Сегодня нагваль старался заставить тебя споткнуться, но ты был достаточно силен, чтобы отразить его нападения. Однажды ты поддался ему, и я вынужден был поливать воду на твое тело. На этот раз ты прошел отлично.
Я заметил, что слово «нападение» дает всему этому событию очень опасное звучание.
— Опасное звучание? Это неправильный способ выражаться, — сказал он. — Я не стараюсь испугать тебя. Действия нагваля смертельно опасны. Я уже говорил тебе об этом, и это не означает, что дон Хенаро старается повредить тебе. Наоборот, его забота о тебе неуязвима. Но если у тебя достаточно силы, чтобы отразить нападение нагваля вне зависимости от моей помощи или участия Хенаро.
После того, как мы закончили еду, дон Хуан сел рядом со мной и заглянул через мое плечо в блокнот. Я заметил, что мне пожалуй потребуются годы, чтобы рассортировать все то, что произошло со мной в течение этого дня. Я знал, что был захлестнут восприятиями, которые я даже не могу надеяться понять.
— Если ты не можешь понять, то ты в прекрасной форме, — сказал он. — это когда ты понимаешь, ты находишься в каше. Конечно, это точка зрения мага. С точки зрения среднего человека, если ты не можешь понять, то ты идешь ко дну. В твоем случае я сказал бы, что средний человек подумал бы, что ты распался или что ты начинаешь распадаться.
Я засмеялся его выбору слов. Я знал, что он бросает концепцию распада мне назад. Когда-то я упоминал ее в связи с моими страхами. Я заверил его, что на этот раз я не собираюсь ничего спрашивать о том, через что я прошел.
— Я никогда не ставил запрета на разговор, — сказал он. — мы можем говорить о нагвале, сколько душе угодно. Если ты точно помнишь, я сказал, что нагваль только для того, чтобы свидетельствовать его. Поэтому мы можем говорить о том, чему мы были свидетели, и о том, как мы это свидетельствовали. Однако ты хочешь найти объяснение тому, как это все возможно, а это отвратительно. Ты хочешь объяснить нагваль при помощи тоналя, а это глупо, особенно в твоем случае, поскольку ты больше не прячешься за своим невежеством. Ты очень хорошо знаешь, что в нашем разговоре есть смысл только потому, что мы остаемся в определенных границах, а эти границы неприложимы к нагвалю.
Я попытался объяснить свою точку зрения. Я не просто хотел объяснить все с разумной точки зрения, но моя необходимость объяснить проистекала из необходимости поддерживать порядок при проходе через все эти поразительные и громадные хаотические стимулы восприятия, которые у меня были.
Дон Хуан заметил, что я пытаюсь защитить точку зрения, с которой не согласен.
— Ты чертовски хорошо знаешь, что ты индульгируешь, — сказал он. — поддерживать порядок — значит быть совершенным тоналем, а быть совершенным тоналем означает осознавать все, что происходит на острове тоналя. Но ты им не являешься. Поэтому твое возражение насчет поддержания порядка не имеет внутри истины. Ты пользуешься им только для того, чтобы отвоевать довод.
Я не знал, что сказать. Дон Хуан вроде бы как успокоил меня, сказав, что требуется гигантская борьба, чтобы очистить остров тональ. Затем он попросил пересказать меня все то, что я ощутил во время своей второй встречи с нагвалем. Когда я закончил, он сказал, что то, что я наблюдал как мохнатого крокодила было вершиной чувства юмора дона Хенаро.
— Жалко, что ты такой тяжелый, — сказал он. — тебя всегда останавливает ошеломление, и ты не видишь настоящего искусства Хенаро.
— А ты осознавал его внешний вид, дон Хуан?
— Нет. Представление было только для тебя.
— Что ты видел?
— Сегодня все, что я видел, было движением нагваля, скользящим между деревьями и кружащим вокруг нас. Любой, кто видит, может быть свидетелем этого.
— А как насчет того, кто не видит?
— Он не заметит ничего. Может быть, только что деревья сотрясаются бешеным ветром. Мы истолковываем неизвестное проявление нагваля как что-то такое, что мы знаем. В этом случае нагваль может быть истолкован как ветер, потрясающий листья, или даже как какой-то непонятный свет, может быть светящийся жук необычных размеров. Если на человека, который не видит, поднажать, то он скажет, что, по его мнению, он видел что-то, но не может вспомнить, что. И это естественно. Человек будет хвататься за смысл. В конце концов его глаза не могут заметить ничего необычного. Будучи глазами тоналя, они должны быть ограничены миром тоналя, а в этом мире нет ничего поразительного нового, ничего такого, что глаза могли бы воспринять, а тональ не мог бы объяснить.
Я спросил его о непонятных восприятиях, которые произошли в результате того, что они шептали мне в уши.
— Это было лучшей частью всего события, — сказал он. — остальное можно опустить, но это было венцом дня. Закон требует, чтобы бенефактор и учитель сделали эту последнюю настройку. Самое трудное из всех искусств. Оба — и учитель, и бенефактор, должны быть неуязвимыми воинами даже для того, чтобы попытаться расщепить человека. Ты не знаешь этого потому, что это все еще за границами твоего царства, но сила опять была благосклонна к тебе. Хенаро самый безупречный воин из всех, какие тут есть.
— Почему расщепление человека такая большая задача?
— Потому что это опасно. Ты можешь умереть, как маленький жучок. Или еще хуже. Мы могли не смочь собрать тебя опять, и ты так бы и остался на том плато чувства.
— Зачем нужно было это делать со мной, дон Хуан?
— Есть определенный момент, когда нагваль должен шептать в ухо ученика и расщепить его.
— Что это значит, дон Хуан?
— Для того, чтобы быть средним тоналем, человек должен иметь единство. Все его существо должно принадлежать к острову тоналя. Без этого единства человек взбесится. Маг, однако, должен разорвать это единство. Но при этом не подвергнуть опасности его бытие. Задача мага в том, чтобы ждать. То-есть он не предпринимает ненужного риска. Поэтому он тратит годы на то, чтобы вымести свой остров до тех пор, пока не приходит момент, когда он может, образно говоря, ускользнуть с него. Расщепление человека надвое является воротами для такого побега.
Расщепление, которое является самой опасной вещью из всего, через что ты прошел, прошло гладко и просто. Нагваль мастерски руководит тобой. Поверь мне, только неуязвимый воин может сделать это. Я очень рад за тебя.
Дон Хуан положил мне руку на плечо, и у меня появилось гигантское желание заплакать.
— Подхожу ли я к той точке, когда ты не увидишь меня больше? — спросил я.
Он засмеялся и покачал головой.
— Ты индульгируешь, как сукин сын. Однако мы все это делаем. Мы все это делаем по-разному, только и всего. Иногда я индульгирую тоже. Мой способ состоит в том, что я ощущаю, будто я избаловал тебя и сделал тебя слабым.
Я знаю, что Хенаро думает точно также о Паблито. Он балует его как ребенка. Но так все разметила сила. Хенаро дает Паблито все, что он способен дать, и нельзя желать, чтобы он делал что-то еще. Нельзя критиковать вина за то, что он неуязвимо делает лучшее, что может.
Он минуту молчал.
Я был слишком нервен, чтобы сидеть в молчании.
— Что по твоему мнению происходило со мной, когда я ощущал, что меня засасывает вакуум? — спросил я.
— Ты летал, — сказал он как само собой разумеющееся.
— По воздуху?
— Нет, для нагваля нет ни земли, ни воздуха, и воды. С этим ты можешь согласиться сам. Дважды ты был в этом состоянии, а ты был только у двери нагваля. Ты мне сказал, что все, с чем ты встретился, нельзя нанести на карту. Поэтому нагваль скользит или летает или делает то, что он может делать во времени нагваля, которое не имеет ничего общего со временем тоналя. Эти две вещи не перехлестываются.
Пока дон Хуан говорил, я почувствовал дрожь в своем теле. Моя челюсть отвисла, и рот невольно раскрылся. Из ушей моих как бы вынули вату, и я мог слышать даже едва ощутимые оттенки вибрации. Пока я описывал свои ощущения дону Хуану, я заметил, что, когда я говорю, это звучит так, как если бы говорил кто-то еще. Это было сложным ощущением, проистекавшим из моего слуха, из того, что я слышал то, что я собираюсь сказать прежде, чем я говорил это.
Мое левое ухо было источником необычайных ощущений. Я чувствовал, что оно более сильно и более точно, чем мое правое ухо. Было в нем что-то, чего в нем не было раньше. Когда я повернулся, чтобы посмотреть на дона Хуана, который находился справа, я осознал, что у меня есть район ясного слухового восприятия вокруг этого уха. Это было физическое пространство. Сектор, в котором я мог слышать все с невероятной достоверностью. Поворачивая голову, я мог сканировать окружающее своим ухом.
— Шепот нагваля сделал это с тобой, — сказал дон Хуан, когда я описал ему свои ощущения. — временами это приходит и затем исчезает. Не бойся этого, а также любых других необычных ощущений, которые могут появиться с этого времени. Но превыше всего не индульгируй и не становись в тупик перед этими ощущениями. Я знаю, что ты добьешься успеха. Время для твоего расщепления было правильным. Сила установила все это. Теперь все зависит от тебя. Если ты достаточно силен, то ты выстоишь огромное потрясение от того, что ты был расщеплен. Но если ты не сможешь удержаться, то пропадешь. Ты начнешь сохнуть, терять вес, становиться бледным, рассеянным, раздражительным, застывшим.
— Может быть, если бы ты сказал мне это несколько лет назад, — сказал я, — что ты и дон Хенаро делаете, то у меня было достаточно...
Он поднял руку и не дал мне закончить.
— Это бессмысленное заявление, — сказал он. — ты когда-то говорил мне, что если бы не тот факт, что ты упрям и цепляешься за разумные объяснения, то ты был бы уже магом к этому времени. Но быть магом в твоем случае означает, что ты должен преодолеть упрямство и необходимость в разумных объяснениях, которые стоят на твоем пути. Более того, эти недостатки являются твоей дорогой к силе. Ты не можешь сказать, что сила потекла бы к тебе, если бы твоя жизнь была бы другой.
Хенаро и я должны действовать точно так же, как ты, в определенных границах. Сила ставит эти границы, и воин является, скажем, пленником силы. Пленником, у которого есть один свободный выбор. Действовать или как неуязвимый воин, или как осел. В конечном счете может быть воин и не пленник, а раб силы, потому что этот выбор уже не выбор для него. Хенаро не может действовать каким-либо другим образом, а только неуязвимо. Действовать как осел для него будет равносильно смерти. Это вызовет его опустошение и конец.
Причина, по которой ты боишься Хенаро, состоит в том, что ты должен использовать проспект страха, чтобы сжимать твой тональ. Твое тело знает это, хотя твой разум может быть и не знает. Но поэтому твое тело и хочет каждый раз убежать, когда Хенаро поблизости.
Я заметил, что мне любопытно узнать, намеренно ли дон Хенаро взялся пугать меня он сказал, что нагваль делает странные вещи, которые нельзя предвидеть. Он привел в пример то, что случилось между нами в то утро, когда он не дал мне повернуться налево и посмотреть на дона Хенаро и на дерево. Он сказал, что осознавал то, что делал его нагваль. Хотя он никак не мог предвидеть этого заранее. Он объяснил все это событие так, что мой внезапный поворот налево был шагом к моей смерти, который мой тональ сделал намеренно, как рывок к самоубийству. Это движение выпустило его нагваль, и в результате какая-то часть его самого упала на меня.
Я сделал невольный жест замешательства.
— Твой разум опять говорит тебе, что ты бессмертен.
— Что ты этим хочешь сказать, дон Хуан?
— Бессмертное существо имеет все время в мире для сомнений, замешательства и страхов. Воин, с другой стороны, не может цепляться за значения, сделанные во владениях тоналя, потому что он знает как факт, что целостность самого себя имеет очень мало времени на земле.
Я хотел выдвинуть серьезный довод. Мои страхи, сомнения и замешательства находились не на сознательном уровне. И вне зависимости от того, как усердно я старался контролировать их каждый раз, когда я встречался с доном Хуаном и доном Хенаро, я ощущал себя беспомощным.
Воин не может быть беспомощным, — сказал он. — или в замешательстве, или испуганным ни при каких обстоятельствах. Воин имеет время только для своей неуязвимости. Все остальное вытягивает его силу. Неуязвимость восполняет ее.
— Мы опять возвращаемся к моему старому вопросу, дон Хуан. Что такое неуязвимость?
— Да, мы опять возвращаемся к твоему старому вопросу, и следовательно мы опять возвращаемся к моему старому ответу. Неуязвимость означает делать лучшее, что можешь во всем, во что ты вовлечен.
— Но, дон Хуан, я считаю, что я всегда делаю самое лучшее, что я могу, и очевидно, что это не так.
— Это не так сложно, каким ты заставляешь это казаться. Ключом ко всем этим делам неуязвимости является чувство того, имеешь ты время или ты не имеешь времени. Как правило большого пальца, когда ты чувствуешь и действуешь подобно бессмертному существу, в распоряжении которого все время н земле, ты не являешься неуязвимым. В это время ты должен повернуться, осмотреться вокруг, и тогда ты поймешь, что твое ощущение, будто у тебя есть время — идиотизм. Нет бессмертных на этой земле!
10. КРЫЛЬЯ ВОСПРИЯТИЯ
Весь день мы просидели с доном Хуаном в горах. Ушли мы на рассвете. Он провел меня по четырем местам силы и на каждом из них давал мне особую инструкцию относительно того, каким образом выполнить ту конкретную задачу, которую он наметил для меня несколько лет назад как жизненную ситуацию. Возвратились мы к концу дня. Поев, дон Хуан ушел из дома дона Хенаро. Он сказал, что следует подождать Паблито, который принесет керосин для лампы и что мне следует поговорить с ним.
Я полностью ушел в работу над своими заметками и не слышал, как пришел Паблито до тех пор, пока он не оказался рядом со мной. Паблито заметил, что он практиковал походку силы и из-за этого я, конечно, не слышал его и не мог услышать, разве что я могу видеть.
Мне всегда нравился Паблито. Однако в прошлом у меня было мало возможности побыть с ним наедине, хотя мы и были хорошими друзьями. Паблито всегда поражал меня, будучи очаровательнейшей личностью. Его имя было конечно Пабло, но уменьшительное Паблито подходило к нему лучше. Он был тонкокостным, но жилистым. Подобно дону Хенаро, он был поджарым, неожиданно мускулистым и сильным. Ему наверное было около 30-ти, но выглядел он так, как будто ему 18. Он был темным и среднего роста. Его коричневые глаза были чистыми и ясными, и также, как у дона Хенаро, на лице у него сияла покоряющая улыбка с дьявольским оттенком.
Я расспросил его о его друге Несторе, другом ученике дона Хенаро. В прошлом я всегда их видел вместе, и у меня всегда возникало впечатление, что они отлично понимают друг друга даже без слов. Однако по внешнему виду и характерам они были противоположностями. В то время как Паблито был веселым и прямым, Нестор был мрачноватым и себе на уме. Он был также выше, тяжелее и темнее товарища.
Паблито сказал, что Нестор, наконец, привлекся к работе с доном Хенаро, и что он изменился совершенно в другую личность по сравнению с тем, что я видел в последний раз. Он не захотел углубляться дальше в разговоры о работе Нестора или перемене его личности и резко сменил тему разговора.
— Как я понимаю, нагваль кусает тебя за пятки, — сказал он.
Я был удивлен, что он это знает и спросил, как он об этом догадался.
— Хенаро говорит мне все, — сказал он.
Я заметил, что он не говорит о доне Хенаро в той же учтивой манере, как я. Он просто называл его фамильярно Хенаро. Он сказал, что дон Хенаро был ему как брат и что им очень легко друг с другом, как если бы они были одной семьи. Он открыто признался, что очень любит дона Хенаро. Я был глубоко тронут его простотой и непредвзятостью. Разговаривая с ним, я понял, насколько я не был близок по темпераменту дону Хенаро, поэтому наши взаимоотношения были формальными и строгими по сравнению с таковыми между доном Хенаро и Паблито.
Я спросил у Паблито, почему он боится дона Хуана. Его глаза сверкнули. Казалось, уже одна мысль о доне Хуане испугала его. Он не ответил. Казалось, он загадочным образом оценивает меня.
— Ты не боишься его? — спросил он.
Я сказал ему, что боюсь дона Хенаро, и он засмеялся, как будто меньше всего мог этого ожидать. Он сказал, что разница между доном Хенаро и доном Хуаном была подобна разнице между днем и ночью. Дон Хенаро был день, дон Хуан был ночь, и как таковой, он был самым пугающим существом на земле. Описание своего страха перед доном Хуаном заставило Паблито сделать некоторые замечания относительно своего собственного состояния, как ученика.
— Я в самом жалком состоянии, — сказал он. — если бы ты мог видеть, что делается в моем доме, то ты бы понял, что я знаю слишком много для обычного человека, но если бы ты увидел меня с нагвалем, то ты бы увидел, что я знаю недостаточно.
Он быстро сменил тему и стал смеяться над тем, что я делаю заметки. Он сказал, что дон Хенаро доставлял ему массу удовольствия, имитируя меня. Он сказал, что дону Хенаро я очень нравлюсь, несмотря на странности моей личности, и что он выразил это в том, что я являюсь его «протехидо».
Это был первый раз, когда я услышал такой термин. Он соответствовал другому термину, введенному доном Хуаном в начале нашей связи. Он сказал мне, что я являлся его «эскохидо» — избранный. Слово «протехидо» означает защищаемый.
Я спросил Паблито о его встрече с нагвалем, и он рассказал мне историю своей первой встречи с ним. Он сказал, что однажды дон Хуан дал ему корзину, которую он посчитал подарком доброй воли. Он повесил ее на крюк над дверью своей комнаты, и, поскольку он не мог придумать для нее никакого использования в то время, то весь день и не вспоминал о ней. Он сказал, что, по его мысли, корзина была даром силы и должна была быть использована для чего-нибудь особенного.
В начале вечера, который по словам Паблито, был и для него самым опасным часом, он вошел в комнату, чтобы надеть пиджак. Он был один дома и собирался идти в гости к другу. В комнате было темно. Он схватил пиджак и, когда уже подходил к двери, корзина упала перед ним и покатилась к его ногам. Паблито сказал, что он смехом прогнал свой испуг, как только увидел, что это просто корзина, которая упала с крючка. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и вся его жизнь содрогнулась. Корзина отпрыгнула от него и начала трястись и визжать, как если бы кто-нибудь крутил ее и давил на нее. Паблито сказал, что из кухни в комнату попадало достаточно света, чтобы все кругом можно было хорошо различать. Мгновение он смотрел на корзину, хотя чувствовал, что этого делать не нужно. По корзине прошли конвульсии, как будто она тяжело дышала. Паблито утверждал, пересказывая свой опыт, что он действительно видел и слышал, как корзина дышала, и что она была живой и гонялась за ним по всей комнате, загораживая ему выход. Он сказал, что затем корзина начала расти, раздуваясь. Все кольца бамбука разошлись, и корзина превратилась в гигантский шар, подобно сухому кусту перекати-поля, который покатился к нему. Он упал назад на пол, а шар начал взбираться по его ногам. Паблито сказал, что к этому времени он уже был без ума и истерически визжал. Шар пригвоздил его и двигался по его ногам, как бы пронзая их иглами. Он попытался оттолкнуть его, и тогда заметил, что шар — это лицо дона Хуана с открытым ртом, готовым пожрать его. В этом месте он не смог выдержать ужаса и потерял сознание.
Паблито очень прямо и открыто пересказал мне серию устрашающих встреч, которые он и члены его семьи имели с нагвалем. Мы провели несколько часов, разговаривая. Оказалось, что он находится в таком же положении, как и я. Однако он был определенно более чувствительным, чем я, в обращении с терминологией магов.
В какой-то момент он поднялся и сказал, что он чувствует приближение дона Хуана и не хочет оказаться тут. Он исчез с невероятной скоростью. Казалось, что-то выбросило его из комнаты. Я не успел закончить «до свидания».
Вскоре пришли дон Хуан и дон Хенаро. Они смеялись.
— Паблито бежал по дороге, как душа, преследуемая дьяволом, — сказал дон Хуан.
— Интересно, почему?
— Я полагаю, он испугался, когда увидел как Карлитос срабатывает пальцы до костей, — ответил дон Хенаро, насмехаясь над моим писанием.
Он подошел ко мне поближе.
— Эй, у меня есть идея, — сказал он почти шепотом. — поскольку ты любишь так много писать, почему бы тебе не научиться писать твоим пальцем вместо карандаша? Вот это было бы да!
Дон Хуан и дон Хенаро сели у меня по бокам и смеялись, разговаривая о возможности писать пальцем. Дон Хуан серьезным тоном сделал странное замечание. Он сказал:
— Нет сомнения, что он может писать пальцем, но сможет ли он прочесть это?
Дон Хенаро согнулся от смеха и добавил:
— Я уверен, что он может прочесть все, что угодно.
А затем он начал рассказывать совершенно не связанную с предыдущим историю о деревенском простачке, который стал важным чиновником во время политического переворота. Дон Хенаро сказал, что герой его истории был полномочным министром или губернатором или даже президентом, потому что он не может сказать, что именно люди делают в своей глупости. Из-за этого назначения он поверил в то, что он действительно важное лицо и научился определенному действию.
Дон Хенаро сделал паузу и посмотрел на меня с видом драматического актера, переигрывающего свою роль. Он мигнул мне и сдвинул брови вверх и вниз. Он сказал, что герой его рассказа был очень хорош на публичных сборищах и мог выдать длинную речь без всяких затруднений, но что его положение требовало, чтобы он читал свои речи по бумажке. А этот человек был неграмотный. Поэтому он использовал свои мозги для того, чтобы перемудрить всех. У него был лист бумаги, на котором было что-то написано, и он размахивал им, когда говорил речь. И таким образом его эффективность и хорошие качества были несомненными для всех простачков страны. Но однажды грамотный иностранец проходил мимо и заметил, что герой читает свою речь, держа бумажку вверх ногами. Он засмеялся и всем указал на ложь. Дон Хенаро опять сделал паузу и посмотрел на меня, скашивая глаза и спрашивая: «ты думаешь, что герой попался? Нисколько. Он спокойно всех осмотрел и сказал: «вверх ногами? Но какое значение может иметь положение бумаги, если ты знаешь, как читать?» И все простачки с ним согласились.
И дон Хуан и дон Хенаро расхохотались. Дон Хенаро мягко похлопал меня по спине. Казалось, что я был героем его рассказа. Я почувствовал раздражение и нервно засмеялся. Я подумал, что может быть в этом есть скрытый смысл, но не посмел спросить.
Дон Хуан пододвинулся ко мне поближе. Он наклонился и прошептал мне на правое ухо: «тебе не кажется это забавным?» Дон Хенаро тоже наклонился и прошептал мне на левое ухо: «что он сказал?» У меня была автоматическая реакция на оба вопроса, и я сделал невольный синтез.
— Да, я полагаю, он сказал это забавно, — сказал я.
Они оба очевидно осознавали эффект своего маневра. Они смеялись, пока слезы не потекли у них по щекам. Дон Хенаро, как обычно, был более преувеличен в своих проявлениях, чем дон Хуан. Он упал на спину и отъехал на спине на несколько метров от меня. Затем он лег на живот, разбросав руки и ноги и стал крутиться на животе, как если бы он был стрелкой на иголочке. Он крутился до тех пор, пока не приблизился ко мне, и его нога не коснулась моей. Он рывком сел и по-овечьи улыбнулся.
Дон Хуан держался за бока. Он смеялся очень сильно и, казалось, что его живот заболел.
Через некоторое время они оба наклонились и стали шептать мне в уши. Я пытался запомнить последовательность того, что они говорили мне, но после бесплодной попытки я сдался. Там было слишком много всего.
Они шептали мне в уши до тех пор, пока у меня опять не возникло ощущение, что я расщеплен надвое. Я стал дымкой как предыдущим днем, желтым туманом, который ощущал все прямо. То-есть я мог «знать» вещи. Мысли здесь не участвовали. Была только уверенность. И когда я пришел в контакт с мягким губчатым пружинящим чувством, которое было вне меня и в то же время было частью меня, я «знал», что это дерево. Я ощущал, что это дерево, по его аромату. Оно не пахло как какое-либо из тех конкретных деревьев, которые я мог вспомнить. Тем не менее что-то во мне «знало», что этот особый запах был «сущностью» дерева. У меня не было в точности чувства, что я знаю. Точно также мне не нужно было обсуждать свое знание или придавать ему признаки. Я просто знал, что тут есть что-то в контакте со мной, всюду вокруг меня. Дружественное, теплое, всеохватывающий запах, выходящий из чего-то, что не было ни твердым, ни жидким, но неопределенным чем-то еще, что как я знал, было деревом. Я чувствовал, что зная его таким образом, я касаюсь его сущности. Я не отталкивался этим. Оно скорее приглашало меня слиться с ним. Оно захлестывало меня или я захлестывал его. Между нами была связь, которая не была ни натянутой, ни неприятной.
Следующее ощущение, которое я мог вспомнить с ясностью — это была волна удивления и экзальтации. Все составляющее меня вибрировало, как если бы заряды электричества проходили сквозь меня. Они не были болезненными. Они были приятными, но в такой неопределенной форме, что не было никакого способа категоризировать это. Тем не менее, я знал, что то, с чем я нахожусь в контакте, было землей. Какая-то часть меня признавала с совершенной уверенностью, что это была земля. Но в тот же момент, как я попытался выделить бесконечность прямых восприятий, которые я имел, я потерял всякую способность дифференцировать свои восприятия.
Затем совершенно внезапно я стал опять самим собой. Я думал. Это был такой резкий переход, что мне показалось, будто я проснулся. Однако в том, что я ощущал, было что-то такое, что не было полностью мной. Я знал, что чего-то недостает уже прежде, чем открыл глаза. Я оглянулся. Я все еще был во сне или имел какое-то видение, но и имел необычайную ясность. Я сделал быструю оценку. У меня не было сомнений, что дон Хуан и дон Хенаро вызвали мое сноподобное состояние для какой-то специальной цели. Я, казалось, вот-вот пойму, чем эта цель является, но в этот момент что-то внешнее по отношению ко мне заставило меня уделить внимание окружающему. Мне понадобилось долгое время, чтобы сориентироваться. Я явно лежал на полу на животе, и то, на чем я лежал, было захватывающим полом. Пока я его рассматривал, я не мог преодолеть чувство испуга и удивления. Я не мог сообразить, из чего он сделан. Нерегулярные полосы какой-то неизвестной субстанции были уложены вместе, но не примыкали ни к полу, ни одна к другой. Они были эластичными и поддавались, когда я пытался раздвинуть их своими пальцами, но как только я расслабил пальцы, они сразу вернулись в свое первоначальное положение.
Я попытался встать и был охвачен совершенно невероятным расстройством органов чувств. Я не имел контроля над своим телом. Фактически, мое тело, казалось, не было моим. Оно было инертным. Я не имел связи ни с одной из его частей, и когда я попытался подняться, я не смог двинуть руками и беспомощно раскачивался на животе, перекатываясь на бок. Инерция моего вращения чуть не заставила меня опять перевернуться на живот. Мои вытянутые ноги и руки не дали мне перевернуться, и я остался лежать на спине. В этом положении я уловил две странно сложенные ноги и крайне нарушенные ступни из всех, которые я когда-либо видел. Это было мое тело! Я, казалось, был завернут в тунику. Мне пришла на ум мысль, что я испытываю сцену самого себя как калеки или инвалида какого-либо сорта. Я попытался согнуть спину и взглянуть на свои ноги, но смог только дернуться телом. Я смотрел прямо на желтое небо, глубокое ярко-лимонно-желтое небо. На нем были борозды или канавы более темного желтого тона и бесконечное количество протуберанцев, которые висели подобно каплям воды. Общий эффект этого невероятного неба был потрясающим. Я не мог определить были ли эти протуберанцы облаками. Там были также районы теней и районы других тонов желтого цвета, которые я обнаружил, двигая головой из стороны в сторону.
Затем еще что-то привлекло мое внимание. Солнце в самом зените желтого неба прямо над моей головой. Слабое солнце, судя по тому факту, что я мог смотреть прямо на него, которое отбрасывало спокойный однообразный беловатый свет. Прежде чем я успел поразмыслить над всеми этими неземными картинами, я был жестоко потрясен. Моя голова дернулась и закачалась взад-вперед. Я почувствовал, что меня поднимают. Я услышал резкий голос и смех и увидел перед собой потрясающее зрелище — гигантская босоногая женщина. Ее лицо было круглым и огромным. Ее волосы были расчесаны, как у мальчика. Ее руки и ноги были гигантскими. Она подняла меня и положила к себе на плечи, как если бы я был куклой. Мое тело вяло свесилось. Я смотрел вниз на ее сильную спину. На ее плечах и вниз по ее спине была сеть мелких волокон. Глядя вниз с ее плеча я опять увидел великолепный пол. Я мог слышать, как он эластично поддается под ее огромным весом и мог видеть следы, которые давление ее ног оставляло на нем.
Она положила меня на живот перед каким-то сооружением, своего рода зданием. Тут я заметил, что у меня что-то было не так с моим ощущением глубины. Я не мог определить размеров здания, глядя на него. То оно казалось до смешного маленьким, то, после того, как я настраивал свое восприятие, я поражался его монументальным пропорциям.
Гигантская девица уселась рядом со мной, и пол скрипнул. Я прикасался к ее огромному колену. Она пахла не то конфетами, не то земляникой. Она заговорила со мной, и я понял все, что она сказала. Указывая на сооружение, она сказала, что я тут буду жить.
Моя способность наблюдать, казалось, увеличилась, когда я преодолел первоначальное потрясение, оказавшись здесь. Я заметил тогда, что здание имеет четыре огромных никчемных колонны. Они ничто не поддерживали, они находились на крыше здания. Их форма была сама простота. Они были длинными и грациозными выступами, которые, казалось, достигали до этого пугающего, невероятно желтого неба. Эти перевернутые колонны казались мне самой красотой. Эстетическое чувство перехватило мне дыхание.