Н.Т. Райт. в книге «Иисус и победа Бога» хорошо показывает, что могло наполнять такими революционными чувствами. «Вспомним исход из Египта и завоевание Ханаана, вспомним Давида, Финееса и Илию, в которых видели героев, горевших ревностью по Господу и Его Закону, решительно и жестоко расправлявшихся с язычниками вне Израиля и отступниками в Израиле. Примерами из недавнего прошлого были герои Маккавеи (о них регулярно вспоминали во время Хануки) и легендарные персонажи вроде Иудифи. Разработанное богословие священной войны было и у тех, кто не одобрял хасмонейскую династию. Об этом говорит, напр., кумранский Свиток Войны. I век стал одной из наиболее жестоких эпох в еврейской истории; беспорядки и насилие достигли кульминации в разрушении Иерусалима римлянами в 70 н.э., а затем - в массовом самоубийстве еврейских повстанцев, засевших в крепости Масада (74 г.). Шестьдесят лет спустя тлевшие угольки этой войны были вновь раздуты в пламя еврейским лидером Симоном Бар Кохба (Косиба), который возглавил очередной мятеж против римлян в 132-135 гг. Националистический пыл может сопутствовать любому революционному движению в любом народе и любой исторический период. Он свидетельствует о специфически еврейской надежде на то, что, через последнюю великую битву, Царство Господа придет и на землю подобно тому, как оно есть на небесах. В I веке эта традиция составляла одну из основных и незыблемых частей еврейского мировосприятия».[1530]
Причин для социальных волнений было много, и они были различны, но постоянной готовности к восстанию способствовали следующие факторы: военная оккупация, классовые конфликты, самоуправство еврейских и римских чиновников, насильственная эллинизация, удушающие налоги и положение самарян. Когда римская армия захватила страну, вместе с ней появились тысячи гражданских лиц - жены, дети, врачи, купцы. Армия жила за счет покоренной территории, истощая ее природные ресурсы, порабощая местное население, насилуя женщин и всячески запугивая народ. Палестинская знать сотрудничала с оккупантами и в обмен на личную безопасность и благополучие помогала угнетателям Израиля. Такое поведение знати обостряло классовый конфликт между богатыми и бедными, верующими и неверующими, правителями и народом.[1531]
Иисус подвергает переосмыслению символ «ревности» священной войны. Объектом его критики была «ревность», ведущая Израиль к катастрофе. Тогда как ей соответствовали и способствовали именно те аспекты Торы, которые отделяли Израиль от языческих соседей. Иисус предлагал иной путь освобождения - путь, который утверждал не только будущее Израиля, но и человечность его национального врага. Этим Иисус также утверждал будущее Израиля как света миру, а не как военного триумфатора, сокрушающего мир. Однако, как говорит Райт, Иисус не говорит здесь о доброте ко всем людям. В еврейском мировоззрении I века, и почти наверняка в мировоззрении Иисуса, было ясное ощущение присутствия альтернативного врага - темной силы, которая руководила всеми нападениями на народ Господа. Один из ключевых элементов в восприятии Иисусом своей задачи было новое определение представлений о том, кто подлинный враг.[1532]
Мир побежден не разрушением, а примирением. Не идеалы и программы, не совесть, долг, ответственность, добродетель, а одна лишь совершенная любовь Божья способна встретить действительность и превозмочь ее. Это совершает не всеобщая идея любви, а действительно живая любовь Божья в Иисусе Христе… На теле Иисуса Христа унимается мир. Но замученный прощает миру его грехи. Так происходит примирение. Ессе homo![1533]
Это не подражание и не повторение Его образа, а Его собственный образ, который запечатлевается в человеке. Более того, человек преобразуется не в чуждый ему образ, в образ Бога, а в его собственный, по природе ему присущий образ. Человек становится человеком, поскольку Бог стал человеком. Но человек не станет Богом. Он не мог и не может совершить перемену своего образа, однако Бог сам превращает свой образ в образ человека, чтобы человек стал не Богом, но человеком перед Богом.[1534] Христос поистине не был учителем, законодателем, но человеком, действительным человеком, как мы. Поэтому Он хочет, чтобы мы в первую очередь были не учениками, представителями и сторонниками определенного учения, но людьми, действительными людьми перед Богом. Христос не любил теорию блага, подобно какому-нибудь моралисту, Он любил действительного человека. Он не интересовался «всеобщим», подобно философам, но только тем, что служит конкретному действительному человеку. Он был озабочен не тем, чтобы «максима моего действия могла стать принципом всеобщего законодательства», а тем, чтобы мое действие сейчас помогло ближнему быть человеком перед Богом.[1535] Тем самым мы изгоняем любую абстрактную этику и отсылаем к этике конкретной. Такая этика больше не строит системы, программы, но обращенна на здесь и сейчас, в столкновении человека с реальностью. Здесь мы должны будем отважиться на конкретные суждения и решения. Здесь решение и действие больше не может отодвигаться индивидом в сферу личной совести, здесь имеются конкретные заповеди и указания, требующие послушания.
Правила чистоты в Книгах Левит и Числа не связывают пищевые запреты с различием между Израилем и язычниками, но в иудаизме Второго Храма эта связь проводилась почти всеми, причем не на уровне какой-то научной проекции, а на уровне уличной реальности. По мнению Иисуса, строгое следование Закону в качестве защиты от язычников и укрепления национальных идеалов стало симптомом проблемы, а не частью ее решения. Наступает Царство Единого Истинного Бога. И оно предполагает не закрытость, а открытость и свет Израиля миру. Соглашаясь, что особое призвание Израиля - светить миру, Иисус проповедовал, что отныне, когда обетования начинают исполняться, символы израильской уникальности теряют свою безусловность. Конфликт Иисуса с Его еврейскими современниками (особенно фарисеями) следует понимать как конфликт альтернативных политических программ, вызванных альтернативными эсхатологическими верованиями и чаяниями.Иисусово провозвестие Царства не укрепляло, а оспаривало идеалы революционной ревности, владевшие большинством фарисеев. Неудивительно, что Иисус подвергал сомнению и большой упор на символы, ключевые для такой ревности: субботу, пищевые запреты, этническую идентичность, отеческую землю и, в конечном счете, Храм.[1536]
В израильском Рассказе иногда важное место занимали четыре великие империи, угнетавшие Израиль. Последней из них суждено быть разрушенной, когда Бог Израилев установит Свое Царство. В еврейских пересказах этой истории, относящихся к I веку, четвертое царство - Рим. Однако, с точки зрения Иисуса, Рим - если и враг, то не главный. Подлинный же враг народа Бога - вовсе не языческие орды, окружающие Израиль. За израильским пленом стоит темная сила, именуемая в некоторых ветхозаветных традициях сатаною, или обвинителем. Битва, кульминация которой назревала, носила не просто военный, а космический характер. И в этой борьбе язычники, включая тех солдат, которые могут принудить человека нести им вещи, в конечном счете, - собратья по несчастью. Иисус был убежден, что Израиль не вправе сказать: Рим - сатана, и дело с концом.[1537]
Изгоняя силы тьмы через духовное освобождение, связывая сильнейшего, Иисус говорит: «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие » (Мф 12:28). Царство устанавливается войной против сатаны, а не против Рима. Не участвующие в битве, в сущности, становятся на сторону Врага: «кто не собирает, тот расточает » (30 ст). Одно дело - смотреть на Иисуса и говорить: «Он сошел с ума». Это извинительно: в конце концов, происходит нечто невиданное, неожиданное и противоречащее расхожим понятиям о Царстве. И совсем иное дело - смотреть на действие Духа Господа и говорить: «Это дело дьявола». Говорить подобные вещи означает загонять себя в угол, откуда нет выхода. Если ты назвал битву за свое освобождение делом Врага, ты не освободишься. Поэтому «хула на Духа Святого не проститься » (31 ст). Итог: Храм будет разрушен за то, что встал против Царства, а Рим будет освобожден. Итак, получается, что величественное, и в то же время ужасное, в картине мировой истории состоит в том, что Божье благое творение не упраздняется, не уничтожается, не устраняется тем, что творит с ним человек, смешивая его с ничтожным. [1538]
Зло будет побеждено не через военную акцию, а через вдвойне революционный метод: подставить другую щеку, пройти два поприща и - глубоко революционное действие! - понести крест. Программа, составленная Иисусом для учеников, была также программой, которой Он и Сам был послушен. Только так может прийти Царство. Только так может быть одержана победа в битве.[1539] Своими рогами баран может пробить брешь в заборе, но он никогда не заделает дыру. Из двух ссорящихся виновен тот, кто умнее (Гете).
В учении Иисуса, мы не находим никаких призывов к насильственным, революционным действиям, которые в лучшем случае приводят к замене одного зла другим.Иисус недвусмысленно отвергает «путь зелотов», а вместо этого велит своим последователям молиться, чтобы Господь исправил несправедливость (Лк 18:1-8). Отмщение принадлежит Господу, и попытка взять его в свои руки означает покушение на власть Бога. Вновь и вновь притчи подчеркивают, что окончательное исправление неправды мира сего не наступит до Судного дня.[1540] Приближается время, когда храм двуликого Януса будет закрыт навсегда и жестокий Марс будет изгнан с земли.
Из христианина едва ли может получиться строгий, бескомпромиссный и беспощадный защитник своих убеждений. Христианином нельзя быть; им можно только вновь и вновь становиться: вечером, стыдясь и раскаиваясь в грехах прошедшего дня, и утром, глядя с отвагой и радостью на день, который предстоит прожить - с надеждой, с утешением, с близкими, со всем тем, что этот день принесет с собой. Христианская община едина в том, что вся она состоит только из новичков; огромное благо для нас, что мы можем снова и снова начинать все с начала, идти вперед и не останавливаться, не считать нашу задачу завершенной. В этом - единство истинной веры. Вера здесь - главное, ибо во всем мы полагаемся на Иисуса, Который подарил нам эту радость - быть маленькими и неразумными, быть глупыми птенцами, которые пищат во славу Его - быть вечными новичками. Возможно, поэтому христиан так мало… Было бы очень страшно, если бы на земле жили только бескомпромиссные люди, до самой смерти не меняющие своих убеждений. А у христиан есть прекрасная задача - показать другим, что на свете есть не только убеждения, но и вера.[1541]
Миротворец знает, что он обречен на компромисс, пока не придет Князь мира. Мир будет наполнен слухами о войне всегда. Тот, кто не готов к болезненным компромиссам, сам подстрекает мир на войну. Миротворец не может быть не жертвой, т.к. аппетит на войну всегда имеет спрос.[1542] Желать мира, это значит быть первой мишенью, и, прежде всего, для своих. Подписавший мирный договор нередко становится жертвой сограждан, не желающих мирного соглашения. Пока человеческая сущность не будет преображена, всегда будет необходимостью держать в руке копье для защиты, если даже мы занимаемся такими благородными делами, как «восстановление Храма Богу» (Неем 4:17).
Закон отказа от возмездия (Мф 5:38-42) представляется противоположностью lex talionis, который был провозглашен в Ветхом Завете: Исх 21:23 сл. («глаз за глаз, зуб за зуб»), Лев 24:20, Втор 16:21 и, безусловно, оказал влияние на отношение Иисуса к Закону. Некоторые комментаторы утверждали, что отказ от сопротивления злу и даже порой поощрение его (позволение ударить по другой щеке провоцирует новый удар) часто казалось нереалистичным, если не просто аморальным (Данген). В связи с этим надо обратить внимание на две вещи.[1543]
Во-первых, «любовь» в повелении Иисуса не означает, что христиане обязаны испытывать к Нерону и Гитлеру такие же чувства, какие они испытывают к своим родным и друзьям. То, чего требует Иисус, - это сверхприродный акт, полагающий новое начало, акт, который не станет тщетным, даже если вызовет новые оскорбления и ненависть противников. Такова истинная природа Бога. Он не платит злом за зло (Мф 5:43-45; Лк 6:27-31); Он не ожидает возмещения ущерба (Мф 5:46-48; Лк 6:32-36). Он не осуждает до времени (Мф 7:1-5; Лк 6:37-38; ср. 1Кор 13:4-7). С другой стороны, те, кто таит в своем сердце ненависть, виновны в очах Божьих так же, как и убийцы (Мф 5:21-26); этой заповеди мир не может принять. Хотя отвечающие злом за зло думают, что они героически сопротивлялись нападению, на самом деле они целиком подчинились злу. «Если раньше под властью зла находился один человек, то теперь под его властью двое. Зло распространяется как зараза. Его можно сдержать и уничтожить, только если ненависть, оскорбления и несправедливость будут поглощены и обезврежены любовью».
Заповедь «не противься злому» (5:39) не следует ограничивать враждой на личном или сугубо местном деревенском уровне. Словом «противиться» мы переводим глагол ἀντιστῆναι (antistenai) - почти технический термин для обозначения революционного сопротивления военного толка.[1544] Это выявляет смысл значительной части Нагорной проповеди. Израиль не должен идти путем вооруженного сопротивления, которого хотели фарисеи из последователей Шаммая. Его путь - это путь творческого ненасильственногосопротивления. Удар по правой щеке наносится тыльной стороной руки и причиняет не только телесное повреждение, но и оскорбление. Подставлять левую щеку - не просто пассивность, но декларация собственного равенства с агрессором. Очевидно, что эти принципы применимы не только к спорам на местном уровне, но и в других ситуациях. Общий же пафос текста и контекста гораздо шире: ученикам Иисуса нельзя участвовать в движении сопротивления.
Во-вторых, выражение «подставить другую щеку» можно с почти полной уверенностью считать афоризмом. Такие выражения верны по отношению к определенным лицам и ситуациям. Когда на суде Его ударили по щеке (Ин 18:22-23), Иисус это оскорбление не снес невозмутимо и не побуждал своих врагов ударить еще раз, а протестовал против несправедливости. Согласно Мф 18:15-17, проступки внутри Церкви следует рассматривать и разрешать вплоть до наказания отлучением. Представляется, что в Евангелии говорится и о таких случаях, когда справедливо и истинно противиться злодею, а не оставлять зло безнаказанным.
В деле миротворчества есть две крайности. Для первой характерен культ одиночества, идеализма; для другой - деятельность иррационализма. Пример для культурно-исторического контекста мы находим в феноменах ессейства и зелотства. Группа ессеев совсем уходила от людей, чтоб сохранить мир.[1545] Тактика капитуляции есть принцип сохранения мира, но не его установления.[1546] Другая крайность - группа зелотов (с греч. «ревнителей») утверждала, что мир - в политическом перевороте,[1547] так, в конечном счете, иудеи отвергли мирное предложение Христа, сделав ставку на войну.[1548] Первые хранят мир внутри, закрывая глаза на внешнее. Последнии устанавливают мир внешне, забывая о внутреннем. Для ессеев «молчание - золото», для зелотов «сила есть, ума не надо». Как первый, так и второй путь не приносят мир, одни потворствуют злу, другой его плодит.
В этом смысле для нас интересен отрывок начала книги Деяния (1:1-12). Ученики спрашивают Иисуса, не то ли это время, когда Он восстанавливает царство Израиля, имея в виду политический контекст. Иисус дает Великое поручение быть свидетелями от Иерусалима до края земли, миссионерский контекст. Иисус возносится, ученики смотрят в небо, до тех пор, пока два ангела не являются и не повторяют слова Иисуса. Предметом их заботы должна была стать земля, а не небо. Они призваны были свидетельствовать, а не рассматривать звезды. Любопытство относительно небес и их обитателей, размышления относительно пророчеств и их исполнения, одержимость вопросами на тему «времен и сроков» — все это отвлекает нас от миссии, данной нам Богом.
Две ошибки Апостолов: смотреть вниз и смотреть вверх.[1549] Первое видение слишком приземлено, а второе слишком возвышено. Так же, как в начале Евангелия Иисус в Иудейской пустыне отверг ложные цели и средства к их достижению, так же в начале Деяний Апостолы перед Пятидесятницей должны были отвернуться и от ложной активности, и от ложной набожности. Вместо этого у них имелось (и имеется) свидетельство Иисуса в силе Духа со всей их земной ответственностью и небесными полномочиями. Не позволяй вопросам о том, что над тобой, уводить тебя от помощи тем, кто рядом. Теперь их взгляд должен быть устремлен в горизонт. На небесах есть только одна книга. Любимая книга Бога. Это книга жизни, книга имен, книга людей.
Человек - есть истинная икона, т.к. он есть образ Бога. В свете строгого осуждения идолопоклонства и безоговорочного запрещения образов в Библии это положительное использование слова «образ» наиболее неожиданно. В таком взгляде на человека кажутся парадоксальными иконоборческие войны, когда люди ради «образов Божих» убивали образы Божии. Варварская династия в свое время запретила почитание икон. Гречанка Ирина, избранная царицей за красоту, воспользовалась ранней смертью мужа, ослепила сына, лишив его возможности занять престол, короновалась — в мужском роде — Василевсом и обрушила казни на иконоборцев, отказывавшихся преклонить колена перед образом. Шарль Диль в своих «Византийских портретах» пишет, что было перебито до 100 000 человек (несравненно больше, чем в знаменитую, всем памятную Варфоломеевскую ночь). Православная церковь причислила царицу к лику святых. Такие «подвиги» никогда не понял бы Моисей, который готов был быть отвергнутым Богом ради народа своего. И кощунственными покажутся слова Павла, желающего «быть отлученным от Христа, ради братьев своих » (Рим 9:3).
«Главной темой, главным предметом интереса для христиан должен стать человек. В первую очередь они должны заботиться о человеке, о людях — людях, возлюбленных Христом в их слабой и грешной природе; об их жизни, их чести, их правах, свободе, их радости. Таким образом, христиане — это гуманисты по определению. Любое дело интересует и затрагивает их не как таковое, не само по себе, но в отношении к человеку, к его достоинству — насколько оно благоприятно для человека. Они не должны безусловно принимать на веру ни одной идеи, ни одного принципа, ни одного установления — нового или старого. Поговорка «Человек человеку волк» действует именно там, где люди терзают друг друга во имя какого-нибудь принципа, возведенного в абсолют. Главная задача христиан — человек; поэтому человек и его достоинство становятся для них мерой и условием правильности всех принципов и идей; поэтому они восстают против всех идей, претендующих на безусловность»[1550].
Бог любит человека. Бог любит мир. Не идеального человека, а человека как он есть, не идеальный мир, а действительный мир. Презирающий людей презирает то, что Бог возлюбил, он презирает образ самого вочеловечившегося Бога. Подлинный человек - это не предмет презрения или обоготворения, но предмет любви Бога. Здесь многообразие Божьего творения не насилуется через ложную однородность, через попытки втиснуть человека в некий идеал, тип. Сообразование с Воплотившимся означает, что человеку в действительности позволено быть человеком.[1551]
Проблема христианства не в том, что христиане мало боролись, но в том, что они это делали много. Именно они разожгли войны, они утопили мир в крови. Одни и те же люди обличали кроткое непротивление монахов и кровавое насилие крестоносцев. Несчастное христианство отвечало и за то, что Эдуард Исповедник не брал меча, и за то, что Ричард Львиное Сердце его взял. Мне объясняли, что квакеры – единственные последовательные христиане, а резня Кромвеля или Альбы – типично христианское дело.[1552] Я вспоминаю и сцену из новозеландского фильма «Небесные создания», где две девочки описывают свою воображаемую страну: «Она как рай, только лучше, без христиан!»[1553]
Первый шаг к миротворчеству - это самому найти мир. Сравни со словами св. Серафима: «Обрети мир, и тысячи вокруг тебя спасутся».[1554] Ведущий войну с другими, не заключил мир с самим собой (Хезлитт Уильям). Мы больше имеем трудностей с самим собой, нежели с кем-то другим. Первый враг, с которым нам надо встретиться, всегда нас ждет перед зеркалом. Далее миротворчество распространяется на другое: ближнего, работу, природу и т.д. У Карла Барта, мир начинается с того, что не следует бояться.[1555] Именно страх порождает гнев, недоверие, подозрение, неуверенность. А для того чтоб изгнать страх, нужен великий страх - страх Божий.
Принцип миротворчества - это принцип присутствия Бога в жизни человека. Научное религиоведение достаточно широко открывает принцип «богоборчества» в различных культурах мира на протяжении всего времени.[1556] Богоборец испытывает чувство протеста против Бога, создавшего мир, который представляется богоборцу жестоким, несправедливым. Проявления богоборчества разнообразны: от робкого упрека в адрес Бога до яростного «хуления» Его. Земные бедствия кажутся богоборцу несовместимыми с идеей высшего блага, Бог представляется существом злым и несправедливым. Переосмысливается одно из основных понятий иудео-христианской традиции - о первородном грехе. «Вина» человека, вызванная первородным грехом, в сознании богоборца выступает как вина самого Бога.
Накапливаясь в культурной традиции, богоборческие идеи оказывали сильное влияние на общественное сознание. С иррационалистической стороны можно выделить ницшеанский образ богоборчества Заратустра, который заключается в утверждении права личности на своеволие, презрение к общечеловеческой морали. С идеалистической стороны, форма богоборчества приобретает форму скептицизма как сомнения в истинности. Идеи богоборчества в последние столетия использовались деятелями культуры: они, не будучи сами богоборцами, представляли фигуру богоборца в качестве символа свободы, борьбы против всякой тирании. Образы богоборцев в искусстве и литературе, как правило, служат возвышению гордой и сильной личности, отважившейся на поединок с Богом или богами. В этом отношении повезло мифу о Прометее: Гердер, Гете, Байрон, Лист, Скрябин и другие представляли Прометея как борца против тирании, претерпевшего мучения во имя благородной идеи.[1557] «Итак мы — посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом » (2Кор 5:20).
1.3. Этические компромиссы современности
Современные этические вопросы, как и все те, что были в истории человечества, не могут найти удовлетворительного ответа. И каждое поколение опровергает предыдущее тем, что снова берется за их разрешение. Но так и должно быть. Трагедия человека обрекает на неразрешимость проблем, оставляя место аргументам и контраргументам любой из позиций. Большая проблема возникает в категоричности одной стороны. Раздробленность освящения вопроса часто мешает увидеть все стороны для решения поставленых задач в обществе ХХI века.
В данном разделе будут рассмотрены основные направления компромиссов современного христианства: культура, государство, церковь, семья, медицина. Тема культуры рассматривает широкий спектр отношений христианина в пространстве мира. В вопросе правовых норм - отношение к таким феноменам, как политика, война, право смертной казни и возможность гражданского неповиновения. В круг церковной этики входит тема церковной дисциплины. В сфере семьи и брака будет рассмотрен вопрос развода и повторного брака. И, наконец, в биоэтике будут поставлены вопросы аборта, эвтаназии, клонирования. Более узкие проблемы (такие как сфера экономики, социологии, пола) либо выходят за рамки компромисса, либо достаточно освещены в предыдущих разделах.
1.3.1. Компромиссы культуры [1558]
Антропологи утверждают, что древние евреи в силу географического расположения их страны были подвержены внешним влияниям едва ли не больше, чем любой другой народ. Библеисты отмечают, что очень многое в культуре Древнего Израиля — напр., убранство Храма и даже сама идея завета — имеет параллели в культурах соседних народов. Т. о., в процессе откровения Бог не дает Израилю особую культуру, а лишь вмешивается и открывает свою волю с тем, чтобы уже существующие установления и обычаи, подвергшись изменению, стали орудиями Его славы. Конечно, многие элементы окрестных культур подверглись запрету. И даже те установления, которые имелись как у Израиля, так и у других народов (жречество, царская власть), были преобразованы в соответствии с Божьими указаниями (напр., Втор 17:14-20).
В повествовании о действенности проповеди Ионы в Ниневии (Ион 3:5) речь идет о покаянии, принятом Богом покаянии, целого чужого народа. Несмотря на это исключение, в Ветхом Завете господствующее впечатление, складывающееся о внешнем окружении Израиля, несомненно, негативное: злобный и опасный мир, соблазнам которого Израиль иногда мужественно, а намного чаще едва-едва, противостоит и физическую атаку которого ему нередко, а в высших точках своей истории блистательно, удается отразить с тем чтобы все чаще, а в конечном счете окончательно, оказаться им побежденным.[1559]
Расхожее мнение, согласно которому Новый Завет безразличен к культуре, может быть верным лишь при очень узком взгляде на культуру. Христиане были убеждены, что их опыт в Христе имеет большое культурное значение.[1560] Учитывая ветхозаветное пророчества о всечеловеческом возрождении, можно сделать вывод, что земное служение Христа было началом преобразования вселенной, которое завершится, когда Он придет со славой судить мир. Мы можем уже сейчас через веру и послушание отчасти ощутить это грядущее торжество. Бог не определяет мировую историю ни как ночь, где все кошки серы, ни как сумасшедший дом, ни как вертеп разбойников, ни как поле боя, усеянное трупами, и уж тем более не как преисподнюю. «Всякое творение Божье хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением » (1Тим 4:4).
Не следует, однако, думать, что Евангелие совместимо с любой традицией. Христианам приходилось вступать в противостояние как с иудействующими, т.е. с теми, кто стремился навязать еврейскую культуру всей Церкви, так и с эллинами, которые верили, что мироустройство воплощено в мудрости и может быть постигнуто человеческим разумом. Здесь решающим моментом стало воплощение Христа, придавшее новый смысл и еврейскому закону, и эллинскому стремлению к мудрости.
***
Историческая перспектива. В историческом горизонте отношение к культуре последовательно отображали отношения между государством и Церковью. Времена гонений отмечались конткультурным отношением, более спокойные времена смягчают тон в поиске компромиссного статуса.
Ранняя Церковь. С первых веков своего существования Церковь находилась под влиянием различных культурных традиций. Некоторые христиане, в частности Юстин Мученик, полагали, что истинная культура есть отражение Логоса и приготовление к Благой вести. Другие соглашались с Тертуллианом, который рассматривал культуру как средоточие греха и настаивал на том, что для спасения необходимо морально отделиться от всех внешних влияний. Но вскоре стало ясно, что если Церковь хочет быть понятой миром, то она должна пользоваться понятным миру языком (что, собственно, и делалось еще в н.-з. времена). Поэтому понятия «вечность» и «бесконечность», слабо связанные у греков с идеей божества, сделались атрибутами христианского Бога. Ближневосточная идея о трансцендентном Первоисточнике всего сущего во многом определила содержание христианского учения о сотворении мира. «Умопостигаемый космос» Плотина был соотнесен с идеей Нового Иерусалима и использован при разработке учения о внутреннем пути к Богу. Однако в некоторых вопросах, напр. во взглядах на историю и провидение, христианство резко порвало с существующими традициями.
Обращение императора Константина (312) коренным образом изменило положение христианства в мире (а может быть, и характер самого христианства) и сделало возможным отождествление конкретной цивилизации с христианством. Возникло искушение рассматривать веру как некий институт, а не как божественную силу, преображающую человека и общество. Черты общественного института в современном смысле слова Церковь приобрела именно в этот период. Император Константин I, верный прежнему обычаю, считал себя религиозным главой Рима (pontifex maximus) и присваивал право вмешиваться в церковные дела.
Августин в своем труде «О Граде Божьем» впервые дал общее осмысление истории и культуры. Он рассматривал историю как непрекращающееся противостояние между человеческим градом, где правит вожделение, и Градом Божьим, где властвует любовь. Наблюдая гибель античного мира, Августин пришел к пессимистическому взгляду на возможности человека и к уверенности, что полагаться можно только на милость Бога. По его мнению, расщепление человеческого сознания, вызванное грехопадением, можно исцелить лишь через полное подчинение человека Церкви и усвоение им церковного искусства и литургии — с целью обрести хотя бы косвенное знание о Боге. При этом античная образность заменяется библейской[1561] и возникает «христианская культура», легшая в основу средневековых искусства и богослужения.