Что весь отряд вернулся с Лысой и находится в «штабе», Демка определил сразу: несколько пар лыж составлены рядком вдоль бревенчатой стены. Он проник в тесный полутемный предбанник, ухватился покрепче за деревянную скобу и потянул на себя низкую дверь. За порогом была непроглядная темнота. Терпко пахло распаренными березовыми вениками, мылом и сыростью.
Расставив руки, чтобы впотьмах не налететь на что-нибудь, Демка стал медленно продвигаться к едва заметному квадрату крохотного окна. Под ноги попалось пустое ведро. С грохотом покатилось оно по полу.
– Демка? – спросил из темноты Ленька. – Проходи к окошку, там на скамейке свободно. Осторожней только шагай.
– Давно с Лысой?
– С час.
– На сборе интересное было.
– Повремени... Толька расскажет, а потом ты.
Демка опустился на скамью, расстегнул полушубок, распахнул его, снял шапку и прислушался. Пропустив начало рассказа, он не понимал, о чем говорит Карелин. Склонившись к соседу, Рябинин спросил вполголоса:
– Кто здесь?
– Я.
– Гоша, – узнал Демка. – Про что рассказывает Толян?
– Отличился, – тихо проговорил Гоша Свиридов. – Когда мы с Лысой ехали домой, он похвалился в сенках у Емельянихи из кадушки огурцов набрать.
– Ну?
– Набрал. Вкусные, с укропом и с чесноком. Попробуй – они на подоконнике, сзади тебя.
Демка, успевший изрядно проголодаться, нащупал скользкий холодный огурец и почти целиком забил его в рот. Запашистый соленый сок брызнул на язык.
– Знатная штука, – похвалил он. – Запах, как весной в смородиннике. Наверно, Емельяниха в них лист смородиновый кладет.
– И вот стал я огурцы из кадушки доставать. А в кадке-то фанера и гнет – здоровый камень. Гнет я в сторону сдвинул, фанеру выбросил и уже полмиски набрал, – продолжал Толя, – чую, в избе кто-то шкраб-шкраб, шкраб-шкраб, к двери вроде подходит. Затаился. «Ну, думаю, пропал!» И решил, коли появится кто в сенях, гаркнуть что есть силы. Испугал бы до смерти.
– Бока наломать могли, – сказал Гоша Свиридов.
– Это мне-то. А кто же?
– Тот, кто вышел бы в сени.
– Толкую тебе, напугался бы он. От перепугу медведи помирают, а человек – не медведь. Сердце на части разорвет!
– Боязно было в сенях-то сидеть? – спросил Демка, похрустывая огурцом.
– На это дело у меня кровь холодная.
– Рыбы – хладнокровные, а ты, Толян, крепкий на нервы, – заметил Гоша.
– Уже спор затеяли, – проговорил с недовольством Ленька. – Ты, Гоша, всегда ершишься, где надо, где не надо... Демка, как сбор прошел? Интересно?
– Не обрадуешься. Никита с Костей выделились опять. Они...
– Подожди! Толян, фонарь! У кого спички?
Брякнул спичечный коробок. Язычок пламени скупо осветил помещение. Колычевцы в живописных позах сидели, полулежали и лежали на скамейках, разоставленных вдоль покрытых копотью стен. Некоторые устроились на полке парилки. Оттуда свешивались головы.
– Толян, подними стекло! – скомандовал Ленька. – Выше поднимай! Так. Ишь, как прожектор, горит фонарь – всем фонарям голова. – Он вытер стекло «летучей мыши» рукавом фуфайки. – Толька, повесь у дверей. Там гвоздь на косяке. Смотри, чтобы с улицы огня не заметили. Мать увидит, крик поднимет, выгонит. Демка, опять Никита военную игру задумал проводить?
– На этот раз почище отмочили, – ответил Демка. – Они с Костей при школе кружок открывают, на комбайнеров учиться будут.
Толя тянулся к гвоздю, чтобы повесить фонарь. Услышав Демкино сообщение, он чуть не уронил на пол «летучую мышь». Сунув фонарь на скамью, Толя повернулся. Свет бил ему в лицо. Оно было несколько мрачноватым, широкие брови сходились у переносья, образуя на лбу глубокую поперечную складку, скрытую под козырьком красноармейского шлема. Большие глаза смотрели на вожака, будто искали поддержки. Толя преклонялся перед Ленькой и верил ему беспрекословно.
– Врешь, – проговорил Толя. – Врешь, Демка!
– Провалиться мне!
В бане сразу наступила тишина. Было лишь слышно, как поет в печной трубе ветер. Надрывно, тоскливо звучала эта унылая песня, и под ее тягучую мелодию Ленька вспомнил спортивную игру, умело и, как говорят, интересно проведенную пионерами. После этой игры от него отделились трое хороших ребят. Они перешли к Никите. А совсем недавно, когда по школе распространился слух, что пионерский отряд шестого класса «Б» взял шефство над животноводческой фермой колхоза, от Леньки откололись еще четверо. Много ему обид причинил беспокойный Никита, очень много. «Кружок открывает он неспроста, – размышлял Ленька. – Побегут от меня ребята. Обязательно побегут».
Воспоминания вызвали у него вспышку бессильной ярости. Вскочив со скамьи, Ленька сверкнул глазами, откинул свесившийся на лоб кудрявый чуб и быстро, горячо заговорил:
– Сказки Якишев придумывает, а вы уши развесили! Чего стоишь, Толян? Вешай фонарь на место! Демка, это точно?
– Говорю, что было.
– Было, было! Никита дурачков ловит, переманивает! Кружок! Ха-ха-ха-ха! Коров им пасти, а не комбайнами управлять...
– Кружок – хорошо! – заметил Гоша.
– Куда лучше! Никита прославится, а мелкота вроде тебя, Гоша, как лошадки, постромки тянуть будут. Якишев славу любит.
– Не о славе разговор!
– О чем же? Скажи, о чем? Кружок! Эка невидаль! – Ленька зашагал из угла в угол. – Никита для себя старается.
– Кто в кружке учитель? – спросил Гоша у Демки.
– Глухих.
– Кто-о-о?
– Глухих, Илья Васильевич.
– Герой Социалистического Труда! Не хвастаешь?
– При мне письмо сочиняли.
– Ребята! – Гоша захлебнулся от восторга. – В школе механизаторов при МТС на комбайнеров по десять месяцев учат, а у нас в запасе – больше года! Сами посчитайте! После семилетки мы на комбайны сядем. Ух!
– Верхом на сивую кобылу. На клячу Ломоту, что воду на птицеферму возит, – выпалил Колычев. – Так и доверят вам комбайн, держи карман шире! Машины ломать?
– Выучимся, не будем ломать.
– У кого учиться? Герой пустячками не станет заниматься! И без кружка у него забот полон рот. Якишев думает, написал письмо – и пожалуйте! Думает, как узнает Глухих о кружке, так и обрадуется: «Давайте, ребятки, обучать буду!»
– Глухих сегодня меня ни за что отругал, – не моргнув глазом соврал Демка. – Бежать по дороге заставил. Я бежал, а он, как барин, сзади на лошади ехал и подгонял...
– Лошадь подгонял?
– Лошадь! Меня, а не лошадь!
– Во! Слыхали? – обрадовался поддержке Ленька. – Слыхали? Будет Глухих с кружком возиться!
Демка, изучивший Ленькин характер, по поведению вожака понял, что сейчас, как никогда, требуется отвлечь ребят от серьезного разговора о кружке. Он, к удивлению присутствующих, неожиданно рассмеялся и воскликнул:
– У тети Дуни поросенок Фунтик из хлевушка выскочил. Потешно смотреть было, как она за ним по двору носилась. Весь снег перемесили. И еще, ребята, Костя Клюев про сон свой рассказывал. Умора! Золотой Звездой его будто бы наградили за доблестный труд!
– Костя? Герой? – Ленька повеселел. – Губошлепик о геройстве мечтает? Ростом он в герои не вышел!
– Ордена не за рост дают, а за смелость, мужество и хорошую работу, – возразил Гоша. – За что мать у Толяна орден Ленина получила? За что? Она тоже маленькая. Она урожаи большие собирает!
– Женщины не в счет, – вмешался все еще стоявший у порога Толя. – А у мужчин рост завсегда учитывается. Деду Ксенофонту верить можно. Когда он в лейбгвардии служил, им кресты за рост и комплекцию давали. Выстроят солдат на плацу возле казармы смотр делать, а рост у них – вот, – Толя показал на потолок, – плечи... – он широко развел руки, словно пытался обнять кого-то. – Идет генерал, смотрит на солдат, кого бы наградить, выискивает. Видит, стоит перед ним силач. Генерал тогда и говорит: «Дать ему...»
–...один раз по уху и пару раз в зубы, – удачно продолжил Гоша.
– Получишь сейчас и то, и другое, – разозлился Толя. – Тебе, Гошка, не мешают, и ты не суйся.
– При царе пропасть разных самодуров было, – сказал кто-то.
– Да что мы о самодурах говорим, – перебил Гоша. – Давайте о кружке решать!
– Записаться думаешь? – спросил Колычев.
– Само собой.
– Кто еще в кружок пойдет?
Оживление, вызванное спором, угасло. Опять стало тихо. Только поскрипывали половицы у Леньки под ногами.
– Языки проглотили? – Ленька, взмахнув плотно сжатым кулаком, отрезал: – В кружке делать нечего. Пусть набирает Никита младенцев вроде Кости. Тогда этих комбайнеров без родителей к машинам не допустят. Ха-ха-ха! Помните, что с Клюевым приключилось? Ха-ха-ха!
Эту историю знали не только ребята, но и взрослые. В прошлом году летом из райцентра в колхозный клуб привезли кинокартину «Молодая гвардия». Ребята, в том числе и Костя, купили билеты на десятичасовой сеанс и в положенный срок направились занимать места. Тут-то Клюеву и не повезло. Контролер-старушка посмотрела на него сквозь стекла огромных роговых очков, цепко ухватила за рукав длинными костлявыми пальцами и, отстраняя от двери, со вздохом сожаления проговорила:
– Тебе, малыш, домой пора. Спать иди. Родители, наверное, с ног сбились, разыскать не могут.
Такой обиды ему еще никто не наносил. Сами подумайте, ну какая разница между Костей и ребятами-сверстниками? Нет разницы. Но почему-то ребят пропускают смотреть картину, а его задерживают, спать домой посылают. Где справедливость? Он с товарищами одногодок, и не глупее, а даже, может быть, умнее некоторых. Так в чем же дело? Ах, опять рост!? Костя пытался доказать старушке, что имеет законное право смотреть картину в столь поздний час, но та и слушать его не хотела, заладила себе одно:
– Спать, малыш, отправляйся, спать!
У дверей начала собираться толпа. Подошел и Ленька. Выяснив причину задержки, он выпятил грудь колесом, приосанился и, протискавшись сквозь плотное кольцо любопытных, погладил Костю по голове.
– Пусть кино посмотрит, – солидным басом проговорил он и пояснил контролеру: – Сын мой, Костей зовут.
Старушка-контролер много прожила на свете и чудес, конечно, повидала порядочно. Но встреча с Костиным «папой» потрясла ее.
– Позвольте, молодой человек, – заикаясь, протянула она, разглядывая «папу». – Вы-ы отец этого ребенка?
Оставив старушку наедине со своими сомнениями, Ленька протолкнул Костю в клуб.
– Исчезни. Бабке не попадайся, одумается, выведет еще.
Казалось, что инцидент исчерпан, но Колычев предал дело огласке, рассказал все дружкам, те подняли Костю на смех и при встречах справлялись о драгоценном здоровье «папы Лени».
Ленька напомнил эту историю, надеясь развеселить ребят и смазать значимость предстоящего разговора о кружке, свести его на шутку. Но не тут-то было. Гоша Свиридов укоризненно заметил:
– Что было, то прошло. Костя – парень смелый: не побоялся с большого трамплина прыгнуть. Ты-то упал, а он – нет! Ростом Костя еще вытянется... Если мы в кружок не пойдем, Никита из других классов наберет: охотников найдется много. Кто тогда с носом останется? Мы! Ты, Ленька, не хочешь в комбайнеры?
– Никите кланяться не хочу. Я сам себе хозяин! Пошел в лес – никто не держит! Рыбу ловить – сделай милость! А Якишев?! Все знаете, нынче летом он лагерь пионерский открывать думает. Что это такое? А вот что! Соберет Никита вас и начнет командовать. Веселая жизнь! К примеру, есть ты, Гоша, захотел, а он скажет: «Погоди рот разевать, сначала зарядку сделай!» Купаться – с часу до трех. Рыбачить – в субботу! А звенья по выращиванию кукурузы? Полоть, поливать, подкармливать, опылять кому придется? Вашей милости! Кружок? Гайки да винтики все лето зубрить станешь. Интересно? Зато отдыхать за тебя, Гоша, дядя будет. Курорт!
– Злобствуешь ты, Ленька.
– Не верно?
– Отдохнем, и колхозу поможем, и комбайн водить научимся – времени хватит. В прошлом году я сто трудодней в каникулы заработал и не умер от усталости.
– Против, Гошка, идешь?
Ленька медленно подошел к Гоше. Ребята настороженно следили за каждым движением вожака. Назревала крупная ссора. Гоша немножко побледнел, но держался достойно. Ленька вдруг опустил занесенную для удара руку и сдавленным голосом выкрикнул:
– Проваливай, предатель! На глаза не попадайся!
Гоша направился к выходу. На пороге задержался, взглянул на колычевцев и толкнул дверь. Струя холодного воздуха ворвалась в помещение, огонек в фонаре встрепенулся, ярко вспыхнул и погас.
– Спички, дайте спички! – Ленька ударил кулаком по дну цинкового таза. – Молчите! Катитесь горошком, не держу, проживу без вас!
– Не ори, – проворчал Демка, брякая в темноте спичечным коробком. – Отпустил Гошку за здорово живешь. Надо было настукать ему напоследок.
– Иди, Демка, в комбайнеры! – не унимался Ленька. – Из тебя герой получится!
Вспыхнул фонарь. Ребята, кто с осуждением, кто с участием, смотрели на вожака. Невесело было у Леньки на душе. «Гоша Свиридов ушел. Совсем ушел. А что, если за ним последуют и остальные? Надо что-то предпринимать!»
ВСЕВИДЯЩИЙ ГЛАЗ
Черные стрелки часов показывали ровно шесть, а Костя все еще не появлялся. Он бессовестно опаздывал. Больше всего Никиту возмущало сверхнаивное Костино легкомыслие. «Зачем слово давать, если не держишь его?» А у Кости частенько слова расходились с делами. Бывало, пообещает явиться к определенному часу, слово твердое даст, в грудь кулаком поколотит для пущей убедительности и... или опоздает часа на полтора-два, или вовсе не явится.
Кое-кто из пионеров оправдывал Костю. К особо ярым защитникам относилась Аленка Хворова. Как только речь заходила о Костиных недостатках, Аленка бесстрашно наступала на Никиту и заявляла прямо:
– На Костю, не нападайте, он – одаренная личность. – Эти слова она произносила без тени улыбки. – А все одаренные люди рассеянные, забывчивые. У них мозг другим делом занят.
– Каким, интересно? – не без иронии спрашивал в свою очередь Никита.
– Важным! Кто у нас лучше Кости рисует? Нет в деревне таких! Из него, сам увидишь, обязательно выйдет знаменитый художник. А забывает он потому, что про картины думает... И потом, Никита, ты тоже опаздываешь... Помнишь, когда на сбор приехали?
– Причина была. Мы на Лысую ездили.
– Знаем... Костю больше не задевай!
– Потому что он – одаренный? Нет, Аленка, просто-напросто силы воли у него не хватает, чтобы себя заставить. Плохо. Подумай, какая одаренность других подводить?
Никита был непримиримым противником такого рода одаренных людей. Он правильно считал, что если кто-нибудь привыкнет спустя рукава выполнять свои обещания и обязанности, то вырастет из него несерьезный, легкомысленный человек. Попадет, например, в армию этот растяпа – хорошего не жди. Случится война. Солдаты сквозь дым и огонь на врага пойдут, а растяпа по рассеянности забудет из окопа выскочить. Как тогда назвать такого человека? Трус и враг, дезертир! А как поступают с врагами? Уничтожают их без пощады и жалости!
Никита то и дело посматривал на стенные часы-ходики с железным грузом, подвешенным на цепочку вместо гири. Скучно сидеть одному в безлюдном, пустом доме. Мать и отец – на ферме, придут часов в девять. Никита задумался: «Почему Ленька на меня вчера взгляды бросал и с Толькой шептался?»
Мягко ступая лапами по пестрому домотканому половику, к столу подошел кот. Он потерся головой о валенок хозяина и, мурлыкнув, прыгнул на колени. Вечерело. Окна, щедро расписанные морозом, потемнели. Комната погрузилась в полумрак. Никита столкнул на пол кота, поднялся, зажег свет и достал с полки учебники. «Костю, видно, не дождаться, – решил он. – Буду заниматься. Завтра литература. Надо выучить стихотворение Пушкина «Кинжал». Вот оно!»
Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал.
Последний судия позора и обиды...
Еще раз пробежав глазами первую строфу, Никита восхитился: «Интересно получается! Слово «страж» – все равно что и слово «сторож». Так ведь? Так. Ну а если подумать хорошенько? Разница между ними есть, и еще какая разница-то! Страж – это грозный могучий пограничник с автоматом на груди. Он день и ночь охраняет границы нашего государства, ловит шпионов и диверсантов. А сторож – совсем другое. Сторож – это дед Ксенофонт, который караулит птицеферму. У деда Ксенофонта сивая реденькая бородка на манер козлиной, старый поношенный тулуп до пят, валенки на толстенных подметках и ветхая берданка. Про свое оружие дед говорит, что изготовлялось оно еще во времена царя Гороха. Грозного и могучего в деде Ксенофонте, признаться, маловато. Тут...» На улице под окном звонко захрустел снег. Что-то резко проскрежетало. «Доску в палисаднике, должно, оторвали, – подумал Никита. – Пойду посмотрю». Палисадник опять скрипнул. О стену снаружи что-то стукнуло. Пискнули шарниры ставней. Никита вдруг заметил, как на белом квадрате морозного стекла возникло небольшое – с копейку – черное пятнышко. Оно разрасталось. «Что такое? Кто там, за окном?» И вот в кружочке очищенного стекла появился черный глаз. Один глаз. Никита оцепенел. Таинственный глаз торопливо шарил по комнате, исследовал угол за печкой, где помещался огромный зеленый сундук, обитый тонкими полосами из белой жести, скользнул по кровати, задержался на вешалке... Никите стало холодно, лоб, виски, спина под гимнастеркой покрылись потом. «Сейчас, сейчас, сейчас!..» Взгляды скрестились. Взгляд на взгляд. Злобу и ненависть прочитал Никита в неизвестном выразительном черном оке. Оно, казалось, готово было пронзить его, испепелить. Мало-помалу придя в себя, Никита бросился к окну, к той самой отталине, которую проделал на стекле незнакомец, и, прильнув, увидел черную тень, метнувшуюся через низкий забор палисадника. «Не уйдешь!» Никита кинулся на улицу и в дверях налетел на Костю.
– Ты что? Чуть с ног меня не сбил, – заговорил тот, стягивая с головы меховой треух. – Опоздал я чуть-чуть.
Сдерживая волнение, Якишев сделал рукой неопределенный жест и обрадованно произнес:
– Костик! Догадался, сразу догадался, что ты!
– Я это, – согласился Клюев. – Не веришь? Пощупай!
– Что заглядывал в окно ты. Не отпирайся, не отпирайся!
– В окно я, Никитка, не заглядывал.
– Врешь!
– Честное!
Никита оттолкнул Костю и выскочил на улицу.
Лунный свет лежал на сугробах. В густых вечерних сумерках ярко мерцали окна домов. Где-то вдалеке фыркали лошади, слышался скрип снега под полозьями саней, приглушенные голоса. Никита прыгнул через низкий забор палисадника, подбежал к окну и, упав на колени, углубился в изучение следов. Неизвестный был в ботинках. Это можно было определить по отпечаткам подошв, на носках которых были четко различимы подковки, а на каблуках – пластинки для крепления коньков. У забора на снегу валялась оторванная доска. «Вот почему я слышал скрежет, – подумал Никита, поднимая находку. – Ржавый гвоздь всегда со скрежетом из дерева вытаскивается». А дальше? А дальше, пожалуй, сам Шерлок Холмс, знаменитый сыщик, развел бы руками.
Косте наскучило сидеть в избе одному, и он пустился на розыски друга. Во дворе Никиты не было, в сарае тоже. Выйдя за ворота, Костя увидел его на коленях под окном. Он что-то пристально рассматривал.
– Чего ищешь?
Никита даже подскочил: так неожиданно прозвучал за его спиной голос. Но, узнав товарища, успокоился и с деланным равнодушием ответил:
– Оторвал кто-то доску у забора... Холодно-то как... Морозец! Костя, почему ты опоздал? Одаренность показываешь?
– Рисовать сел и забыл. Я, Никитка, и не обедал даже.
– Забыл?
– Забыл.
– Эх, ты-ы-ы! – Никита потер ладонями замерзшие уши, зябко передернул плечами и, ни слова не говоря, зашагал к калитке.
– Не виноват я, – оправдывался Костя, следуя по пятам. – Нашло на меня. Сижу и рисую. Мать ругаться стала. «Я, говорит, все краски в помойную яму выброшу!» Такая-то жизнь!
– Прийти в шесть часов должен был, – напомнил Никита, – а уже восьмой. Когда в МТС поедем?
– Завтра, – охотно предложил Костя.
– Поедем сегодня, – отрезал Никита. – Привыкай слово держать. В армии тебе бы за такое поведение сто нарядов дали.
– Уж и сто! Столько за один раз не дают.
– Как одаренной личности можно. Мы тебя, Костя, на сборе разберем.
– Не надо. Я стану слово держать.
В кухне было тепло, даже жарко. Костя начал раздеваться, рассказывая о новой картине.
– Пшеница, как море. Широко-широко во все стороны! Комбайн идет, как корабль плывет, а на мостике за штурвалом – пионер, и красный галстук ветер развевает. Хорошо? То-то.
– Раздеваться надумал? – спросил Никита. – Я сказал, что в МТС поедем.
– Поздно!
– Илья Васильевич ждет нас. Обманывать его, значит, будем? Какой ты староста кружка? Зря тебя выбрали. Завтра первое занятие, а ты палец о палец не ударишь. Надевай шапку.
– Да я всегда... – Костя потянулся за шапкой.
– За лыжами, Костя, домой не пойдешь: мои запасные наденешь.
Скоро два лыжника выехали за околицу, пересекли поле и углубились в сосновый бор.
Красив вечером зимний лес. В тишине стоят, утопая в пышных сугробах, заснеженные деревья-великаны. Кажется, произнеси слово даже шепотом, и проснется разбуженный лес. Начнут бесшумно падать с колючих лапчатых ветвей пушистые шапки снега. Луна льет на землю нежный свет. Тени то густые, как ночь, то бледные и неясные, как утренние сумерки, облекают все таинственной и чудной дремотой. На поляне разбросал по снегу свои следы заяц-беляк. Где он скачет сейчас? А может быть, и не скачет вовсе, а, затаясь под кустом, смотрит на непрошеных гостей черными бусинами глаз. Длинная цепочка лисьего следа протянулась по живописной опушке меж сосенками. Берегись, не спи, заяц!
Лунный свет – мастер сказочного рисунка. Это он щедрой рукой разодел в серебро елочки-однолетки. Это он отчеканил из серебра санные следы на дорогах. Это он одел в серебряные мантии стога и холмы. Лунный свет – серебряный свет.
Костя удивлялся на каждом шагу. Все в нем так и пело. Столько лет прожил в деревне, столько раз бывал в лесу и зимой и летом, а такой красоты почему-то не замечал. Вот какие картины рисовать надо, чтобы только точь-в-точь. Тогда и душе приятно станет и глазу радостно.
– Никитка, смотри, смотри! Елочки-то в сугробы попрятались. Красиво? А у сосен на ветках серебряные подушки. А вон там, за поляной, глянь-ка, стог, как терем из сказки!
Но председатель совета отряда не разделял этих восторгов. Скользя по укатанной лыжне, он все время думал о таинственном незнакомце, о его черном блестящем оке. Кому и зачем понадобилось подсматривать в окно?
У Кости чесался язык, так хотелось поговорить. Он решил вызвать друга на откровенность:
– А кто, Никитка, в окно заглядывал? Расскажи, что было. Ты его видел? Какой он?
– Показалось мне.
– Ой ли!
Костя почувствовал в голосе товарища фальшь и понял, что Никита умышленно уклоняется от разговора.
– Я тебе, Никитка, все рассказываю, а ты – нет.
– Не было ничего.
– Следы на снегу? Следы-то были, я их видел!
– Следы, следы! Это ребята днем наследили: мячик в палисадник залетел. Они доску оторвали...
– Крутишь, Никитка!
Сосновый бор кончился. Лыжня тянулась по густому ельнику. Пробираясь густолесьем, приходилось раздвигать руками упругие ветви, а чтобы сверху не падал на головы снег, ударять палками по стволам и ждать, пока кончится искусственный снегопад. Каждый шаг давался с превеликим трудом.
– Крепи лыжи намертво, поднимай воротник, завязывай уши у шапки. Поедем прямо! – скомандовал Никита.
Клюев послушно воткнул палки в снег, надел на них рукавицы и стал завязывать ослабшее крепление. Слева в кустарнике треснула ветка, мелькнула черная тень. «Чудится, – подумал Костя. – Никого нет!» И опять мелькнула тень. Теперь была видно, как, прячась за деревьями, кто-то крадется по соседней лыжне.
– Никитка! Никитка!
– Не слышу! Говори громче!
– В ельнике кто-то прячется. Идет кто-то за нами, от дерева к дереву перебегает.
– Может, померещилось?
– Нет, Никитка, я видел.
Приготовив лыжные палки, чтобы в случае чего дружно отразить нападение, и громко разговаривая (когда слышишь голос – не так страшно), друзья изъездили подозрительный участок вдоль и поперек, но ничего, кроме лыжного следа, не нашли.
– Должно, никого не было, – сказал Никита.
– Видел я...
– Шагай уж! Видел! Что, испарился он, по-твоему?
Костя насупился и притих. Молча выехали ребята из леса, молча миновали поле, отделяющее их от поселка МТС, молча добрались до новенького сборного домика, в окнах которого приветливо горел свет, сняли лыжи, поднялись на высокое крытое крыльцо, старательно веником обмели снег с валенок, и Никита постучался. Обитая войлоком дверь широко растворилась, и на пороге вырос человек в пиджаке, накинутом на плечи. Это был Илья Васильевич Глухих.
– А-а... комбайнеры пожаловали! – воскликнул он обрадованно и улыбнулся. – Проходите, проходите. Милости прошу. Заждался вас, заждался! Грешным делом подумал, что сегодня вовсе не явитесь.
Ребята разделись. Прежде чем пройти в комнату, привели себя в порядок. Никита привычным жестом разогнал складки на гимнастерке, потуже затянул ремень и пригладил волосы.
– Глянь, Костик, волосы не торчат?
– Гладкие, гладкие, будто теленок прилизал. А у меня?
– Ерш, копна разворошенная.
– Дай-ка гребешок.
– Эй, комбайнеры! – донесся веселый голос Ильи Васильевича. – Хватит в темноте перешептываться, заговоры строить! А ну, выходите на свет, выходите!
По ковровой дорожке, протянутой наискосок через всю комнату, друзья прошли к дивану и уселись на нем, чинно сложив руки на коленях. Квадратная комната была уютна и светла. По всему было видно, что хозяин ее любит порядок и чистоту. Небогатая обстановка. Два сдвинутых один к одному книжных шкафа занимали почти всю стену. За стеклянными дверцами поблескивали золотым тиснением корешки всевозможных книг. В углу – тумбочка с радиоприемником, на полированной поверхности которого сбоку сверкала табличка монограммы: «Герою Социалистического Труда Илье Васильевичу Глухих – победителю в соревновании комбайнеров Зареченской МТС». У стены возле печки кровать. В центре комнаты стол, покрытый белой скатертью с длинными кистями. Электрическая лампочка, спрятанная под шелковым оранжевым абажуром, разливала ровный свет. Костя, да и Никита тоже, осматривая жилище, старались отыскать то необычное, чем, по их глубокому убеждению, должна отличаться комната Героя Социалистического Труда от жилья прочих людей. Но все здесь было самым обыкновенным. Только разве книг больше, да чертежи, схемы и таблицы, развешенные по стенам, говорили о том, что живет в этой комнате механизатор.
Илья Васильевич снял пиджак, повесил его на спинку стула и остался в белой рубашке с расстегнутым воротником и завернутыми выше локтей рукавами. Сев за стол, он посмотрел на притихших ребят карими смешливыми глазами и приветливо подмигнул:
– Робеете?
– Непривычно,– ответил Костя.
– Привыкайте: частенько бывать придется. – Илья Васильевич потянулся за чайником. Темная прядь волос упала на высокий лоб к бровям. От этого гладко выбритое лицо его стало особенно привлекательным.
– Будьте как дома, – пригласил Глухих. – Садитесь за стол и берите безо всякого якого все, что вам нравится. – Он придвинул гостям наполненные янтарным чаем стаканы. – А теперь рассказывайте, как идут дела в кружке, как к завтрашнему занятию готовитесь.
– Двадцать пять человек записалось! – выпалил Костя. – От девчонок отбою нет: просят, чтоб их записывал.
– Надо принять.
– Девчонок-то?
– Ишь, мужчина! Ты, брат, своим положением не гордись. У нас в стране есть женщины-комбайнеры. Они почище мужчин работают.
– Лучше вас?
– Есть и такие.
– Илья Васильевич, людей в кружке много будет, – вмешался Никита. – Заниматься трудно, когда много народу.
– Это другой разговор. Я, ребята, думал об этом. Есть у меня товарищ – тракторист Иван Полевой. Он говорит, что и ему надо подготовить себе достойную смену...
– Кружок трактористов? – не выдержал Костя. – Вот здорово!
– Правильно. Иван Полевой предлагает организовать при вашей школе, кроме кружка юных комбайнеров, кружок юных трактористов.
– Пойдут многие, – сказал Никита.
– Завтра вы объявление такое вывесите, – продолжал Илья Васильевич, – что, дескать, открывается запись в кружок трактористов. Да вы и сами знаете, что писать. Забыл, совсем забыл, – вдруг спохватился он, – рассеянным становлюсь! Как доехали? С этого начинать надо было!
– Ничего, – не замедлил сообщить Костя. – Только за нами кто-то всю дорогу следил, за деревьями хоронился и следом шел...
– Следили? – Илья Васильевич насторожился. – Расскажите-ка подробно, что в пути произошло?
– Стал это я крепления завязывать: нога в них болталась, – начал Костя, – и вдруг замечаю, что...
– Показалось ему, – перебил Никита, – привиделось, будто человек за нами крадется, от дерева к дереву перебегает... Так часто бывает, когда по лесу идешь. Проверили мы потом, весь ельник обшарили и никого не нашли.
– Скажешь, и в окно к тебе не заглядывали, и в палисаднике не наследили?
– Разговаривали мы с тобой про это...
– Я сам видел, что идет за нами кто-то.
– Не надо спорить, – успокоил ребят комбайнер. – Вопрос исчерпан: было – прошло! Завтра, друзья, первое занятие кружка, и об этом стоит подумать. Отчитывайся, староста!
– Книги о комбайнах мы достали. Некоторые уже читают их...
– Повременить надо: рано книги читать. Расписание занятий готово?
– Вот оно! Его я вывешу. Все будут знать о начале!
– На первом занятии я расскажу о том, что за машина премудрая – комбайн... О кружке трактористов объявление составите и обнародуете. Записывать пока будешь ты, Константин. И уж занятий не пропускать!
– Понятно.
Глухих стал подробно излагать план первого занятия. Когда все вопросы после тщательного разбора были разрешены, достал со шкафа скрученный в трубочку лист ватмана.
– Возьми чертежи, – сказал он, протягивая сверток Косте, – перед занятиями приколешь, по ним я буду показывать устройство комбайна.
Илья Васильевич давал старосте последние наставления, а Никита тем временем рассматривал альбом с фотографиями. Много интересных снимков было в альбоме, и все больше фронтовые. Вот экипаж танка «Т-34». В центре командир – лейтенант Глухих. Танкисты, рослые, в меховых комбинезонах, похожи на богатырей. Вот какой-то очень красивый город, памятники почти на каждом шагу. Танковая колонна вытянулась по улице. На броне солдаты с автоматами. Толпы людей окружают боевые машины и бросают победителям цветы.
– Илья Васильевич? – Никита оторвался от альбома, чтобы задать комбайнеру вопрос, и взгляд его упал на затянутое морозными узорами окно. И – хотите верьте, хотите нет! – на стекле появилось черное пятнышко. Оно росло, увеличивалось. Никита оцепенел, неприятно заныло под ложечкой. «Уж не видение ли это?» Покосился на Глухих и Костю – разговаривают. Опять взглянул на окно – глаз! Тот самый черный глаз уставился на него в упор.
– Я сейчас! – выкрикнул Никита, сорвался с дивана и бросился к дверям.
– Куда? Стой! – Костя ринулся вслед за ним.
– Оставайся здесь!
Под окном на снегу был проложен четкий лыжный след. Он прижимался к самой завалине, сворачивал за угол, нырял под жердяную изгородь и ровной нитью тянулся к ближайшему кустарнику.
– Никитка, где ты? Илья Васильевич сердится, что раздетым выскочил, – раздалось с крыльца.
– Не бойся, не потеряюсь.
– Что случилось?
– Серьезное дело, Костик. Очень!