Научное предсказание человеческой судьбы.




 

И только. Кратко, просто, но с каким достоинством! Ни намека на славное прошлое, на успехи в Румынии. Бессарабии, Сербии, в городе Кишиневе, на заводах Урала, на Дальнем Востоке. Скромность и отчасти страх перед могуществом Англии не позволяли ей упомянуть, например, об участии в романтической судьбе леди Доротеи.

Вывесив объявление, она села у стола, в ожидании клиентов. В течение первых трех дней не пришел никто. Призадумавшись, мадам Милица решила, что надо, до некоторой степени, стараться шагать в ногу со своим веком, то есть для всякой профессии необходима самореклама. Выбор материала был велик, но осторожность удерживала руку Милицы: было опасно упоминать о сильных мира сего. А бессильные – ничто в деле рекламы. Наконец, она догадалась и добавила на картоне: «Гадалка, предсказавшая конец комиссару Окурок». От этого она не могла ожидать неприятностей: комиссар мертв, родные его, если в живых, едва ли смогут когда‑либо добраться до Шанхая. А «комиссар» – всё же титул.

Начали появляться клиенты. Не так уж их было много, но всё же это поддерживало надежду. И вдруг вынырнули совсем новые, неожиданные осложнения.

Однажды утром, после раннего кофе, мадам Милица вышла на крыльцо, чтобы, как обычно, вставить картон с объявлением в рамку. И что же? Там уже было объявление. На нем значилось:

 

«Мадам Милица.

Научное предсказание несчастий.

Гадалка, предсказавшая судьбу Наполеону».

 

Она вынула это злонамеренное объявление и разорвала его на части. Увы! Это было лишь началом. После этого знаменательного дня она то и дело находила всё новые объявления, и в них – оскорбления своему достоинству – и человеческому и профессиональному.

 

«Мадам Милица, предсказавшая Жанне д’Арк день ее рождения».

 

Она не знала, кто была вышеупомянутая Жанна, но это не умаляло обиды. Всё же она сдерживала свое негодование. Философ по природе и по профессии, она знала, что от человека следует ожидать всего.

 

«Мадам Милица, предсказавшая грехопадение Адаму и Еве».

 

Что ж, мы живем в страшное время дегенерации человека: он превращается снова в обезьяну! Спокойствие и терпение – долг разумного наблюдателя.

 

«Мадам Милица, предсказавшая сотворение мира».

 

С горьким вздохом она уничтожала эти пасквили. Но когда ее из Милицы переименовали в Милицию, она решила найти врага, узнать, наконец, кто он, и почему избрал ее своей жертвой.

Ее врагом оказались мальчишки Шанхая.

Русский мальчишка в Шанхае – это особая разновидность человеческого детеныша.

Во‑первых, он совершенный бедняк, полный пролетарий. Во‑вторых, он нисколько не обескуражен этим и представляет собою самого беззаботного, бесстрашного, беспринципного и изобретательного мальчишку на свете. Он одинаково открыт и добру и злу, выбирая то, что в данный момент для него выгоднее. В общем – это талантливый мальчишка.

Он настроен воинственно, агрессивно, но его естественный враг – мальчик из богатой семьи – отсутствует в Шанхае. Богатые иностранцы в Шанхае не имеют детей. А если и появится в какой богатой европейской семье малое дитя, ему дают совершенно особое, удивительное воспитание. Он растет на руках китайской няни, амы, и совсем не появляется в комнатах родителей. Часы прогулок ребенка и его матери организованы так, что им не угрожает опасность встретиться. Впрочем, иная мать, встретив своего ребенка, могла бы узнать его только по аме, по коляске или по чепчику. Вырастая, такое дитя обычно знает хорошо один язык – китайский, и возможность его духовного общения с матерью из‑за этого ограничена. Наступает школьный возраст, и эти дети, организованной группой, под наблюдением уже европейцев, отправляются в Европу, в различные школы, но чаще, в клиники, санатории и больницы, так как обычно не менее половины из них – калеки, и уже все, без исключения, имеют хронические желудочные болезни, что, конечно, относится за счет шанхайского климата.

Между тем, в городе процветает бедный европейский мальчишка, чаще всего – русский. Его арена – улица. Не видя около себя естественного противника, одного с собою возраста, он избирает его – с осмотрительностью – среди взрослых. Мадам Милица сделалась жертвой такого выбора и предметом систематического преследования большой организованной группы. Горестно удивленная, она разложила для себя карты. Они ответили, что враг ее – лукав и многочислен. Не зная, что и подумать, она решила выследить врага и своими глазами увидеть, кто он.

Но мальчишки эти – хитрый народ. У каждого имелся некоторый жизненный опыт, каждый был уже «мальчишкой с прошлым», то есть числились за ним уже кое‑какие проступки. Бывал он не раз и пойман и наказан, и уж если действовал, то искусно и осторожно. Он давно потерял веру в людей, а знавал их в разных профессиях, имел встречи и с полицейским, и с миссионером, чья единственная жизненная цель – улучшение моральных качеств человека.

Немало выслушал он разумных наставлений и красноречивых увещеваний и неизменно обещал исправиться. Не раз бывал жестоко бит. Но он был мальчишкой, и ему хотелось позабавиться, чем он мог заняться – увы – только вне дома. Дома он был, обычно, тонкий политик. Он знал, как встретить пьяного и буйного отца, измученную истеричную мать, как вздуть младшего братца, укрыться от глаз старшей сестры, как избежать встречи с квартирной хозяйкой, сделаться невидимкой для кредиторов семьи, как услужить злой старухе‑соседке, когда предполагается, что она будет печь пирожки.

Вопреки всяким запрещениям, он ухитрился приютить бродячую собаку и скрыть ее от посторонних глаз тут же, во дворе; умел и тихонько задушить хозяйскую кошку, если она не уживалась с собакой. На улице он любил испугать прохожего, изловчался проколоть шину, искусно обсчитывал торговца. В школе он делался знатоком психологии, исподтишка наблюдая своих учителей, изучая малейшие их слабости. Он умел лгать, красть, ругаться, бегать. Все это он проделывал с самым невинным лицом, если могли случиться взрослые свидетели. С друзьями же он не знал притворства, был откровенен.

Он и семья его жили, обычно, в горькой бедности, в беспросветной нужде. Зимой – не хватало тепла, летом – прохлады, в болезнях – ни доктора, ни лекарства. Война, эпидемия, наводнение, взрыв арсенала, уличный бой, бомбы, кражи, убийства, пожары – всё это он видел на близком расстоянии. Зная так много о жизни, мальчишка вырастал материалистом, иронически относясь к духовным благам и желая единственно материальных сокровищ.

Котлету он откровенно предпочитал самой красноречивой проповеди заезжего миссионера.

Некоторые из этих мальчишек были бездомными, без семьи. Незаконнорожденные дети, они были брошены отцами, обычно, дельцами, коммерсантами, жившими в Шанхае недолго. Затем куда‑то исчезала и мать. Иным из таких посылались деньги, анонимно, обычно от какого‑нибудь мистера Смита, без обратного адреса благодетеля. Такие мальчики жили в школьных пансионах, где‑либо в семьях и, конечно, их эксплуатировали, как только могли. Совсем же бесприютные, иногда беглецы из родного или чужого дома, жили, где придется, в холодную ночь прокрадываясь переночевать к товарищу обладавшему своей постелью. От родителей, у кого «довольно и своего горя», такое посещение, по возможности, скрывалось.

Местом, где этот разнородный элемент сходился и духовно связывался воедино, была школа. Главную роль в их жизни играли римско‑католические школы для бедных детей в Шанхае. Эти школы были самыми дешевыми, во‑первых, и, во‑вторых, учеников там не подвергали телесным наказаниям, не исключали за проступки. Они были последним пристанищем уличных детей, последней надеждой их родителей. Там, за долгие годы учения создавались тесные дружеские отношения, общие интересы, взаимопомощь. Мальчишка входил в эту школу, не задумываясь, она как бы по праву принадлежала ему. Часто выходил он из нее хорошим человеком.

Отношение к учителю было вначале настороженным, скрыто‑враждебным. Он числился в ряду естественных врагов, наряду с полицией и вообще всеми взрослыми. Затем учителя начинали возбуждать интерес у более старших учеников. Делались застенчивые попытки поговорить. Интерес часто переходил в уважение, затем в преданность и благодарность. Эти чувства часто сохранялись уже на всю последующую жизнь.

Методы преподавания применялись совершенно устарелые, но результаты их часто оказывались прекрасными. Достаточно сказать, что окончившие школу обычно говорили свободно на двух‑трех европейских языках и приобретали большой интерес к наукам и книгам.

Вот эти‑то организованные ученики и преследовали мадам Милицу. Повода к личной вражде с нею у них не было никакого, кроме давно известного и необъяснимого взаимного недружелюбия между пророками и уличными мальчишками.

Организация имела вождя. Общий характер всякого нового предприятия обсуждался всей группой, на переменах в школе, там же принимались практические решения. Затем предводитель отдавал ежедневные распоряжения: кому, что, где и когда делать.

Осуществление предприятий начиналось с утра, по пути в школу. Каждый работал в своем районе. Были дома, за которыми шпионили из чистой любви к искусству, предполагая, что там совершаются преступления, похоронены тайны. Одни выкрадывали почту, другие подбрасывали письма с угрозами. Иногда анонимно, по телефону, сообщали какое‑либо свое открытие именно тому, от кого оно скрывалось, а потом наблюдали развязку. «Дело» мадам Милицыне считалось серьезным. Менять ее объявление, улучив удобную минуту, не представляло трудностей. Мимо ее дома проходила шумная толпа. Из окна она не могла видеть свои двери. На ходу «исполнитель» выскальзывал из толпы, в его ранце наготове был картон с новым оскорблением для гадалки. Вкинуть картон в рамку было делом минуты. Шумная толпа школьников двигалась дальше.

Выследив, наконец, кто был ее врагом, мадам Милица призадумалась: силы – по крайней мере, для открытой борьбы – были далеко не равны. И она приняла мудрое решение: презреть врага, не вступив с ним в борьбу.

Как бы стала она его преследовать?

Если он побежит, то как догнать? Если пойман, что с ним делать? Тащить к родителям или в полицию – он не пойдет. Бить? Но мадам Милица не принадлежала к тем, кто бьет детей. И она решила взять врага терпением, стоически поддерживая все то же свое объявление: «Мадам Милица. Научное предсказание человеческой судьбы».

 

Глава пятая

 

Лида начала свои шанхайские визиты с мадам Милицы. Когда она, разыскав, наконец, жилище старой знакомой, в радостном, нетерпеливом возбуждении взбежала на крыльцо, перед ее глазами предстала такая надпись:

 

«Милиция. Держаться левой стороны».

 

Она даже отступила на шаг в изумлении. Большие буквы, выведенные красными чернилами, придавали еще более необычайный вид такой надписи.

Она нерешительно позвонила. На звонок, не торопясь, с обычным соблюдением достоинства, вышла и открыла дверь сама мадам Милица.

Она не изменилась, была все та же. Казалось, само время действовало осторожно там, где обреталась Милица. Также бессильны были пространство, климат и отношение к ней человечества. Одетая, как всегда, в черное, в то блестящее, как уголь, черное, какое она одна умела где‑то найти, она, по‑прежнему, казалась особенным существом, не вполне смертным представителем человечества.

Он не обняла и не поцеловала Лиду, лишь раскланялась церемонно, пожала ей руку, предложила ей стул и занялась приготовлением кофе. Между делом она задавала неторопливые вопросы о Лидиной матери, о здоровье, о погоде в Тяньцзине, о ценах на квартиры и съестные продукты.

И только тогда, когда кофе был готов, когда его аромат разнесся по комнате, когда налиты были две чашки, мадам Милица спустилась со своих таинственных высот и стала более человечной. Разговор принял оживленный характер.

Лида спросила, как идет жизнь в Шанхае и ее «дело». Мадам Милица ответила неопределенно: ее цена, доллар за сеанс, недоступна, конечно, многим, но, с другой стороны, она не считает возможным «снизиться» до семидесяти центов. Туманно намекнула она и на тот жизненный факт, что участь исключительных людей – быть непонятыми, а их труда – остаться неоцененным, по крайней мере, современниками.

Еще более туманно сообщила она Лиде о преследованиях и специальной пытке путем подмена объявлений. Из всего сказанного Лида могла уже легко заключить, что заработок мадам Милицы был недостаточен для оплаты ее скромной жизни. Лида поспешила переменить тему и сообщила о себе, что приехала выступать на концерте. На это хозяйка, сжав губы, значительно покачала головой. Получив письмо о приезде Лиды, она тогда же бросила на Лиду карты. С удовольствием она может объявить, что в Шанхае Лиду ждут успех и слава и еще неожиданная встреча с дамой, встреча чрезвычайно приятная. Поощренная этим, Милица еще раз бросила карты уже на Лидину судьбу вообще: выпала долгая жизнь и счастливая смерть.

– Замужем? – спросила Лида.

– Да, замужем.

– За кем? За Джимом?

Мадам Милица поморщилась на эту наивность: карты не называют имен.

– Замужем за иностранцем. В чужой и далекой земле. Долгая бедность, борьба за жизнь, потом слава. Исполнение желаний при конце жизни.

Лида глубоко вздохнула. Попыталась еще:

– Но муж мой выходил на картах блондином или брюнетом?

– Блондином.

– Джим! – внутренне воскликнула успокоенная Лида. В порыве благодарности она хотела было кинуться мадам Милице на шею и поцеловать ее, но у последней был такой мрачно‑величественный вид, что один взгляд на нее остановил Лиду.

Она преподнесла хозяйке бесплатный билет на свой концерт. Дар был принят с молчаливым торжественным поклоном. Милица тут же прочитала все, что было написано на билете, затем перевернула его и на оборотной стороне внимательно прочитала адрес типографии. Когда читать было уже нечего, она еще раз поклонилась и поблагодарила. С королевским достоинством она милостиво изрекла, что не забудет оказанного внимания и, в свое время, ответит на любезность Лиды своим подарком. Лила же и так трепетала от счастья, она не сомневалась в талантах Милицы, и предсказанное будущее наполняло ее счастьем.

Попрощавшись, Лида быстро спустилась с крыльца и тут вдруг толкнулась с мальчишкой. Вывернувшись из‑за угла, он налетел на нее с такой силой, что она едва устояла на ногах. От неожиданности и он, видимо, испугался и отпрянул в сторону. Из его рук выпал картон. На нем стояло:

 

«Похоронное бюро «Милица».

Прохожий! Остановись!

Оптовым покупателям скидка».

 

Из‑за угла показалась большая группа школьников, наблюдавшая сцену с противоположного тротуара. Лида схватила картон. Мальчишка пытался вырвать его, но она подняла вверх руку и держала трофей высоко над головой. Мальчишка крутился около, подпрыгивая, стараясь завладеть картоном.

От группы школьников отделился высокий мальчик, очевидно, вождь. Он позвал Лидиного врага, и тот, сконфуженный неудачей, перебежал улицу и, став со своими друзьями, крикнул ей тоном оскорбления:

– Гадать ходила, красавица?

Лида вспыхнула. Со своего тротуара она крикнула:

– Я не привыкла, чтобы мне кричали через улицу! Иди сюда, если ты меня не боишься!

– Я боюсь? – горшего оскорбления нельзя было и придумать.

Полный негодования он выступил вперед, готовый возобновить атаку. В голосе его звучало непобедимое мужество и полное презрение к врагу.

Кого я боюсь?

– Меня, бэби, – ответила Лида сладко.

– Тебя? Давно ты выскочила из пеленок? Только бросила сосать соску и бежишь к гадалке про жениха узнавать!

– Молчать! – крикнула Лида в ярости. – Негодяй! А вы что же смотрите, – крикнула она старшему и высокомерно добавила, – взрослый! Почти мужчина! Как вы позволяете, чтоб в вашем присутствии оскорбляли женщину! Вы знаете кто я? Я артистка, певица…

– Знаменитость! Мяу! Мяу! – напал снова мальчишка. – Слыхали таких певиц, по ночам мяукаете на крышах, ваша светлая знаменитость.

– Что ж, если хочешь, я – знаменитость! Я пою не на крышах, а в театре. Я буду петь в опере. Я здесь даю концерт.

Слова «театр», «концерт», «опера» произвели свое впечатление. Половина русского населения в Шанхае – музыканты. Группа школьников двинулась к Лиде.

– Правда? – спросил ее враг наивно, подступая ближе. – Какой голос?

– Сопрано. Лирическое.

Но он не привык относиться с доверием к тому, что ему говорили.

– Сочиняешь! – крикнул он и вдруг сделал быстрое движение, чтоб выхватить картон из рук Лиды. Но она таким же быстрым движением подняла его и держала высоко над головой.

– Сочиняю? – даже задохнулась она. – Знаешь что, ты… ты лучше носки свои научись сначала носить, а потом разговаривай с дамами. Посмотри на свою ногу!

Выставленная вперед – позиция атаки – нога, правда, представляла жалкое зрелище: стоптанный полуботинок, нависший пестрый и грязный носок, а далее сама нога – бледная и грязная, выше – бахрома штанишек, из которых хозяин их давно вырос. Мальчик смотрел удивленно, он будто впервые увидел эту ногу и свой убогий наряд. Переведя взгляд на элегантную Лиду, он вдруг сконфузился, вспыхнул и, отдернув ногу, постарался скрыться в толпе товарищей. Лиде стало жаль его.

– Гляди! – сказала она. – Видишь, сегодняшняя газета. Вот объявление о моем концерте. Теперь смотри на портрет певицы. Кто это? Я!

Группа школьников окружила Лиду, разглядывая газетное объявление.

– Дайте мне! – сказал предводитель. Выхватив газету, он стал читать вслух:

«Наша соотечественница, молодая, талантливая, очаровательная певица… Мы горды объявить о ее прибытии в Шанхай»…

– Кто это мы? – выкрикнул с негодованием школьник поменьше. – Подумаешь: горды! Мне всё равно!

– Не перебивай! – кратко приказал старший.

– Мы – значит культурные русские в Шанхае, – скромно пояснила Лида.

– «Блестящий талант, ученица знаменитой оперной певицы императорской сцены госпожи Мануйловой, – продолжалось чтение. – Мы счастливы иметь еще одно доказательство, что жива Россия, хотя и за границей, что, несмотря на нашу трагическую судьбу изгнанников, лучшие из наших детей поддерживают наше былое величие перед изумленными взорами иностранцев. Добро пожаловать, русский талант! Привет тебе, русское дитя! Мы счастливы до слез»…

Читая, он, время от времени, бросал взгляд на Лиду, и в этом взгляде росла очарованность ею.

– Слыхали? – спросила Лида, когда закончилось чтение, и протянула руку за газетой.

– Позвольте! Минутку! – вежливо попросил чтец, которому, как видно, не хотелось расстаться с газетой.

Он смотрел то на карточку, то на Лиду, сверяя сходство. Повторив этот маневр несколько раз, он с вежливым поклоном возвратил газету Лиде.

– Все правильно, мадам. С подлинным верно. Это – вы, мадам. Благодарю вас, мадам.

Толпа мальчишек в изумлении наблюдала необычайное поведение своего вождя.

– Хотите, я дам вам бесплатный билет на мой концерт? – великодушно предложила ему Лида. – У меня осталось три.

– Мне! Мне тоже! Дайте и мне! – раздались голоса.

– Молчать! – кратко распорядился старший. Взяв билет из рук Лиды, он церемонно поклонился. – Благодарю, мадам! Сочту за честь присутствовать на вашем концерте.

Мальчишки наблюдали превращение вождя в рыцаря, раскрыв от изумления рты.

– А им билеты? – спросила Лида. – Вот еще два!

– Не наносите себе ущерба, мадам! – рассыпался в любезностях рыцарь, – Вся наша группа будет на концерте, и мы купим билеты. Мадам, не смею вас задерживать, на вас лежит тяжелая ответственность…

– Да может она плохо поет? – выкрикнул из толпы маленький скептик. – Провалит концерт!

– Не надейся на это, ангел! – сказала Лида со сладкой улыбкой.

– Впрочем, если ты ничего не понимаешь в пении…

– Да что она расхвасталась! – зашипел мальчик, уронивший картон. – Я играю на скрипке, да не хвастаюсь же…

– Да? – иронически спросила Лида. – На скрипке! Если ты и играешь, едва ли у тебя есть хоть маленький талант. Какой же настоящий артист будет заниматься этим? – и она с презрением помахала картоном перед самым его лицом. – Это грубо, зло, глупо.

Только идиот может так тешиться. Настоящий артист прежде всего благороден, великодушен. Он – «возвышен душою», – повторяла она урок госпожи Мануйловой. – К тому же вообще гадко преследовать женщину, которая, вдобавок, не сделала тебе никакого зла. Я попрошу вас, – обратилась она к старшему, – вы, кажется, разумнее остальных… Если, конечно, вы имеете над этой ватагой какую‑либо власть, остановите эти злые мальчишеские шалости. Оставьте госпожу Милицу в покое. Этим вы мне окажете личную услугу. Мадам Милица была другом моей покойной бабушки… Пожалуйста.

– Будет сделано, – вспыхнув, раскланивался рыцарь.

Движением руки Лида подозвала рикшу.

– До свидания, молодые люди!

– Пленительная! – прошептал старший. В этот момент из мальчишки он превратился в юношу. В его сердце загоралась первая любовь. – Пленительная!

Так закончились преследования мадам Милицы.

Вечером она нашла свое объявление в порядке.

То же произошло на следующий день, и еще на следующий. Злые шутки над ней прекратились. Она не знала причины и не интересовалась ее узнать.

 

Глава шестая

 

Следующий по программе был визит к Владимиру Платову.

Накануне Лида получила длинное и обстоятельное письмо от Глафиры. Описывалась свадьба, сборы в Австралию, планы на будущее. Не имея возможности заехать в Шанхай, на что нужны были особые визы, Глафира горевала, что ей не удастся попрощаться с братом. Она просила Лиду навестить поскорее Володю, всё‑всё ему рассказать, обо всем его расспросить, всё заметить и потом всё подробно ей описать: как он выглядит, как живет, как одет, какая у него комната. «Он, как будто, чего‑то не договаривает в своих письмах, что‑то скрывает, и я беспокоюсь, – заканчивала она, – вся надежда на тебя, на твою наблюдательность и откровенность».

И вот Лида отправилась исполнять это поручение. Она еще раньше оповестила Володю о своем визите, не указав, однако, точно времени: «как только найдется свободная минутка».

В три часа дня она шла по длинному коридору «Европейских меблированных комнат», ища номер Володи. Откуда‑то издали доносился молодой женский голос, веселый и задорный, громкий смех, взвизгивание; слышно было, как падали какие‑то вещи, что‑то разбилось, затем раздался мужской голос, что‑то объясняющий и в чем‑то уговаривающий.

Тут и была комната Володи.

Лида даже заколебалась, прежде чем постучать. Но стучать ей пришлось несколько раз. Из‑за оживленного движения и шума внутри комнаты стука ее не было слышно.

Наконец, дверь открыл Володя. Высокий и стройный, он был, пожалуй, самым красивым из всей семьи Платовых. Увидя Лиду, он смутился. Он сразу узнал ее, так как Глафира в письме дала подробное описание наружности Лиды и ее костюма. Позади его, не обращая внимания на присутствие постороннего человека, девушка в китайской вышитой пижаме выделывала какие‑то рискованные, очевидно, балетные пируэты. Носком туфельки она старалась сбросить с гвоздя небольшую картину, подвешенную, очевидно, для ее упражнений, под самым потолком. Девушка была красивая, белокурая, стройная, гибкая. Что‑то беззаботно веселое, бесшабашное было во всех ее движениях, восклицаниях, в смехе, в выражении лица.

– Лара! Лариса! – старался успокоить ее Володя.

Увидев Лиду, она крикнула ей – Hello! – и снова принялась за свои пируэты, сбив, наконец, картину, которая с шумом упала на пол. Тут она остановилась, чтоб передохнуть, но в покое пребывала лишь одно мгновение.

– Володька! Идея! Нет, какая идея! – закричала она, как будто бы в доме был пожар, и, обернувшись к Лиде, попросила: – Дорогуша, одолжите мне ваш костюм часа на два!

Она стояла перед Лидой, как‑то по‑детски раскрыв рот, ожидая ответа. Растерявшись, и Лида стояла неподвижно, глядя на Ларису и тоже раскрыв рот. Но новый припадок энергии тут же овладел Ларисой. Схватив Лиду за руки, она стала быстро кружиться с нею по комнате, напевая какой‑то вальс. Комната была мала. Володя бегал за ними, стараясь поймать и остановить Ларису. Наконец, она в изнеможении выпустила Лидины руки. Лида упала в кресло, полуживая от усталости и изумления. Но Лариса уже опять была на ногах.

– Выйди на минутку! – крикнула она Володе, выталкивая его в коридор и запирая за ним дверь. Затем она кинулась к Лиде и начала расстегивать ее жакет, сдергивать с нее юбку.

– Вот удача! – весело говорила она, как будто и не замечая сопротивления Лиды, – Мы – одного роста. Ваш костюм будет мне совсем впору, словно мой собственный. Я уж давно ищу, у кого бы одолжить верхнее платье… Ни у кого из наших артисток нету костюма…

– Позвольте – бормотала Лида, – я не понимаю. Что вы хотите делать? Зачем вам мой костюм? Как же я останусь?..

Но костюм с нее уже был снят, и Лариса весело объясняла:

– Милуша, мы собираемся венчаться…

– Кто?

– Я и Володька. Вы ничего не имеете против?

– Кто? Я?

– Вы.

– Я ничего не имею против.

– Тогда давайте костюм, симпатюша. На два часа, не больше. Мы сходим «объявиться» к священнику, чтобы назначить день венчания.

Лида вспомнила Глафиру, Платовых. Она представила себе их отношение к такому браку.

– Но зачем так торопиться? – начала она неуверенно, краснея, чувствуя, что говорит не то и не так.

Лариса бросила на нее подозрительный взгляд.

– А вы чем тут заинтересованы, миледи?

Лида смутилась.

– Я? Ничем. Но вы меня раздели…

– Я дам вам надеть купальный халат, пока… Я ведь только схожу с Володькой к попу – и сейчас же обратно. Мне нечего надеть, чтобы днем выйти на улицу.

– Но к священнику можно идти в каком угодно платье.

– Цыпленок! В платье? Но к нему нельзя идти без платья.

А у меня нет ничего, кроме этой роскошной пижамы, роскошная, правда? – да еще черных перчаток. Вы знаете, я – прима‑балерина в кабаре «Черная перчатка».

– Но в каком туалете вы там танцуете?

– Туалете? В черных перчатках.

Лида раскрыла рот.

– Только в черных перчатках, – поясняла Лариса. – Черные перчатки – и больше ничего.

Лида отступила на шаг.

– Что ж, – сердито заговорила Лариса, – вы воображаете, что примы выступают в костюме из английского твида плюс меховое пальто? Да? – она наступала на Лиду, размахивая Лидиной юбкой.

– Я… не думаю ничего, – спешила отступить Лида. – Пожалуйста, берите костюм… только верните… потом. Мне надо домой.

– А вы снимите и блузку и комбинацию. Вот! – и она бросила Лиде купальный халат.

– Но как же вы днем ходите по улице? – спросила Лида.

– Днем? Днем я не хожу по улицам. Днем я сижу дома.

Лиде, любившей солнце, стало вдруг бесконечно жаль Ларису, а та продолжала. – Я – ночная птица, и у меня подходящий гардероб, но он – у антрепренера, нам не выдают на руки. У меня есть полный костюм летучей мыши, трико «золотая рыбка» из золотых чешуек, и манто «вечерняя заря» из розовых страусовых перьев. Но мечтаю я о белье. Как разбогатею, накуплю себе, прежде всего, белья.

Володя стучал в дверь. Лариса не обращала на это никакого внимания.

– Ах, как приятно одеться! – восклицала она, надевая Лидины вещи. – Как благородно себя чувствуешь в хорошем костюме. Английский! – Вся в движении, она была уже одета, напудрена, причесана. На голые ноги она надела черные бархатные туфли с серебряной мишурой, – Пока, дорогуша! – и она выпорхнула в коридор к Володе. Смеясь и крича, она тащила его куда‑то. Вскоре их голоса замолкли. Наступила, наконец, тишина. Лида осталась одна, в старом купальном халате Володи.

Она сидела в горестном раздумье. «Как всё это описать Глафире? «Всё‑всё и подробно‑подробно». Она вспомнила семью Платовых и старалась вообразить среди них и Володю с Ларисой. Всех было жаль. Как ей было жаль их всех, включая и Ларису! Несмотря ни на что, в Ларисе было какое‑то очарование. Лиде она и нравилась и отталкивала в то же время.

Лида разглядывала комнату: здесь, очевидно, жил только Володя. Ларисиных вещей нигде не было видно. Подумав, Лида стала приводить комнату, в порядок. Затем она вынула из своей сумочки иглу и нитки, сняла Володин халат и стала его старательно штопать, всё время мучаясь мыслью, как и что написать Глафире.

Часа через два в коридоре послышался шум: Лариса и Володя возвращались домой. Голос Ларисы был гневен. Она распахнула дверь и вихрем влетела в комнату.

– Слыхали? – закричала она Лиде. – Подождать! «Рекомендую подождать!» – передразнивала она чей‑то голос, очевидно, священника. – Сначала полагается попостничать, потом поисповедоваться, потом причаститься, потом отслужить молебен и у родителей жениха благословиться, потом обручиться – а уж потом венчаться! «Это, знаете ли, дело сугубо серьезное, – продолжала она издеваться, – торопиться не следует, надо подумавши!» – Она сорвала с себя Лидин костюм. Володя в смущении вышел в коридор. Лариса накинула свою пижаму, а Лида торопилась завладеть своим костюмом.

И вдруг Лариса громко‑громко, как‑то буйно зарыдала. Так неожиданно налетает и бушует летняя гроза. За дверью тоже поднялся шум. Очевидно, потерявшие терпение жильцы меблированных комнат протестовали против поведения Ларисы. Слышался извиняющийся голос Володи. В дверь стучали. Лариса вылетела в коридор. Лида искала возможности поскорее уйти. Она даже выглянула в окно, но оно было высоко над землей.

Голос Ларисы покрывал все остальные звуки.

– Больной старик? – кричала она. – Старики обязаны быть глухими! Стариков вообще надо убивать! Не будет квартирного кризиса. Тут и молодым мало места. Гоните больного старика. Куда? В могилу, конечно! Куда же еще? А вы, – кричала она кому‑то, – если вы сейчас же не замолчите, я тут при всех повторю, что вы мне вчера сказали! Хотите?!

Шум затихал. Володя и Лариса вернулись в комнату.

– Ах! – еще на ходу спохватилась Лариса, обращаясь к Лиде.

– Вы же у нас гостья, а мы вас ничем не угостили. Как же это! Хотите чаю? Впрочем, у нас нет ни чая, ни сахара. У меня есть только папиросы. Хотите американскую сигарету? Не курите? Счастливица! Володя, а у тебя не осталось денег?

– Я же уплатил за рикшу, – прошептал Володя.

– Я тороплюсь, – поспешила заявить Лида. – Я так долго уже у вас, – и она начала прощаться.

Тут только, вглядевшись в ее лицо, Лариса почувствовала, что Лида ей очень нравится.

– Какая же вы милая! – воскликнула она. – Вот, должно быть, всем нравитесь! Послушайте, – заторопилась она, опять переменив тон, – нет ли у вас тут знакомых иностранцев, а? Побогаче. Познакомьте меня, милуша! Умоляю!

Лида, почти с сожалением, объяснила, что она совсем никого не знает в Шанхае.

Володя слушал этот разговор совершенно сконфуженный. Вдруг Лариса страшно зевнула:

– Ой, спать хочу! Знаете что, уведите его, – она показала на Володю. – Пусть вас проводит. Я засну часа на два. У меня сегодня в кабаре новый трюк – очень опасный. Все дело в балансе, упаду – крышка! Партнер меня швыряет с большой высоты.

– Швыряет? – ужаснулась Лида.

– Я изображаю кошку. Он швыряет меня с крыши. Я должна упасть и встать на четыре лапки, – и она показала, как она должна встать.

Володя провожал Лиду, и они долго шли молча, оба в большом смущении. Но понемногу разговор завязался. Лида рассказывала о счастье Глафиры и о радостях всей семьи. Володя, спеша, по‑детски возбужденный, задавал вопросы:

– И Гриша, и Котик счастливы?

– О да. Им обещана в Австралии настоящая лошадь.

– А у папы болит спина? Он жалуется?

– Да, но теперь он будет лечиться.

– А мама жарит лепешки утром по праздникам?

– О да. И теперь будет подавать их со сметаной.

Володя глотнул слюну.

Голодный, – подумала Лида.

На прощанье он попросил Лиду не писать Глафире всей правды, то есть умолчать о Ларисе.

– Сейчас они все счастливы, – убеждал он, – пусть счастье длится. Зачем огорчать?

Лида колебалась. Она помнила свое честное слово, торжественно данное Глафире. Володя всё уговаривал её.

– Счастье приходит редко. Пусть все они подольше будут довольны. Я буду здесь, они не узнают. Иначе мама так будет несчастна! Поколебавшись, Лида дала ему слово не писать о Ларисе. И вместо стыда за нарушенное доверие она почувствовала облегчение.

Правда, зачем огорчать?

 

Глава седьмая

 

Два концерта, данные Лидой, имели большой, несомненный успех.

Русские в Шанхае представляли собою очень требовательную публику. Дух критики скептицизм брюзжание были естественным настроением людей, которые в течение последних двадцати лет не знали иных переживаний, кроме обманутых надежд и разочарований. Не ожидали ничего хорошего. Во всем уже заранее предвидели обман. К тому же немало было и профессиональной зависти при появлении новых талантов. В Шанхае русские страдали не от недостатка, а от переизбытка артистических сил. Но Лида своей скромностью, простотой и вместе с тем спокойной уверенностью в себе, и – главное, конечно, – своим чудесным голосом покорила аудиторию. Она была признана «настоящей» певицей, с «хорошей школой».

Оба раза зал был полон. В публике обращала на себя внимание одна таинственная особа, это была мадам Милица. Она появлялась за полчаса до начала концерта и, пройдя медленной и торжественной походкой через весь зал, величественно и неподвижно усаживалась, устремив взор в одну определенную точку опущенного занавеса или же, во время пения, глядя в рот Лиды. На ней было черное платье в сборку из какой‑то необыкновенной тяжелой ткани, должно быть, изрядной древности. На плечах ее покоилась кружевная, ручной работы, пелерина, связанная из ниток, толщина которых мало уступала обычной веревке. Монументальная брошь, в традиционной форме сердца, добавляла, наверное, не меньше фунта веса к остальному наряду. Пелерина и брошь были последними остатками приданого, которым предки наделили Милицу. В прочности этих вещей, казалось, был скрыт таинственный символ бессмертия.

Она сидела торжественно и безмолвно, как Пифия. Кто это? – спрашивали в публике. Но в артистических кругах Шанхая никто не знал о мадам Милице. Местный художник украдкой набрасывал на обороте программы ее портрет. Сидя в середине первого ряда, Милица казалась центром зрительного зала, и как магнит притягивала взоры, но сама она никого не удостаивала взглядом. Независимая ни от кого, как феодал в своем замке, окруженном высокими стенами и глубоким рвом, в замке, с поднятым мостом, – сидела она в бархатном кресле первого ряда.

Другим пунктом, сосредоточившим на себе интересы зрительного зала, явились школьники. Никто и никогда не видал такого количества «детей» на концерте. Вопреки опасениям публики, мальчики вели себя вполне корректно. Лиде они устроили настоящую овацию. Успех концертов был «оглушительный», как сообщили на другой день газеты. Госпожа Мануйлова могла гордиться своей ученицей.

Затем выяснилась еще одна подробность, доставившая Лиде немало радостных минут.

Денежной стороной поездки заведывала госпожа Мануйлова. После концерта она объявила Лиде свое решение: оплатив все расходы по поездке, она, как было обещано, отдаст остаток в благотворительное русское общество Шанхая. Когда это было сделано, дамы‑патронессы явились поблагодарить Лиду, – и как она была счастлива от сознания, что могла кому‑то помочь! Она всегда сознавала и ощущала себя такой бедной и, с сердцем, очень склонным к жалости, всегда бессильной помочь. Открывшаяся перед ней возможность наполнила ее радостью. При ней дамы распределяли деньги. Она слышала фамилии бедняков. Ей объяснили их нужды и несчастья. Как рада она была подписать лист, давая свое согл



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-10-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: