— Ну так загони ее обратно, — просто сказал Калой.
Зайдат не поняла его.
— Для чего?
— Как для чего? Для молока! Вы же без коровы.
— Но у меня сейчас нечем заплатить…
— Столько, сколько мы за них заплатили, найдешь! — засмеялся Калой. — Загоняй! Загоняй!
Мать с дочерью не знали, что и говорить за такой дорогой подарок. Они так и стояли рядом на бугре, пока гости были видны.
— Слушай, а почему бы тебе не подумать о Дали? — неожиданно сказал Иналук, когда они уже подъезжали к себе.
— Что подумать? — удивился Калой.
— Как что? Зарок у тебя, что ли, всю жизнь ходить бобылем?
— Ах, ты вот что! — и, подумав, Калой добавил: — А стоило дать такой зарок. Друзья жили бы спокойнее.
— Брось дурачиться! — воскликнул Иналук. — Да эта девчонка ничуть не хуже тех, что мы знали…
— А чем лучше? — спросил Калой.
Иналук молчал.
— Вот именно… все они, эти красивые, на один лад! Князей ждут за свою красоту! А я не знаю, на чем еще пахать буду!
— Ну и сиди себе один до ста лет! — разозлился Иналук. — Хорошо еще, что коровы не имеешь. А то б тебя давно ославили…
— Ты, когда тебе в мозги ударит, любую глупость можешь изречь! Не хуже сплетницы Суврат! — тоже взорвался Калой. — Едва не подохли сами, из каждого солнечного могильника свежие трупы смердят, а он о женитьбе! Да если у меня однажды жизнь не вышла из-за того, что родители оставили меня голым, где я теперь возьму? Или ты думаешь, я и дальше буду вот так охотиться?
— А кто тебе говорит! Именно сейчас ты и можешь взять любую… Иные за прокорм отдадут. Времена, когда женихи снова с полным выкупом будут являться, еще не скоро вернутся! Так что ж, девкам ждать твоих коров и стареть, что ли? Думать надо. Другой раз небогатому и беда в помощь…
— Не собираюсь за беду прятаться и на ней счастье искать! — буркнул в ответ Калой и замолчал.
Из аула навстречу бежал, запыхавшись, Орци. Он поймал стремя Калоя и зашагал рядом, едва переводя дыхание.
— Ну, что здесь случилось? — спросил Калой брата, видя его сверкающие в сумерках глаза.
— Панта родила мальчика! — воскликнул наконец радостный Орци.
— Вот это новость! — Калой, сразу же забыв неприятный разговор с Иналуком, прямо с коня так обнял друга, что тот застонал.
— Да ты что, хочешь, чтобы в моем доме больше одного мужчины не оставалось! — закричал он, расправляя сдавленную грудь. И, сняв с пояса кинжал, протянул его Орци: — За добрую весть!
Кажется, первый раз в душу Калоя прокралась маленькая змейка зависти к Иналуку. Сын…
С каждым днем весна набирала силу. Прошли первые дожди. Все темнее становилась листва в лесах. Все ярче блестели травы. Солнце близилось к заветной вершине горы Чубатого дерева. С незапамятных времен Эги-аул начинал пахать в тот день, когда впервые весенние лучи достигали этой вершины.
Теперь каждое утро Эльмурза становился лицом к восходу и следил за лучами. Наконец наступил долгожданный день, когда он объявил:
— Завтра будем встречать солнце на горе!
На рассвете следующего дня жрец Эльмурза и все, кто мог, поднялись на вершину горы Чубатого дерева. Было холодно. Дул сильный ветер. Но всех волновало одно — придет ли солнце на вершину сегодня или жрец Эльмурза ошибся?
Он стоял впереди всех и неотрывно смотрел на ясное очертание хребта на утреннем небе. И все смотрели туда. Вот в том месте, где должно было показаться солнце, над кромкой гор далеко вправо и влево обозначилась темно-синяя полоска. Она становилась все ярче, все сильнее. Вот она стала сиреневой — и вдруг из-за вершины Цей-Лома показался тоненький край расплавленного солнца. Лучи его отразились в глазах людей…
— Ма-алха! Ма-алха[116]— крикнула Дали высоким, радостным голосом.
— Ма-алха! Гелой! Гелой! — закричала толпа.
Мужчины обнажили головы. Жрец повернулся к людям.
— Очи-ой! Очи-ой! — произнес он. Ему ответили:
— Очи-ой!
А Дали запела:
Ма! Алха-ма!
Только ты, недоступное, вечное,
Согреваешь и землю и души людей!
Ниспошли благодать нам свою бесконечную!
Нас, рабов божества твоего, пожалей!..
Зачарованный народ слушал…
Поднималось солнце, все ниже бежали по горе его лучи, все быстрее убегала тень, все выше и выше, словно радостный жаворонок, лилась ввысь песня, в которой люди просили пощады и блага у богов всесильной природы.
Калой стоял позади всех. Он поверх толпы видел Дали. Вместе со всеми он с трепетом слушал ее пение и таинственные заклинания жреца. А когда поймал себя на том, что мысли о Дали уводят его от молитвы, он разозлился и на себя и на Иналука, который обратил его внимание на эту девушку.
«Она, Малхааза, самая чистая, совсем ребенок, молится за весь народ, а я?.. Видно, человек тоже может быть псом, — думал он о себе, — только не хватает такому человеку хвоста!..»
На этот раз моление было коротким. Эльмурза произнес всего несколько просьб и пообещал солнцу и всем богам обильное жертвоприношение осенью, если они пошлют урожай. Потому что они же сами знают, что у народа сейчас нет ничего!.. Был зарезан баран с рогами, повязанными белой материей. Молодежь немного поплясала. Эльмурза объявил, что завтра можно начинать пахать, и люди вернулись домой.
К полудню мальчишки обежали дворы, созывая народ на площадь аула. Все думали, что приехал старшина, чтобы снова объявить о каком-нибудь поборе. Но старшины не было. И никто не знал, по какому делу сход и кто будет говорить.
Когда пришли все мужчины, и женщины от тех дворов, где не стало мужчин, на камень встал Калой и сказал:
— Люди, мы собрались, чтоб поговорить о пахоте. На нас в прошлом году свалилось такое несчастье, какого одногодки Зуккура не помнят. Завтра — пахать. Но у многих нет ни быков, ни коней… Что же будет с народом? Кто старше — пусть скажет, посоветует.
Он сошел. Площадь зашумела, люди переговаривались. На камень взобрался старик по имени Зем. Лицо у него было красное, с белыми пятнами, глаза без ресниц, рот маленький, словно сдавленный с боков. Знали его в селе как скрягу-сутяжника.
— Кто тебя просил созывать людей? — обратился он к Калою. — Сам говоришь, что еще ничего на свете не видел, а скликаешь народ, как старшина! Ишь какой!
— Ты его не кори, а ответь человеку, если можешь! — крикнула одна из женщин.
— А чего отвечать! Дело простое! У кого есть пара — пашет сам. У кого одна скотина — ищет супрягу, у кого вовсе нет — нанимает с половины урожая! Вот и все. Дело простое! А то — сход!..
И снова загудела толпа. Зем с самодовольным видом спустился.
— Я прошу народ простить меня за глупость! — сказал Калой, встав на камень. — За то, что по своей молодости потревожил вас, — в голосе его слышались злость и насмешка. — Но все помнят, когда зимой глупая молодежь пригнала табун Чаборза, как Зем торопился получить свою долю, которая спасла ему одного из двух его бычков, и на них он завтра начнет пахать! По глупости своей мы с Иналуком имеем по быку. У него лучше, у меня хуже, но и мы завтра можем начать пахоту! И управимся! Управимся раньше Зема! И раньше, чем он сумеет поработать у тех, которые должны будут нанимать его быков под урожай!
— Ну и нанимайтесь! — весело воскликнул Зем. — Всем хватит! Полаула без скота!
— Но не будет этого, Зем! — закричал Калой. — Вот для чего созвали народ!
Аул притих. Калоя после этой зимы стали не только больше уважать, но и побаиваться. Друзья его по набегам тайно рассказывали своим, какой он бесстрашный в деле. Но разве такое могло остаться тайной! А род Эги после смерти Зуккура, не сговариваясь, стал почитать в нем своего главу, хотя он был одним из младших. С этим должны были считаться мелкие фамилии. Да и разговор его с Чаборзом был у всех на памяти.
— А мы, по своей глупости, думаем так, — продолжал Калой. — Не будем наживаться на бедности сирот, на сединах вдов! Это наши люди. Вот они, кто им поможет? Мы думаем, Зем, что я дам своего быка, Иналук — своего, ты — свою пару и так все остальные, у кого есть скот и ярмо. У кого нет — коров дадут на несколько дней… И, по жребию, начнем пахать все наши земли сообща. Мы пережили тяжелый голод. Делились, кто чем мог… Люди знают… А если б не делились, у многих было бы больше могил. А кой у кого загоны трещали бы от скота… Вот так, Зем! Давайте не ссориться, не разбегаться, а вместе!
— Правильно!
— Спасибо тебе, Калой!
— Вместе! — гудела толпа.
Старики стояли кучкой, переговаривались. Один из них тоже взошел на камень, поднял руку. Народ прислушался.
— Помогали, когда у кого-нибудь одного не хватало скота или рабочих рук. А чтоб полсела на другую половину работало — такого не бывало!
— Но и голод не каждый день!
— И падеж! — кричала толпа.
— Да подождите вы горло драть! — закричал старик. — Я же не сказал еще!.. Но нам думается: Калой прав. Не о себе он печется. Для себя — каждый знает! А вот для всех — не каждый! Давайте так: кто согласен с ним, пусть отойдет вправо, кто нет — влево!
С криками, с тревогой, со смехом, толкая друг друга, люди шарахнулись вправо. В левой стороне остался один только Зем. Увидев это, он взмахнул локтями, словно вспугнутая курица, и под общий смех тоже перебежал вправо.
— А чего лопаетесь! — закричал он на толпу. — Я просто не понял: кому куда переходить! Что мне бычков жалко, что ли?!
Тут же было подсчитано все тягло, потом тянули жребий, и к вечеру каждый знал, когда и за кем ему выходить на работу.
Калой вернулся домой, уставший от этих подсчетов больше, чем от любой другой работы.
Поужинали. Пораньше легли. Заметив, как Орци любовно снимал свой кинжал, Калой улыбнулся. Он уважал в нем будущего мужчину. И Орци больше всего за это любил Калоя.
Не спалось. Вспомнил свою встречу с Чаборзом. «Хорошо, что тогда не подумал о том, чей он муж… Не смог бы сдержаться! А ведь хочешь не хочешь — это старшина… Его осилить нельзя. Его обхитрить надо, а здесь — злость не советчик…» Потом его мысли вернулись к делам, что были сегодня. Как много людей встречало его и провожало, как родного. И теплела душа. И казалось ему, что он уходил куда-то и теперь снова возвращается к людям. Горе и радость всех были больше, чем радость и горе свое.
В очаге потрескивали дрова, мигал свет. Незаметно подкралась дрема, закрыла глаза. А засыпая, он слышал голос далекой Малхаазы…
Утро нахмурилось, попугало людей. А потом туманы взошли на вершины, растаяли в легком небе и на пашни спустился ясный, нежаркий день. Казалось, он знал, что люди не в прежней силе. Они хоть и стараются держать соху, ровнять борозды, но им нелегко. Они часто останавливаются. Пот струйкой бежит у пахарей по спине, у животных чернеют бока. И день щадит их, не мешает работать. Как много будет еще этой работы, прежде чем в башнях запахнет свежим хлебом!
До позднего вечера слышались возгласы мальчишек-погонщиков. Они шли впереди упряжек, ухватившись за поводки, и тянули животных за собой. С быками было проще. Те умели ходить. А вот с коровами получалось не так. Их одному приходилось вести, другому погонять.
То и дело слышалось: «Харш! Харш!»[117], - словно бедная пара коров могла понять, что одну из них просят идти в борозде. Трудно было всем.
Но наступил день, когда на последнем поле лег последний перевернутый пласт земли и пахарь, положив на бок соху, смахнул со лба пот.
Калой был рад больше других, потому что, узнав о том, что Эги-аул пашет общими силами, их примеру последовали и другие аулы. А эгиаульцы вспахали земли даже соседям с ближайших хуторов. И Зайдат была одной из тех, кому помог Калой.
Лето выдалось хорошее, с небольшими дождями и жарким солнцем. Природа, словно устыдившись прошлогодней жестокости, заглаживала свою вину.
Ячмень, овес, а за ними и кукуруза созревали дружно. Урожай обещал быть отличным. Не сам-два, как всегда, а сам-три и четыре. На щедрых травах подрастал молодняк овец, телята. Правда, нужен был еще один год, чтобы хозяйству горцев выравняться, но голод им уже не угрожал.
Перед самой уборкой и покосами всегда справлялись праздники в честь божьеликой Тушоли и Мятт-села. Но в этом году жрецы перенесли торжества на более позднее время, чтобы у народа было чем воздать должное богам за ниспосланную им благодать.
И вот, когда со всеми работами было покончено, когда обмолоченное зерно ссыпали в амбары, а побуревшие луга покрылись бесчисленными копнами, Эльмурза объявил праздник на первое воскресенье в сей ахя бут[118].
К нему с радостью стали готовиться все. Женщины пекли божиль-ги[119]. Жалея хлеб, из ягод гнали напитки. Мужчины готовились в складчину купить белого быка. Девушки обновляли наряды.
В последнюю пятницу жрец Эльмурза поднялся к элгацу бога Елты, чтобы обновить цув[120]. Был обычай после народного бедствия делать новое древко.
Чтобы лишний раз посмотреть на святой предмет, с Эльмурзой поднялись ребятишки, свободные от дела женщины, старики.
Эльмурза вынес цув. Люди с трепетом смотрели на этот божественный флаг. Лоскут белой материи висел на высокой палке с наконечником и бубенчиками. Эльмурза снял с цув все украшения и порубил кинжалом палку, на гранях которой были зарубки, сделанные еще его дедом и отцом, такими же, как и он, жрецами, отмечавшими насечкой каждый год своего служения. Из палок он сложил костер и поджег его. Люди отвернулись от костра и, пока он горел, шепотом повторяли: «Очи-ой…» Потом Эльмурза послал Орци в лес, чтобы тот вырубил новое древко. По пути туда и обратно Орци не должен был произнести ни слова.
Орци охотно побежал. Но когда, срубив шест, он шел обратно, люди стали давиться от смеха. Орци приближался к жрецу, высунув язык.
— Дразниться! В такой час! — разозлился старик и, выхватив у Орци шест, замахнулся.
Но Орци отскочил в сторону.
— Что ты, Эльмурза, — смутился он, — это же я просто прикусил язык, чтоб не разговаривать.
Эльмурза посмотрел на него — поверил.
Когда новый цув был готов, Эльмурза сказал людям, чтобы завтра к полудню сюда собрались все девушки и парни, желающие принять участие в торжественном шествии.
В этот вечер праздничное оживление охватило все ближайшие аулы и хутора. После стольких мук и страданий, что выпали на долю людей за этот год, после тяжелого труда и волнений за новый урожай всем хотелось повеселиться, отдохнуть, забыть невзгоды.
Больше всех суетились девушки. Каждой из них хотелось завтра показать себя.
К середине следующего дня под деревьями священной рощи вокруг элгаца Елты не было места от множества людей. Девушки собирались на окраинах своих аулов и группами шли сюда с песней солнцу — «Гелой». Пожилые мужчины и женщины грузили на осликов корзины еды, бурдюки, войлоки и шали для ночевки и, прихватив детей, отправлялись на гору, подгоняя жертвенных козлят. В аулах оставались только самые старые да малые.
Иналук привел белого быка, купленного эгиаульцами. Эльмурза повязал рога его белой лентой, вынес свой новый цув и, встряхнув бубенчиками, призвал людей к тишине.
Он велел Дали начать шествие и пошел вслед за ней, держась за длинный рукав ее черкески. За ними Иналук повел жертвенного быка. Следом тронулись девушки. Они подавали парням рукав или полу черкески и уводили их за Малхаазой и жрецом. Никто не знал, откуда такой обычай. В этот день девушка выбирала себе юношу и вела его за собой. Но благодаря этому обычаю праздник жил до сих пор, и люди молились старым богам. От восхождения к Мятт-села не отказывались даже ярые мусульмане, религия которых не допускала такого вольного общения между женщиной и мужчиной.
Малхааза была уже высоко, а внизу на тропу вступали все новые и новые пары.
На всех девушках были курхарсы. У многих на груди красовались золоченые фета[121], звенели родовые ожерелья из монет.
Дали оглянулась. По извилистой тропе девушки вели своих спутников. Где-то внизу она увидела Калоя: он шел за стройной девушкой из Гойтемир-Юрта. На ней был ярко-красный курхарс и светло-розовая черкеска. У Дали болезненно сжалось сердце. Неужели этой бледнолицей красавице с черными бровями она должна будет передать шарф Зору? Ведь раз Калой сейчас достался ей, она сегодня и завтра днем и ночью, до самого возвращения домой, может оставаться с ним и не отпускать от себя. И как часто пары с этой узкой тропы потом вместе уходят в жизнь. Ведь выбор, сделанный на этом празднике, считался счастливым.
Малхааза постаралась отогнать от себя эти мысли и запела хвалу богине Тушоли. Песню эту подхватили другие, она ручейком разлилась по горе.
Дали знала, что на нее смотрят все, и больше не оглядывалась. Вся в белом, невеста солнца вела за собой жреца, одетого в белую шапку и белый бешмет, а за ним шел белый бык с белоснежной лентой на рогах. И этот белый цвет внушал людям уважение, укреплял веру в чистоту и святость предстоящего моления.
К вечеру процессия дошла до первых пещер, где обычно ночевали и откуда на заре поднимались на вершину горы и начинали моление.
Народ, который добрался сюда более коротким путем, шумно приветствовал появление первых молодых пар.
Горели костры. Женщины готовили ужин, устраивались на ночлег. Жрец удалился в пещеру, поставил в угол цув и вышел к народу.
— Люди! — обратился к ним Эльмурза. Рядом с ним стояла Дали.
— Мы должны послать на ночь в Пещеру чудес самую чистую девушку и самого чистого юношу, чтоб они принесли нам оттуда свои сны, которые скажут, что ждет нас в новом году. Я думаю, что нет у нас плохих девушек и парней… Но так как нужны только двое, я хочу, чтобы туда пошла Малхааза…
Он сбоку взглянул на Дали. Она стояла белая, как лик луны, опустив глаза в ожидании другого имени, которое он назовет.
— И сын Турса — Калой.
Дали не выдала себя. Толпа одобрительно зашумела.
— Где он? Пора идти! Путь неблизкий! — раздавались голоса.
Калой не ожидал этого. Он вышел вкруг стоявших перед жрецом людей.
— Я готов исполнить все, что ты велишь, — сказал он Эльмурзе.
— С этого момента и до тех пор, пока вы не вернетесь сюда, ты отвечаешь перед богами, перед народом и своей совестью за эту девушку. Вы удалитесь в пещеру могущественного бога Ткамыш-ерды, который для хороших — меньше маленького, для плохих — больше большого, и переночуете в ней. То, что привидится вам в эту ночь, вы расскажете мне и это поможет нам узнать судьбу народа. Поняли?
— Да, — ответила Дали.
— Да, — ответил Калой.
— Веди ее — в ночь… В утро — она приведет тебя! — торжественно заключил Эльмурза.
Калой молча повернулся и пошел, ни на кого не глядя. Люди расступились перед ним, как перед божеством. Мужчины старались коснуться его одежды. Женщины дотрагивались до платья Дали, чтобы их незримые следы она унесла с собой в эту таинственную ночь.
Какая-то женщина протянула Дали теплую шаль. Та взяла ее и продолжала идти за Калоем.
Так и скрылись они от взора людей за дальней скалой. Тропа уводила их от пещер под отвесными скалами Цей-Лома до Пещеры чудес.
Слева над ними стояла каменная стена. Справа крутые склоны уступами уходили к реке, которая ниткой бежала на дне ущелья.
Темнело. Они шли. Впереди стоял дремучий лес.
А у пещер, оставленных ими, в свете костров до глубокой ночи плясала молодежь. Далеко вокруг разносились звуки гармоней. Старики вспоминали былое, слушали Эльмурзу.
— Эльмурза! — говорил один из них, устроившись полулежа у костра. — Вот мы молим и просим всех богов и жертвами ублажаем их, а они нет-нет, да и нашлют на нас голод или мор. Почему это?
Эльмурза задумался и ответил:
— Я не святой. Это известно только самим богам. А если хочешь знать, что я думаю, скажу. Не верим мы по-настоящему. Делаем недозволенное. За это и гнев их. Они терпят наше безумство, а потом возьмут, да и покажут, кто мы и кто они… Вот тогда только мы и начинаем уважать их, ублажать их… Значит, верим не за совесть, а за страх… Я считаю, что и бог-Аллах велик. Но земля наша, горы, вода, воздух имеют своих богов, и мы не должны о них забывать. Что было бы без солнца? Да ниспошлет оно нам свое благо!..
Никто не ответил ему.
— То-то…
Постепенно все затихло. Костры догорали. Людей одолевал сон.
Яркие звезды одна за другой выходили из-за горы и заглядывали в ущелье.
А Калой и Дали шли. Они не разговаривали. Очень необычно было находиться вдвоем, наедине.
— Не быстро ли я иду? — спросил Калой.
— Нет, — тихо ответила Дали.
На пути стал попадаться кустарник, а немного погодя, начался лес. Тропы не было видно, но Калой шел уверенно, не сбавляя шага.
— А мы не заблудимся? Мне кажется, мы идем без дороги… — забеспокоилась Дали.
— Вот сейчас я сойду с тропы, и ты узнаешь… — ответил Калой.
Дали шла за ним.
— Ну что?
— Узнала, — ответила Дали. — Тропа жестче. А здесь ноги вязнут в хвое.
— Верно, — сказал Калой и вернулся на тропу.
И опять они шли молча. В стороне загорались холодные огоньки светлячков. Лес казался волшебным. Веяло прохладой. Усталость от подъема проходила. Тропинка бежала вдоль горы. Дали чувствовала себя совсем легко. Впереди был Калой, и в душу проникла тайная радость. Никто не видел, что легкая улыбка безотчетно светится на ее лице. «Как хорошо сказал Эльмурза, — думала она. — Калой отвечает за меня до нашего возвращения… Я его — до рассвета…»
И в первый раз свое влечение к нему, возникшее в далеком детстве, когда она была еще девчонкой, а он уже посвящался в мужчину, она осознала как любовь, от которой некуда деваться. Впервые с тех пор, как Зору передала ей шарф, она призналась себе, что отказывала всем, кто хотел на ней жениться, потому, что втайне надеялась быть замеченной им. И только, если б ей пришлось отдать его подарок другой, она бы рассталась со своей надеждой.
Чем больше она думала об этом, тем страшнее становилось ей оттого, что он молчит.
Он не замечает ее. Иначе разве не воспользовался бы парень такой ночью, чтобы сказать ей хоть несколько слов!
Неожиданно Калой остановился. Он стоял и, как казалось, прислушивался. Прислушалась и она. Было тихо. На макушки сосен налетел короткий ветер, повздыхал в ветвях, и снова замерло все. Вдруг Дали увидела в чаще две ярко-зеленые точки. От неожиданности она ахнула.
— Что? — шепотом спросил Калой, мгновенно обернувшись.
Дали рукой показала ему в сторону. Светящиеся точки исчезли и тотчас снова появились. Из чащи кто-то смотрел. Калой вытянул вперед руку. Сверкнув, раздался выстрел. Ночь мгновенно сгустилась вокруг них. Светящиеся точки исчезли. А немного погодя, откуда-то снизу раздался вой.
— Где ты? — спросил Калой, оглянувшись и не увидев Дали.
— Здесь… — едва уловил он ее шепот у своих ног. Она сидела, укрывшись с головой шалью.
— Вставай! — весело воскликнул он и громко рассмеялся.
Она поднялась.
— А что это было?
— Кто его знает! — ответил Калой. — Может, лиса, волк или кошка… А может быть, рысь или барс. Тут всего хватает. Да ты не бойся! Не хотелось время терять, но, видно, придется.
С этими словами он достал из-за пазухи огниво, высек искру, раздул трут, и вскоре в лесу запылал костер, а вокруг него мрак еще больше сгустился, обступил непроглядной стеной.
— Поддерживай огонь, а я поищу смолистый корень! — сказал он.
Но когда Калой двинулся в сторону, Дали, как ручная овца, пошла за ним. Он оглянулся.
— Ты что?
— Боюсь… — тихо ответила она.
Калой снова рассмеялся. Ни слова не говоря, он взял ее за талию, поднял, посадил на ветвь ближайшей сосны.
— Держись!
Он срубил кинжалом несколько веток, бросил их в огонь и исчез в темноте.
Иглы сосен трещали, разлетаясь в разные стороны голубыми искрами.
Дали судорожно ухватилась за дерево. Но высота прогнала страх. Раздались удары его кинжала, а вскоре появился и он с длинными корнями сосны. Бросив их к костру, он так же просто, как и посадил, снял Дали с дерева.
— Бага нашлись гораздо скорее, чем я думал, — сказал он. — Теперь мы при свете быстро пойдем!
Он сунул корни в огонь и, когда они разгорелись, источая приятный запах и черные струи дыма, подал один из них Дали и затоптал костер. Не прошли они и десятка шагов, как Дали остановилась.
— Ты прости, — сказала она, — но я не могу идти…
— Что случилось? — он с тревогой оглядел ее.
Нежный овал бледного лица, ровные тонкие брови, чуть изогнутые к концам, и большие карие глаза… Они смотрели на него виновато и робко. Забыв о приличии, забыв обо всем на свете, он стоял перед ней с факелом в руках и рассматривал ее так, словно перед ним была какая-то диковинка. Шаль свалилась ей на плечи. Курхарс она давно сняла и несла в руках, чтобы его не сбивали ветки. Темно-каштановые волосы, гладко причесанные на пробор, обрамляли ее лицо и, прикрывая уши, падали вниз тяжелой косой. На нежных мочках блестели полумесяцы серег.
Увидев, как он жадно рассматривает ее, она отвернулась. Он с трудом отвел глаза в сторону и глухо переспросил:
— Что случилось?
Женское чутье подсказало ей, что он только сейчас увидел ее. Увидел так, как никогда. Она даже забыла, почему остановилась.
— Пойдем… — словно издали донесся его голос.
Она овладела собой.
— Мне все время кажется, что кто-то хочет схватить меня сзади…
— Так иди вперед! — ответил он, пропуская ее.
Они пошли. Она шла уверенно, освещая себе дорогу. Но в нем исчезла уверенность в себе. Он понял, что для того, чтобы выполнить поручение Эльмурзы, ему надо сберечь ее не от зверей или нечистой силы, а от самого себя…
Ее стройная спина, покатые плечи, тонкая, гибкая талия, по которой мерно, из стороны в сторону двигалась тугая коса, кружили голову. Звериное желание овладевало им. До нее стоило только протянуть руку. И рука, державшая корень, стала вытягиваться, пальцы готовы были уже выбросить факел… Но в этот миг, когда в голове почти угас разум, кто-то внутри строго сказал Калою: «Позор!..» И он, выхватив подкинжальный нож, рассек им ладонь. Боль вернула угасавшую ясность ума. Он зажал пораненную руку и продолжал свой путь. А Дали, покачиваясь, спокойно шла впереди, даже не подозревая, какую силу ада он победил за ее плечами.
Немного погодя, он, вспомнив ее слова, спросил:
— А теперь тебе не кажется, что тебя кто-то хочет схватить сзади?
И она, не задумываясь ответила:
— Теперь нет…
Лес кончился. Тропа снова пошла под каменной грядой. Только с правой стороны у них все чаще пологие склоны сменялись обрывами, глубины которых скрывала чернота ночи. Калой остановился и осветил камень. Дали оглянулась. На камне был железный крест.
— Правильно идем, — сказал Калой. — Скоро начнутся ступени.
И действительно, через некоторое время тропа сузилась и пошла вверх почти по гладкому камню.
— Здесь сорвешься — зацепиться не за что… Надо идти вместе.
Он протянул ей руку. Она послушно приняла ее. Калой крепко сжал небольшую ладонь девушки, и они начали осторожно подниматься вверх.
Налетали порывы холодного ветра, но Калой поворачивался, не давал погасить факел.
Наконец они достигли места, где еще в незапамятные времена кем-то в стену были вделаны медные кольца. Только с их помощью можно было здесь подняться на каменную гряду. Калой легко преодолел препятствия, а Дали с его помощью почти не почувствовала, как очутилась рядом с ним на карнизе. Вскоре они добрались до площадки, в конце которой чернел вход в таинственную Пещеру чудес.
Зная, что такие места иногда служат убежищем для зверей, Калой свистнул, а потом с револьвером в руках осмотрел все ходы пещеры. Но кроме вспугнутых светом птиц, в ней не оказалось никого.
У стен стояли цув, сложенная в кучу деревянная посуда, на поперечных палках висели турьи и бычьи рога. Все как во всех иных храмах. В центре пещеру подпирала толстая палка из турсового кустарника, которая должна была своей святостью поддерживать от обвала каменный свод.
— А как же здесь спать? — шепотом спросила Дали, оглядываясь.
В пещеру врывался холодный ветер.
— Сейчас узнаем, — сказал Калой и вышел. Вернулся с большой охапкой сена. Дали обрадовалась. Калой бросил сено в угол, разровнял его. Потом принес вторую охапку и предложил Дали устраиваться. Она стояла в нерешительности. Тогда он взял у нее шаль и расстелил на сене.
— Ложись, — сказал он так, что она уже не посмела ослушаться и легла, сжавшись в комок.
Когда Калой скинул с себя черкеску, Дали хотела вскочить. Но внезапный страх перед мужчиной, о котором еще совсем недавно она только мечтала и с которым где-то под облаками осталась теперь наедине, сковал ее холодным ужасом. «Если он задумал плохое, мне уже ничто не поможет…» — мгновенно пронеслось в ее голове.
А Калой укрыл Дали черкеской, положил сверху вторую охапку сена и, опустившись у стены на камень, потушил огонь.
— Сейчас согреешься, — спокойно сказал он.
Страх Дали исчез. Если б теперь он даже лег с ней рядом, она не побоялась бы его. Настороженность сменилась полной уверенностью в его чистоте. Ей стало жаль его.
— А что ты для себя не принес сена? — спросила она.
— Если я согреюсь и усну, меня никто не разбудит! — усмехнулся он. — Просплю все молитвы! Да к тому же мы с тобой здесь не в башне. Одному нужно быть начеку. Ты спи. Может быть, тебе приснится и мой сон, — он тихо засмеялся. — Спи.
В пещере наступила тишина. Калой вытянул ноги, подложил под спину папаху, потому что стена пещеры была холодна, как лед.