно большее количество совершенно правильных наблюдений и суждений, нежели у сторонников первой версии. Так, над ними совершенно не довлеет авторитет «великого географа» Кирилова. Они оценивают его заслуги значительно менее эмоционально и ближе к истине – не за заслуги в деле развития географической науки, а именно как руководителя экспедиции.

Имея свое видение темы, сторонники второй версии, тем не менее, сходятся во мнении со сторонниками первой в части, касающейся устремлений Петра и его последователей. Так, И.Акманов оценивал проект Кирилова как отражение назревших задач государства на юго-восточной окраине.[18] По мнению Р.Букановой создавались «широкие возможности для осуществления планов, вынашиваемых еще Петром».[19] Созвучна данному тезису о Петре позиция американского автора А.Донелли. В основе всей его работы лежит часто повторяемый тезис о якобы постоянно существующей концепции стратегии России движения на юго-восток.[20] Уфимскому изданию книги А.Донелли, удостоенного звания почетного академика РБ, были предпосланы статьи башкирских профессоров, как бы «дожимающих» работу в нужных местах. Это дает возможность увидеть определенную позицию сегодняшней башкирской историографии. Уфимских исследователей особо устраивает у Донелли тезис об экспансионизме, присущем России. Один из авторов, И.Акманов, развивает таковой в написанной им главе в академическом издании «Истории Башкортостана». Так, он приводит слова П.Рычкова о том, что Петр «изволил особливое попечение иметь…своевольный башкирский народ на вечное время обуздать». А далее продолжает от себя: «и превратить Башкирию в плацдарм для наступления на Казахстан и Среднюю Азию». Соображения Петра, по мнению историка, в дальнейшем «получили более детальную разработку в проектах … В.Н.Татищева и … А.П.Волынского». А проект Кирилова в итоге «являлся синтезом и дальнейшим развитием перечисленных выше планов».[21] Позиция автора более чем понятна: русские хотели всегда «обуздать» башкир и шагнуть дальше в Азию. Но вот незадача, вообще-то, у Рычкова сказано несколько иначе: «изволил особливое попечение иметь [и о том, чтобы вышеописанную безопасность на самых тех местах, где ныне с помощью Божией новая оренбургская линия строится, действительно основать, и чрез то героичным своим намерением путь во всю полуденную Азию отворить], а своевольный башкирский народ на вечное время обуздать».[22] Подобную поэтическую фразу вполне возможно трактовать и по-иному; скажем, как стремление открыть «окно в Азию» – уместно напомнить, что «окно в Европу» никто не объясняет направлением русской экспансии на Запад.

К сожалению, упрощенное видение ситуации получает в сегодняшнем Башкортостане более широкое распространение, нежели подлинно научное. Порой упрощение доходит до вульгаризации. Так, кандидат исторических наук Ф.Гумеров, во введении к сборнику документов по истории Башкирии, позволил себе откровенную фальсификацию, заявив, что «Роль и значение Башкирского края, пожалуй, раньше других правителей Руси понял Петр Великий, говоря: «Оренбургский край всем Средне-Азиатским странам и землям есть ключ и врата»».[23] Кстати, он же воспроизводил и приведенную выше из «Истории Башкортостана» усеченную цитату Рычкова, сопроводив комментарием, убедительно свидетельствующим, что прочитать собственно Рычкова автор явно не удосужился: «Рычков в своей книге приводит сведения о том, что в начале XVIII в., после победоносного окончания Северной войны, император «соизволил особливое попечение иметь»… и т.д.[24]

Разумеется, мы не беремся утверждать, что все работы по данной теме обязательно должны принадлежать к одной из двух упомянутых групп литературы. Есть труды, авторы которых по той или иной причине не высказываются по спорным сюжетам. И все же, оценивая историографическую картину в целом, следует указать, что и в работах сегодняшнего дня присутствует мощный отзвук массива публикаций прошлых десятилетий – с большим количеством неточностей.[25] Но можно ли ставить это кому-либо в укор? Новые авторы, естественно, ориентируются на существующую литературу - и, как следствие, вольно или невольно, способствуют поддержанию и дальнейшему распространению устаревших концепций. В конце концов, далеко не каждый отважится оспаривать казалось бы общепринятое.

Еще одна проблема заключается в том, что разные авторы, так или иначе касаясь интересующей нас темы, освещали только нужные им аспекты, игнорируя прочие. Так, историков географии интересовали только личности и их вклад в географическую науку, но при этом они абстрагировались от конкретно-исторической обстановки. Историки Башкирии «забывают» о «казахском» вопросе; историки Казахстана – поступают с точностью до наоборот; историки Оренбуржья, ловко манипулируя понятиями «Оренбургская комиссия», «Оренбург» и т.п. создают иллюзию того, что все происходило именно на территории Оренбуржья, а не в какой-нибудь Башкирии; а еще есть историки казачества … и проч., и проч., и проч.

Итак, версия событий, начавшихся почти 270 лет тому назад, утвердилась более чем устойчиво. За многие десятилетия изложение событий настолько устоялось, что все неувязки скрыты, неточности забыты, «опасные» моменты преданы забвению. Выступить сегодня с иным видением событий – значит, явно вызвать на себя критику многих и многих. И все же – попробуем. Хочется подчеркнуть, что в нашем изложении не использовано ни одного нового источника, не известного бы предшественникам. Но это вовсе не попытка вольнодумства, низвержения авторитетов, новомодного критиканства. У нас сложилось свое видение происшедшего. И главное, что отличает его от прежнего – то, что мы считаем: Оренбургская экспедиция была одной из самых значительных авантюр в истории страны XVIII века. Основание Оренбургской губернии произошло по причине смеси обмана, амбиций и ошибок. Но постепенно губерния стала фактом – фактом, который нельзя проигнорировать. Однако, это уже иной аспект сюжета.

В тексте мы неоднократно делаем отсылки к существующим работам и публикациям – это несколько отягчает изложение и, возможно, мешает восприятию – но как, скажите, можно спорить, не приводя суждений оппонентов? Цель данной работы не столько навязать читателю свое, особое от всех понимание и толкование происшедшего – но доказать право задавать «неудобные» вопросы. Возможно, не все наши рассуждения покажутся кому-нибудь убедительными и, в свою очередь, могут быть оспорены. Думается, это хорошо. Единственная просьба к тем, кто не согласится с нами, - приводить в качестве контраргументов весомые доводы, а не эмоциональные заявления о «величии», «важности» и проч. Ознакомившись с данной работой, вы убедитесь, что таковых было сделано уже более чем достаточно.

 

Глава 2. «Восточный вопрос» и Россия.

 

Нам представляется, что здесь не место разбирать в деталях вопрос о том, добровольно или нет присоединились в свое время башкиры к Московскому государству. Думается, произошло это несколько добровольно-принудительно, в том смысле, что башкиры, разумеется, вовсе не рвались переходить под руку московского царя, но предпочли сделать это перед явной угрозой агрессии со стороны последнего – добровольное подчинение обеспечивало определенные уступки и поблажки. Иначе говоря, все то, чего башкиры лишились бы однозначно в случае силового разрешения вопроса. Мудрое решение башкирских старшин в XVI веке принесло ощутимые плоды, что явилось убедительным подтверждением правильности их выбора. Московское (русское) присутствие в Башкирии на достаточно длительный срок воплотилось в создание несколько населенных пунктов, в том числе и Уфимского острога. Небольшое количество крепостей и некоторое количество самовольных переселенцев в принципе не нарушали традиционного образа жизни местного населения. Москва почти не вмешивалась во внутренние дела башкир.

Ощутимые перемены к худшему произошли при Петре. Строительство регулярного государства не оставляло места для своеобразной «автономии» Башкирии. Насильственное «огосударствование» башкирских земель имело следствием мощное затяжное восстание, а это – в свою очередь – стремление Петра еще более усилить государственное присутствие.

Примерно тогда же Петр заявляет о своих «восточных» планах. Что побудило его к этому, понять трудно. Во всяком случае, на наш взгляд, основная причина не в намерении разрастания России на восток, как это пытаются утверждать. Судя по всему, в условиях продолжающейся войны царя в первую очередь привлекали возможности получения доходов, и прежде всего - золота. Полумифический богатый Восток манил всех европейцев: и если кому-то для того, чтобы попасть в Индию, приходилось плыть по морям, то почему бы было не попытаться попасть туда же сухопутным путем? Когда мы говорим о европейском влиянии на Петра, то как-то забываем, что он мог перенять (и перенимал!) не только обычаи и наряды, но и нравы. Европа XVIII века – Европа колониальная. Уважающие себя страны обзаводятся колониями. Почему бы Петру не пожелать того же? Европейская чванливая уверенность в необходимости христианской миссии в «дикие» страны, наложившееся на извечную же веру в мессианскую задачу православной Московии могло дать весьма взрывоопасное сочетание.

Но куда хотел идти Петр? Каковы его «восточные» намерения? Суждения многих авторов о том, что-де царь всегда об этом мечтал, есть прежде всего суждения самих авторов: как приписывание царю своих мнений, так и своеобразное оправдание задним числом уже содеянного. Заявления самого царя – более убедительно, но все же? Знаменитая и ходовая фраза о киргиз-кайсацкой орде, которая-де востоку «ключ и врата», взята из воспоминаний Тевкелева.[26] Это он утверждал, что Петр якобы высказался именно так. Если же учесть, что мемуары свои Тевкелев писал в конце жизни, естественно, стараясь задним числом оправдать себя и свою деятельность, то ангажированность недоказанного заявления становится более чем очевидной: при таком обосновании любой авантюрист становится вернейшим продолжателем курса великого императора.[27] Еще одним доказательством могут служить действия Петра - например, его Персидский поход. Судя по всему, Петр рвался в Хиву и (возможно) далее в Индию, но путь туда, по его мнению, проходил все же через Каспий. Желание ряда авторов представить настойчивое желание «русских империалистов» прорваться в Индию именно через Казахстан не имеет под собой основы, кроме отдельных фраз.

Насколько реально представляли царь и его окружение географию Азии, показывает трагическая судьба экспедиции капитана Бековича-Черкасского в 1717 г. Повод к посылке ее был совершенно нелепый. В 1713 году некий туркмен Ходжа-Нефес сообщил астраханскому губернатору Симонову, что золотоносная река Аму-Дарья якобы отведена (!) хивинцами в Аральское море. Этот слух получил поддержку русских чиновников – так, сибирский губернатор кн.Гагарин даже представил царю золотой песок, добытый якобы из Аму-Дарьи. Видимо, задумывалась какая-то афера. Но царь поверил, и поручил Бековичу вернуть реку в прежнее русло и построить крепость человек на 1000. Помимо основной задачи, как бы «заодно», поручалось склонить к верности и подданству хивинского хана (вплоть до замены его на иного, дружественного русским!), а при удачном раскладе и бухарского. Специальному отряду морского офицера Кожина было предписано там же отыскать водный путь в Индию. Хочется задать наивный вопрос – что из перечисленного вообще возможно было реализовать? На все Бековичу было придано только три полка Яицкого войска. Как известно, авантюра завершилась большой кровью – Бекович с отрядом был окружен в 100 км от Хивы - и в итоге домой вернулись считанные единицы. Несчастный князь жизнью заплатил за попытку выполнить неисполнимое (по преданию, с него живого содрали кожу), точно так же, как сотни простых русских парней, одетых в солдатские мундиры.

Смерть Петра безусловно, повлияла на дальнейшие события. Ряд авторов упорно утверждают, как правило, не затрудняя себя доказательствами, что якобы все последующие монархи послушно проводили единый петровский курс на востоке. Интересное заявление – и это при том, что, как известно, в условиях частых дворцовых переворотов многое из петровских начинаний было заброшено, флот долгими годами стоял в гаванях и т.п. Ставшее расхожим рассуждение о «птенцах гнезда Петрова», список которых, при необходимости расширяется авторами все более и более[28], подразумевает готовность и желание последних продолжать курс и начинания Петра. А между тем, и об этом писали и пишут все серьезные авторы (Н.И.Павленко, например), после смерти императора все «птенцы» занялись более устройством личных дел, нежели продолжением петровских начинаний.

В новых условиях России было явно не до активной политики на юго-востоке. Не было даже единой стратегии. В этот период Россия не только не нападает, а напротив, пытается как бы отстраниться от Востока – так, ранее завоеванный в Персидском походе южный берег Каспия при Анне de-facto возвращается персам. Определяющим становится стремление к защите. На протяжении достаточно долгого времени Москва в защите своих восточных рубежей опиралась более всего на казачью вольницу. Но после создания регулярной армии в ходе Северной войны наступили перемены – одной из составляющих было наступление на «вольности» казаков. Это неизбежно сказалось на крепости рубежей. Показательно, что и у российского руководства в этот период начинает преобладать недоверие к народам, жившим на окраинах империи, что можно расценивать, как завуалированный страх перед таковыми.

Было более чем очевидно, что юго-восток защищен плохо. Форпосты шли по городам Поволжья - Казань, Самара, Астрахань. Расположенные между ними города-крепости были слабы, малонаселенны и ощутимо удалены друг от друга. Гарнизоны их едва могли защитить себя, но уж никак не могли держать границы. Набеги кочевых племен, не встречая серьезного противодействия, все более усиливались. Так, А.Тевкелев писал, что только из Казанского уезда «ежегодно от пяти до десяти тысяч в плен бралось».[29] В 1726-1727 годах было намечено осуществить ряд мер по укреплению границ: построить на р.Самаре крепость и укрепить существующую Яицкую – «от набега и нападения каракалпаков». В итоге было построено 11 застав. В 1728 г. увидело свет предписание сделать укрепления в Уфимской и Соликамской провинциях и укрепить города и остроги «для защиты от башкирцев, калмыков и татар, но без издержек казны, пока соберутся от этом справки и сведения, как лучше сохранить те места».[30] Любому, понимающему российскую специфику, нет нужды разъяснять насколько «эффективны» оказались в итоге эти меры, осуществляемые «без издержек казны».

В конце концов управление всеми пограничными крепостями было возложено в сентябре 1731 г. на фельдцейхместера Х.Миниха. Он приказал чинить имеющиеся крепости и строить новые «для охранения от набегов».[31] Борьба с набегами казахов, калмыков и каракалпаков объявляется первоочередной - в декабре Миних приказывает обязательно чинить отпор нападениям, «чтоб оные неприятели чрез Волгу не перелезли».

Тогда и родился достаточно емкий проект «закрывания» восточной границы – возведение специальной оборонительной линии, позднее получившей название Новой Закамской. В итоге должна была возникнуть непрерывная система оборонительных сооружений, от Алексеевска (пригорода Самары) в северо-восточном на­правлении до р.Кичуй. Общая длина линии должна была достичь 222 верст.[32] Окончательное решение о строительстве было принято Сенатом 26 апреля 1732 г. - «Указ о строении Закамской ли­нии». Решено было «вести оную линию по искусству инженерному как возможно прямее». Там же были предусмотрены меры по заселению линии.

В 1734 г. в связи с началом деятельности Оренбургской экспедиции началось сворачивание финансирования строительства, но все равно строили еще до 1736 г. После возведения Оренбурга и крепостей по Яику Закамская линия оказалась глубоко в тылу. Весной 1736 г. казанский губернатор Румянцев внес предложение «недостроенную линию…строением оставить». Только тогда работы были прекращены. Всего успели возвести 2 крепости, 4 фельдшанца, 10 редутов. Все было фактически брошено - обследовавший линию три года спустя Н.П.Рычков констатировал ее полный упадок.

Сам факт строительства линии – есть лишний контрдовод для тех, кто настойчиво пытается доказать едва ли не извечную агрессивность России в направлении востока. Непоследовательность и определенные взаимоисключающие шаги российских властей достаточно убедительно показывают, что Петербург не представлял в достаточной мере что надлежит делать, или, во всяком случае, не имел четко продуманной программы действий.

В то же время, следует признать, что закрытие границы, даже если бы это было реализовано, не дало бы желаемого результата. И хотя, особенно первоначально, декларировалась исключительно защитная задача пограничных линий, долго такое состояние не продержалось бы. Массовое строительство линии крепостей неизбежно повлекло бы за собой освоение близлежащих территорий. Это потребовало бы притока населения; увеличение населения на границах – необходимости его защиты, и следовательно, еще бóльшего военного присутствия. Собственно все это произошло позднее на Оренбургской линии. Однако утверждать, что именно эту цель преследовали власти изначально, было бы неверно.

Какое-то время линия обороны послужила бы, конечно, если бы возведение ее было бы доведено до конца. Но до этого не дошло – в ситуацию активно вмешался новый фактор – казахи.

В начале XVII в. на севере Китая возникает Джунгарское государство. Правители Джунгарии вели агрессивную политику, захватив в итоге ряд районов традиционных кочевок казахского Старшего жуза. В результате нашествия 1723 г. казахи были вынуждены бежать на запад к рекам Эмба, Яик, Илек, Орь, на земли Среднего жуза. Подобное массовое передвижение племен, хотя и не затронуло напрямую Младший жуз, занимавший области наиболее близкие к российским рубежам, но не прошло незамеченным и повлияло на положение там.

Вплоть до 20-х годов XVIII века в Младшем жузе старшие ханы избирались из среды старшей феодальной линии, т.н. потомков Жадига. Представители младшей феодальной линии – потомки Осека - такого права не имели. Принадлежавший именно к этой линии хан Абулхайр увидел в происходящем шанс изменить ситуацию. Надежда возвыситься возникла у него во время казахско-джунгарских войн, когда после первых неудач объединенное ополчение казахов в 1728 и 1729 гг. нанесло джунгарам несколько поражений. Именно тогда и взошла звезда Абулхайра.[33] Старший жуз в итоге признал главенство над собой Джунгарии и это разрушило существовавшую систему. Теперь Абулхайр попытался стать «великим ханом» над всеми казахскими родами. В начале 30-х гг. ему удалось на время установить свое влияние над всем Младшим жузом и большей частью Среднего – тамошние султаны и старшины признали вассальную зависимость от него. Однако одновременно консолидировались и его противники, которых возглавляли влиятельные владельцы Среднего жуза султаны Абулмамбет и Барак. К концу 30-х годов ситуация резко усложнилась – вновь возникла серьезная угроза со стороны джунгар и персидского шаха Надира. Не имея достаточно сил, Абулхайр был вынужден откочевать к северу, к российским пределам. Это было чрезвычайно невыгодно для него, поскольку ему были враждебны все, кто проживал там: казаки, башкиры, калмыки. Хан оказался в очень сложных условиях - всерьез встала угроза потери власти. И тогда, не видя иного выхода, хан повел себя как ловкий политик, начав снова разыгрывать «российскую» карту. Опять, потому что в 1726 г. он уже присылал посольство в Санкт-Петербург. Тогда он просил покровительства, а также разрешения кочевать в районе среднего течения реки Яик и жить в мире с башкирами и казаками. Причина такого решения более чем понятна – он пытался обеспечить себе район, своеобразный страховочный вариант, куда смог бы отступить, если бы джунгары одержали верх.

Это его «посольство» было, судя по всему, только проверочным шаром, не зря же Коллегия Иностранных дел подвергла сомнению верительные грамоты посла. А последующие успехи в войне с джунгарами привели к отказу хана от своей инициативы. Теперь же, в 1730-м, он решил повторить попытку. То, что заботился хан прежде всего о себе и своих интересах, а не об угрозе порабощения казахов джунгарами, подтверждается фактами - показательно, что после прибытия посольства Тевкелева абсолютное большинство казахской знати выступило против Абулхайра и идеи подчинения России – значит, им ситуация не казалась безвыходной.

8 сентября 1730 г. Абулхайр, вероятно, окончательно запутавшись, решил во имя сохранения власти поступиться независимостью – и направил в Россию послов с письмом. «..Мы Абулхаир-хан, с подвластным мне многочислен­



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-07 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: