Все политологи признают влияния внешнего окружения и особенно Европейского Союза на процессы демократических трансформаций в посткоммунистических странах Европы.
Основная характеристика ситуации, которая сложилась в мире после крушения коммунизма:
1) разрушение «мировой системы социализма»;
2) окончание эры «биполярного» мира и утверждение безусловного лидерства США
3) выдвижение принципиально новых задач интеграции посткоммунистических государств в радикально меняющуюся мировую экономическую и геополитическую систему.
Страны посткоммунистического мира сразу же столкнулись с высокой степенью международной нестабильности и резким обострением старых этнических и межгосударственных конфликтов. Трансформации, произошедшие в Восточной Европе после 1989 г. являются не просто обычным политическим переходом. Скорее это революция, которая охватывает изменение идентичности, экономики, социальной структуры и государства.
Также ключевую роль оказали внешние факторы в посткоммунистических трансформациях, особенно в странах Балтии и Центральной и Восточной Европы.
Как правило, международные режимы возникают по инициативе государства-гегемона, которое своей силой и авторитетом обеспечивает установление стабильных правил сотрудничества и контролирует их соблюдение.
Такая интерпретация процессов возможна, поскольку очевидна роль страны-гегемона — Соединенных Штатов — в продвижении демократии в других странах (независимо от мотивации гегемона в каждом конкретном случае); ¶
В 1990-е годы постсоветские страны, по мнению многих западных наблюдателей, не получали должной экономической помощи и политической поддержки от Запада. Так для обеспечения успеха процессов демократизации в России и других странах Восточной Европы США и другие страны Запада должны были осуществить новый «план Маршалла».
С другой стороны, падение коммунистических режимов в странах региона и начало здесь процессов демократизации с прекращением советской поддержки правящих элит и.
Если в Китае капитализм строился «снизу», в России «сверху», то в странах Центральной и Восточной Европы и Балтии имеет место «капитализм извне». Мы можем говорить о достаточно быстрой приватизации государственного сектора. Но приватизация происходила в основном посредством конкурентных торгов. Инвестиции имели транснациональный характер. Можно сказать, что экономический рост 1990-х годов был обусловлен влиянием иностранного капитала, так например, 75 процентов венгерского рынка — это собственность иностранных инвесторов. Все это сильно глобализовано и зависит от мировых рынков. ¶
Однако в результате посткоммунистические государства столкнулись с необходимостью полного демонтажа значительной части уже существовавших секторов промышленности при одновременной радикальной перестройке и модификации многих производств, связанных как с полной переориентацией их экономик с «Востока» на «Запад» и рыночными реформами, так и с «информационной революцией», экономической и финансовой глобализацией.
Не случайно исследователи заметили следующую зависимость — экономический спад в ходе трансформаций 1990-х годов пережили все страны Центральной и Восточной Европы, но его глубина варьировалась в зависимости от доли предприятий, созданных в «коммунистический» период, в валовом национальном доходе.
Выяснилось, что секторам экономики, сложившимся до Второй мировой войны в расчете на мировой рынок и его конъюнктуру, оказалось легче перестроиться в условиях конкуренции, чем промышленным «гигантам социализма», построенным исключительно для нужд экономики стран советского блока.
Так, Чехия, Венгрия и Польша, доля промышленности в национальном доходе которых за 1940— 1980-е годы увеличилась соответственно на 7,3; 11,3 и 14,3%, в 1994 г. демонстрировали промышленный спад на 8,9—19%. В то же время в Болгарии, Румынии и Словакии — странах, в которых до войны уровень промышленного развития был низким, а при «социализме» благодаря индустриализации доля промышленности в ВНП возросла соответственно на 32,6; 28,7 и 25,9% — спад достигал от 22,1 до 27,7%.
Это же обстоятельство отмечается в отношении республик бывшей Югославии, в какой-то мере отвечая на вопрос: «Почему самоуправленческий социализм Югославии, самый реформированный и либеральный, привел к самой крупной катастрофе в посткоммунистическом мире с этническими войнами и глубоким экономическим кризисом?» ¶
Хорватия и Словения были более развитыми в экономическом отношении и более интегрированными с капиталистическим Западом. Помимо туризма, они занимались продажей сельскохозяйственной и ремесленной продукции, а также мелкосерийных промышленных товаров в Италию, Австрию и Германию.
Сербия, напротив, была наиболее советской по стилю республикой из всех, что составляли Югославию. Она придавала намного больше значения тяжелой промышленности и больше торговала с коммунистическим блоком. Соответственно, она намного больше пострадала от краха коммунизма, который лишил ее международных союзников и рынков, тогда как Словения и Хорватия получили больший доступ к глобальному капитализму. ¶
Характерно, что соответственно экономическим показателям варьировались и уровень адаптации политической культуры, и степень остроты этнических проблем в этих странах, и даже уровень их поддержки странами Запада. В отличие от Сербии лидеры в Словении и Хорватии встречали широкий отклик не только у себя в стране, но и за рубежом, хотя они отстаивали также этнический национализм. ¶
В то же время многие аналитики отмечали, что приглашение посткоммунистических стран ЦВЕ «присоединиться» к ЕС было продиктовано скорее политическими соображениями, чем экономической целесообразностью. Ни динамика макроэкономических показателей, ни сравнение уровня развития этих стран со средним уровнем ЕС, ни темпы и результаты экономических и политических реформ не вселяли надежд на то, что они способны к относительно безболезненной интеграции в «единую Европу». ¶
Одной из причин расширения ЕС было стремление стабилизировать ставшее “ничейным” после развала СССР пространство на Востоке Европы. Именно перспектива вступления в ЕС оказалась наиболее действенным инструментом демократических структурных преобразований в этих странах.
С начала 1990-х годов, когда многие посткоммунистические государства ЦВЕ поставили перед собой задачу «возвращения в Европу», одним из непременных условий их вступления в Европейский Союз и Североатлантическое сообщество стало соблюдение западных демократических стандартов и принятие всего свода норм права ЕС.
В своей деятельности при осуществлении внешнего управления странами ЦВЕ в рамках расширения на восток ЕС использовал два основных механизма. 1) Один получил название «демократическая обусловленность» и касается требований соответствия фундаментальным политическим принципам ЕС, нормам защиты прав человека и либеральной демократии. Стимулом к выполнению условий ЕС были установление институциональных связей в виде ассоциации и вслед за этим начало переговоров о вступлении. После начала переговоров «демократическая обусловленность» уходит на второй план, хотя Комиссия ЕС продолжает проводить мониторинг выполнения условий и в принципе сохраняется угроза прекращения переговоров. ¶
2) Другой механизм основан на требовании принятия и выполнения acquis communautaire (свода правовых норм ЕС). В случае со странами ЦВЕ Евросоюз поставил достижение необходимого уровня в этой сфере условием начала переговоров о вступлении. ¶
Эти требования вынуждали политические элиты этих стран соблюдать демократические правила игры (или, по крайней мере, имитировать их соблюдение), создавать, укреплять заимствованные экономические и демократические политические институты и как-то бороться с политическими патологиями (экстремизм, непотизм, коррупция, низкий уровень эффективности системы государственного управления и др.).
Все страны, которые хотели вступить в Союз должны были “проглотить” все 80 тысяч страниц европейских законов и переработать собственное законодательство в соответствии с этими законами. При этом вместо того чтобы принять на веру заявления новых кандидатов, к ним была направлена целая армия представителей и контролеров, чтобы проверить, действительно ли соблюдены установленные критерии. Это было не что иное, как перестройка этих стран до самого основания, а потому изменения носят необратимый характер.
Действительно, Европейская комиссия кроме оценки на соответствие стран кандидатов в члены ЕС «копенгагенским критериям» (признание страны «с действующей рыночной экономикой»; достижение уровня конкурентоспособности страны; способность взять на себя связанные с членством в ЕС обязательства, включая следование единым принципам политического, экономического и валютного союзов), ежегодно проводила оценку и сравнение прогресса стран в принятии «свода правил» ЕС, его имплементации в национальное законодательство и принуждения к их выполнению через соответствующие административные структуры. Одновременно она указывала, в каких областях требуются дальнейшие институциональные преобразования. ¶
Таким образом, попавшие в “смирительную рубашку” европейских интеграционных процессов, страны ЦВЕ одновременно прошли и через политическую, и через экономическую открытость». Однако скорость масштабных институциональных преобразований, осуществляемых в рекордно короткие сроки, не могла не отразиться на легитимности новых институтов государств региона, что в свою очередь препятствовало их успешному развитию.
Сложности, возникшие при применении свода правовых норм ЕС, обусловлены также тем, что для стран ЦВЕ весь массив документов ЕС — это иностранные правовые документы, поскольку импортирующие их страны не принимали участие в их разработке.
Кроме того, это огромный объем документов. Отличительная черта “импорта” законодательства Евросоюза — возможность использования Брюсселем механизма санкций, направленных против новых членов.
Принятие свода правовых норм сопровождалось дополнительным неформальным давлением в целях создания институтов и проведения политики, которые не регулируются на уровне ЕС, но обычно существуют в «старых» государствах-членах.
Выполнение этих жестких требований привело к «усталости законотворчества» и к появлению разрыва между политическим процессом внедрения новых «правил игры» и его результатами. Это стало следствием непонимания или игнорирования того обстоятельства, что успех применения стратегии «демократической обусловленности» и введения свода правовых норм ЕС зависит не только от административного рвения правительств стран региона, но и от способности и желания населения и элит немедленно воспринять новые ценности и «правила игры». ¶
Переход, осуществленный посткоммунистическими странами в 1990—1996 гг., это действительно «самый драматический эпизод либерализации экономики в экономической истории.
Он потребовал от реформаторских и не очень элит:
- введения свободных цен,
- либерализации правил торговли,
- приватизации предприятий,
- создания системы социальной страховки для слабых и обездоленных,
- обеспечения работающей юридической и институциональной структуры рыночной экономики.
Кроме того, необходимо было как-то стабилизировать макроэкономические процессы, бороться с инфляцией, галопирующей безработицей, сокращать бюджетный дефицит и т.д. Ни одно из правительств посткоммунистического мира не смогло решить этих проблем без серьезных социальных издержек и экономических потерь: глубокого спада производства, структурной безработицы, устойчивой инфляции, банковского кризиса, недостаточности иностранных инвестиций.
В большинстве посткоммунистических стран, следуя советам западных экспертов, ради того чтобы добиться предположительно более высоких темпов экономического развития, пошли по пути сокращения государственных расходов и демонтажа системы социальной защиты населения. В целях создания наиболее благоприятных условий для развития бизнеса были проведены реформы по дерегулированию рынка и в сфере налогообложения. В Польше и Словакии налоги на корпорации составили 19%, в Венгрии — 16%. В то же время налоги на корпорации в ФРГ составляют 38,3%, во Франции — 34,3%, в Великобритании — 30%.
Все это привело к радикальному имущественному расслоению посткоммунистических обществ, к незащищенности беднейших слоев населения.
В то время как давно доказано, что для утверждения демократии необходим не только достаточно высокий уровень экономического развития, но и более равномерное распределение богатства между членами общества. Самым негативным последствием социально-экономических реформ стал обман общественных ожиданий. ¶
Именно этими обстоятельствами объясняется крайне низкий уровень политического участия в странах ЦВЕ по сравнению со странами Западной Европы. Так, на референдумах по поводу вступления в Евросоюз во время предыдущих расширений явка избирателей составила 77,9%, а в государствах ЦВЕ — 59,3%. На выборах Европарламента 2004 г. показатели составили 52,7% в странах «старой Европы» и 31,19% — «новой Европы». Эти цифры показывают невысокое качество демократий, становящихся в ЦВЕ. Выборы Европарламента 2009 г. продемонстрировали устойчивость этой тенденции. ¶
Сегодня уже очевидно нарастание дифференциации стран ЦВЕ. При всех достигнутых ими успехах в укреплении демократии, формировании многопартийной парламентской системы, стабилизации экономики и создания институтов рынка сказываются нарастающие структурные различия. Последние связаны с исторически обусловленным экономическим и политическим наследием, примененными в странах региона различными моделями экономической политики, в частности, в сфере приватизации собственности и привлечении иностранных инвестиций, производственной специализации и т.д.
В то же время анализ особенностей электорального процесса в странах ЦВЕ показывает, что практически общей практикой является использование административного ресурса партиями, находящимися у власти, поддержка последних государственными СМИ, манипулирование избирательным законодательством в их интересах и т.д. Однако Еврокомиссия имеет тенденцию не замечать те проблемы, которые связаны с выборами. Выборы и возможная смена правительства рассматриваются чиновниками Еврокомиссии как неизбежное зло, поскольку Брюссель заинтересован в преемственности власти политических и бюрократических элит, с которыми он успешно сотрудничает.
Увязнув в технических вопросах присоединения, Еврокомиссия стала вообще менее чувствительна к проблемам демократии. Деятельность ЕС в странах ЦВЕ осуществлялась не в соответствии с глубоко осмысленной либеральной концепцией демократии, а как «бюрократическое расширение, основанное на формальном учете исполнения требований».
Так, ЕС не напомнил Эстонии и Латвии о необходимости предоставить политические права русскому меньшинству и даже не упомянул об этом в договорах, подписанных с этими странами. Таким образом, миллионы так называемых «русскоязычных» в странах Балтии не только не получили возможности проголосовать на выборах в Европарламент, но не будут иметь такой возможности и в будущем.
Более того, наиболее серьезные достижения в сфере демократизации имели место (согласно данным Freedom House) еще до начала процедуры вступления стран ЦВЕ в Евросоюз.
Проблематичность стратегии и практики Евросоюза в продвижении демократии в странах ЦВЕ связывают, кроме всего прочего, с тем, что ЕС «наградил» эти страны теми дефектами демократии, которые характерны для его собственной системы функционирования.
Так, в странах ЦВЕ возникла острая проблема подотчетности, которая «является зеркальным отражением дефицита демократии» институциональной системы ЕС.