Богиня подняла чашу, поднесла ее к правой груди своей, и из ее груди хлынула струя
в чашу. Когда она наполнилась. Богиня подошла ко мне:
– Пей, сын мой! Пей молоко твоей Матери! – И я выпил... Удар грома раздался в
груди моей, грохот сотен тысяч космосов пронесся над моей головой, как будто
бесконечность. Я падал в бездну, я возносился к завесе огненной. Когда я очнулся, то
увидел над собой озабоченное, но ласковое лицо своего учителя Гераклита.
– Встань, сын мой! Встань, новый светоч Фиванского святилища. ФФалес
Аргивинянин.
БЕСЕДА С МАТЕРЬЮ БОГА
ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, ЭМПИДОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА. О
ПРЕМУДРОСТИ ВЕЧНО ЮНОЙ ДЕВЫ-МАТЕРИ – РАДОВАТЬСЯ.
В свое время, Эмпидиокл, я не нашел нужным сообщить тебе, что я не сразу
покинул Палестину после того, как свидание в саду Магдалы наполнило сердце мое
великим холодом страшного видения. Я, Фалес Аргивинянин, чувствовал всем существом
14своим, что глубинные тайны сочетания Завесы Огненной с проявленным в Космосе
бытием еще не полностью усвоены моей мудростью, что загадка явления Бога в образе
человеческом не может быть постигнута мной, пока я не пойму Источника Жизни, явившего
в бытие плоть БОЖЕСТВЕННУЮ. А постичь это я должен был, ибо понимал, что как ни
страшен был холод великого видения, оледенивший мое мудрое сердце, но бездна
премудрости, лежавшая на моем космическом пути, должна быть исследована полностью.
Великий Посвященный не мог остановиться на половине дороги. Тихи и пустынны были
запутанные, кривые и пыльные улицы маленького Назарета, когда я, Фалес Аргивинянин,
вступил на них при таинственном свете восходившей Солены. Крошечные домики,
скрывавшие мирное население, были обсажены масляничными деревьями. Мне, Фалесу
Аргивинянину, не нужно было спрашивать пути – ибо вот я видел столб слабого
голубоватого света, восходивший от одного из домиков прямо к небу и терявшийся там, в
Звездных дорогах. Это был свет особого оттенка, свойственный источнику Великой
Жизни, свет божеств женских, свет, осенявший славу вечно юной ДЕВЫ-МАТЕРИ в
Атлантиде и окружавший явление Божественной Изиды в святилищах Фиванских. Тихо, но
уверенно постучал я в дверь одного из таких домов. Дверь тотчас раскрылась, и на пороге
появилась высокая женщина, стройность форм которой терялась в широких складках
простого, грубого хитона. Лицо ее было скрыто под грубой же кисеей фиванского изделия:
– Что ты хочешь, путник? – на низких грудных нотах прозвучал тихий голос, срразу
воскресивший во мне память о дрожащих серебряных струнах систрума в храме
Божественной Изиды.
– Я чужестранец, Мать, – ответил я, – ищу отдыха и пищи. В обычае ли у детей
Адонаи принимать усталого путника в столь поздний час?
– Я – только бедная вдова, чужестранец, – послышался тихий ответ, – наставники в
синагоге нашей осуждают одиноких женщин, принимающих путников. Я одинока, ибо
сыновья моего покойного мужа работают на полях близ Вифлеема, у богатых саддукеев, а
мой единственный сын... – тут женщина запнулась, – ушел в Иерусалим. Но у меня не
хватает духу отказать тебе, усталый путник, и если кружка козьего молока и лепешка
удовлетворят тебя, то...
– То я призову благословение Божие на тебя, мать, – ответил я. – Несколько дней
тому назад я видел твоего сына, мать, я говорил с ним.
– Ты говорил с ним? Что он... – порывисто двинулась она ко мне, но сразу
остановилась. – Прости меня, путник, прости мать, беспокоящуюся о своем единственном
сыне. Войди, отдохни, поешь.
Я, Фалес Аргивинянин, вошел в более чем скромное жилище Матери Бога. Две
скамьи, большой стол, жалкая, убогая постель из камыша в углу, прялка у кривого окна да
старая святильня на маленькой полочке в углу – вот и все убранство во храме Нового, в
который вступил я, Фалес Аргивинянин. Торопливо поставила женщина на стол большую
кружку с молоком, положила черную, от приставших к ней угольков, лепешку и,
поклонившись мне, сказала:
– Вкуси, чужестранец, хлеба нашего...
Поклонился и я, и, сев за стол, окинул острым взором стоящую передо мной женщину
и сказал:
– Благословен будет твой хлеб, Мать, а молоко твое я уже вкушал...
Женщина подняла голову.
– Разве ты был уже у нас, чужестранец? – спросила она.
Новая, страшная загадка бытия Неизреченного глянула на меня из уст этой женщины.
Но мне ли, Фалесу Аргивинянину, Великому Посвященному Фив, носящему символ Маяка
Вечности в сердце, отступать перед загадками Бытия? Я напряг все свои силы и окутал
женщину теплом мудрости моей, сокрывшей дыхание Матери Изиды... Женщина вздрогнула
и села против меня на скамье.
– Ты прислал Благословение Божие на дом мой, чужестранец, – сказала она, – и это
точно так, ибо я сразу почувствовала успокоение в сердце моем. Ты видел сына моего и
говорил с ним?
15– Я видел его и говорил с ним, Мать, – ответил я, – и Он благословил меня. Что
значит мой призыв, жалкого червя Земли, благословения Божия на дом Матери Иисуса –
плотника из Назарета перед Его благословением?
– Ты... ты уверовал в Него, чужестранец? Не принял ли Он тебя в ученики свои? –