Больше учителя Кантара в школе не видели. Его немедленно уволили, потому что до его отставки оставался всего один месяц, а его прошение о продлении было отклонено. Это вызвало огромное ликование в деревне. Учитель Кантар был большим человеком в деревне, тем не менее, я выбросил его всего за один день. Это было что-то. Люди начали уважать меня. Я говорил: «Что за ерунда? Я ничего не сделал — я просто вывел человека и его плохие дела на свет».
Я был удивлен, как он продолжал мучить маленьких детей на протяжении всей своей жизни. По это то, что воспринималось как обучение. Тогда думали, и многие индийцы думают до сих пор, что пока вы не начнете мучить ребенка, его нельзя научить — хотя они не могут сказать это так ясно.
Поэтому я сказал: «Что касается моей дружбы с Самбху Бабу, дело не в уважении, дело не в возрасте. На самом деле он друг моего отца. Даже мой отец изумлен».
Мой отец спрашивал Самбху Бабу: «Почему вы так дружески относитесь к этому создателю проблем?»
И Самбху Бабу смеялся и говорил: «Однажды вы поймете, почему. Сейчас я не могу вам сказать». Я всегда поражался красоте человека. То, что он мог ответить, сказав: «Я не могу ответить. Однажды вы поймете», было частью его красоты.
Однажды он сказал моему отцу: «Возможно, я должен относиться к нему не по-дружески, а с уважением».
Это потрясло и меня тоже. Когда мы были одни, я сказал ему: «Самбху Бабу, что за ерунду вы говорили моему отцу? Что вы имеете в виду, говоря, что должны уважать меня?»
Он сказал: «Я уважаю тебя, потому что я вижу, но не очень ясно, как будто это скрыто дымовой завесой, кем ты однажды станешь».
Даже я пожал плечами. Я сказал: «Вы говорите ерунду. Кем я могу быть? Я уже есть».
Он сказал: «Вот! Вот, что удивляет меня в тебе. Ты ребенок; вся деревня смеется над нашей дружбой, и все удивляются, о чем мы говорим друг с другом, но они не знают, что теряют. Я знаю, - подчеркнул он. — Я знаю, что я упускаю. Я немного чувствую это, но я не могу ясно увидеть это. Возможно, однажды, когда ты по-настоящему вырастешь, я буду способен увидеть тебя».
И, я должен признаться, после Магги Бабы он был вторым человеком, который распознал, что со мной произошло что-то неизмеримое. Конечно, он не был мистиком, но у поэта есть способность, однажды, стать мистиком, а он был великим поэтом. Он также был великим, потому что никогда не стремился опубликовать свою работу. Он никогда не стремился читать свои стихи на собрании поэтов. Было странно, что он читал их девятилетнему ребенку и спрашивал меня: «Это имеет какую-то ценность или бесполезно?»
Теперь его поэзия опубликована, но его больше нет. Она была опубликована в его память. Она не содержит его лучших работ, потому что люди, которые выбирали, никто из них даже не был поэтом, а чтобы сделать выбор из поэзии Самбху Бабу, нужен поэт. Я знаю все, что он написал. Это было немного несколько статей и очень немного стихов, немного рассказов, но они очень странно были связаны одной темой.
Эта тема - жизнь, но не как философская концепция, а то как она проживается от мгновения к мгновению. Можно сказать, жизнь с маленькой буквы, потому что он никогда не простил бы меня, если вы напишите слово «жизнь» с заглавной буквы. Он был против заглавных букв. Он никогда не писал слова с заглавных букв. Даже начало предложения он писал с маленькой буквы. Он даже свое собственное имя писал с маленькой буквы. Я спросил его: «Что плохого в заглавных буквах? Почему вы так против них, Самбху Бабу?»
Он сказал: «Я не против них, но я люблю непосредственное, а не отдаленное. Я люблю маленькие вещи: чашку чая, течение в реке, загорание под солнцем… Я люблю мелочи, а их нельзя написать с заглавных букв».
Я понимаю его, поэтому, когда я говорю, что, хотя он не был просветленным мастером, совершенно не был мастером, я до сих нор считаю его вторым после Магги Бабы, потому что он признал меня, когда это было невозможно, совершенно невозможно. Я не мог даже еще сам распознать себя, но он признал меня.
Когда я вошел в его кабинет вице-президента в первый раз, и мы посмотрели друг другу в глаза, на мгновение воцарилось молчание. Потом он встал и сказал: «Пожалуйста, садись»..
Я сказал: «Вам нет необходимости вставать».
Он сказал: «Дело не в необходимости, для меня, встать перед тобой — счастье. У меня никогда не было такого чувства — а я вставал перед губернатором и так называемыми людьми власти. Я видел вице-короля в Нью Дели, но я не был так заинтригован, как тобой, мой мальчик. Пожалуйста, никому не говори об этом».
И я рассказываю сейчас об этом впервые. Я держал это в секрете все эти годы, сорок лет. И чувство похоже на облегчение.
Сегодня утром Гудия сказала: «Ты так долго спал».
Да прошлой ночью я спал, впервые за много лет, как я хотел бы спать каждую ночь. Па протяжении всей ночи я не был побеспокоен ни разу. Обычно, я смотрю на часы несколько раз, чтобы узнать, не пора ли вставать. По прошлой ночью, после многих лет, я совершенно не смотрел на часы.
Я даже пропустил стряпню Девараджа. Это то, как я. называю особую смесь для завтрака. Это варево, но оно действительно вкусное. Его сложно есть, потому что надо полчаса, чтобы прожевать, но оно действительно здоровое и питательное. Мы должны сделать его доступным для каждого — варево Девараджа для завтрака. Конечно, это не быстро, это медленно, очень, очень медленно. Можем ли мы называть это медленным завтраком? Но тогда это будет звучать правильно.
Сегодня я пропустил завтрак по двум причинам: во-первых, мне надо было беречь время Девагита, и, все равно я на пять минут опоздал, а я не люблю опаздывать. Во-вторых, если бы я начал есть это варево, потребовалось бы столько времени, чтобы съесть его, что наступило бы уже время обеда. Тогда не было бы перерыва, который необходим. Поэтому я подумал, что лучше пропустить его. По оно мне действительно нравится, и, пропуская его, я скучаю.
Прошлая ночь была одна из редчайших по простой причине, что вчера я рассказывал вам о Самбху Бабу, и это избавило меня от тяжести. Я также рассказывал о споем отце, о постоянной борьбе и о том, как она закончилась. Я почувствовал себя так легко.
Самбху Бабу был человеком, который мог стать реализованным, но упустил это. Он упустил это из-за слишком большой образованности. Он был интеллектуальный гигант. Он не мог просидеть спокойно ни одного мгновения. Я присутствовал при его смерти. Мой странный удел в том, что и видел, как умирают все, кого я любил.
Когда он умирал, я был не очень далеко. Он позвонил, чтобы сказать: «Приезжай быстрее, потому что я не думаю, что долго протяну. Я имею в виду, — сказал он, - что не протяну и несколько дней».
Я немедленно поспешил в деревню. Она была всего в восьмидесяти милях от Джабалпура, и я добрался туда за два часа. Он был так счастлив. Он снова посмотрел на меня так, как смотрел, когда мы встретились в первый раз, когда мне было девять лет. Наступило выразительное молчание. Ничего не было сказано, но все было услышано.
Держа его за руку, я сказал ему: «Пожалуйста, закрой глаза и не напрягайся».
Он сказал: «Нет. Глаза очень скоро сами закроются, и тогда я не смогу открыть их. Поэтому, пожалуйста, не проси меня закрывать глаза. Я хочу тебя видеть. Возможно, я не смогу тебя больше увидеть. Одно точно, сказал он, — что я не вернусь к жизни. Увы, если бы я слушал тебя! Ты всегда настаивал на том, чтобы быть в молчании, но я продолжал откладывать. Теперь нет времени даже для этого».
Слезы появились на его глазах. Я ничего не говорил, просто был с ним. Он закрыл глаза и умер.
У него были такие прекрасные глаза и такое умное лицо. Я знал многих прекрасных людей, но очень редко человек имел такую красоту. Она не создана человеком, конечно, не сделана в Индии. Он был, и до сих пор остается, одним из самых моих любимых людей. Хотя он еще не вошел в тело, я жду его.
Этот ашрам создан по нескольким причинам. Несколько целей вам известны, а некоторые известны только мне. Одна из целей, неизвестных организаторам ашрама — это то, что я ожидаю некоторые души. Я даже готовлю пары, чтобы встретить их. Самбху Бабу скоро будет здесь. Существует столько воспоминаний, касающихся этого человека, что мне придется снова и снова возвращаться к нему. Но сегодня, только о его смерти.
Странно, что сначала я рассказывал о его смерти, а теперь говорю обо всем остальном. Нет, что касается меня, это не странно, потому что для меня мгновение смерти открывает человека так, как ничто другое. Даже любовь не может совершить такое чудо. Она пытается, но любящие мешают этому, потому что в любви нужны два человека; в смерти же достаточно и одного. Это происходит из-за того, что другой не мешает. Я видел, как Самбху Бабу умирал с таким расслабленным радостным отношением, что я не могу забыть его лицо. Вы будете удивлены, узнав, что у него было лицо — угадайте кого? — почти такое же лицо, как у экс-президента Америки. Ричарда Никсона! Но без уродства, скрытого в каждый клеточке Никсона…! Иначе Самбху Бабу был бы президентом Индии. Он был намного образованнее, чем так называемый президент Индии, Санджива. Но я имею в виду, что внешне, он был очень похож на Никсона в молодости. Конечно, когда внешне похожие люди имеют разные души, аура их различна, что делает их облик совершенно разным. Поэтому, пожалуйста, поймите меня правильно, потому что все вы знаете только
Ричарда Никсона, в то время как я знал и Самбху Бабу, поэтому вы можете не понять меня.
Пожалуйста, забудьте, что я сказал о том, что они похожи, просто забудьте. Лучше будет, если вы не будете знать лицо Самбху Бабу, чем вы. начнете думать о нем как о Ричарде Никсоне. Нет, я должен признаться, что мягко отношусь к Ричарду Никсону, потому что он напоминает мне Самбху Бабу. Вы должны простить мне это; я знаю, что он этого не заслуживает, но я ничего не могу поделать. Когда бы я ни увидел его лицо, все, что я вижу - это Самбху Бабу, а не Никсон.
Когда Никсон стал президентом Америки, я сказал себе: «Ага! По крайней мере, человек, напоминающий Самбху Бабу, стал президентом Америки». Хорошо бы, если бы Самбху Бабу был президентом Америки, конечно, это невозможно, но похожесть утешает меня. Когда Никсон сделал то, что он сделал, я почувствовал стыд, снова, потому что он напоминает Самбху Бабу. И когда ему пришлось уйти в отставку, я огорчился, не из-за него — у меня не было с ним ничего общего но потому что я больше не увидел бы лицо Самбху Бабу в газетах.
Теперь этой проблемы не существует, потому что я больше не читаю газеты. Я не читал их на протяжении многих лет. Я обычно прочитывал четыре газеты за минуту, но в течение двух лет я не взглянул ни на одну. И я не читаю книг — я просто не читаю. Я снова стал необразованным, таким, каким я всегда хотел быть, если бы мой отец не притащил меня в школу… но он притащил меня. И потребовалось много энергии, чтобы изменить то, что сделали со мной все эти школы, колледжи и университеты, но я преуспел в этом.
Я уничтожил все, что сделало со мной общество. Я снова стал почти необразованным, диким мальчиком из — вы не используете это слово в английском… На хинди, человек из деревни называется гамар. Деревня -это гам, а житель деревни гамар. Но гамар также означает «дурак», и эти два слова смешались настолько, что теперь никто не думает, что слово «гамар» означает деревенщину; все думают, что это означает «дурак».
Я пришел из деревни как совершенно чистый лист, на котором не было ничего написано. Даже когда я был вдалеке от деревни, я оставался диким ребенком. Я никогда никому не позволял писать что-то обо мне. Люди всегда готовы… не только готовы, но и настаивают, что они что-то о вас напишут. Я пришел из деревни пустым, и я могу сказать, что все, что было написано, я стер, стер полностью. На самом деле, я разрушил саму стену, так, что вы никогда больше не сможете на ней ничего написать.
Самбху Бабу тоже мог сделать такое. Я знаю, что он был способен на это — стать буддой, но это не произошло. Возможно, сама его профессия — он был адвокатом помешала этому. Я слышал о разных людях, ставших буддами, но я никогда не слышал, чтобы буддой стал адвокат. Я не думаю, что какой-нибудь представитель этой профессии мог стать буддой до тех пор, пока не отказался от всего, что знал. Самбху Бабу не мог набраться для этого смелости, и мне жалко его. Мне больше никого не жалко, потому что я никогда больше не встречал такого человека, который был бы настолько способен к прыжку, но все же не прыгнул.
Я спрашивал его: «В чем причина задержки, Самбху Бабу?»
И он всегда говорил одно и то же: «Как я могу объяснить это? Я не знаю точно, в чем задержка, но есть что-то, что мешает мне».
Я знаю, что это было такое, но он тоже знал это, хотя никогда не признавал, что знает это. И он знал, что я знаю о том, что он знает. Он всегда закрывал глаза, когда я задавал ему этот вопрос - а я упрямый человек; снова и снова я спрашивал его: «В чем причина задержки?»
Он закрывал глаза, только чтобы не встретиться со мной взглядом, потому что это был случай, когда он не мог лгать. Я имел в виду, что он не мог быть адвокатом… лжецом. Но теперь, когда он мертв, я могу сказать, что даже хотя он не был буддой, он был почти буддой, и это я никогда не смогу сказать о ком-то другом. И я оставляю эту особую категорию, почти-будды для Самбху Бабу.
БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Х орошо. Я снова вспомнил о бедном Зигмунде Фрейде. Он ждал в своем офисе богатого пациента, который, естественно, был евреем. Как вы можете быть богатым и не быть евреем? Психоанализ — это один из самых величайших видов бизнеса, основанных евреями. Они упустили Иисуса, они не могли позволить себе упустить Зигмунда Фрейда. Конечно, он вне сравнения.
Фрейд ждал и ждал, ходя взад и вперед по своей комнате. Пациент был действительно богатым, а психоанализ — это лечение, которое продолжается годами, потому что пока пациент не найдет более красноречивого еврея, он никогда не сможет выбраться из этого порочного круга.
Фрейд снова и снова смотрел на свои золотые часы, а потом, в последнее мгновение, когда он действительно собирался сдаться, появился пациент. Его большая машина появилась на горизонте, и, конечно, Фрейд был в бешенстве. Наконец, машина подъехала к его подъезду, еврей вылез, и когда он вошел в офис, Зигмунд Фрейд был по-настоящему зол, потому что он опоздал на пятьдесят секунд.
Фрейд сказал: «Хорошо, что я услышал, что ваша машина подъехала к крыльцу в назначенное время, иначе я бы начал сеанс в одиночку».
Это профессиональная шутка. Только те, кто занимаются психоанализом, поймут ее. Мне придется объяснить ее вам, потому что никто из вас не является психоаналитиком.
Фрейд пошутил так: «Мне пришлось бы начать сеанс одному», — без пациента. Вы улавливаете смысл?
Я говорил вам о моей странной дружбе с Самбху Бабу. Это было странно по многим пунктам. Во-первых, он был старше моего отца, или, возможно, такого же возраста но, насколько я помню, он выглядел старше — а мне было всего девять лет. Так какая же возможна дружба? Он был удачливым экспертом-юристом, не только в том маленьком местечке, но у него была практика в верховном суде. Он был одним из наивысших представителей власти. И он был другом дикого, недисциплинированного, неграмотного ребенка. Когда он сказал, при той первой встрече: «Пожалуйста, сядьте», — я был поражен.
Я не надеялся, что вице-президент встанет при моем появлении и скажет: «Садитесь, пожалуйста».
Я сказал ему: «Сначала садитесь вы. Мне будет неловко сидеть, пока вы будете стоять. Вы пожилой, возможно, даже старше, чем мой отец»
Он сказал: «Не беспокойся. Я друг твоего отца. Но расслабься и скажи, зачем пришел».
Я сказал: «Я расскажу вам позже, зачем я пришел. Сначала…» Он посмотрел на меня, я посмотрел на него; и то, что случилось в то мгновение, стало моим первым вопросом. Я спросил его: «Сначала, скажите мне, что произошло сейчас между нами?»
Он закрыл глаза. Я думаю, что, возможно, десять минут прошло, прежде чем он их снова открыл. Он сказал: «Прости меня, я не могу понять это — но что-то произошло».
Мы стали друзьями; это было в 1940 году. Только позже, через двадцать лет дружбы, странной дружбы он умер в 1960 году, после двадцати лет дружбы, странной дружбы — только тогда я смог сказать ему, что слово, которое он искал, было изобретено Карлом Густавом Юнгом. Это слово «синхронность»; это то, что произошло между нами. Он знал это, я знал это, но слова не было.
Синхронность означает одновременное существование многих вещей вместе, это многомерность. Это может означать определенное ритмическое чувство; это может означать то, что люди всегда называли любовью; это может означать дружбу; ото может означать два сердца, бьющиеся вместе без ритма или причины… это тайна. Только иногда человек находит кого-то, с которым все совпадает; картинка-загадка исчезает. Все кусочки, которые не складывались, неожиданно сами подошли друг другу.
Когда я сказал своей бабушке: «Я подружился с вице-президентом этого городка», — она сказала: «Ты имеешь в виду пандита Самбху Дьюба?»
Слезы покатились из ее глаз. Она сказала: «Тогда ты не найдешь много друзей в этом мире, об этом я беспокоюсь. Если Самбху Бабу стал твоим другом, тогда ты не найдешь много друзей в этом мире. Не только это: возможно, ты найдешь друзей, потому что ты молод, но Самбху Бабу точно не найдет другого друга, потому что он слишком стар».
Снова и снова моя бабушка будет появляться в моем рассказе, со своим удивительным проникновением. Да, сейчас я вижу это. Повторяя все, я могу видеть, что она видела и оплакивала. Теперь я знаю, что у Самбху Бабу никогда не было ни одного друга, за исключением меня.
Я обычно иногда приезжал в деревню, возможно, один раз в год, или два раза, но не больше. И по мере того как я все больше вовлекался в спою собственную деятельность — или вы можете называть это бездеятельностью… по мере того как я все больше становился вовлеченным в саньясу, мои приезды в деревню становились все реже. На самом деле, последние несколько лет перед его смертью все мои посещения деревни происходили, когда я проезжал через нее на поезде.
Начальник станции был моим саньясином, поэтому, конечно, поезд стоял там столько, сколько я хотел. Они - я имею в виду своих отца и мать, Самбху Бабу, и многих других, кто любил меня - приходили на станцию. Это было мое единственное посещение: десять, двадцать, самое большее, тридцать минут. Поезд не мог дольше стоить, потому что должны были подходить другие поезда. Они ждали перед станцией.
Но я могу понять его одиночество. У него больше не было друзей. Почти каждый день он писал мне письма — это очень редко а писать было нечего. Иногда он присылал просто чистый лист в конверте. Я понимаю даже это. Он чувствовал себя очень одиноко и хотел бы быть со мной. Я делал все возможное, чтобы побыть там подольше, но быть там было для меня настоящей обузой. Только ради него я страдал в этой деревне.
После его смерти я редко, очень редко приезжал туда. Теперь у меня было оправдание — что я не мог приехать, потому что это напоминало мне о Самбху Бабу. Но на самом деле не было смысла приезжать туда. Когда он там был, смысл был. Он был маленьким оазисом в пустыне.
Он совершенно не боялся осуждений, которые сваливались на него из-за меня. Быть связанным со мной, даже в те дни, было не очень хорошо. Это было опасно. Ему говорили: «Вы потеряете уважение всей общины, а именно община сделала вас вице-президентом».
Я сказал ему: «Вы можете выбирать, Самбху Бабу: быть президентом этой глупой деревни или быть моим другом».
Он сложил с себя свое полномочие мэра и свое президентство. Он не сказал мне ни единого слова; он просто написал прошение об отставке, там, передо мной. Он сказал: «Я люблю в тебе что-то, что невозможно определить. Президентство в этом глупом городке ничего для меня не значит. Я готов потерять все, если до этого дойдет. Да, я готов все потерять».
Его пытались отговорить от отставки, но он не согласился.
Я сказал ему: «Самбху Бабу, вы хорошо знаете, что я ненавижу все это президентство, вице-президентство, муниципальные они или национальные. Я не могу сказать вам: «Забери прошение об отставке», — потому что я не могу совершить это преступление. Если вы хотите забрать его, вы свободны сделать это».
Он сказал: «Печать поставлена. Нет смысла возвращаться назад, и я счастлив, что ты не пытался убедить меня».
Он оставался одиноким человеком. У него было достаточно денег, чтобы жить как богатый человек, поэтому, когда он вышел в отставку, он также отказался от денег. Он сказал: «У меня достаточно денег, так чего же беспокоиться? И что такое право? со всеми закон ногтями и постоянной ложью во имя истины».
Он прекратил работать. Это были качества, которые я любил в нем. Не думая ни одного мгновения, он подал в отставку, а на следующий день он ушел из ассоциации. Для него я приезжал иногда в деревню, или звал его к себе, просто, чтобы он побыл со мной несколько дней. Иногда он приходил.
Он был настоящим мужчиной, ничего не боявшимся. Однажды он спросил меня: «Что ты собираешься делать? Потому что я не думаю, что ты долго сможешь оставаться профессором в университете».
Я сказал: «Самбху Бабу, я никогда ничего не планирую. Если я брошу эту работу, то надеюсь, что тогда меня будет ждать какая-то другая работа. Если Бог…» — и помните «если», потому что он не был верующим, это было другое качество, которое я в нем любил; он говорил: «Пока я не знаю, как я могу верить».
Я сказал ему: «Если Бог может найти работу разным людям, зверям, деревьям, я думаю, что он сможет найти работу и для меня. А если он ничего не сможет найти, это его проблема, а не моя».
Он засмеялся и сказал: «Да, это совершенно верно. Да. это его проблема, если он есть - но дело в следующем: если его нет, тогда что?»
Я сказал: «И здесь я тоже не вижу для себя никакой проблемы. Если нет работы, я могу сделать глубокий вдох и попрощаться с существованием. Это достаточное доказательство, что я не нужен. А если я не нужен, тогда я не собираюсь навязываться несчастному существованию».
Нельзя пересчитать все наши разговоры, но если бы их воспроизвести, то получились бы диалоги лучше, чем у Платона. Он был очень логичным человеком, настолько логичным, насколько я нелогичен. И это то, что больше всего расстраивает: что мы были единственными друг для друга друзьями в этом городке.
Все спрашивали: «Он логик, а ты совершенно нелогичен. Какая же может быть между вами связь?»
Я говорил: «Вам это будет сложно понять. Сама его логика приносит его на край. Я нелогичен, не потому что я таким родился - никто не рождается нелогичным; я нелогичен, потому что я видел бессмысленность логики. Поэтому я могу быть с ним в соответствии с его логикой, и, тем не менее, в определенный момент, опережать его, и тогда он пугается и останавливается. И это хранит нашу дружбу, потому что он знает, что должен идти за пределы этого, и он никого не знает, кто смог бы помочь ему в этом. Вы все», — я имел в виду жителей городка, «думаете, что он помогает мне. Вы ошибаетесь. Вы можете спросить его. Я помогаю ему».
Вы будете удивлены, но однажды несколько людей пошли к нему домой, чтобы спросить: «Это правда, что этот маленький мальчик — что-то вроде ведущего или помощи для вас?»
Он сказал: «Конечно. И в этом нет сомнения. Почему вы приходите ко мне и задаете этот вопрос? Почему вы не спросите его? он живет рядом с нами».
Это очень редкое качество, и моя бабушка была права, когда сказала: «Я боюсь, что Самбху Бабу останется без друзей. И, — сказала она, что касается тебя, я боюсь… Но ты еще молод, возможно, ты найдешь друзей».
И ее озарение было таким четким. Вы удивитесь, узнав, что за всю свою жизнь у меня не было друзей, за исключением Самбху Бабу. Если бы его не было, я бы не узнал, что такое иметь друга. Да, у меня было много знакомых - в школе, в колледже, в университете, их были сотни. Вы можете подумать, что все они были друзьями, они могли считать так же — но, за исключением этого человека, не было ни одного человека, которого я мог бы назвать другом.
Познакомиться очень легко; знакомство обыкновенно. По дружба — это не часть обычного мира. Вам будет интересно узнать, что когда бы я ни заболевал — а я был в восьмидесяти милях от городка - мне немедленно звонил Самбху Бабу, очень обеспокоенный.
Он спрашивал: «С тобой все в порядке?»
Я говорил: «Что случилось? Почему ты так беспокоишься? Кажется, что ты заболел».
Он говорил: «Я не заболел, но почувствовал, что заболел ты, и теперь я знаю, что это так. Ты не можешь скрыть это от меня».
Такое случалось много раз. Вы не поверите этому, но только из-за него у меня был личный номер телефона. Конечно, телефон был у секретаря, который заботился обо всех моих встречах по стране. По у меня был секретный, личный номер телефона только для Самбху Бабу, так, чтобы он мог позвонить, если беспокоился, даже посреди ночи. И в случае если меня не было дома, допустим я путешествовал где-то по Индии, или я болел, я сам звонил ему, просто чтобы сказать: «Пожалуйста, не волнуйся из-за того, что я болен». Это синхронность.
Каким-то образом существовала очень глубокая связь. В тот день, когда он умер, я приехал к нему без колебания. Я даже ни о чем не спрашивал. Я просто поехал. Я никогда не любил эту дорогу, хотя я любил водить, но та дорога от Джабалпура в Гадавару была настоящим кошмаром! Вы нигде не найдете дорогу хуже. По сравнению с ней, дорога, существующая в коммуне это супермагистраль. Как они называются в Германии? Автобаны?
«Да, Ошо».
Хорошо, если Девагит говорит, что это так, значит это так. Наша дорога это автобан по сравнению с дорогой, ведущей от университета к дому Самбху Бабу. Я спешил… чувство внутри.
Я люблю быстро ездить. Я люблю скорость, по па такой дороге вы не могли ехать быстрее, чем со скоростью двадцать миль в час; это максимально возможная скорость, так что вы можете уяснить, что это была за дорога. К тому времени, как вы приедете, вы должны уже умереть или что-то близкое к этому! Есть только одна хорошая вещь: перед тем, как въехать в город, вы подъезжаете к реке. Это спасение: вы можете хорошо искупаться, вы можете полчаса поплавать, чтобы освежиться, и хорошенько помыть свою машину. Тогда, когда вы приедете в город, никто не будет думать, что вы святой дух.
Я спешил. Никогда в жизни я так не спешил. Даже сейчас, хотя я должен спешить, потому что время ускользает из моих рук, и не так далек день, когда мне придется попрощаться со всеми вами, хотя я могу захотеть пожить еще немного. В моих руках ничего нет, за исключением ручек этого кресла, и вы видите, что я держусь за них, чтобы почувствовать, жив ли я еще. Нет необходимости беспокоиться… еще немного времени осталось.
В тот день мне пришлось спешить, и это оправдало себя, потому что если бы я опоздал хоть на несколько минут, я бы никогда не увидел глаза Самбху Бабу снова. Живыми, я имею в виду я имею в виду, смотрящими на меня так же, как они смотрели на меня при нашей первой встрече… с этой синхронностью. И в эти полчаса до его смерти, это было ничто иное, как чистое общение. Я сказал ему, что он может сказать все, что он хочет.
Он попросил всех выйти. Конечно, все обиделись. Его жене, сыновьям и братьям это не понравилось. Но он ясно сказал: «Нравится ли вам это или нет, я хочу, чтобы вы все немедленно ушли, потому что у меня осталось немного времени».
Естественно, они испугались и ушли. Мы оба засмеялись. Я сказал: «Ты можешь сказать мне все, что хочешь».
Он сказал: «Мне нечего сказать тебе. Просто возьми меня за руки. Дай мне почувствовать тебя. Наполни меня своим присутствием, я прошу тебя». Он продолжил: «Я не могу опуститься на колени и прикоснуться к твоим ногам. Это не значит, что я не хотел бы этого сделать, просто мое тело не в состоянии встать с постели. Я даже не могу двигаться. У меня осталось всего несколько минут».
Я видел, что смерть почти подошла к порогу. Я взял его за руки и сказал ему несколько слов, которые он внимательно выслушал.
В моем детстве я знал только двух людей, которые действительно помогли мне осознать, что такое настоящее внимание. Первой, конечно, была моя Нани. Мне даже немного грустно поставить ее рядом с Самбху Бабу, потому что ее внимание, хотя и похожее, было более многомерным. На самом деле, я не должен называть двоих людей. Но я уже сказал это; теперь же позвольте мне объяснить так ясно, как это только возможно.
С моей Нани каждая ночь была почти ритуалом, так же как вы ждете каждую ночь и каждое утро…
Знаете ли вы, что каждое утро я вставал и спешил принять ванну и приготовиться, потому что я знал, что все ждут? Сегодня я не завтракал просто потому, что я знаю, что это отложит встречу с вами. Я поспал немного дольше, чем обычно. Каждый вечер я знаю, что вы готовитесь, принимая душ, и в то мгновение, когда я вижу свет в вашей маленькой комнате, я знаю, что прилетели дьяволы, и теперь я должен спешить.
И целый день вы заняты. Ваше время занято на протяжении всего дня. Вы можете сказать, что я совершенно ушедший от дел человек — не уставший, ушедший от дел… и не уволенный никем. Это мой образ жизни — жить расслабленно, ничего не делая с утра до вечера, с вечера до утра. Чтобы все были заняты, это вся моя работа. Я не думаю, что в мире есть кто-то еще — или был, или когда-нибудь будет — кто настолько ничего не делает, как я. И, тем не менее, просто, чтобы поддерживать дыхание мне нужно, чтобы тысячи саньясинов постоянно работали. Вы знаете более великого шутника?