I. Проблема направленности исторического процесса

Министерство образования Российской Федерации

 

Сибирский государственный технологический

Университет

 

ФИЛОСОФИЯ

 

Социальная философия

 

Хрестоматия

 

 

Утверждено редакционно-издательским советом в качестве учебного пособия по философии

 

 

Красноярск

УДК

 

ФИЛОСОФИЯ. Социальная философия: Хрестоматия. Учебное пособие для студентов всех специальностей и форм обучения / Составители Е.Н. Викторук, В.П. Махонина. – Красноярск: СибГТУ, 2002. – 100 с.

 

Рецензенты: Н.П. Копцева, доктор философских наук, профессор КГУ

 

Л.А. Чурилова, кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории и культурологии СибГТУ

 

 

Хрестоматия представляет собой тематическую подборку текстов по социальной философии, фрагменты из произведений философов различных исторических эпох, включая ХХ век.

 

ISBN

 

© Викторук Е.Н.,

Махонина В.П.

 

© Сибирский государственный технологический университет, 2002

 

Содержание

 

Введение

I. Проблема направленности исторического процесса

 

1.1. Теории общественного прогресса

· Гердер И.Г. Идеи философии истории человечества

· Гегель Г.В.Ф. Философия истории

· Маркс К.К. К критике политической экономии

1.2. Теории локальных цивилизаций

· Шпенглер О. Закат Европы

 

 

II. проблема смысла истории

 

· Ясперс К. Смысл и назначение истории

· Поппер К. Открытое общество и его враги

· Фукуяма Конец истории

 

введение

Изучение философии невозможно без обращения к первоисточникам, трудам классиков философской мысли. Никакой учебник не в состоянии заменить непосредственное погружение в мир философской культуры. Оптимальным вариантом является прямое обращение к текстам первоисточников. Однако это не всегда возможно по «техническим» причинам: недостаток времени, отсутствие нужной книги в библиотеке, обширность и сложность текста и т.д. В этом случае хрестоматия как один из видов учебного пособия может оказать определенную помощь студентам, представив изучаемые тексты в извлечениях.

Данное учебное пособие является второй частью хрестоматии по социальной философии. Оно включает в себя фрагменты произведений выдающихся философов по проблеме смысла и направленности исторического процесса, отражающих, во-первых, единство всемирной истории, как с идеалистических, так и с материалистических позиций, рассматривающих общество как объективный исторический процесс; во-вторых, концепция исторического круговорота, замкнутых локальных культур.

Во втором разделе представлены работы западных философов ХХ века, в которых остро обозначены не только перспективы развития общества и человека, но и проблема конца истории.

Хрестоматия составлена в соответствии с «Примерной программой дисциплины «Философия» федерального компонента цикла общегуманитарных, социально-экономических дисциплин в государственном образовательном стандарте высшего профессионального образования второго поколения».

Учебное пособие предназначено студентам всех специальностей и форм обучения для самостоятельной работы, подготовки к семинарам, зачетам, экзаменам, для выполнения рефератов и контрольных работ по социальной философии.

 

I. Проблема направленности исторического процесса

 

1.1 Теории общественного прогресса

 

ИОГАНН ГОТФРИД ГЕРДЕР

 

 

...Не только философы возвели в ранг изначальной, чистой потенции человеческий разум, не зависимый от органов чувств и тела, но и человек, погруженный в сновидение своей жизни, чувственно воспринимающий мир, мнит, что сам собою сделался тем, чем он стал. Вселенное творцом в душу его чувство самосто­ятельной деятельности побуждает человека трудиться и творить, и самая сладкая награда за труд – ощущение, что ты сам начал и кончил все, что сделано было тобою. Годы детства теперь позабыты, зерна, которые были брошены тогда в душу человека, и те зерна, которые и теперь каждодневно принимает его душа, дремлют в глубине; человек видит перед собой цветущее дерево, он радуется его росту, плодам, которые зреют на его ветвях. Но философ по опыту знает, как складывается человек, как ограниченна человече­ская жизнь, а в истории он может постепенно, шаг за шагом, проследить, как создавался, как воспитывался наш человеческий род, – все напоминает ему о том, сколь зависим человек, а потому ему следовало бы незамедлительно вернуться в наш реальный мир из своего идеального мира, в котором человек представляет себя существом единственным и самодовлеющим.

Человек не рождает себя сам, не рождает он и свои духовные силы. Сам зародыш – наши задатки – генетического происхождения, как и строение нашего тела, но и развитие задатков зависит от судьбы; судьба поселила нас в той или иной земле и приготовила для нас средства воспитания и роста. Нам пришлось учиться даже смотреть и слушать, а что за искусство требуется, чтобы научиться языку, главному средству выражения наших мыслей, – не тайна ни для кого. Весь механизм человека, характер возрастов, длительность жизни — все таково, что требует помощи извне. У детей мозг мягкий, он липнет еще к черепной коробке, лишь постепенно складываются полосы, с годами он затвердевает и, наконец, твердеет настолько, что не воспринимает новых впечатлений. В таком положении и члены тела ребенка, и его влечения; члены тела – нежные и хорошо приспособленные к тому, чтобы подражать другим людям, а чувства детей вбирают в себя все, что они видят и слышат, – с поразитель­ным вниманием и внутренней жизненной силой. Итак, человек это искусно построенная машина, наделенная генетической диспо­зицией и полнотою жизни; но машина не играет на самой себе, и даже самому способному человеку приходится учиться играть на ней. Разум – это соединение впечатлений и практических навыков нашей души, сумма воспитания всего человеческого рода; и воспи­тание его человек довершает, словно посторонний себе самому художник, воспитывая себя на чужих образцах.

Таков принцип истории человечества; не будь этого принципа, не было бы и самой истории. Если бы человек все получал от себя, изнутри себя, если бы все полученное он развивал отдельно от предметов внешнего мира, то существовала бы история человека, но не история людей, не история целого человеческого рода. Но поскольку специфическая черта человека состоит как раз в том, что мы рождаемся, почти лишенные даже инстинктов, и только благо­даря продолжающемуся целую жизнь упражнению становимся людьми, поскольку сама способность человека к совершенствованию или порче основана на этой особенности, то вместе с тем и история человечества необходимо становится целым, цепью, не прерываю­щейся нигде, от первого до последнего члена, – цепью человеческой общности и традицией воспитания человеческого рода.

Потому мы и говорим о воспитании человеческого рода, что каждый человек лишь благодаря воспитанию становится человеком, а весь человеческий род существует лишь в этой цепи индивидов. Правда, если кто-нибудь скажет, что воспитывает не отдельный человек, а род, то это будет непонятно мне, потому что род, вид – это только всеобщие понятия, и нужно, чтобы они воплощены были в конкретных индивидах. Какую бы совершенную степень гуман­ности, культуры и просвещенности ни отнес я к общему понятию, потому что идеальное понятие это допускает, я ничего не сказал бы о подлинной истории человеческого рода, как ничего не скажу, говоря вообще о животности, каменности, железности и наделяя целое самыми великолепными, но противоречащими друг другу в конкретных индивидах свойствами. Наша философия истории не пойдет по пути Аверроэса, согласно которому всему человеческому роду присуща единая, и притом очень низкая, душа, лишь частично передающаяся отдельным людям. Но если бы, наоборот, говоря о человеке, я ограничился бы только индивидами и отрицал бы, что существует цепь взаимосвязи между всеми людьми и между людьми и целым, то я, в свою очередь, прошел бы мимо человека с его естеством и мимо истории человечества, ибо ни один из нас не сделался человеком сам по себе, собственными усилиями. Все человеческое в человеке связано со всеми обстоятельствами его жизни; через духовный генезис, воспитание связано с родителями, учителями, друзьями, связано с народами и с предками народа, связано, наконец, с целой цепью рода, с цепью, которая одним из своих звеньев уже касалась той или иной душевной силы человека. Если идти по линии восхождения, народы становятся семьями, семьи восходят к своим родоначальникам; поток истории сужива­ется и сужается и, наконец, подходит к своему первоистоку, и вся населенная Земля обращается в дом, в котором воспитывалась наша семья, в дом со множеством крыльев, классов, комнат, где, однако, все преподавание ведется по одному образцу, образцу, что, со множеством добавлений и изменений, передавался по наследству из поколения в поколение начиная с самого прародителя племени. Доверимся ограниченному пониманию школьного учителя и ре­шим, что не без основания разделил он своих учеников на классы; если теперь окажется, что человеческий род на всей Земле, согласно потребностям своего времени и своего местожительства, повсюду воспитывается, как того требует искусство, найдется ли такой рассудительный человек, который, зная, как устроена наша Земля и как соотносится с ней человек, не предположит, что отец челове­ческого рода, определивший, где и когда жить каждому народу, поступил и как учитель человеческого рода? Увидев корабль, поду­мает ли кто-нибудь, что он построен непреднамеренно, без плана? А кто сравнит искусное строение человеческой природы с любым климатом на Земле, где живет человек, неужели откажется подумать, что, наверное, климатические различия между столь многообраз­ными племенами людей тоже были заложены в самом творении Земли и что они преследовали цели духовного воспитания челове­чества? Но поскольку местожительство само по себе ничего еще не решает, а нужно, чтобы существовали живые, подобные нам суще­ства, которые будут учить, воспитывать, наставлять нас, то мне кажется совершенно несомненным, что человеческий род воспиты­вается и что существует философия его истории,— это так же верно, как и то, что существует человечество, то есть солидарное единство индивидов, и что только человечество и превращает каждого из нас в человека.

Но сразу становятся ясны нам и простые и недвусмысленные принципы философии истории, очевидные, как сама естественная история человека; эти принципы — традиция и органические силы. Человек воспитывается только путем подражания и упражнения: прообраз переходит в отображение, лучше всего назвать этот переход преданием, или традицией. Но нужно, чтобы у человека, подража­ющего своему прообразу, были силы, чтобы он воспринимал все, что сообщают, что передают ему, что возможно сообщить и передать, чтобы он усваивал и преобразовывал в свое существо все это сообщенное.

Итак, что, сколько он воспримет, как и что усвоит, применит и употребит, - все это зависит только от присущих человеку сил, а в таком случае воспитание человеческого рода - это процесс и генетический, и органический; процесс генетический - благодаря передаче, традиции, процесс органический — благодаря усвоению и применению переданного. Мы можем как угодно назвать этот генезис человека во втором смысле, мы можем назвать его культу­рой, то есть возделыванием почвы, а можем вспомнить образ света и назвать просвещением, тогда цепь культуры и просвещения протянется до самых краев земли.

Калифорниец и обитатель Огненной Земли научились делать лук и стрелы, - у них есть язык, есть понятия, они знают искусства и упражняются в них, но тогда это уже культурный и просвещенный народ, хотя и стоящий на самой низкой ступеньке культуры и просвещения. Различие между народами просвещенными и непрос­вещенными, культурными и некультурными - не качественное, а только количественное. На общей картине народов мы видим бессчетные оттенки, цвета меняются с местом и временем, - итак, здесь все дело в том, с какой точки зрения смотреть на изображенные на картине фигуры. Если мы примем за основу понятие европейской культуры, то, конечно, найдем ее только в Европе; а если мы проведем искусственные различения между культурой и просвеще­нием, хотя ни культура, ни просвещение не существуют по отдель­ности, то мы еще более удалимся в страну фантазий. Но мы останемся на Земле и посмотрим, посмотрим сначала в целом и общем, что за воспитание человека являет нам сама природа, которой ведь лучше всего должны быть известны характер и предназначение созданного ею существа, - и вот оказывается, что такое воспитание есть традиция воспитания человека для одной из форм человеческого счастья и образа жизни. Где существует человек, там существует и традиция, бывает и так, что среди дикарей традиция действеннее всего заявляет о себе, хотя она и относится к узкому, ограниченному кругу. Если человек живет среди людей, то он уже не может отрешиться от культуры, - культура придает ему форму или, наоборот, уродует его, традиция захватывает его и формирует его голову и формирует члены его тела. Какова культура, насколько податлив материал, от этого зависит, каким станет человек, какой облик примет он. Дети, оказавшись среди животных, приносили к ним человеческую культуру, если прежде жили с людьми,— об этом свидетельствует большинство примеров; но если ребенка с момента его рождения отдать на воспитание волчице, то он останется единственным на Земле человеком, совершенно ли­шенным культуры.

Что вытекает из этой твердо установленной и доказанной всей историей человеческого рода точки зрения?

Во-первых, отсюда следует принцип, который поощряет и утешает нас в самой жизни, но, далее, вдохновляет нас и на это рассуждение, - принцип этот таков: если человеческий род возник не сам по себе, если человек замечает в себе такие задатки, глядя на которые невозможно не изумляться, то, очевидно, и для развития этих задатков творцом определены средства, в которых скажутся его отеческая мудрость и благоволение. Если глаза человека были созданы столь красивыми, - неужели напрасно? Нет, глаза откры­ваются и видят золотой луч света, и луч света создан для глаз, а глаза для Солнца; - Солнце приводит к завершению мудрость такого творения. Таковы все чувства, все органы, они находят средства, с помощью которых доводят до окончания свое развитие, и находят среду, для которой они созданы. Но если говорить о чувствах и органах духа, от применения которых зависит характер человеческого рода, мера его счастья, - неужели здесь все совсем иначе? Быть может, здесь, в духовной области, творцу не удалось исполнить свои намерения, а вместе с тем и намерения всей природы в той мере, в какой они зависят от сил и энергии человека? Нет, этого не может быть! Здесь вина может быть только в нас: мы или приписываем творцу ложные цели, или препятствуем их достижению, насколько это вообще в наших возможностях. Но коль скоро возможности наши тут ограниченны, а всемудрый творец не будет отступаться от своих замыслов в угоду творению своих мыслей, то мы можем быть совершенно спокойны и уверены, что даже в самой запутанной истории человеческого рода мы сумеем распознать цели и намерения бога. Всем творениям бога присуща цельность, - если даже каждое отдельное творение входит в совер­шенно необозримое целое, то, с другой стороны, каждое само по себе - тоже целое, оно заключает в себе божественность своего предназначения. Так - растение, так - животное; неужели с челове­ком и его предназначением иначе? Неужели тысячи людей рожда­ются ради одного, все прошлые поколения - ради последнего, всякий индивид - ради рода, то есть ради абстрактного наимено­вания? Нет, премудрый не играет - он не творит отвлеченных сновидений; каждое свое чадо любит он, как отец, в каждом ощущает он самого себя, как если бы сотворенное им существо было единственным на целом свете. Все его средства - цели, все цели - средства целей еще более великих, в которых, все совершая и все завершая, Бесконечный открывает свою сущность. Итак, в том, что такое каждый человек, чем он может быть, по необходимости заключена цель человеческого рода,— но что за цель? Счастье и человечность, какие возможны на этом месте, в этой степени, в этом звене цепи, охватывающей весь человеческий род. Итак, где бы ты ни был рожден, кем бы ты ни был рожден, человек, ты всегда тот, кем должен был стать, - не бросай цепь, не старайся перешаг­нуть через нее, но прилепись к ней! Лишь во взаимосвязи ее звеньев, в том, что усвоишь ты и отдашь, в этой двуединой деятельности мир твой и жизнь.

Во-вторых. Как бы ни льстило человеку, что бог выбрал его себе в помощники, предоставив человеку и ему подобным воспитываться и развиваться на земле, все же самое это избранное богом средство показывает все несовершенство нашего земного существования, - мы, говоря по существу, еще не люди, а только становимся людьми. Что же это за несчастное существо: у него самого нет ничего, он всему должен учиться, во всем упражняться, везде ему должен быть показан пример, - он словно воск, мягкий и податливый! Если человек гордится своим разумом, покажите ему широкие просторы земли, на которых живут его собратья, - пусть выслушает он всю многозвучную, полную диссонансов историю их. Есть ли такая бесчеловечность, к которой не привыкало бы то или иное племя, даже группа племен; ведь многие, даже, может быть, большинство, были людоедами! Есть ли такая нелепая фантазия, которую не освящала бы традиция? Итак, ни одно живое существо не может пасть так низко, как человек; всю свою жизнь он остается ребенком по уму, иногда он бывает послушным воспитанником чужих умов. В какие руки он попадет, таким и станет, и я не думаю, чтобы существовала такая возможная для человеческих нравов и обычаев форма, которая не была бы реализована и которой не следовал когда-либо отдельный человек или целый народ. История исчер­пывает все пороки, все ужасы, и, наконец, здесь и там начинают проглядывать мысли и доблести, более достойные человека. Иначе и не могло быть, если следовать принципу, избранному нашим творцом, - наш род мог быть воспитан только самим собою: за­блуждения передавались из поколения в поколение, и иначе не могло быть; путь людей стал подобен лабиринту, со всех сторон открывались ложные ходы и тупики, и только едва заметные следы вели к скрытой в глубине цели. Счастлив тот смертный, который дошел до цели, который повел к ней других, счастлив тот, чьи мысли, желания, склонности воздействовали на человечные чувства его собратьев. Бог творит на земле через избранных, через людей, превосходящих большинство, – и для религии и языка, для искусств и наук нет более прекрасного венца, чем пальмовая ветвь нравст­венного прогресса в душах человеческих. Тело тлеет в могиле, а имя наше вскоре станет тенью на земле, – и лишь воплотившись в глас божий, в традицию воспитания, развития человечества, мы можем безымянно творить в душах потомства.

В-третьих, философия истории идет вслед за звеньями цепи, за традицией, а потому это подлинная история людей, иначе все внешние события – лишь облака и пугающие нас уроды. Страшно смотреть, как катастрофы, совершающиеся на Земле, оставляют после себя одни развалины, вечное начало без конца, как судьба все переворачивает и как ни в чем не заметно ясного намерения и цели! И только цепь развития, воспитания превращает развалины в целое, в этом целом пропадают, правда, фигуры людей, но дух человече­ский живет, не ведая смерти, и трудится, не ведая усталости. Вечно славятся имена, которые, словно гении человечества, сияют в истории культуры, которые, словно яркие звезды, встают в ночи времен! Пусть зоны разрушат многое в здании культуры, пусть золото втопчут в грязь забвения; труды человеческой жизни не были напрасны, ибо все, что Провидение желало спасти в творении своем, оно спасло, сохранило в иных формах. Все равно ни одно создание рук человеческих не вечно на Земле, ибо построенное воздвигнуто было руками времени для времени, в потоке поколений, и, препят­ствуя новому, сдерживая новые силы, оно несет вред потомству. Итак, даже непостоянство, даже несовершенство всего созданного человеком было предусмотрено замыслом творца. И должна была явиться глупость, чтобы мудрость попрала ее, и самые прекрасные творения человека были бренными, и тленными, и неотделимыми от своей материи, на развалинах их должны были вновь строить и совершенствовать свое люди; все мы трудимся, все упражняемся на этой Земле, словно в мастерской. Каждому приходит пора уйти из жизни, а поскольку умирающему все равно, что сделает потомство с трудами рук его, то благому духу претило бы даже, если бы последующие поколения мертво и тупо поклонялись старому и не желали строить ничего своего. Дух дозволяет им новые труды, ибо дух взял свое: силы возросли, и человеческие упражнения принесли свои богатые плоды для души.

О златая цепь развития, ты опутываешь Землю, пронизываешь всех индивидов и достигаешь трона Провидения, - я увидел тебя, я высмотрел самые прекрасные твои звенья, я следовал за чувствами отца, матери, друга, наставника, и теперь история для меня - уже не ужас и опустошение на священной земле, как думал я раньше. Тысячи позорных поступков прикрыты гадкими похвалами, тысячи являют нам себя во всей своей омерзительности - и лишь подчер­кивают немногие подлинные заслуги деятельной человечности, - заслуги эти обретались людьми в сокровенной тишине, и редко знал человек, какие следствия выведет, словно дух из материи, провидение из его жизни. Лишь средь бурь мог расти благородный побег, лишь сопротивляясь ложным притязаниям, могли одержать победу сладкие труды людей; нередко они, казалось, гибли от чистоты людских намерений. Но труды людей не погибли. Из праха всего благого возрастало семя грядущего, политое кровью, оно росло и обретало неувядающий венец. Механизм переворотов уже не вводит меня в заблуждение, нашему человеческому роду потрясения нужны, как волны - водной глади, для того чтобы озеро не превра­тилось в болото. Гений человечности вечно обновляет свой облик, вечно расцветает и вновь возрождается в народах, поколениях, племенах.

 

______________________

Гердер И.Г. Идеи к истории человечества.//Философия истории. - М, 1995. Сс. 49-56.

 

 

1. Общество как «органическое единство индивидов».

2. Прогресс и культурная традиция.

 

 

Георг Вильгельм Фридрих Гегель

 

 

Прежде всего, мы должны обратить внимание на то обстоятельство, что интересующий нас предмет - всемирная история, - совершается в духовной сфере. Мир обнимает собою физическую и психическую природу; физическая теория также играет некоторую роль во всемирной истории, и мы уже в самом начале обратим внимание на эти основные соотношения природных определений. Но субстанциальным является дух и ход его развития. Здесь мы должны рассматривать природу не в том отношении, как она сама по себе также является системой разума в особом, своеобразном элементе, но лишь по отношению к духу. Но дух на этой сцене всемирной истории, на которой мы его рассматриваем, является перед нами в своей конкретнейшей действительности; несмотря на это или, скорее, именно для того чтобы в этом виде его конкретной действительности схватить всеобщее, мы должны прежде всего предпослать нашему исследованию некоторые отвлечённые определения, относящиеся к природе духа. Однако здесь это можно сделать скорее лишь в форме утверждения, и здесь не место умозрительно развивать идею духа, потому что то, что может быть сказано в введении, вообще следует понимать исторически, как уже было сказано выше, как предпосылку, которая или была выведена и доказана в другом месте, или только должна быть подтверждена в дальнейшем изложении исторической науки.

Итак, мы должны указать здесь:

a) каковы абстрактные определения природы духа;

b) какими средствами пользуется дух, для того чтобы реализовать свою идею;

c) наконец рассмотреть ту форму, которая является полной реализацией духа в наличном бытии - государство;

а) Природу духа можно выяснить путём его сопоставления с его полной противоположностью. Как субстанцией материи является тяжесть, так, мы должна сказать, субстанцией, сущностью духа, является свобода. Всякому непосредственно представляется вероятным, что духу в числе других свойств присуща и свобода; но философия учит нас, что все свойства духа существуют лишь благодаря свободе, что все они являются лишь средствами для свободы, все только её ищут и порождают; умозрительная философия признаёт, что свобода является единственно истинным духом. Материя тяжела, поскольку она тяготеет к центру; она по существу дела состоит из основных элементов, она находится вне себя, она ищет своего единства и, следовательно, старается сама преодолеть себя; она ищет своей противоположности; если бы она достигла этого, то она бы уже не бала бы материей, но уничтожилась бы; она стремится к идеальности, потому что в единстве она идеальна. Напротив того, именно духу свойственно иметь центр в себе, его единство не вне его, он нашёл его в себе, он в себе и у себя. Субстанция материи находится вне её, дух есть у себя бытие. Именно это есть свобода, потому что, если я являюсь зависимым, то отношу себя к чему-то другому, чем я не являюсь; я не могу быть без чего-то внешнего; я свободен тогда, когда я есть у самого себя. Это у себя бытие духа есть самосознание, сознание самого себя. В сознании следует различать две стороны: во-первых, что (dass) я знаю, и, во-вторых, что (was) я знаю. В самосознании обе эти стороны совпадают, потому что дух знает самого себя: он является рассмотрением (Beurtheilen) своей собственной природы и в то же время он является деятельностью, состоящею в том, что он возвращается к самому себе и таким образом сам себя производит, делает себя тем, что он есть в себе. После этого отвлеченного определения можно сказать о всемирной истории, что она является обнаружением духа в том виде, как он вырабатывает в себе знание о том, что он есть в себе, и подобно тому как зародыш содержит в себе природу дерева, вкус, форму плодов, так и первые появления духа виртуально содержат в себе всю историю.

Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действие людей вытекает из их потребностей, их страстей, их интересов, их характеров и способностей и при том таким образом, что побудительными мотивами в этой драме являются лишь эти потребности, страсти, интересы и лишь они играют главную роль. Конечно, там можно найти и общие цели, желание добра, благородную любовь к отечеству, но эти добродетели и это всеобщее играют ничтожную роль по отношению к миру и к тому, что в нем творится. Конечно, мы можем найти в этих субъектах и в сферах их деятельности осуществление определений разума, но число их ничтожно по сравнению с массой рода человеческого, да и добродетели их сравнительно не очень распространены. Наоборот, страсти, своекорыстные цели, удовлетворение эгоизма имеют наибольшую силу, сила их заключается в том, что они не признают никаких пределов, которые право и моральность стремятся установить для них, и в том, что эти силы природы непосредственно ближе к человеку, чем искусственное и продолжительное воспитание, благодаря которому человек приучается к порядку и к умеренности, к соблюдению права и к моральности. Когда мы наблюдаем эту игру страстей и видим последствия их неистовства, неблагоразумие, примешивающегося не только к ним, но и главным образом даже к благим намерениям, к правильным целям, когда мы видим происходящие благодаря этому бедствия, зло, гибель процветающих государств, созданных человеческим духом, - мы можем лишь чувствовать глубокую печаль по поводу этого непостоянства, а так как эта гибель не только является делом природы, но и вызвана волей человека, то в конце концов подобное зрелище нас морально огорчает и возмущает нашу добрую душу, и у нас таковая имеется. Не впадая в риторическое преувеличение, лишь верно устанавливая, какие бедствия претерпели славнейшие народы и государства и отдельные добродетельные лица, можно нарисовать ужасную картину этих результатов, которая еще более усилит наше чувство глубочайшей, беспомощной скорби и которой нельзя противопоставить ничего примеряющего. Возможность преодолеть это чувство или освободиться от него дает нам разве только та мысль, что ведь это уже произошло, такова судьба, этого нельзя изменить, а затем, избавляясь от тоски, которую могла бы навести на нас эта грустная мысль, мы опять возвращаемся к нашему чувству жизни, к нашим текущим целям и интересам, словом, вновь предаемся эгоизму, который, находясь в безопасности на спокойном берегу, наслаждается открывающимся перед ним далеким видом груды развалин. Но и тогда, когда мы смотрим на историю, как на такую бойню, на которой приносятся в жертву счастье народов, государственная мудрость и индивидуальные добродетели, то пред мыслью необходимо возникает вопрос: для кого, для какой конечной цели были принесены эти чудовищные жертвы? Это наводит на вопрос о том, что мы приняли за общий исходный пункт нашего рассмотрения, исходя из него, мы тот час определяли те события, которые представляют нам вышеупомянутую вызывающую мрачное чувство и наводящую на печальные размышления картины, как поле зрения, в котором нас интересуют лишь средства для осуществления того, относительно чего мы утверждаем, что оно является субстанциальным определением, абсолютною, конечною целью, или - что то же самое - что оно является истинным результатом всемирной истории. Мы с самого начала вообще отвергли рефлексии, состоящие в восхождении от особенного к общему. Кроме того, самим вышеупомянутым сентиментальным размышлениям чужд интерес к тому, чтобы в самом деле возвыситься над этими чувствами и разрешить загадки проведения, выраженные в вышеупомянутых соображениях. Напротив того, самой их сущностью является то, что они находят в себе грустное удовлетворение в пустой, бесплодной возвышенности вышеуказанного отрицательного результата. И так, мы возвращаемся к той точке зрения, на которую, мы стали, причем в тех пунктах, о которых мы упоминаем в связи с этим, содержаться и такие определения, которые имеют существенные значения для разрешения тех вопросов, на которые может навести вышеупомянутая картина.

Первый момент, - на который мы обращаем внимание, о котором мы уже часто упоминали и который приходится как можно чаще подчеркивать, когда речь идет о сути дела, - заключается в том, что то, что мы называли принципом, конечною целью, определением или природой и понятием духа, является лишь чем-то всеобщим, отвлеченным. Принцип, а также и правило, закон является чем-то внутренним, которое как таковое, как бы ни было оно истинно в себе, не вполне действительно. Цели, правила и т.д. содержатся в наших мыслях, лишь в наших сокровенных намерениях, но еще и не в действительности. То, что есть в себе, есть возможность, способность, но оно еще не вышло из своего внутреннего состояния, еще не стало существующим. Для того чтобы оно стало действительным, должен присоединяться второй момент, а его принципом является воля, деятельность человека вообще. Лишь благодаря этой деятельности реализуются, осуществляются как вышеупомянутое понятие, так и в себе сущие определения, так как они имеют силу непосредственно благодаря им самим. Та деятельность, которая осуществляет их и дает наличное бытие, есть потребность, стремление, склонность и страсть человека. Я предаю большое значение тому, чтобы выполнить что-нибудь и сообщить ему наличное бытие: я должен принимать участие в этом, я хочу найти удовлетворение в выполнении. Та цель, для осуществления которой я должен быть деятельным, должна каким-либо образом являться и моей целью, я должен в то же время осуществлять при этом и свою цель, хотя та цель, для осуществления которой я действую, имеет еще и многие другие стороны, до которых мне нет никакого дела. Бесконечное право субъекта заключается в том, что сам он находит удовлетворение в своей деятельности и в своем труде. Если люди должны интересоваться чем-либо, они должны сами участвовать в этом и находить в этом удовлетворение для чувства собственного достоинства. При этом следует избегать одного недоразумения: кого-нибудь порицают и справедливо говорят о нем в дурном смысле, что он вообще заинтересован, т.е., что он ищет лишь своей личной выгоды. Если мы порицаем это, то мы имеем в виду, что под видом стремления к общей цели он ищет и добивается личной выгоды, не думая об общей цели или даже жертвуя всеобщим, но тот, кто действует для какого-нибудь дела, заинтересован не только вообще, но и заинтересован в этом деле. Язык правильно выражает это различие. Поэтому ничего не происходит и ничего не производится без того, чтобы действующие индивиды не получали удовлетворение, это частные лица, т.е. у них имеются особые, свойственные им потребности, стремления, вообще интересы, в числе этих потребностей у них имеется не только потребность в том, чтобы обладать собственными потребностями и собственной волей, но и в том, чтобы у них имелись собственные разумения, убеждения или по крайней мере мнение, соответствующее их личным взглядам, если только пробудилось потребность иметь суждение, рассудок и разум.

Затем люди, если они должны действовать для дела, хотят также и того, чтобы оно вообще нравилось им, чтобы они могли принимать в нем участие, руководясь своим мнением об его достоинствах, об его правоте, выгодах, полезности. Это в особенности является существенным моментом в наше время, когда люди не столько привлекаются к участию в чем-нибудь на основе доверия, авторитета, а посвящают свою деятельность тому или другому делу, руководясь собственным умом, самостоятельным убеждением и мнением.

Итак, мы утверждаем, что вообще ничто не осуществлялось без интереса тех, которые участвовали своей деятельностью, и так как мы называем интерес страстью, поскольку индивидуальность, отодвигая на задний план все другие интересы и цели, которые также имеются и могут быть у этой индивидуальности, целиком отдается предмету, сосредотачивает на этой цели все свои силы и потребности, - то мы должны вообще сказать, что ничто великое в мире не свершалось без страсти. В наш предмет входят два момента: во-первых, идея; во-вторых, человеческие страсти; первый момент составляет основу, второй является утком великого ковра развернутой перед нами всемирной истории. Конкретным центральным пунктом и соединением обоих моментов является нравственная свобода в государстве. Мы уже говорили об идее свободы как о природе духа и абсолютной конечной цели истории. Страсть признается чем-то неправильным, более или менее дурным: у человека не должно быть никаких страстей. Страсть и не является вполне подходящим словом для того, что я хочу здесь выразить. А именно, я имею здесь ввиду вообще деятельность людей, обусловленную частными интересами, специальными целями или, если угодно, эгоистическими намерениями, и притом так, что они вкладывают в эти цели всю энергию своей воли и своего характера, жертвуют для них другими предметами, которые также могут быть целью, или, скорее, жертвуют для них всем остальным. Это частное содержание до такой степени отождествляется с волей человека, что оно составляет всю определенность последнего и неотделимо от него, - благодаря ему человек есть то, что он есть. Ведь индивидуум оказывается таким, который конкретно существует, не человеком вообще, потому что такого человека не существует, а определенным человеком. Характер тоже выражает эту опред