БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 6 глава




Мужчина и женщина могли бы быть одним, как амебы, но тогда бы не было поэзии, только воспроизведение. Конечно, не было бы ни конфликтов, ни придирок, ни стычек; но поэзия, которая возникает, так ценна, что все конфликты, и все придирки, и все потасовки стоят того.

Вот сейчас я опять слушаю Нурджахан… «То доверие, что было между нами, ты мог забыть, но я не забыла. Я все еще помню, хотя и немногое. Тс слова, которые ты говорил мне, может быть, ты не помнишь их совсем, но только памяти о них достаточно, чтобы я сохраняла надежду. Та любовь, которая была между нами…» Во карар, «та любовь»… карар можно перевести, как намного более сильное, чем любовь; это намного более страстно. Это было бы лучше перевести как «та страсть», или «та страстная любовь». И «во рах мугх мен оур туз мон тхи — и путь, который был между тобой и мной…»

«Путь…» только однажды, когда сердца открыты, есть путь, иначе люди связаны, они не едины. Они говорят, но никто не слушает. Они делают бизнес, но между ними только пустота, нет переливающейся через край радости. Во рах — «тот путь», и во карар — «та страстная любовь»… «Возможно, ты забыл это, по я помню. Я не могу забыть, что ты однажды сказал: «Ты царица мира, самая прекрасная женщина». Может быть, ты не сможешь даже узнать меня теперь…»

Вещи меняются, любовь меняется, тела меняются; это в самой природе существования изменяться, быть в постоянном движении. Я слушал эту песню как раз перед тем, как прийти в ваш зал, потому что я полюбил ее с самого детства. Я думал, что, возможно, она сможет вызвать некоторые воспоминания во мне, и, действительно, это произошло.

Вчера я говорил вам об инциденте, который произошел между мной и джайнским монахом. Но это не конец истории, потому что на следующий день он пришел, чтобы просить еды, к дому моего дедушки.

Для вас будет трудно понять, почему он пришел снова, если он покинул наш дом в таком гневе. Я должен объяснить вам ситуацию. Джайнский монах не может принять еду ни от кого, кроме другого джайна, и, к несчастью для него, мы были единственной джайнской семьей в этой маленькой деревушке. Он не мог попросить еды где-нибудь в другом месте, хоти и хотел бы, но это было против его учения. Итак, вопреки себе, он пришел снова.

Я и моя Нани вдвоем ждали наверху, смотрели в окно, потому что мы знали, что он должен прийти. Моя Нани сказала мне: «Смотри, он идет. Что ты собираешься спросить у него сегодня?»

Я сказал: «Я не знаю. Во-первых, но крайней мере, дай ему поесть, и тогда ему согласно обычаям придется обратиться к семье и к собравшимся людям». Каждый раз после еды джайнский монах произносит благодарственную проповедь. «И не беспокойся, я найду, что у него спросить. Сначала позволь ему говорить».

Он был очень лаконичным и осторожным в своей речи, что было необычно. По говорите ли вы или нет, если кто-то хочет спросить вас, то он сделает это. Он может спросить ваше молчание. Монах говорил о красоте существования, думая, наверное, что это не может создать никаких проблем, но, увы.

Я встал. Моя Нани смеялась позади я до сих пор могу слышать ее смех. Я спросил его: «Кто создал эту прекрасную вселенную?»

Джайны не верят в Бога. Для западного христианского ума трудно даже представить религию, которая не верит в Бога. Джайнизм намного выше христианства; по крайней мере, он не верит в Бога, и в Святого Духа, и во всю вытекающую из этого чепуху. Джайнизм — это, верите или нет, атеистическая религия, так как быть одновременно атеистом и верующим кажется противоречием, явным противоречием. Джайнизм - это чистая этика, чистая мораль, без Бога. Поэтому когда я спрашивал джайнского монаха о том, кто создал эту красоту, конечно же, я знал, что он ответит, он ответил: «Никто».

Это было то, чего я ждал. Я спросил: «Может ли такая красота быть создана никем?»

Он сказал: «Пожалуйста, не поймите меня неправильно…» В этот раз он пришел подготовленным; он выглядел более собранным. «Пожалуйста, не поймите меня неправильно, — сказал он, — я не говорю, что никто это кто-то».

Помните историю из книги «Алиса в Зазеркалье»? Королева спросила Алису: «По пути сюда не видела ли ты кого-нибудь, кто идет навестить меня?»

Алиса сказала: «Я не видела никого».

Королева выглядела озадаченной, а потом сказала: «Это странно; потому что никто должен был прибыть сюда перед тобой, а его до сих пор здесь нет».

Алиса, точно как английская леди, конечно же захихикала, только про себя. Ее лицо осталась серьезным. Она сказала: «Мадам, никто это никто».

Королева сказала: «Конечно, я знаю, что никто обязан быть никем, по почему он так задерживается? Кажется, что никто ходит медленнее тебя».

Алиса забылась на мгновение и сказала: «Никто ходит быстрее меня».

Тогда королева сказала: «Это еще более странно. Если никто ходит быстрее тебя, тогда почему же он еще не прибыл?»

Тогда Алиса поняла свою ошибку, но было слишком поздно. Она снова повторила: «Пожалуйста, мадам, помните, что никто это никто».

Королева сказала: «Я уже знаю это, никто это никто, но вопрос в том, почему его еще здесь нет?»

Я сказал тому джайнскому монаху: «Я знаю, что никто это никто, но ты говоришь так красиво, так восхваляешь существование, что это шокирует меня, потому что в обязанности джайнов не входит делать это. Кажется, из-за вчерашнего опыта ты изменил свою тактику. Ты можешь изменять твою тактику, но ты не можешь изменить меня. Я все еще спрашиваю, если никто не создавал вселенную, как же она появилась?»

Он стал озираться; все молчали, кроме моей Нани, которая громко смеялась. Монах спросил меня: «Ты знаешь, как она появилась?»

Я сказал: «Она всегда была здесь; ей не нужно было появляться». Я могу это подтвердить спустя сорок пять лет, после просветления и непросветления, после того как я столько прочитал и все забыл, после того, как я узнал то, что есть и — отложил это, пренебрег этим. Я все же могу сказать так же, как тот маленький ребенок: вселенная всегда была здесь; ей не нужно было быть созданной или появляться откуда-то — она просто есть.

На третий день джайнский монах не появился. Он сбежал из нашей деревни в другую, где была другая джайнская семья. Но я должен отдать ему должное: сам не зная того, он отправил маленького ребенка в путешествие к истине.

С тех пор скольким людям я задавал тот же вопрос и встречался с тем же невежеством — великие пандиты, образованные люди, великие махатмы, почитаемые всеми, и, тем не менее, не способные ответить на простой вопрос ребенка.

В действительности, ни на один настоящий вопрос никогда не был дан ответ, и я предсказываю, что ни на один настоящий вопрос никогда не будет дан ответ, единственный ответ — это молчанке. Не глупое молчание пандита, монаха или махатмы, а ваше собственное молчание. Не молчание других, но молчание, которое растет в вас. Нет ответа кроме этого. И то молчание, которое растет в вас - это ответ для вас и для тех, кто с любовью слился с вашим молчанием; иначе это не будет ответом никому кроме вас.

В мире было много молчаливых людей, которые не помогали другим. Джайны называют их арихантами, буддисты называют их архатами; оба слова означают одно и то же. Только языки немного отличаются; один — пракрит, другой — пали. Они языки-соседи или, точнее, языки-братья; ариханта, архат, вы сами можете увидеть, что оба слова — одно и то же.

Были ариханты и архаты, но хотя они нашли ответ, они не были способны провозгласить его, а пока вы не можете провозгласить его, провозгласить во всеуслышание, то ваш ответ не значит много — это только ответ для одного человека в толпе, где каждый полон вопросов. Вскоре ариханта умирает, и с ним его молчание; оно исчезает словно надписи на воде. Вы можете писать, вы можете расписаться на воде, но когда вы закончите писать вашу подпись, ее больше нет.

Настоящий Мастер не только знает, но помогает узнать миллионам. Его знание не является тайной, оно открыто для тех, кто готов воспринять его. Я знаю ответ. Вопрос я носил тысячи лет, в одном теле, в другом теле, от одного тела к другому, но ответ случился впервые. Это произошло только потому, что я спрашивал настойчиво, нисколько не боясь последствий.

Я вспоминаю эти происшествия, чтобы вы осознали, что пока человек не спрашивает и не спрашивает тотально, то ему трудно спросить себя. Когда он отброшен от всех дверей, когда все двери захлопываются и. закрываются перед вами, тогда, в конце концов, человек поворачивается внутрь — и там ответ. Он не написан; вы не найдете Библию, Тору или Коран, Гиту, Дао те Дзин или Дхаммападу… Нет, вы не найдете там чего-либо написанного.

Также вы никого там не найдете — ни Бога, ни фигуры отца, который улыбнется и похлопает вас по спине, говоря: «Итак, хорошо, сын мой, ты вернулся домой. Я прощаю все твои грехи». Нет, вы никого там не найдете. То, что вы обнаружите — это огромная, переполняющая тишина, такая плотная, что кажется, что до нее можно дотронуться… как прекрасная женщина. Человек может ощущать ее как прекрасную женщину, а она только тишина, но очень реальная.

После того, как монах ушел из деревни, мы смеялись, не переставая, несколько дней, особенно моя Нани и я. Я не могу поверить, что она была таким ребенком! В те времена ей должно быть было около пятидесяти, но ее душа была такой, как будто она всегда оставалась ребенком. Она смеялась вместе со мной и говорила: «Здорово ты это сделал».

Даже сейчас я могу увидеть спину спасающегося бегством монаха. Джайнские монахи некрасивы. И они не могут такими быть, все в них противно, просто противно. Даже его спина была противной. Я всегда любил красивое, где бы оно ни находилось — в звездах, в человеческом теле, в цветах или в птичьем полете… всюду. Я бесстыдный поклонник прекрасного, потому что я не могу себе представить, как некто может знать истину, если он не может любить красоту. Красота - это путь к истине; и этот путь не отличается от его цели: этот путь сам в конце концов превращается в цель. Первый шаг является также и последним.

То столкновение — да, это правильное слово… то столкновение с джайнским мистиком стало началом для тысяч других столкновений с джайнами, индусами, мусульманами, христианами, и я всегда был готов сделать все для хорошей дискуссии.

Вы не поверите мне, но я прошел через обрезание в возрасте двадцати семи, после того, как уже стал просветленным, просто для того, чтобы войти в мусульманский суфийский орден, куда не пускали никого, кто не прошел через обрезание. Я сказал: «Хороню, тогда делайте это! Это тело когда-нибудь разрушится целиком, а вы только отрежете маленький кусочек кожи. Отрежьте его, я хочу вступить в эту школу».

Даже они не смогли поверить мне. Я сказал: «Поверьте мне, я готов». И когда я стал спорить с ними, они сказали: «Вы так хотели сделать обрезание, а, тем не менее, не хотите принимать ничего, что мы говорим?»

Я сказал: «Это мой путь. Я всегда готов сказать да о том, что неважно; но что касается важного, тут я абсолютно непреклонен, никто не может заставить меня сказать да».

Конечно, им пришлось исключить меня из их так называемого суфийского ордена, но я сказал им: «Исключая меня, вы просто провозглашаете на весь мир, что вы псевдо-суфии. Единственный настоящий суфий был исключен. В действительности, это я исключаю вас всех».

Сбитые с толку, они смотрели друг на друга. Но это было правдой. Я пришел в их орден не для того, чтобы узнать истину; я ее уже познал. Тогда почему я пришел? Просто, чтобы была хорошая компания для споров.

Дискуссия была моей забавой с. самого детства. Я сделаю все только для того, чтобы иметь хорошую дискуссию; но так редко находится действительно хорошая компания для спора. Я вступил в суфийский орден - в этом я признаюсь впервые — и позволил тем дуракам всего лишь сделать мне обрезание; и они сделали его такими примитивными методами, что мне пришлось страдать, по крайней мере, шесть месяцев. По меня не интересовало это; весь мой интерес состоял в том, чтобы узнать суфизм изнутри. Увы! Я не смог найти настоящего суфия за всю свою жизнь. Но это относится не только к суфиям, я не смог найти настоящего христианина или настоящего хасида.

Дж. Кришнамурти пригласил меня встретиться с ним в Бомбее. Человек, принесший письмо, был общим другом, его звали Пармананда. Я сказал ему: «Пармананда, возвращайся назад и скажи Кришнамурти, что если он хочет встретиться со мной, он должен приехать сам - это будет правильно - правильнее, чем просить меня приехать к нему».

Пармананда сказал: «Но он намного старше вас».

Я сказал: «Ты езжай к нему. Не говори от его имени. Если он скажет, что он старше меня, тогда и ехать не стоит, потому что пробуждение не может быть младше или старше; оно всегда одинаковое - просто свежее, вечно свежее».

Он уехал и никогда не возвращался, потому что как мог Кришнамурти, старик, приехать, чтобы повидаться со мной? Все-таки он хотел встретиться со мной. Это интересно, не правда ли? Я никогда не хотел встречаться с ним, иначе я бы поехал к нему. Он хотел встретиться со мной, и все же хотел, чтобы я приехал к нему. Вы должны признать, что это немного уже слишком. Пармананда вернулся без ответа. Я спросил: «Что случилось?»

Он сказал: «Кришнамурти так рассердился, так рассердился, что я не посмел спросить его снова».

Сейчас он хочет видеть меня; я с любовью встречусь с ним, но я никогда не желал этой встречи по той простой причине, что я не люблю ездить к людям, даже к Дж. Кришнамурти. Я люблю то, что он говорит, я люблю то, что он есть, но я никогда не имел желания — по крайней мере, не говорил никому — что я хочу увидеть его, потому что тогда я должен был бы ехать к нему. Он хотел, хотел увидеть меня, и все же он хотел, чтобы я приехал к нему. Мне это не нравится, и я никогда не хотел это делать.

Это создало, по крайней мере с его стороны, антагонизм в отношении меня. С тех пор он высказывается плохо обо мне. Когда он видит одного из моих саньясинов, он ведет себя точно как бык. Если вы помашете быку красным флагом, то вы знаете, что будет. Вот это и происходит, когда он видит одного из моих саньясинов, одетого в красное; внезапно он впадает в бешенство. Я скажу, что он, должно быть, был быком в его прошлой жизни; он не забыл своей ненависти к красному цвету.

Это началось только с того момента, когда я отказал ему, до тех пор он не говорил обо мне плохо. Насколько я знаю, я свободный человек. Я могу говорить хорошо о ком-либо, а могу говорить плохо о нем же безо всяких проблем для себя. Я люблю все виды противоречий и несоответствий.

Дж. Кришнамурти против меня, но я говорю, что я не против него. Я все еще люблю его. Он один из самых прекрасных людей двадцатого века. Я не думаю, что найдется еще кто-нибудь, кого я бы мог сравнить с ним — но он имеет ограничение, и это ограничение стало его гибелью. Ограничение состоит в том, что он пытается быть абсолютно интеллектуальным, а это невозможно, если вы хотите подняться ввысь, если вы хотите пойти за пределы слов и чисел.

Кришнамурти был за пределами этого, просто выше, но он привязан к викторианской интеллектуальности. Его интеллектуальность даже не современная, а викторианская, почти вековой давности. Он говорит, что счастлив, потому что не читал Упанишады, Гиту или Коран. А что же он делал и продолжает делать? Я скажу вам. Он читает третьесортные детективные романы!

Пожалуйста, не говорите этого никому, иначе он будет биться своей головой об стенку. Я не боюсь за его голову, я боюсь за стенку. Что касается его головы, то он страдает от мигрени больше пятидесяти лет — это больше, чем вся моя жизнь так сильно, что в своем дневнике он говорил несколько раз, что хочет биться своей головой об стенку… Да, я беспокоюсь о стенке.

Почему он страдает от мигрени? — это от слишком большой интеллектуальности, и ни от чего более. Это не то же самое, что происходит с бедным Ашишем, моим плотником. Он также страдает от мигрени, но его мигрень физическая. Мигрень Дж. Кришнамурти духовная. Он слишком интеллектуален. Достаточно только просто послушать его, чтобы получить мигрень. Если вы не получите мигрени после лекции Дж. Кришнамурти, то это значит, что вы уже просветленный - или то, что вы не слушали. Второе более вероятно. Первое немного трудно.

Мигрень Ашиша можно вылечить, но мигрень Кришнамурти бесконечна. Он неизлечим. И сейчас уже нет нужды лечить его, потому что он так стар и так привык к жизни с мигренью. Она стала почти как жена. Если вы уберете его мигрень, то он останется один, вдовцом. Не делайте этого. Он и его мигрень женаты, и они собираются умереть вместе.

Я говорил, что мое первое столкновение с голым джайнским монахом стало началом длинной, очень длинной серии столкновений с так называемыми монахами дерьмо собачье. Все они страдают от интеллектуальности, а я рожден, чтобы спустить их обратно на землю. Но почти невозможно привести их к их же чувствам. Возможно, они не хотят, потому что боятся. Возможно, не иметь чувствительности или интеллигентности очень выгодно для них.

К ним относятся как к святым; для меня они только коровий навоз. Одно хорошо в коровьем навозе, он не воняет. Я напомнил вам об этом, потому что у меня аллергия на запахи. Коровий навоз имеет это хорошее качество, он не аллергийный. Как правильно сказать, Деварадж?

«Не вызывающий аллергии, Ошо».

Правильно, не вызывающий аллергии.

Моя Нани была в действительности не индийской женщиной; даже запад был бы немного чужим для нее. И помните, она была абсолютно необразованной — возможно, поэтому она была так дальновидна. Возможно, она увидела что-то во мне, что я не сознавал в те дни. Возможно, по этой причине она так меня любила… я не могу сказать. Ее больше нет. Одно я знаю: после того, как ее муж умер, она никогда больше не возвращалась в свою деревню; она осталась в деревне моего отца. Мне пришлось оставить се там, но когда я возвращался снова и снова, я спрашивал ее: «Нани, можем ли мы возвратиться в деревню?»

Она каждый раз отвечала: «Для чего? Ты ведь здесь». Те простые слова звучат во мне как музыка, как эхо, повторяющее: «Ты ведь здесь». Я тоже говорю вам то же самое. Она любила меня; и вы знаете, что никто не может любить вас больше, чем я.

Это прекрасно… Вы никогда не были здесь… Увы, если бы я только мог пригласить вас в это пространство Гималаев! «Сейчас» — это такое прекрасное пространство. И бедный Девагит — я все еще слышу его хихиканье. Боже мой! Может ли какая-нибудь химия сделать так, чтобы я не слышал его хихиканья?

Не думайте, что я схожу с ума — я уже сумасшедший. Вы видите это? ваше сумасшествие и мое сумасшествие, они полностью различны. Шила, отметь это. Даже Распутин, если бы он был жив, был бы саньяси-ном… я имею в виду, если бы он был жив. Никто без исключения не сможет обмануть меня.

Я являюсь тем типом людей, которые, даже умирая, скажут: «Достаточно, достаточно на сегодня…»

 

БЕСЕДА ДЕСЯТАЯ

 

 

Я смотрел на фотографии свадебной процессии принцессы Анны, и странно, единственное в этой чепухе, что произвело на меня впечатление это прекрасные лошади, их радостный танец. Когда я смотрел на тех лошадей, я вспоминал мою лошадь. Я никому не рассказывал о ней, даже Гудие, которая любит лошадей. Но сейчас у меня нет секретов, можно рассказать даже об этом.

У меня была не одна лошадь, на самом деле у меня было четыре пощади. Одна была моей собственной — а вы знаете, какой я собственник… даже сегодня никто другой не может скакать в ролс-ройсе. Это просто нервность. Я был таким же в то время. Никому, даже моему дедушке, не было позволено ездить на моей лошади. Конечно, мне было можно ездить на всех лошадях, принадлежащих остальным. И у моего дедушки, и у моей бабушки была лошадь. Это было странным, в индийской деревне женщина ездит на лошади но она была странной женщиной, что поделаешь? Четвертая лошадь была для Бхуры, слуги, который всегда ходил за мной с ружьем - конечно, на расстоянии.

Судьба странная штука. Я никогда в своей жизни никому не причинял зла, даже во сне. Я абсолютный вегетарианец. Но судьба так распорядилась, что с самого детства меня сопровождал страж, я не знаю почему. Но после Бхуры я никогда не был без охраны. Даже сегодня моя охрана или впереди, или позади, но всегда здесь. Бхура начал всю эту игру.

Я уже говорил вам, что он выглядел как европеец. Вот почему его назвали Бхура. Это не было его настоящим именем. Бхура просто означает «белый». Даже я вообще не знаю его имени. Он выглядел по-европейски, очень по-европейски, и это выглядело действительно странным, особенно в деревне, в которую, по-моему, ни один европеец никогда не приезжал. Итак, об охране…

Даже в детстве я мог видеть Бхуру, следующего за мной на лошади в отдалении, потому что дважды были попытки похитить меня. Я не знаю, почему кто-то был заинтересован во мне. Сейчас, по крайней мере, я понимаю: мой дедушка, хотя не был богат по западным меркам, был, конечно, очень богат в той деревне. Дакойты - сейчас Девагиту будет действительно трудно произнести слово «дакойт».

Это не английское слово, оно происходит от индийского слова даку, но в этом смысле английский — один из самых щедрых языков мира. Каждый год он заимствует восемь тысяч слов из других языков; вот почему он продолжает разрастаться. Он наверняка станет всемирным языком — никто не сможет помешать ему. С другой стороны, все другие языки очень нерешительны; они продолжают сокращаться, Они верят в чистоту, что никакой другой язык не должен проникать. Естественно, они вынуждены оставаться маленькими и примитивными. Дакойт — это транслитерация слова даку; оно означает «вор», но не просто обычный вор, но когда группа людей, вооруженная и организованная, планирует кражу. Тогда это «дакойтри».

Даже когда я был молодым, в Индии была распространена практика красть детей богатых родителей, а потом шантажировать их, что если они не заплатят, то они отрежут ребенку руки. Если они платили, то могли сохранить ребенку руки. Иногда шантажировали ослеплением, или, когда родители были действительно богаты, тем, что ребенок будет убит. Чтобы спасти ребенка, бедные родители были готовы сделать все, что угодно.

Дважды меня пытались похитить. Меня спасли две вещи: мой конь, который был действительно сильным арабским скакуном; и Бхура, слуга. Мой дедушка приказал ему стрелять в воздух — не в людей, которые пытались меня похитить, потому что это противоречит джайнизму, но можно стрелять в воздух, чтобы напугать их. Конечно, бабушка шепнула Бхуре: «Не беспокойся о том, что говорит мой муж. Сперва ты можешь стрелять в воздух, но если это не сработает, помни: если ты не застрелишь тех людей, то я застрелю тебя». А она была действительно хорошим стрелком. Я видел, как она стреляет, она всегда попадала в яблочко. Она была как Гудия - ничего не упускала.

Нани была во многом похожа на Гудию, очень похожа, если сравнивать детально. Она всегда попадала в точку, никогда мимо. Есть люди, которые ходят вокруг да около, вам приходится прилагать усилия, чтобы понять, чего они в действительности хотят. Это не ее путь; она была точной, математически точной. Она сказала Бхуре: «Помни, если ты придешь домой без него, просто с сообщением, что его украли, я застрелю тебя на месте». Я знал, Бхура знал, мой дедушка знал, потому что хотя она сказала это Бхуре на ухо, это был не шепот; он был достаточно громким, чтобы его услышала вся деревня. Она это подразумевала, она всегда говорила правду.

Мой дедушка выглядел смущенным. Я не смог удержаться; я громко засмеялся и сказал: «Почему ты смутился? Ты слышал ее. Если ты настоящий джайн, то прикажи Бхуре ни в кого не стрелять»-.

Но прежде чем мой дедушка смог что-то сказать, моя Нани сказала: «Я приказала это Бхуре также и от твоего лица, поэтому молчи». Она была такой женщиной, что могла бы застрелить даже моего дедушку. Я знал ее — я не имею в виду буквально, но метафорически, и это более опасно, чем буквально. Поэтому он промолчал.

Дважды я был почти украден. Один раз моя лошадь принесла меня домой, а в другой раз Бхуре пришлось стрелять из ружья, в воздух, конечно. Может быть, если бы понадобилось, он бы стрелял в человека, который пытался меня похитить, но нужды не было, так он спас себя и дедушкину религию.

С тех пор, странно, это кажется очень, очень странным, потому что я никому не причинял вреда, все же я был в опасности много раз. Было много покушений на мою жизнь. Я всегда удивлялся, поскольку жизнь рано или поздно кончится сама по себе, почему кто-то заинтересован прекратить ее в середине. Ради чего? Если бы я убедился, что это нужно, то я бы перестал дышать прямо сейчас.

Я однажды спросил человека, который пытался меня убить. У меня была такая возможность, потому что он, в конце концов, стал саньясином.

Я спросил: «Теперь, когда мы одни, скажи, почему ты хотел убить меня». В те дни в Вудлендз, в Бомбее, и обычно давал саньясу людям наедине в моей комнате. Я сказал: «Мы одни. Я могу дать тебе саньясу, в этом нет проблемы. Сначала стань саньясином, а потом скажи мне, почему ты хотел меня убить. Если ты убедишь меня, то я перестану дышать здесь и сейчас, перед тобой».

Он стал стенать и плакать, и прикоснулся к моим ногам. Я сказал: «Не делай этого, ты должен объяснить мне цель».

Он сказал: «Я был просто идиотом. Я ничего не могу тебе сказать». Возможно, это и есть то, почему на такого безвредного человека как я нападают всеми возможными способами. Мне давали яд…

Буквально недавно Шила очень волновалась, потому что Гудия сказала ей, метафорически сказала ей, что «если Ошо умрет, я буду освобождена». Шила была действительно очень обеспокоена. Она сказала мне: «Теперь я не могу даже спать, потому что Вивек заботится о твоем теле, и она сказала, что освободится, если ты умрешь! Это опасно — она может отравить тебя!»

Я засмеялся и сказал: «Шила, приди в себя! Она, должно быть, говорила метафорически. После десяти лет со мной любой станет философом; немного метафизики, немного метафоры вот все, что она сказала. Нет нужды волноваться. Из всех людей во вселенной могущих меня обидеть, она будет последней. Я могу обидеть себя, но она нет… поэтому не волнуйся».

Но я могу понять ее беспокойство. Она взяла, я имею в виду Шила, огромную ответственность, став моим секретарем. Ее беспокойство естественно. Она всегда боится, что со мной может что-то случиться. Тогда она будет отвечать перед миллионами тех, кто меня любит во всем мире. Вы гоже можете понять ее ответственность и ее заботу.

Я сказал: «Я понимаю, но не волнуйся. Гудия иногда вспыхивает, но даже тогда она не обидит меня. Она не может, это невозможно для нее. Да, я сказал «это невозможно».

Иногда вспыхивают все, особенно женщины; и более того, если ей приходится жить двадцать четыре часа в день, или, может быть, больше, с таким человеком как я, который совсем не милый; с которым всегда трудно, и он всегда пытается столкнуть вас на самый край, и который не дает вам вернуться назад. Он продолжает толкать и говорить вам: «Прыгай не думая!»

Моя Нани была в точности похожа на Гудию, особенно, когда она вспыхивала. Я видел ее в гневе, но я никогда не волновался. Я видел ее, вынимающую ружье и направляющуюся в комнату моего дедушки. Но я продолжал делать то, что я делал. Она спросила меня: «Ты не боишься?»

Я сказал: «Иди и делай свою работу, и дай мне делать мою».

Она, смеясь, сказала: «Ты странный ребенок. Я собираюсь убить твоего деда, а ты пытаешься построить карточный домик. Ты немного не в себе?»

Я сказал: «Ты просто иди и убей этого старика. Я всегда мечтал сделать это сам, так чего мне бояться? Не отвлекай меня».

Она села рядом со мной и стала помогать мне делать мой дворец из карт. Но когда она сказала Бхуре: «Если кто-то тронет моего ребенка, стреляй не только в воздух из-за того, что мы джайны… Эта вера хороша, но только в храме. На рынке нам приходится вести себя как ведут себя в мире, а мир не состоит из джайнов. Как мы можем вести себя согласно нашей философии?»

Я видел ее кристально чистую логику. Если вы говорите с человеком, который не понимает по-английски, вы не можете говорить с ним по-английски. Если вы станете говорить с ним на его родном языке, то тогда общение будет возможным. Философии это языки. Философии сами по себе ничего не означают это просто языки. В тот миг, когда я услышал, что моя бабушка говорит Бхуре: «Когда дакойт попробует украсть моего ребенка, говори на языке, который он понимает, забудь все о джайнизме», — в тот момент я понял, хотя это и не было для меня таким ясным, как стало позже. Но это должно было быть ясным для Бхуры. Мой дедушка, конечно, понимал ситуацию, потому что он закрыл глаза и стал повторять свою мантру: «Намо арихантанам намо… намо сиддханам намо…»

Я засмеялся, моя бабушка хихикала; Бхура, конечно, только улыбался, но каждый понимал ситуацию — и она была права, как всегда.

Я расскажу вам об еще одном сходстве между Гудией и моей бабушкой; она почти всегда права, даже со мной. Если она говорит что-то, я могу не согласиться, но я знаю, что в конечном итоге она будет права. Я не соглашусь, это тоже правда; я упрямый человек. Я говорю вам снова и снова, я всегда настаиваю на том, что я говорю, правильно это или нет. Моя неправота - это моя неправота, и я люблю ее, потому что она моя; но что касается вопроса правоты… я знаю, где бы ни был конфликт, Гудия, в конце концов, будет права… Потому что в те минуты я буду решать… а я упрямый человек.

У моей бабушки всегда было такое же качество. Она сказала Бхуре: «Ты что, думаешь, что эти дакойты верят в джайнизм? А этот старый дурак…» — она показала на моего деда, который повторял свою мантру. Потом она сказала: «Этот старый дурак сказал, чтобы ты стрелял только в воздух, потому что мы не должны убивать. Пусть он повторяет свою мантру. Кто приказывает ему убивать? Ты ведь не джайн, не правда ли?»



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: