ГОМЕР В СОЗНАНИИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ (В.А. ЖУКОВСКИЙ, Н.И. ГНЕДИЧ, А.С. ПУШКИН, Н.В. ГОГОЛЬ)




NB: Выделены значимые цитаты. Больше всего – о Пушкине и Гоголе.

ГОМЕР В СОЗНАНИИ ПУШКИНА
(по статье С. Б. Федотовойиз сборника Пушкин: Исследования и материалы. Т. XVIII—XIX)

По некоторым воспоминаниям, Пушкин читал Гомера уже в девятилетнем возрасте. Ранняя поэма «Бова» (1814) начиналась признанием автора в том, что он «часто, часто ‹...› беседовал» с Г. в поисках образца для воспевания «героев Севера». В Лицее на книжной полке юного поэта стояли «за Вольтером Виргилий, Тасс с Гомером» («Городок (К***)». Если можно предположить, что последовательность названных томов здесь не случайная, но выстроена по иерархии читательских предпочтений автора, то место в ней Г. определилось, видимо, под влиянием лицейских преподавателей, к-рые, руководствуясь сложившейся в классицизме предпочтительной ориентацией на рим. лит-ру, ставили, в частности, Г. ниже Вергилия. Подобное же представление о греч. поэтах вынес из своего курса обучения и Евгений Онегин, к-рый «Бранил Гомера, Феокрита» (гл. I, 7. 5). Авторитетные отзывы и лит.-критич. разборы фр. писателей — Ш. Монтескье, Вольтера, Ж.-Ф. де Лагарпа, Ж. Делиля и др., отражавшие сложившееся в «споре древних и новых» полемическое отношение к Г., в чьих творениях последние указывали мн. погрешностей и недостатков (нравы героев, аморализм богов, описательность, обилие отступлений, пространные речи, произносимые в разгар боя, подробные родословные, длинные сравнения и пр.), способствовали формированию у П. критич. и даже неск. иронического взгляда на «Илиаду», «Одиссею» и создавшего их поэта. Предметом неоднократной насмешки служили П. частые, как ему казалось, описания пиршеств у Г. (на самом деле, им посвящены из 16 000 стихов «Илиады» лишь около 50, в «Одиссее» — неск. больше). В «Руслане и Людмиле» пушк. ирония выразилась в декларированном отказе от этой принадлежащей якобы исключительно высокому героическому эпосу темы и предпочтении ей изображения эротических сцен: «Я не Омер: в стихах высоких Он может воспевать один Обеды греческих дружин И звон и пену чаш глубоких. Милее, по следам Парни, Мне славить лирою небрежной И наготу в ночной тени, И поцелуй любови нежной!» (песнь IV). В «Евгении Онегине» с легкой насмешкой П. объявляет себя, напротив, столь же приверженным теме «пиров», как и Г.: «И к стате я замечу в скобках, Что речь веду в моих строфах Я столь же часто о пирах, О разных кушаньях и пробках, Как ты, божественный Омир, Ты, тридцати веков кумир!» (гл. V, 36). В беловом автографе и первом изд. гл. V шутливое сравнение «романа в стихах» с гомеровским эпосом было продолжено еще в двух строфах. Объявив себя достойным соперником Г. в изображении пиров («В пирах готов я непослушно С твоим бороться божеством») и обещая дальнейшее соперничество с «Илиадой» в сцене дуэли («Что ж до сражений, то немного Я попрошу вас подождать ‹...› Сраженье будет»), П. вместе с тем признает «великодушно», что «свирепые герои», «неправильные бо́и» и боги («Твоя Киприда, твой Зевес») греч. поэта «большой имеют перевес Перед Онегиным холодным, Пред сонной скукою полей, Перед Истоминой моей, Пред нашим воспитаньем модным», но Татьяна ему «милей Елены пакостной».

Сложившееся у П. в юные годы, не столько, вероятно, по собственным читательским впечатлениям, сколько под влиянием чужих оценок, насмешливо-скептическое мнение о нек-рых особенностях гомеровских поэм держалось в его сознании какое-то время на первом плане, оттесняя представление об «Илиаде» и «Одиссее» как о величайших поэтич. творениях античности. Этот аспект восприятия Г., всегда, несомненно, у П. наличествовавший, стал набирать силу и проявляться отчетливо позднее под воздействием разл. факторов. Однако стойкого, последовательного интереса, равно как и ассоциаций с собственной поэтич. судьбой ни образ, ни творения древнего поэта у него не вызывали. С сер. 1820-х в пушк. замечаниях и отзывах о Г. и его поэмах начинают преобладать уважительные оценки. Это смещение акцентов произошло под влиянием пересмотра отношения к Г., начатого еще в конце XVIII в. нем. преромантиками, проявлявшими особый интерес к нар. поэзии, образцами к-рой они признали «Илиаду» и «Одиссею»; завершенный европ. романтической критикой, этот поворот мнений имел сильный отзвук и в России. П. называет «Илиаду» «памятником классической древности», а лиру Г. — «божественной». Полемизируя с шестым «Философическим письмом» П. Я. Чаадаева, где предсказывалось, что «своего рода бесчестие будет связано с великим именем Гомера», и древнегреч. поэт был представлен «развратителем людей», «преступным обольстителем, который ужасным образом способствовал унижению человеческой природы», наполнив сердца людей «нечистью» (Чаадаев. Т. 1. С. 162, 397; подлинник по-фр.), П. пишет: «Не понимаю, почему яркое и наивное изображение политеизма возмущает вас в Гомере. Помимо его поэтических достоинств, это, по вашему собственному признанию, великий исторический памятник. Разве то, что есть кровавого в „Илиаде” не встречается также и в Библии?» (письмо к П. Я. Чаадаеву от 6 июля 1831). Суждения о Г. фр. писателей и критиков XVIII в., ранее для П. в высшей степени авторитетные, если не непререкаемые, подвергаются им критич. пересмотру. В насмешке Монтескье над Гомером усматривает он теперь подтверждение того, что «французы народ самый anti-поэтический» и что «чувство изящного ‹...› чуждо и непонятно» их лучшим писателям («‹Начало статьи о В. Гюго›», 1832 — Акад. XI, 219, 453). В оценке старых «исправительных» фр. переводов XVIII в., исключавших все, что могло бы «оскорбить образованный вкус французского читателя», он принимает сторону тех, кто «пожелали видеть Гомера, Данте, Шекспира и Сервантеса в их собственном виде, в их народной одежде — предпочли видеть их природные недостатки, нежели украшения усердных переводчиков» («‹О Мильтоне и Шатобриановом переводе „Потерянного рая”›», 1836 — Акад. XII, 137, 380; при правке Г. был вычеркнут из перечня авторов, вероятно, из-за отсутствия удовлетворявших этому требованию фр. пер. его поэм). Считая важным достоинством худож. произв. «единый план», П. в отличие от критиков-классицистов был склонен признать его в «Илиаде», однако испытывал, кажется, сомнения. Известны были ему различные «неувязки» в «Илиаде», и, осведомленный в какой-то мере о «гомеровском вопросе», он соглашался с объяснением, согласно к-рому они явились следствием того, что поэма сложилась из песен разных древних поэтов и ее текст подвергался в устном бытовании всевозможным изменениям: «Гомер, — если и существовал, искажен рапсодами» («Песнь о полку Игореве», 1836).

На корректировку отношения П. к Г. не мог, видимо, не повлиять пер. «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем (опубл. 1829). П. следил за работой Гнедича на протяжении неск. лет.

ПЕРЕВОДЫН. ГНЕДИЧА И ЖУКОВСКОГО
(Инфа просто с какого-то сайта)

С начала XIX в., с наступлением эпохи романтизма интерес к Гомеру возрастает. Важнейшая фаза в освоении Гомера связана с именем И. Гнедича. Полтора десятилетия отдал он кропотливой работе над новым переводом «Илиады». Хорошо владея древнегреческим языком, он не только тщательно штудировал подлинник, но и освоил обширную научную литературу о Гомере, изучил эпоху, мифологические и бытовые реалии, присутствующие в великой поэме. В качестве размера он впервые использовал не александрийский стих, а русский тонический гексаметр. Это стало примером для других переводчиков Гомера. В интерпретации Гнедича «Илиада» обрела широкое эпическое дыхание.

В 1829 г., после того как отдельные фрагменты перевода печатались в периодике, он был опуликован полностью, что сделалось событием в литературной жизни России. Гнедич придал поэме торжественность, активно используя славянизмы, архаизмы. На выход перевода откликнулись многочисленные рецензенты, среди которых был А.С. Пушкин, писавший: «…С чувством глубокого уважения и благодарностию взираем на поэта, посвятившего лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого высокого подвига. Русская Илиада перед нами».

Широко известны хрестоматийные строки Пушкина, обращенные к Гнедичу:

С Гомером долго ты беседовал один.
Тебя мы долго ожидали.

Интересно, что после выхода в 1842 г. «Мертвых душ», поэмы Гоголя, рецензенты стали активно сравнивать ее с «Илиадой», а автора начали называть «российским Гомером». Гоголь, в свою очередь, выказывал пристальный интерес к Гомеру, написал статью о переводе «Одиссеи», выполненном Жуковским.

Некоторые исследователи считают, что в повести Гоголя «Тарас Бульба» в картине сражения казаков с поляками заметны следы влияния «Илиады», использованы некоторые приемы Гомера в описании батальных сцен.

Как и в случае с Гнедичем, замечательным событием в литературной жизни стал выход в 1849 г. перевода «Одиссеи» В.Л. Жуковского, жившего в то время в Германии. Правда, он не знал древнегреческого языка, в отличие от Гнедича не занимался специальными филологическими, научными разысканиями, а опирался на т. н. подстрочник, т. е. буквальный, правда, не очень удачный, перевод «Одиссеи» на немецкий язык. Однако отдельные неточности в переводе Жуковский с лихвой компенсировал вдохновенным взлетом поэтического таланта. В отличие от несколько архаизированного Гнедича, он использовал «сказочный язык», удачно передав в переводе романтическую задушевность.

Свой труд Жуковский охарактеризовал гак: «Мне кажется, что моя Одиссея есть лучшее мое создание: ее оставляю на память обо мне человечеству. Я, русский паук, прицепился к хвосту орла Гомера, взлетел с ним на высокий утес и там в недоступной трещине соткал для себя приятную паутину».

Благодаря переводам Гнедича и Жуковского, творения Гомера приобрели прочную популярность в русском обществе начала XIX в., прежде всего, в литературных поэтических кругах. Такие персонажи, как Ахилл, Гектор, Андромаха, Пенелопа, Одиссей, стали восприниматься как духовные спутники поколения, а их именами «запестрели» произведения, прежде всего поэтические. В стихотворении «19 октября», написанном по поводу лицейской годовщины в 1838 г., вскоре после гибели Пушкина, В. Кюхельбекер писал:

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,
Прекрасный, мощный, смелый, величавый,
В средине поприща побед и славы.
Исполненный несокрушимых сил!

 

Гибель Ахилла от стрелы Париса сопоставлялась с трагической смертью Пушкина.

Н.В. ГОГОЛЬ. ОБ ОДИССЕЕ, ПЕРЕВОДИМОЙ ЖУКОВСКИМ
(просто скопирован 1 абзац)

Появление Одиссеи произведет эпоху. Одиссея есть решительно совершеннейшее произведение всех веков. Объем ее велик; Илиада пред нею эпизод. Одиссея захватывает весь древний мир, публичную и домашнюю жизнь, все поприща тогдашних людей, с их ремеслами, знаньями, верованьями ... словом, трудно даже сказать, чего бы не обняла Одиссея, или что бы в ней было пропущено. В продолжение нескольких веков служила она неиссякаемым колодцем для древних, а потом и для всех поэтов. Из нее черпались предметы для бесчисленного множества трагедий, комедий; всё это разнеслось по всему свету, сделалось достоянием всех, а сама Одиссея позабыта. Участь Одиссеи странна: в Европе ее не оценили; виной этого отчасти недостаток перевода, который бы передавал художественно великолепнейшее произведение древности, отчасти недостаток языка, в такой степени богатого и полного, на котором отразились бы все бесчисленные, неуловимые красоты как самого Гомера, так и вообще эллинской речи; отчасти же недостаток, наконец, и самого народа, в такой степени одаренного чистотой девственного вкуса, какая потребна для того, чтобы почувствовать Гомера.

Теперь перевод первейшего поэтического творения производится на языке, полнейшем и богатейшем всех европейских языков.

(Далее по тексту всяческие восхваления и Гомеру, и Жуковскому, со свойственным тону «Выбранных мест» вдохновенным красноречием)

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-21 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: