– Аргивинянин, – сказал он мне, – ты являешь собой единственный пример. Змей
гордости побеждался только сердцем, а ты победил его разумом, победил первым! Но это
послужит тому, что ты не окажешься в недрах человечества, ибо ты пошел путем, не
свойственным ему. – Все эти великие слова сбылись в душе моей, Фалеса Аргивинянина. Я
искал и не находил возможности вступить в какую бы то ни было арену деятельности
человечества. У меня всегда была какая-то холодность по отношению к человечеству.
21Поэтому только в тайных святилищах вы встретите имя Фалеса Аргивинянина, записанное в
анналах яркими буквами. И на всей планете Земля есть только три-четыре места, с которыми
я поддерживаю отношения. Это те знакомства, которые были завязаны мною во времена
Христа Спасителя. Только их я поддерживаю, остальное мне все чуждо. В разуме моего
друга Эмпидиокла я читаю вопрос:
– А кто был Царь и Отец неведомой планеты? А его совсем не было. Это был
пластический сон магов. Великое испытание, наложенное тремя. И знаешь, сколько времени
длился сон? Не более трех минут, ибо подобные сны совершаются в пространстве, где нет
времени. Они совершаются в пространстве не физическом, а психическом.
У ПОДНОЖИЯ КРЕСТА
ФАЛЕС АРГВИНЯНИН, ЭМПИДОКЛУ, СЫНУ МЕЛИСА АФИНЯНИНА. О
ЛЮБВИ БЕСКОНЕЧНОЙ БОГА РАСПЯТОГО – РАДОВАТЬСЯ
Бесконечна и вечна дорога моя, Фалеса Аргивинянина, между путей звездных,
вселенных и космосов. Не касается меня сон Пралайи, цепь Манвантар туманами клубится
предо мной, но нет такой бездны Хаоса, нет такой Вечности, где я мог бы забыть хоть
единый миг из проведенных мною у подножия Креста на Голгофе. Я попытаюсь передать
тебе, Эмпидиокл, человеческой несовершенной речью повесть, исполненную печалью
человеческой и болью.
Когда я, Фалес Аргивинянин, рассказывал тебе, Эмпидиокл, историю Агасфера, я
довел рассказ до того места, когда осужденные на распятие, окруженные зловонным
человеческим стадом, подошли к Голгофе. На вершине холма уже несколько человек
рыли ямы для водружения крестов. Около стояла небольшая группа саддукеев и
фанатических священников, очевидно, распоряжавшихся всем. По их указанию Симоний-
кузнец тяжело опустил крест Галилеянина у средней ямы. Он отер пот, градом катившийся
по его лицу, и сказал:
– Клянусь Озирисом! Я никогда в жизни не носил такой тяжести. Но не будь я
Симоний-кузнец, если бы не согласился я нести этот крест до конца жизни, лишь бы
избавить от страданий этого человека!!!
– Будь благословен ты, Симоний, – раздался тихий голос Галилеянина, – кто хоть
единый миг нес мой крест, понесет вечность блаженства в садах отца моего...
– Я не понимаю, что ты говоришь, – простодушно ответил Симоний, – но чувствую,
что не было и не будет лучшей минуты в жизни моей. А что я сделал? Кто ты, кроткий
человек, что слова твои будто холодная вода в пустыне для иссохших губ?
– Довольно разговоров, – визгливо орал, расталкивая всех какой-то низенький
злобный священник с всклокоченной бородой и бегающими свиными глазками, –
раздевайте их и приступайте к распятию! Последние слова были обращены к римским
солдатам, полукругом стоявшим за мрачным центурионом.
– Не раздавай приказаний тем, кем не командуешь, – резко сказал последний, – мои
солдаты исполняют свой долг по отношению этих двух, – указал он на разбойника и
менялу, – ибо они осуждены самим проконсулом, а что до несчастного Назарея, он отдан
вам и делайте с ним, что хотите. Рука римского солдата не прикоснется к нему, но я сделаю
то, что должен сделать… – И с этими словами центурион обернулся и сделал знак
стоявшему сзади солдату. Тот подал ему деревянную табличку, скрашенную ярко-красной
краской с написанными на ней по-латыни, греческими и еврейскими словами: «Иисус
Назарей, Царь Иудейский». Центурион прибил ее одним ударом молотка к возглавию
креста Галилеянина. Из уст собравшихся подле саддукеев и священников вырвался крик
злостного негодования.
– Сними это, солдат, сними тотчас же! – кричали они, и маленький священник
пытался было сорвать табличку, но был отброшен в сторону могучей рукой центуриона.
– По приказанию наместника Кесаря Понтия Пилата! – властно возгласил он и
поднял руку вверх, – если вам не нравится надпись, идите к консулу и требуйте отмены,
но пока, клянусь Юпитером, не советую никому мешать римскому солдату исполнять
данное ему повеление. Приступайте к делу, – коротко бросил он приказание своим
солдатам. Те молча подошли к разбойнику и меняле. Первый сам отбросил свои одежды и
лег на крест, не отрывая ни на секунду глаз от кроткого, изможденного, но сиявшего каким-
то внутренним светом лица Галилеянина, стоявшего, сложив руки, у своего креста.
Отвратительная сцена началась с менялой, который кричал, визжал и кусал руки
раздевающим его солдатам. Маленький священник уже оправившийся от удара центуриона,