Белле стало тяжело.
- И он возьмет тебя? – Питер выглядел мрачным.
- О, да. Он возьмет.
Беллу стало тошнить, и она молча проглотила содержимое своего желудка. Сама мысль об Эдварде с этой…шлюхой Мейсена была крайне тошнотворной. Даже официантка в Лобби была лучше для него, чем Анджела.
- Ты не в его вкусе. – Пробормотала Белла.
- Прошу прощения?
Белла взглянула в сузившиеся подозрительные глаза и взвесила свои варианты на долю секунды. И решила взять самый подходящий вариант.
- Я сказала — о вкусах не спорят.
- О каких?
- О Лобби. Это не настолько прекрасное место.
Анджела смерила Беллу ледяной улыбкой.
- Не думаю, что они бы впустили тебя внутрь, дорогуша. Не в таком виде. Откуда ты берешь такой стиль – из Современного Журнала Гранжа?
Она осмотрела Беллу сверху донизу, будто та была хуже, чем скаковая лошадь. Будто она была старой полуслепой пони в зоопарке. Пони, к которой никто не хотел прикасаться.
Белле внезапно стало очень неловко. И она почувствовала себя уродиной.
Слезы появились у нее на глазах, и она про себя мечтала, чтобы у нее были более симпатичные вещички, но она смело справилась со слезами.
Питер заметил, что именно делала Анджела, рассмотрев Беллу и найдя ее желания. Он почувствовал, как Белла задрожала в ответ на выпущенные когти Анджелы. Так что хотя ему очень не хотелось этого делать, он отпустил плечо Беллы, сел прямо на диванчике для двоих и стал разрабатывать руки.
Не заставляй меня вставать, сука.
- Почему они не пустят Беллу внутрь, Анджела? Они принимают туда теперь только работающих девочек?
Анджела сильно покраснела.
- Да что ты знаешь об этом, Питер? Ты практически монах! Или может, вот что монахи делают – они за это платят. – Она послала многозначительный взгляд в сторону Беллы и ее новой драгоценной сумки Fendi.
- Анджела, ты сейчас же заткнешься, или я встану. И тогда все рыцарство выпорхнет в окно.
Питер пристально смотрел на нее и молча сказал себе, что не может ударить женщину. И эта Анджела была, на самом деле, женщиной. А не анорексичная свинья в период течки.
Питер никогда бы не сравнил Анджелу с коровой, ведь коровы были благородными животными. Особенно голштинской породы.
- Не обмочи свои штанишки, Питер. Я уверена, есть множество объяснений. Может быть Лобби не пустили бы Беллу из-за ее IQ. Эдвард говорит, что вы не такая уж смышленая, мисс Свон.
Анджела триумфально закудахтала, а Белла опустила голову, действительно чувствуя себя крошечной.
Питер перевел вес на свои ступни и приготовился встать. Он не собирался ударить ее, он только хотел закрыть ее глупый рот. И может быть проводить ее до двери, или что-то вроде того.
Но ему не следовало беспокоиться.
- О, правда? И что же еще говорит Эдвард?
Три студента аспирантуры медленно обернулись en masse, чтобы увидеть зеленоглазого специалиста по Данте, который неслышно подошел к ним.
Никто из них не был уверен, сколько он услышал и как долго здесь находился, но его глаза яростно мерцали. И Белла чувствовала, что вся его злость сконцентрировалась на Анджеле, обволакивала облаком.
Но к счастью, это злость была направлена на нее. На этот раз.
У него заныли кости. Значит, жди дурного гостя, подумал Питер.
- Питер. – Эдвард холодно кивнул. Его глаза метнулись к теперь заметному пространству между Питером и Беллой.
Angelfucker. Правильно – руки прочь от ангела, ублюдок.
- Мисс Свон, как приятно вас видеть вновь. — Он как-то сухо улыбнулся Белле, которая неуверенно улыбнулась ему в ответ. – Вы выглядите элегантно, как всегда.
Да, кареглазый ангел. Я слышал, что она тебе сказала. Не волнуйся, я с ней разберусь.
- Мисс Веббер. – Теперь голос Эдварда стал очень холодным, и он указал жестом на свободный столик, будто Анджела была собакой.
Ты посмотрела на Изабеллу, будто она мусор. Ты больше не станешь этого делать. Я лично за этим прослежу.
Белла наблюдала, как Эдвард отказался от кофе, который Анджела купила для него, и подошел к кассе заказать что-нибудь другое. Она видела, что Анджелу сильно трясло.
Питер повернулся к Белле и вздохнул.
- Так на чем мы остановились, пока нас не прервали так грубо?
Она сделала глубокий вдох, чтобы собраться с силами прежде, чем сделать то, что нужно было.
- Питер, мне не следовало целовать тебя. Мне жаль.
Белла опустила взгляд на свою кожаную сумку, чувствуя себя неловко.
- Мне не жаль. Мне жаль только, что тебе жаль. – Питер приблизил к ней свое лицо. – Но все в порядке. Я не злюсь, ничего такого.
- Я не знаю, что произошло, Питер. Я обычно не такая – чтобы просто так целовать кого-то.
- Я не просто кто-то, так ведь? Кролик? – В его взгляде она прочитала вопрос. – Мы друзья, правда? Тебе не нужно чувствовать себя виноватой. Пожалуйста, не стоит чувствовать себя растерянной. Я хотел поцеловать тебя очень давно. С нашего первого семинара, я думаю. Но это было бы слишком рано.
Питер хотел убедить ее посмотреть на него, но она отвела взгляд. Она посмотрела в сторону другого стола, и двух занимающих его людей. И вздохнула.
- Это не должно что-либо менять. Подумай об этом, как о моменте между друзьями. Просто дружеский поцелуй. Это не обязано повторяться, пока ты не захочешь. – Он изучал ее лицо в надежде понять, о чем она думает. – От этого станет легче? Если мы оставим все как есть?
Она кивнула. И поморщилась.
- Ты всегда так добр ко мне.
- Белла, ты мне ничего не должна. Я не жду от тебя расплаты. Я хорошо с тобой обращаюсь, потому что хочу этого. Потому что ты вытаскиваешь из меня добро. Вот почему я купил тебе диск. Вот почему стихотворение напомнило мне тебя. Ты меня вдохновляешь.
Он наклонился к ней, чтобы шепнуть на ухо, остро осознавая тот факт, что пара сердитых зеленых глаз внезапно сосредоточилась на них.
- Пожалуйста, не чувстуй себя обязанной что-то делать и что-то говорить, если ты не хочешь. Я буду твоим другом, невзирая ни на что. – Он помолчал. – Это был только маленький дружеский поцелуй, вместо обнимания. Но с этого момента мы можем исключительно обниматься, если хочешь. А потом, если ты захочешь большего…
- Я не готова. – Выдохнула она, почему-то удивившись, что нашла такие честные слова и так быстро.
Он отодвинулся, чтобы видеть ее лицо.
- Я знаю, маленький Кролик. Вот почему я не поцеловал тебя в ответ, хотя мне очень хотелось. Но это было очень приятно. Спасибо. Я знаю, что ты должна быть довольно осторожна с тем, с кем сближаешься. Мне очень лестно, что ты выбрала меня.
Он похлопал ее по руке и вновь улыбнулся.
Белла открыла рот, чтобы что-то сказать, но он перебил ее.
- Я мог бы свернуть Анджеле шею за то, что она тебе сказала. Я даже не заговорю с ней в следующий раз.
Его глаза метнулись к столику профессора, и он заметил с некоторым облегчением, что злые зеленые глаза были обращены к Анджеле, которая опустила голову и была близка к тому, чтобы удариться в слезы.
Белла поежилась.
- Это неважно. Мне все равно.
- Мне не все равно. Я видел, как она смотрела на тебя. И я почувствовал твою реакцию, ты съежилась. Ты съежилась, черт побери, Белла. Почему ты не послала ее? Почему ты не сказала, чтобы она убиралась в ад?
- Я не делаю этого, если получается. – Быстро объяснила Белла. – Я стараюсь не опускаться до их уровня. И иногда я просто чувствую себя такой…такой ошеломленной, что кто-то может вести себя так мерзко, и я не могу думать. Я не могу говорить.
- Люди…мерзко с тобой обходятся? – Питер начинал злиться.
- Иногда.
- Мейсен? – Прошептал он.
- Он иногда подходит. Ты видел его только что, он был мил.
Питер неохотно кивнул.
Dickward.
- Я не говорю, что я — Франциск Ассизский, или типа того, но каждый может трубить непристойности или бросить камень. Зачем мне становиться такой же, как они? Почему бы не подумать, что иногда – только иногда – ты можешь победить зло тишиной. И, не мешая, позволить людям услышать их ненависть их ушами.
Может, иногда добра достаточно, чтобы показать злу, какое оно на самом деле. Лучше, чем останавливать зло еще большим злом. Не то, чтобы я хорошая. Не думаю, что я хорошая. – Она сделала паузу и посмотрела на Питера. – В моих словах нет никакого смысла.
Питер просто улыбнулся.
- Конечно, смысл есть. Мы говорили об этом на моем семинаре Аквинского – зло является своим собственным наказанием. Посмотри на Анджелу. Думаешь, она счастлива? Разве она может быть счастливой, раз так себя ведет. А некоторые люди настолько эгоцентричны и обманчивы, что всех криков мира будет недостаточно, чтобы довести до их сознания их пороки.
- Или вернуть память, - пробормотала Белла, оглядываясь на столик и качая головой.
***
На следующий день Белла оказалась в Центре Средневековых Исследований, проверяя свой почтовый ящик перед лекцией о Данте профессора Мейсена.
Она слушала тот диск, который Питер дал ей, и который она закачала на свой айпод. Питер был прав – она влюбилась в этот альбом мгновенно. И она открыла для себя, что может гораздо лучше писать свою тему к диссертации, слушая его музыку, нежели слушая Моцарта.
Лакримоза была слишком печальной.
После нескольких дней отсутствия всякой почты в своем голубином ящике, она наконец-то получила кое-какие сообщения.
Первым было объявление о реструктуризации лекции профессора Мейсена, «Похоть у Данте и Фомы Аквинского: смертельный грех против себя». Белла отметила новую дату, и подумала, что стоит спросить Питера, чтобы он ее сопровождал.
Вторым был небольшой конверт кремового цвета. Белла открыла его и с удивлением обнаружила в нем подарочную карту Starbucks. Карта была персонализирована, и на ней была большая светящаяся лампочка. И украшенный под ней текст гласил: «Ты очень смышленая, Изабелла».
Белла перевернула карточку и увидела, что на ней было сто долларов.
Черт побери, подумала она. Это же вагон и маленькая тележка кофе.
Было очевидно, кто и почему прислал ей это. Тем не менее, она была очень, очень удивлена. Пока не достала третью часть почты.
Третьим был большой гладкий конверт, который она быстро открыла. Это было поздравление с награждением стипендией от председателя Департамента итальянских исследований.
Она не читала дальше суммы, которая составляла пять тысяч долларов за семестр, выплачиваемая помимо ее регулярной стипендии аспиранта.
О боги всех по-настоящему бедных студентов с маленькими, не подходящими для собак квартирами, спасибо, спасибо, спасибо!!!
- Изабелла, ты в порядке? – успокаивающий и осторожный голос миссис Коуп вывел ее из шока.
Белла споткнулась, неуверенно подойдя к столу и протянув миссис Коуп письмо с награждением.
- Да, я слышала об этом. – Миссис Коуп улыбнулась. – Этих стипендий крайне мало, и они очень редки, а потом нам в понедельник позвонили и заявили, что какой-то фонд пожертвовал тысячами долларов, чтобы снабдить этой наградой.
Белла, все еще прибывая в шоке, кивнула. Миссис Коуп опустила взгляд на письмо.
- Интересно, кто он.
Белла моргнула.
- Кто именно?
- Человек, чьим именем названа стипендия.
- Я до этого момента не прочитала.
Миссис Коуп вернула ей письмо и указала на квадратик с жирным шрифтом.
- Вот здесь. Здесь говорится, что ты получающий Степендии М. Т. Мейсена. Мне просто любопытно, кто этот М. Т. Мейсен. Интересно, в родстве ли он с профессором Мейсеном? Хотя Мейсен — довольно распространенная фамилия. Возможно, это просто совпадение.
Глава 10.
Эдвард увидел свет, льющийся из-под двери его кабинета для научной работы в библиотеке, но так как Питер вставил коричневую цеховую бумагу в маленькое окно на двери, Эдвард не мог заглянуть внутрь. Он был немного удивлен тем, что Питер работает так поздно вечером в четверг. Было уже пол-одиннадцатого вечера, и библиотека закрывалась через полчаса.
Эдвард скользнул рукой в карман, чтобы достать ключ, и открыл дверь без стука.
И то, что он увидел внутри комнаты, абсолютно смутило его.
Свернувшись калачиком, в кресле сидела мисс Свон, положив голову на элегантно сложенные руки на поверхности стола. Ее глаза были закрыты, рот немного раскрыт, и улыбка еле виднелась. Ее щеки во сне украшал румянец, маленькое тело поднималось и опускалось медленно, спокойно, как волны океана у тихого берега.
Эдвард стоял в дверях, думая, что просто звуки ее дыхания могли бы составить великолепный диск релаксации. Под который он мог представить себя засыпающим снова, и снова, и снова…
Ее ноутбук был открыт, и Эдвард увидел ее заставку, которая представляла собой слайдшоу нарисованных от руки иллюстраций того, что выглядело как детская история: что-то с животными, включая смешно выглядевшего белого кролика с большими ушами, который упал на свои лапки.
Музыка наполнила воздух, и Эдвард понял, что звук исходил от ее компьютера. Эдвард увидел диск с кроликом.
Ему стало интересно, почему же мисс Свон так одержима кроликами.
Может быть, у нее Пасхальный фетиш?
Эдвард был на полпути к очень тщательно продуманной фантазии о том, что может включать в себя Пасхальный фетиш, когда привел себя в чувство.
Он быстро вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, позаботившись о том, чтобы запереть ее. Было бы нехорошо, если бы их двоих застали так вместе.
Эдвард разглядывал ее мирную фигурку, не желая беспокоить ее или вторгаться во что-то, что можно было назвать приятным сном. Теперь она улыбалась.
Он нашел книгу, которую искал на полке и отвернулся, приготовившись оставить ее в покое.
«Эдвард, - прошептала она. — Мой Эдвард…»
Звук ее голоса, хриплый ото сна, тяжелый от желания, доплыл до него, как нежный зов Серены, и послал трепет, пробежавший вверх и вниз по спине.
Он мгновенно остановился, рука замерла на дверной ручке. Никто никогда раньше так не произносил его имени. Никогда. Даже в самых интимных моментах его памяти. Каким был этот. Он знал, что если повернется, то все изменится. Он знал, что если повернется, то не сможет противостоять искушению – неоспоримое первобытное желание заявить свои права на чистую и прекрасную мисс Свон.
Она была здесь, ждала его, звала его, пела для него. Ее запах был тяжелым в маленьком, слишком теплом ограниченном пространстве.
Мой Эдвард. Ее голос омыл его имя, как язык любовницы проводит по коже…
Его разум блуждал со скоростью света, когда он представлял себе, как заключает ее в объятья. Целует ее, обнимает ее.
Поднимает на стол и прижимает себя между ее колен, ее пальцы путаются у него в волосах, свитере, рубашке, развязывают его претенциозный галстук и бросают на пол.
Путая, дергая, сжимая.
Его пальцы изучили бы ее тяжелые волосы, и проводили бы нежные линии вдоль ее шеи, заставляя каждый участок кожи, каждую пору взрываться алым румянцем. Он проводит носом по ее щеке, ушку, идеальному молочно-белому горлу.
Он почувствовал бы ее пульс на шее и странное спокойствие от тихого ритма ее крови, и он бы почувствовал себя соединенным с биением ее сердца, особенно, когда оно начало бы учащаться под его прикосновениями.
Он бы хотел узнать, если они были бы достаточно близки друг к другу, бились ли их сердца синхронно… или это была просто фантазия поэта.
Они бы целовались, и поцелуи были бы электрическими – напряженными – взрывными. Их языки сплелись бы в отчаянном танго. Как если бы они никогда прежде не целовались.
Она была бы застенчивой вначале, колебавшейся. Но он был бы мягко настаивающим, нашептывая ей в волосы слова сладкого обольщения. Он сказал бы все, что, как ему казалось, она хочет услышать, и она бы поверила.
Его руки упали бы с ее плеч на привлекательные, но все еще невинные формы, удивляясь изменениям, которые возникали под его прикосновениями.
Ведь ни один мужчина на свете не трогал ее так. И она была бы нетерпеливой и отзывчивой для него. О, такой отзывчивой.
Он был бы ее первым. И был бы этому рад.
На ней было бы слишком много одежды.
Он бы хотел дразнить ее, раздевая и покрывая легчайшими поцелуями каждый краснеющий миллиметр ее совершенной фарфоровой кожи. Особенно ее великолепное горло и карту голубоватых вен.
Она бы краснела как Ева, но он бы целовал ее, и нервозность бы прошла. И он бы отвлекал ее так, что она была бы обнаженной и открытой перед ним, до того как сама бы это заметила; она бы думала только о нем и о его пристальном восхищении. И не чувствовала бы воздуха под бледной розовой плотью.
Он бы восхвалял ее клятвами, одами, мягким ропотом прозвищ. Дорогая, милая, любимая девочка, сладкая… Он заставил бы ее поверить в свою любовь, и ее вера не была бы полностью ложной.
Наконец, ухаживания и трепет станут невыносимыми, и он бы опустил ее нежно на спину, удерживая рукой ее затылок. Он держал бы руку все время, ведь переживал, что может причинить ей боль. Он бы ни за что не позволил, чтобы ее голова билась об стол, как у нелюбимой игрушки. Он бы пожертвовал костяшками пальцев и тыльной стороной ладони прежде, чем это бы случилось. Он не был жестоким любовником. Он не хотел быть грубым и равнодушным. Он будет эротичным и страстным, но нежным. Ведь он знал, что она была такой.
И он бы хотел, чтобы она была рада в свой первый раз так же, как он.
Но он желал, чтобы она раскрылась под ним, бездыханная и манящая, ее глаза большие и немигающие, пылающие от желания. Даже если…
Его другая рука была бы под ее поясницей, на сладком просторе изогнутой кожи, и он бы пристально смотрел в ее большие светлые глаза, когда она ловила бы ртом воздух и стонала.
Он бы заставил ее стонать. Только для него.
Она бы прикусила губу с полузакрытыми глазами, когда он приготовился бы войти в нее и прошептал бы слова, желая, чтобы она расслабилась, когда отдавалась ему.
Ей было бы легче пройти через это таким образом в свой первый раз. Он был бы спокойным и неторопливым. Он бы притормозил и не рвал. Может, он бы даже остановился?
Его прекрасный, совершенный кареглазый ангел… ее дыхание учащается и замедляется. Румянец щек распространяется по всему телу. Она была бы розой в его глазах, и расцвела бы под ним. Ведь он был бы добр. А она бы открылась.
И он бы зачарованно наблюдал за преображением, как если бы оно происходило в замедленной съемке… вид, запах, вкус, осязание, душа… когда она превращалась из девушки в женщину, теряя свою девственность, и все из-за него. Из-за него.
Девственность?
Там была бы кровь. Ведь цена греха всегда является кровью.
И маленькой смертью.
-
Сердце Эдварда остановилось.
И оставалось в тишине до слабого биения, а потом билось с двойной силой, когда осознание обрушилось на него, и метафизическое стихотворение, давно забытое со времен Колледжа Магдалены, появилось на его губах.
В тот момент он ясно осознал, что он, Эдвард Э. Мейсен, желающий соблазнить прекрасную и невинную Свон – студентку аспирантуры, был блохой.
Вот слова, которые нашептывал ему разум, пока он смотрел, затаив дыхание, на дверь своего кабинета:
«Узри в блохе, что мирно льнет к стене,
В сколь малом ты отказываешь мне.
Кровь поровну пила она из нас:
Твоя с моей в ней смешаны сейчас.
Но этого ведь мы не назовем
Грехом, потерей девственности, злом.
Блоха, от крови смешанной пьяна,
Пред вечным сном насытилась сполна;
Достигла больше нашего она.
Узри же в ней три жизни и почти
Ее вниманьем. Ибо в ней почти,
Нет, больше чем женаты ты и я.
И ложе нам, и храм блоха сия.
Нас связывают крепче алтаря
Живые стены цвета янтаря.
Щелчком ты можешь оборвать мой вздох.
Но не простит самоубийства Бог.
И святотатственно убийство трех.
Ах, все же стал твой ноготь палачом,
В крови невинной обагренным. В чем
Вообще блоха повинною была?
В той капле, что случайно отпила?..
Но раз ты шепчешь, гордость затая,
Что, дескать, не ослабла мощь моя,
Не будь к моим претензиям глуха:
Ты меньше потеряешь от греха,
Чем выпила убитая блоха.»
Он знал, почему подсознание выбрало именно этот момент, чтобы навязать поэзию Джона Донна; стихотворение являлось спором о соблазнении. Донн говорил со своей будущей любовницей, девственницей, и спорил, что потеря ее девственности была менее важна, чем укус блохи. Так что она должна быстро отдаться ему без задней мысли. Немедля. Не сожалея. Как только слова облачились, Эдвард понял, что они идеально ему подходят. Для того, что его первобытное существо замышляло сделать с ней. Идеальны для его самооправдания.
Попробовать.
Взять.
Высосать.
Согрешить.
Осушить.
Бросить.
Она была чиста. Была невинна.
Он хотел ее.
Facilis descensus Averni.
Но он не будет тем, кто заставит ее кровоточить. Он не мог, не стал бы ни за что на свете заставлять еще одну девушку кровоточить.
Все мысли о соблазнении и о том, чтобы безумно, страстно трахаться на столах, стульях, полу, напротив стены, книжных полок и окон мгновенно вылетели из головы.
Он не возьмет ее.
Он не потребует ее.
Он не отметит ее своей и не возьмет то, что у него нет права забирать.
Не ее.
Эдвард Мейсен был обычным и только наполовину кающимся грешником. Поглощенный ранее прекрасным полом и своим собственным физическим удовольствием, он знал, что управляем своими желаниями. И только иногда желание уступало чему-то большему, приближенному к любви, но никогда — в спальне.
Тем не менее, несмотря на эти и другие моральные недостатки, несмотря на постоянный магнетизм к греху, у Эдварда оставался еще один последний моральный принцип, который превышал его поведение. Одна линия не будет пресечена. Одно соблюдение, в котором он был почти также равен с честью мисс Свон.
Эдвард Мейсен не соблазнял девственниц.
Он не забирал девственность никогда, даже когда ее свободно предлагали ему.
Он никогда не утолял свою жажду невинностью, он питался только теми, кто уже был опробован, и кто хотел быть распробованным еще сильнее.
И он не собирался нарушать свой один-единственный нравственный принцип ради часа или двух непристойного удовольствия с прекрасной аспиранткой в своем кабинете для научных работ.
Он был монстром, но у него были принципы.
Он оставит ее целомудрие нетронутым. Он покинет ее такой, какую нашел: румяный кареглазый ангел, окруженный кроликами и свернувшийся в клубок в своем маленьком кресле, словно котенок. Она будет спать невзволнованной, нецелованной, нетронутой и оставленной в покое.
Его ладонь сжалась на дверной ручке, и в тот момент, когда он уже собирался отпереть дверь, ее голос донесся до него вновь.
«Эдвард…ты ненавидишь меня. Почему?»
Голос Беллы уже не был полон желания. Эдвард слышал только отчаянную покорность и глубокую, глубокую печаль.
Звуки печали было что-то, с чем он был прекрасно знаком. И ее шепот был таким грустным, таким надломленным.
На этот раз он должен был обернуться, чтобы только убедить ее, что он не ненавидит ее. Что она была слишком хорошей, слишком совершенной, чтобы ее презирали. И что он не собирался провести с ней ночь любви не из ненависти.
Но из любви – которой он жаждал и хотел в своей жизни. И, быть может, из любви к своему прежнему «я», перед тем, как его грехи и пороки пустили корни и выросли в терновые заросли, скручивая и задавливая его добродетель.
Рука Эдварда покинула дверную ручку, и он сделал очень глубокий вдох. Он расправил свои плечи и закрыл глаза, думая, как ему лучше объясниться. Что ему следует сказать…
Он медленно развернулся и был ошеломлен тем, что увидел.
Ведь мисс Свон не сидела прямо, закусив свою полную нижнюю губу, утонув в презрении.
Голова мисс Свон все еще покоилась на руках. Глаза закрыты. Губы немного раскрыты.
«Эдвард…мой Эдвард» - Несмотря на тихие протесты, которые сыпались из ее алого рта прямо на его трепетавшее сердце, мисс Свон все еще пребывала в глубоком сне.
Эдвард нахмурился, когда осознание пришло к нему.
Даже когда она спит, она думает, что я ненавижу ее. Как кто-то может ненавидеть такое милое существо? Ее бы так легко было полюбить.
Ему нужно оставить ее во сне, и молиться, чтобы она мечтала о ком-то другом. Предполагая, что он был Эдвардом из ее сна – ее Эдвардом.
Он сформировал это намерение, и был готов оставить ее во второй раз, когда мисс Свон слегка застонала и потянулась, мяукая как маленький котенок.
Ее веки дрогнули, и она подавила зевок ладонью.
Но ее глаза распахнулись, когда она увидела удивленного профессора Мейсена, стоявшего у двери.
Пораженная, она вскрикнула и вскочила с кресла, метнувшись к стене. Она съежилась в замешательстве, и это едва не разбило Эдварду сердце.
Что доказало бы, что у него есть сердце.
- Шшшшшшшшш. Изабелла, это всего лишь я. – Он поднял руки, полностью сдаваясь, и постарался улыбнуться, чтобы обезоружить ее.
Белла была ослеплена. Несколько мгновений назад ей снился о нем сон. И теперь он был здесь.
Она потерла глаза. Он все еще был здесь и смотрел. Она ущипнула себя за кожу между пальцев – он все еще был здесь.
Черт побери. Он поймал меня.
- Это просто я, Изабелла, профессор Мейсен. Ты в порядке?
Она часто заморгала и снова стала тереть глаза.
- Я…не знаю.
- Как долго ты здесь находишься? – он опустил руки.
- Эм…я…не знаю. – Она старалась проснуться и одновременно все вспомнить.
- Питер с тобой?
- Нет.
Эдвард почему-то почувствовал облегчение.
- Как ты попала сюда? Это мой кабинет.
Глаза Беллы взлетели к его, измеряя его реакцию.
Я в большой беде. Как и Питер. Мейсен выгонит его прямо сейчас.
Она метнулась вперед, по пути перевернув кресло и опрокинув стопку книг, которая лежала возле ее рук. Стопка мятых черновиков взлетела вверх, над общим хаосом, и стала падать вокруг нее как большие, графленые снежинки.
Эдвард подумал, что она выглядела, как ангел в детском снежном шаре, с белизной, развевающейся вокруг нее. Красиво.
Она стала суетиться вокруг, пытаясь поставить все наместо. Она снова и снова повторяла свои извинения как десятилетие Розария, бормоча что-то про одалживания ключа у Питера. Ей было так жаль. Очень, очень жаль.
В одну секунду Эдвард был рядом с ней, его рука мягко, но уверенно лежала у нее на плече.
- Все нормально. Ты можешь здесь находиться. Успокойся.
Белла впитывала электричество его прикосновений и тихонько застонала. Она неспециально закрыла глаза и пожелала себе и своему сердцебиению замедлиться. Это было очень сложно сделать: она боялась, что он потеряет с ней терпение и выгонит Питера из своего кабинета. Навсегда.
Эдвард резко вдохнул, и глаза Беллы распахнулись.
- У тебя идет кровь. – Он взял ее правую руку и сжал все пальцы, кроме указательного.
Белла увидела кровь, сочившуюся из кончика пальца. В комнате стало намного теплее, и Белла почувствовала головокружение.
Он опустил голову к ее лицу и взглянул во внезапно отсутствующие глаза.
- Изабелла, ты меня слышишь?
Эдвард не знал, что делать. Это же всего лишь маленькая ранка, почему она так сильно реагирует? Возможно, она была слаба от голода или еще не совсем проснулась. И в комнате было слишком тепло. Она оставила обогреватель включенным.
Он поймал ее, когда она стала оседать, и крепко держал ее, прижав к своей груди. Она не была без сознания — по крайней мере, пока.
- Изабелла? – он убрал волосы с ее глаз и погладил ее по щеке тыльной стороной ладони. Она пробормотала что-то, и он понял, что она не упала в обморок, но прижалась к нему, будто у нее не было сил подняться.
Он придержал ее, чтобы она не ударилась о перевернутый стул или об пол. Она поднесла палец к своему лицу и наблюдала за тем, как кровь начала скатываться вниз.
- О нет…
- Что, Изабелла? Ты падаешь в обморок?
- Он должен уйти… Запах… - Белла держала палец перед собой, как напуганный ребенок, за секунду до того, как ее глаза закатились.
Ее ноги ослабли, и Эдвард почувствовал, что она сейчас упадет. Ему нужно было держать ее двумя руками. Не было никакой вероятности, что он сможет передвинуть ее одной рукой без риска уронить ее на твердый пол.
Так что Эдвард сделал что-то импульсивное. Что-то странное. Что-то безрассудное.
Он стал блохой.
Он сгреб ее в охапку, глядя, как кровь льется из ранки, которую она так твердо держала наверху. И он совершил что-то немыслимое: он взял ее палец в свой рот. Он нежно сжал губы вокруг ее плоти и медленно провел языком по подушечке ее пальца, посасывая его.
К счастью, Белла была слишком слаба, чтобы понять, что он делает.
Откровенно говоря, Эдвард тоже был слегка не в себе. Он увидел необходимость оказать первую помощь, но его руки были заняты, так что оставался только рот. Он был в ужасе от собственного желания сделать такое с другим человеческим существом и от осознания, что ему не захотелось избавиться от содержимого желудка после того, как попробовал медно-красную жидкость, которая являлась ее жизнью.
Сосание ее маленького пальчика послало дрожь вверх и вниз по позвоночнику.
К счастью для него и его карьеры, Эдвард отпустил палец Беллы до того, как она поняла, что он делает, обернув язык вокруг пальца в последний раз, перед тем, как вытащить его, просто чтобы убедиться, что он чистый.
Чистый?
По крайней мере, в ранке больше не было крови.
Теперь я кровососущий практический Научный руководитель. Прекрасно.
Белла застонала в его грудь и открыла глаза.
- Ты себя плохо чувствуешь при виде крови, Изабелла? Ты в порядке?
Он собирался подвинуть ее, чтобы она села, но она вцепилась в него, обвивая своими маленькими руками его шею, будто была совсем ребенком. Ему нравилось ощущение, как она прижалась к нему, так что он крепко обнял ее и нагнул голову, чтобы тайком понюхать ее волосы.