Поборов смущение, Калой ответил с присущей ему твердостью:
— Спасибо за совет. Но всякий купец старается подороже продать… Да еще если товар неплох…
— Неплох! — подтвердил Хасан-хаджи и улыбнулся. — Дело твое. А я бы на твоем месте попытался. Обидно будет, если такую из-под носа уведут!.. Ну, да ладно. Я не за этим тебя позвал. Это так, к слову пришлось. Третий год мы не собирали молодежь на испытание. Все что-то мешало: то дожди, то мор на скотину. В прошлом году мы ездили в Мекку. А пора проверить, кто из вас достоин называться мужчиной. Так вот, посоветовавшись с Гойтемиром, мы решили в эту осень не обижать вас. Можешь сообщить об этом всем парням в округе. Пусть готовятся. Да так, чтоб нас цоринские, что живут за Ассой, не осрамили! И угощение должно быть не хуже, чем было у других.
— Не беспокойтесь! За нас краснеть не придется! Ну, а если своих баранов не хватит, мы у них «займем».
Калой засмеялся. Засмеялся и Хасан-хаджи.
— Вы, чего доброго, стариков «скоромным» накормите! Чужое — нельзя! Харам![69]
Уже через день все юноши галгаевского ущелья и Цори узнали о предстоящем торжестве и начали готовиться тайно друг от друга. Скрывали приемы, которыми развивали силу и ловкость. Каждый собирался перещеголять всех. Ни недостаток в хлебе, который всегда ощущался перед новым урожаем, ни другие житейские невзгоды не могли уже заслонить от юности надвигавшуюся радость. Девушек тоже взволновало это известие. Не так уж много веселья выпадало на их долю, чтобы оставаться равнодушными. Где как не на празднике юношей могли они показать себя и увидеть сразу всех своих сверстников, да еще в лучшем виде? Это торжество всегда завершалось танцами и игрой в сватовство, которая нередко кончалась настоящей свадьбой.
Весь остаток лета и осень молодежь работала и жила в радостном ожидании.
Каждый день, а если день был занят работой, то ночь Калой проводил с Быстрым. Тот давно уже выполнял все его требования. Но Калой не успокаивался. Он знал, какой строгий судья народ.
Была у Калоя и тайная надежда. С тех пор как Батази при нем заговорила о будущем богатом женихе для дочери, он ни разу не встречался с Зору. Мысли старухи острием вошли в его сердце. Он понимал, что, может быть, Зору думает совсем иначе. И душа его тянулась к ней. Калой надеялся, что праздник как-то свяжет их, восстановит дружбу.
В конце осени по аулам и хуторам разнесся слух, всполошивший всех. Вечерами люди шепотом передавали друг другу удивительные рассказы о таинственном всаднике, который темными ночами бесшумно скользит по скалам на крылатом коне. Кто-то в полночь видел тень всадника на тропе к замку Ольгетты, куда даже днем люди не рисковали въезжать верхом. Кто-то клялся, что сам видел коня — вовсе без седока тот мчался по ущелью с глазами, завязанными башлыком… В это уже совсем было трудно поверить.
Подходил к концу месяц рогов. Ясные безветренные дни, еще полные тепла, запахов хлеба и трав, стояли над горами. Леса, ровно-зеленые весной и летом, преобразились. Казалось, каждое деревцо надело свой особый, самый красочный наряд, каждый куст загорелся своим неповторимым огнем, и все это буйное пиршество красок явилось сюда, чтоб, взобравшись на склоны гор, показать людям всю прелесть земли.
Где-то далеко еще таились холода и морозы, где-то на равнинных просторах только начинали набирать силу лютые ветры и ураганы, а здесь, под ясным шелком прозрачно-голубого неба, царствовала краснощекая, пышная осень.
В один из таких дней, когда радость сама по себе, как бы ни было человеку тяжело, приходит к нему в дом и заставляет светиться глаза просто оттого, что есть он, человек, есть земля, есть солнце, в предрассветной тишине над галгаевским ущельем разнесся слабый, дрожащий звук колокола. Он шел из старого святилища на вершине горы Цей-Лом и возвещал о наступлении дня, с которого многие юноши народа получат право называться мужчинами.
Когда, осветив лилово-золотистой каймой контуры гор над ристалищем Дорхе[70], взошло солнце, там уже было множество людей. Женщины блистали бусами и ожерельями из серебряных монет. На девушках поверх платьев были надеты бешметы с разрезными рукавами, длинными до колен, и с серебряными крючками на груди. А головы их венчали высокие курхарсы[71]разных цветов с изображением солнца на лбу. На пологом склоне рассаживались мужчины, правее — женщины, позади них — девушки.
Почетные старики — судьи праздника — сидели в первых рядах. Недалеко от них, над землей, взгорбился огромный валун высотой в жилую башню. Бока его были обрывисты, на одной стороне едва обозначалась небольшая покатость. На ней — углубления, по которым на вершину глыбы должны взбегать юноши, облаченные в старинные боевые доспехи. Это было место главных испытаний. Тут же лежал булыжник величиной с доброго барана, поднимая который, парни показывали силу.
Позади валуна лицом к народу выстраивались в ряд виновники сегодняшнего праздника. Одеты юноши были и бедно, и богато, у одних сбруя на конях серебряная, у других простая. Но кони у всех были поджарые и вычищенные до блеска.
В судьях сидели Зуккур, Гойтемир, Хасан-хаджи и еще несколько почтенных жителей аулов. У них в помощниках был Иналук, которого они назначили распорядителем испытаний.
В числе первых в темно-бордовой черкеске, лихо заломив белую папаху с серебряным шариком на донышке, прошел мимо судей взволнованный, необычно бледный Чаборз. Было видно, что чрезмерное самолюбие заранее заставляло его страдать. Конь его, огромный гнедой рысак, купленный ему братом у какого-то отставного русского, привлек к, себе внимание всех. Такого в горах еще не видели. Проходя мимо стариков, конь с опаской покосился на них и так взмахнул косматой головой, что Чаборз, подскочив, едва удержал его. И это тут же было отмечено не в его пользу. Сам Гойтемир недовольно нахмурился, понимая, что всаднику не делает чести, когда он хоть в самом малом не может совладать с конем.
Многие юноши, проходя мимо стариков, бросали поводья, и кони послушно следовали за ними.
Быстрый тоже шел за Калоем. Под косыми лучами раннего солнца его мускулы отливали синевой. Калой остановился. Встал и Быстрый. Калой шепнул ему что-то, и конь пошел дальше один. Калой приветственно кивнул старикам, легкой пробежкой догнал Быстрого и прыгнул в седло, не коснувшись его руками. Невидимым движением ног Калой изменил направление лошади, и она побежала к выстроившейся шеренге юношей. Все это люди заметили, потому что здесь каждый вырос на лошади. Тамада девушек Матас кивнула самой юной и самой искусной гармонистке девочке Дали, а та звонким голосом пропела:
Волк[72]вышел на поле! Калой вышел на поле!
Это была первая похвала Калою, первая удача начинавшегося праздника.
Вслед за Матас девушки двинулись к старейшинам. Поприветствовав их, они оставляли на разостланном перед стариками платке свое рукоделие — подарки для юношей. Здесь были вышитые золотом кошельки, кисеты, башлыки, куски домотканого сукна на черкеску и многое другое. Приз для лучшей лошади принес сам старшина. Это была серебряная уздечка.
Подошел и Виты. Он только что приехал из города.
— Здравствуй, мастер! — кричали ему с разных сторон. Виты поздоровался со стариками и сказал:
— Сегодня и я должен был показать себя перед вами. Но я живу в городе, работаю… Готовиться я не мог… Я сделал вот эту вещь и хотел бы, чтоб вы ее тоже приняли для подарка. — И он поставил перед старейшинами стальное стремя, отделанное узорами из серебра.
Старики были удивлены работой и несколько раз переспрашивали, сам ли он это сделал. Посоветовавшись, они поручили Зуккуру ответить юноше.
— Мы благодарим его! — крикнул Зуккур в народ. — То, что сделал своими руками Виты, — Зуккур поднял подарок, — эта удивительная вещь! Для того чтобы сделать ее, тоже нужны настоящие руки и голова! Мы пашем, дубим, косим, и у наших детей должны быть руки сильные, как и у нас. Сегодня они покажут, так ли это. А Виты уже показал. Возьми, Виты, Черный камень и первым подними его!
Иналук положил перед Виты на землю Черный камень, отшлифованный руками юношей многих поколений, которым этот камень давал право называться мужчинами. Камень был величиной с голову младенца. Он постоянно хранился в святилище на Цей-Ломе, откуда жрец выносил его только в дни состязаний. На его поверхности было пять небольших углублений для пяти пальцев.
Виты посмотрел на камень, и краска залила его лицо. «А вдруг вырвется…» Ведь он видел этот легендарный камень впервые. Но он не дал людям заметить своего волнения, нагнулся, приставил пальцы к ямочкам…
— Не торопись! — услышал он голос Иналука и, сжав пальцы, потянул камень вверх. Тот словно прирос к кончикам его пальцев.
Люди привстали… Опытом кузнеца, ловкие пальцы которого привыкли к труду, Виты понял, что камень не упадет. Он уверенно дотянул его до груди, резко повернул руку и поднял Черный камень над головой.
— Мужчина! Мужчина! — закричали ему с разных сторон.
Зуккур подал Виты самый красивый башлык.
— Люди, — снова заговорил он. — Матери нужен сын! Роду нужен брат! Народ нуждается в смелых, ловких, сильных людях. Война не рождает сыновей. Но только сыновья могут отразить войну. Сегодня мы узнаем, кого мы вырастили. Да сопутствует им удача! Да помогут им наши боги!
При этих словах Хасана-хаджи передернуло.
— Да поможет им бог-Аллах! — воскликнул он.
— И бог-Аллах пусть поможет им, — равнодушно поддержал его Зуккур и воскликнул: — Шатлак![73]
Выстрелы огласили долину. Гора покрылась дымом, а Иналук, сев на своего коня, помчался к ожидавшим его юношам. Указывая направление нагайкой, он велел им следовать за собой и поскакал вдоль Ассы вверх. Вереница всадников помчалась за ним.
Мальчишки, а с ними и Орци, то вскакивали, то садились, ссорясь из-за каждого парня и каждой лошади.
Пхарказ, сидевший позади ребят, вышел из себя.
— Да что у вас, черви в заду, что ли! — завопил он и огрел одного из них хворостиной. — Ешиб вас задери!
Мальчишки стайкой перебежали в другое место и затараторили снова.
Зору стояла в кругу девушек. Она решила, что подружки не должны заметить, кто из юношей интересует ее. Но зато те не стеснялись. Они оживленно перешептывались, называя ребят, которые им нравились. Были среди них и такие острые на слово, что от их шуток у подружек щеки становились пунцовыми.
И Наси пришла поглядеть на праздник и на своего сына. Вокруг нее собрались соседки, родственницы. Она щедро угощала их чинаровыми орешками, а они ублажали ее льстивыми речами.
Говор и смех доносились со всех сторон.
А тем временем Иналук с молодежью перешел по мосту на ту сторону Ассы и по берегу спустился назад, так что все они снова были хорошо видны.
Он первым бросил своего коня в воду, показывая переправу. Место это было узкое, глубокое. Волны яростно обрушивались на лошадей. От всадников требовалось умение перейти реку как можно прямее. Кого сносило ниже установленного знака, тот покидал испытания. Здесь почти все зависело от лошади. Но трус мог погубить и ее и себя.
Один за другим парни кидались в водоворот волн, и кони выносили их на этот берег. Некоторых постигла неудача. А один едва не утонул. Его вместе с конем выловили далеко внизу.
Зато рысак Чаборза отличился. Вместо того чтобы торопливо миновать стремнину, он спокойно остановился в ней и, слегка накренившись боком, начал с удовольствием пить воду. Это вызвало общий восторг. Великану горная река, наверное, показалась просто ручьем. Чаборз был преисполнен гордости.
А Иналук уже спешился около валуна. Он надел на себя кольчугу, саблю, взял в одну руку железный щит, в другую — ружье и с небольшого разбега поднялся на вершину. Для этого нужны были сильные ноги и ловкое тело. Постояв наверху, Иналук повернулся, чуть присел и съехал вниз. После него парни один за другим начали взбегать на валун. Проделывали они это довольно легко и ловко, потому что с самого детства упражнялись в этом.
Чаборз взбежал с трудом. Было видно, что он располнел не по возрасту.
— На задок отяжелел, пес! — крикнул кто-то с мужской стороны, вызвав хохот.
Наси как укололи. Она вскочила и, сама не зная на кого, закричала:
— Ты и твой отец псы! Если бы кормила его твоя мать, не было б у него ни зада, ни переда, как нет их у тебя.
— Прости меня! Знал бы, что он маменькин, не стал бы говорить, будь у него даже псиный хвост! — отозвался обидчик.
— Он не маменькин, а сын своего отца! А ты чей ублюдок? Лысая обезьяна со свиным рылом! — снова взорвалась Наси.
— Ой, женщина! Кто на твоем красивом лице вырыл такой вонючий нужник?
Хохот возникал после каждой фразы и с той и с этой стороны.
Гойтемир ерзал, досадуя на жену. Она сделалась предметом общих насмешек. Ведь считалось, что только глупые обижаются на шутку.
За перепалкой многие не заметили, как один из парней, не добежав до верха, свалился вниз… Второй потерял равновесие и встал на четвереньки. Им обоим пришлось удалиться ни с чем.
А Зору не видела никого, кроме Калоя. Она снова и снова вспоминала обидные для Калоя слова матери, оборвавшие их встречи. Вспоминала скалу Сеска-Солсы, рожок… и горе, которое прочно свило себе гнездо в его доме. Ей хотелось, чтоб сегодня за все, за все плохое, что он перенес, ему было очень хорошо. И еще она мечтала, что, может быть, ей посчастливится станцевать с ним.
Зору знала, что мать здесь и все время настороженно следит за ней. Мать уже подходила и шепотом наказывала не прятаться за чужие спины, а стоять на виду. Но зачем это было Зору? Она знала, что тот, который люб ей, и так видит ее. Видит ее одну в этой цветастой толпе невест.
Но вот она вся вытянулась вперед, забыв об осторожности. Калой последним облачился в воинские доспехи. Высокий, широкоплечий, с гордо поднятой головой, он стоял перед валуном испытаний. Вдруг сильные ноги стремительно понесли его вперед… Несколько мощных прыжков — и он взлетел на вершину камня и замер на ней. Потом, вместо того чтобы повернуть назад, он подошел к обрывистой стороне и… кинулся вниз, едва касаясь спиной почти отвесной стены.
Зору вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Вот это молодец! — раздался в тишине чей-то голос. Толпа разразилась восторженными криками.
Калой сохранил равновесие, как ни в чем не бывало отошел от валуна и встал около своего Быстрого. Дали растянула гармонь:
Волк вышел на поле!
Калой вышел на поле!
Вместе с ней хвалебную подхватили и девушки. Подружки Зору влюбились в Калоя и не скрывали своего восторга. А Матас, самая старшая и самая вольная на язык, откровенно восторгалась не только его ловкостью… Зору готова была избить ее за шутку, но вместо этого ей приходилось делать вид, что она ничего не слышит.
Иналук подошел к булыжнику, который был следующим испытанием, и первым показал, как его поднимать. Он поднял камень всего лишь до колен. Другие парни тоже поднимали его до колен и выше. А Чаборз легко взвалил камень на плечо.
— Черкеску бы пожалел! — с деланным неудовольствием громко сказала Наси, искоса поглядев в сторону задевших ее мужчин. Но они беспристрастно отметили силу ее сына.
Гойтемир тоже приободрился. А Хасан-хаджи не упустил случая вслух похвалить Чаборза:
— Не зря и имя у него Чаборз! Сынок оправдывает его.
Как всегда, последним к камню подошел Калой. Теперь уже все ждали чего-то необыкновенного. И он легко схватил камень и с ходу поднял его над головой, потом перенес всю его тяжесть на правую руку, а левую опустил вниз. Несколько секунд камень спокойно лежал у него на ладони. Но вот он оттолкнул его и бросил в сторону.
Пхарказ и Виты шумели больше всех. Ведь это их друг не имел себе равных.
— Играй! — крикнула Матас гармонистке и сама своим голосом запела так, что ее услышали все:
Волк вышел на поле!
Калой вышел на поле!
Наси была вне себя от того, что Калой снова завладел вниманием.
— Не пойму! — воскликнула она. — Кого здесь испытывают — людей или лошадей?
— Для того чтобы это понять, следует покататься на такой, как он, лошади! — немедленно откликнулся горец, которого Наси недавно обругала.
Краска стыда залила ее лицо.
— Своей матери предложи! — гневно бросила она. И сейчас же получила ответ:
— Стара она. Сорвется. А вот тебя нелегко было бы сбросить даже ему…
— Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! — неслось со всех сторон.
— Вот это да! Хо-хо-хо!
А юноши уже подходили к старикам и, подняв Черный камень кончиками пальцев, получали подарок и поздравление старейшин.
Но на этот раз Калою не повезло. Пальцы оказались толще ямочек в камне, и он никак не мог уцепиться за них. Старейшины посовещались и сказали, что это не его вина. А так как уже никто не сомневался в его силе, ему подарили башлык, сотканный из пуха серны, и, так же как и других парней, назвали мужчиной.
Калой поблагодарил стариков, но выражение растерянности так и осталось на его лице. Он не мог примириться с тем, что ему не удалось сделать что-то такое, что сделали все его друзья.
Начались скачки. В них участвовали только желающие. Скачки проходили по большому кругу, на котором встречались подъемы и спуски, перелесок и обмелевшее русло реки, усеянное валунами.
По сигналу кони рванулись вперед. Все пространство позади них заволокло облако пыли. Только когда оно рассеялось, люди увидели удаляющихся всадников. Многие, даже взрослые, вскочили со своих мест и вслед за мальчишками побежали на ближайшие холмы, чтобы видеть конников на всем их пути.
— Рысак впереди!
— Черный, черный идет! — стали доноситься оттуда их возгласы. Когда с верховьев долины Дорхе показались еще неясные очертания возвращающихся лошадей, гармонистка заиграла мелодию «Джигитовка», запела:
Впереди, впереди
Чаборз, говорят!
Но Матас, бросив на нее неодобрительный взгляд, закончила куплет:
Перед хвостом своего коня
Скачет, говорят!
К счастью Матас, за общим шумом толпы Наси не услышала этой насмешки. Иначе не удержать бы девушке на голове своего курхарса.
Вот уже видно: отставая друг от друга всего на несколько корпусов, идут пять лошадей.
Впереди — конь Чаборза, за ним — серый из Цоринского ущелья и третьим — Быстрый. Красавец рысак, гордо закинув голову, несся великолепной размашистой рысью. Серый напрягался изо всех сил. Седок осыпал его ударами справа и слева. Но расстояние между ним и рысаком не уменьшалось. А Быстрый держался на своем третьем месте, будто примирился с поражением. Расстояние до кона, где лежали призы, стремительно сокращалось. Никто уже не мог вырвать победу у Чаборза.
— «Песню коня!» — зло приказала Матас, досадуя на Калоя. Дали и девушки дружно запели:
Ветром лети под гору,
Крепким будь на узду!
Чтоб на крутых поворотах
Ты догонял лису!
Шаг твой да будет вольным,
Вольному волку под стать!
Чтобы ни зверь, ни птица
Тебя не могли достать!
В это время пронзительный вой долетел до толпы. Калой встал на стремена, взмахнул плетью и, перегнувшись так, что голова его очутилась рядом с головой Быстрого, пустил его во весь опор. Он хохотал, ревел, визжал. И вдруг всем показалось, что и рысак и серый остановились, настолько свободно обходил их вороной. Вот он миновал серого, вот сравнялся с рысаком…
Чаборз безжалостно стегал своего красавца. Но все было напрасно. Вороной несся так легко, словно скачки только начинались. Лишь дикие выкрики Калоя говорили о той страсти, которую он вкладывал в последний рывок. Быстрый, как стальная пружина, уходил все дальше вперед.
Серебряные подковы
На золотых гвоздях
Впереди всех сверкают
На тонких его ногах!
— пели девушки. Они восторженно взмахнули платками, когда Калой пронесся мимо них.
Наси была потрясена. Но на этот раз она уже сдержалась лишь, закусив губу, гневно оглядывала ликовавший народ.
То, что Чаборз пришел вторым, ее не радовало.
Она всем сердцем ненавидела сейчас Калоя, который встал на пути ее сына.
«Не будь его, любимцем народа был бы сегодня Чаборз». Она видела, как Калой спрыгнул на землю, как получил первый приз — новенькое седло.
Вот он, по обычаю, направился к девушкам… И в это время она случайно уловила блеск солнца в глазах Зору.
«Неужели все… и красавица — тоже ему, этому оборванцу?» — содрогнулась Наси.
Ей хотелось встать и сейчас же уйти домой. Но она сдержалась. «Нет. Много будет! Здесь уж и я смогу принять участие в борьбе. Посмотрим…»
А Калой один в кругу девушек самозабвенно плясал под гармонь и их хлопки. Это был танец, посвященный им. Танец гордого мужчины, победителя!
За скачками началась джигитовка.
Чаборз отказался от участия в ней. Его рысак не был обучен. А остальные с увлечением показывали искусство владеть конем. Они бросали лошадей с места в карьер, мгновенно осаживали их и, подняв на дыбы, вихрем неслись в обратную сторону. Многие на ходу вскакивали и мчались стоя. Иные, спрыгнув на землю, снова прыжком садилась в седло. И каждого из них ждала награда.
Калой внимательно проверил подковы и сбрую на Быстром и, оставив его у Орци, подошел к месту джигитовки. Здесь все уже подходило к концу.
— А разве ты не будешь? — удивился Иналук.
— Буду, — ответил Калой, — только позже всех.
Когда последний всадник, прогарцевав, встал на свое место, Зуккур поднялся, чтобы объявить конец праздника. Но Калой попросил внимания еще на несколько минут. Зуккур посмотрел на него и засмеялся.
— Не собираешься ли ты сам джигитовать, без коня?
— Нет! — весело откликнулся Калой и, выбежав на дорожку, протоптанную лошадьми, свистнул.
Быстрый вырвал узду из рук Орци и стремительно понесся к нему. Калой повязал коню глаза башлыком и галопом помчался на нем в противоположную сторону. Все встали. Что еще выдумал этот неукротимый? Быстрый скакал свободно, словно все видел. Вот Калой повернулся и помчался, обратно, только не туда, где джигитовали. Он вел Быстрого прямо на валун испытаний. У подножия камня конь встал на дыбы… На глазах у пораженных людей лошадь, словно рысь, вскочила на вершину глыбы, снова поднялась на дыбы и, повернувшись, рассыпая искры, съехала вниз на задних ногах.
Калой подскакал к старикам, спрыгнул и попросил проверить башлык.
Видавшие виды долгожители были потрясены. А когда Хасан-хаджи подошел, чтобы действительно проверить повязку, Калой крикнул:
— Быстрый! Перед тобой сам Хасан-хаджи! Окажи уважение!
И конь, подобрав ноги, лег! Изумлению и восторгу людей не было конца.
Зуккур поднял сухую руку над головой. Все стихло.
— Люди! — сказал он, напрягаясь изо всех сил. — Спасибо вам за сыновей! Хорошее потомство растет! Вы видели? А Калоя, если б он жил в старое время, называли бы нартом! Вот что могут сделать терпение и любовь… Рассказывали сказки про какого-то всадника, который ночью разъезжал в наших горах. Теперь мы знаем, кто это был! Подарим ему, лучшему джигиту, серебряное стремя!
Иналук быстро сменил правое стремя на седле Калоя.
— А вот стоят вокруг нас подростки. Посмотрите, сегодня у них разинуты рты. Но завтра они должны будут сменить этих юношей! И им есть у кого поучиться! Спасибо всем! Конец!
Иналук повел стариков к ближайшему святилищу, возле которого для них было приготовлено угощение, а народ кинулся к Калою и обступил его. Ему жали руки, поздравляли, хлопали его, хлопали коня.
— А все-таки, — крикнул кто-то, — Черный камень ты не поднял, как другие.
— Верно — откликнулся Калой. — Но пусть другие, или ты вместе с ними, поднимут то, что я подниму.
С этими словами он нагнулся, подлез под Быстрого и встал с ним на плечах.
Бешмет с треском разошелся на его спине.
Народ умолк.
Калой опустил лошадь и выпрямился. Никто не закричал, не удивился…
В одно мгновение в людях, окружавших Калоя, произошла перемена. Они не смели больше шутить и балагурить с ним как с равным. Он сделался для них недосягаемым. И Калой почувствовал это. Он попытался сгладить впечатление и обратился к подросткам с веселыми словами.
— А вы не удивляйтесь, — сказал он. — Быстрого мне подарили маленьким. Я сначала от радости таскал его на себе, а потом решил делать это каждое утро. Вот и получилось, что рос он и росла моя сила…
Люди оживились, заговорили, защелкали языками, но прежняя простота их отношений не вернулась. Они уважали его и… боялись.
А на лужайке огромным полукольцом друг против друга уже выстраивались девушки и парни. Калой разрешил счастливому Орци сесть верхом на Быстрого и отвести его домой, а сам вместе с Виты пошел на лужайку. Поверх всех голов он старался найти Зору и наконец увидел ее. Они едва улыбнулись друг другу. И никто этого не заметил, кроме Наси.
Она заметила. Оба они теперь все время были перед ее глазами.
Но после того как Калой взлетел на камень и поднял на себе лошадь, у Наси неожиданно ненависть к нему уступила место восторгу. Однако это был не тот восторг, с которым все смотрели на юношу. В ней загорелось желание ощутить его богатырскую силу… повиноваться ему… А он переглянулся с Зору.
Тяжелая мысль мелькнула в горящей голове женщины: «Ты хороша для моего сына… А ты… — Она впилась глазами в сухое, мужественное лицо Калоя, — а ты… Нет… это невозможно! — услышала она в себе другой голос, и сама ответила ему: — Но этой красотке ты тоже не достанешься! Чем она лучше других?!»
Иналук в этот день был всюду и всюду успевал. И на танцы он успел вовремя. Взяв все дело в свои руки, он в первой паре пошел с Матас.
— Ворс-тох![74]— выкрикивал он, становясь на носки и преграждая путь девушке, и тут же тихо шептал: — Я с женского праздника не забыл твои губы… Милая…
— Шайтан! — едва уловимо отвечала она и, вывернувшись, плыла в другую сторону.
— Выходи за меня, все равно тебя никто не возьмет… — снова шептал он ей, простирая над ней руку.
И она с едва заметной скромной улыбкой отвечала:
— А ты выгони из дому свою клячу…
Играла гармонь; как стреляли, хлопали парни в ладоши…
— Ворс-тох! — восклицал Иналук, делая вид, что обнимает Матас. — Вот поцелую сейчас…
— Зарываешься, — ответила она и, скромно пройдя круг, опустив руки, встала на место.
— Спасибо, Матас! — крикнул Иналук, кланяясь ей. — Нет скромнее тебя девицы! — И, остановив гармонистку, обратился ко всем: — А ну, выходи, кто мастер на слово!
Никто не решался выйти первым.
— Спой-ка нам ты, Дали! Покажи пример большим! Спой в честь нашего героя! — сказал Иналук юной гармонистке. — Задень его! Мы увидим, на что он здесь способен!
Калой хотел было отказаться. Но девочка уже заиграла и, немного подумав, запела:
В этот солнечный день
Нет у тебя отца!
В этот светлый день
Нет у тебя матери.
Нет у тебя даже сестры родной,
Чтоб засмеяться сегодня с тобой…
Но есть у тебя твой младший брат,
Но есть у тебя богатырский конь.
Будет у тебя и верный друг,
Если позовешь любую из них…
Дали повела глазами на девушек.
— Эх! Вот это слова! — закричали парни. — Хорошо, хорошо, Дали!..
Гармонистка продолжала играть. Калой потупился, но потом шагнул вперед:
Спасибо тебе за доброе слово.
Спасибо тебе за печальное слово.
Спасибо тебе за сердечное слово.
От сердечного слова лед тает в груди.
Есть брат у меня и быстрый конь.
Есть башня, скала и отцов огонь…
Ласточки улетают к теплу, говорят.
Та, что к нам прилетит, найдет тепло…
— Молодец, Калой! — обрадовался за друга Виты.
— Правильно сказал! — поддержали его парни.
А Матас, обращаясь к нему и ко всем, продолжила поединок:
Куда денемся мы с тоски-печали?
Ведь таким молодцам только звезды под стать!..
Калой улыбнулся:
Разве есть место тоске-печали,
Ведь в друзьях у нас с вами —
Луна и ночь!..
— Вот так, Матас, — воскликнул Иналук. — Этот наездник везде хорош! «Нет места тоске-печали»!
Зору не дышала. Она не смела поднять глаза. «А иначе, — думала она, — они увидят все, узнают все… И еще, — загадала, — если не меня вызовут в пару с ним, — значит, не быть моему счастью… А если меня…»
И как сквозь сон донесся до нее голос Иналука:
— Это верно, что у Калоя нет ни матери, ни сестры. Но я не понимаю: чем хуже сестры хорошая соседка?
— Хорошая соседка всегда лучше сестры! — весело крикнул Виты и подтолкнул Калоя локтем.
— И мы так думаем, — поддержали их парни.
— А ну, Зору, иди, покажи, как уважаешь нас и своего соседа! — обратился к ней Иналук.
Зору попыталась выйти, но не смогла оторвать ног от земли.
— Иди! Стыдно! Обидишь его… — услышала она шепот девушки, стоявшей рядом.
Но Зору не двигалась. Тогда соседка подтолкнула ее. И она пошла.
Люди не узнавали обычно веселую и бойкую девушку. «Что с ней? Может быть, больна?»
Где-то на середине круга Зору наконец справилась с собой, услышала хлопки, гармонь… пошла с Калоем в ногу, сначала неуверенно, потом все быстрее, ровнее поплыла по кругу. Длинные рукава черкески вились за ней, как два серебристых крыла.