Священник коснулся ногою распятия - и взошло солнце. Вдалеке прокричал петух.
Глава 9
Лето выдалось засушливое.
Вечер. В Нагасаки душно, как в бане. Зловещий отсвет закатного солнца, отражаясь от поверхности вод, усиливает тягостное ощущение. Запряженные волами повозки с соломенными кулями въезжают в город, в клубах белой пыли посверкивая колесами. В воздухе густая вонь коровьего навоза.
Середина лета. Под застрехами крестьянских лачуг качаются фонарики. Лавки тоже украшены фонарями, но побогаче - с узором из птиц, цветов, насекомых. Вечер еще не наступил, а детвора уже завела свою песенку:
Гори, гори, фонарик!
Кто бросит в тебя камень, у того отсохнут руки.
Свети, свети фонарик!
Кто бросит в тебя камень, у того отсохнут руки!
Священник глядел в окно и тихонько мурлыкал себе под нос. Он не понимал смысла слов, но мелодия навевала печаль. То ли в песне была тоска, то ли в его душе...
В доме напротив женщина с неприбранными волосами раскладывала на алтаре приношения душам умерших - персики, плоды ююбы, бобы. Считалось, что духи предков посещают родимый дом в ночь на шестнадцатое. Зрелище было уже знакомо Родригесу. В словаре, который ему подарил Феррейра, Урабон значился как День поминовения душ.
Ребятишки, приплясывая под окном, хором дразнили его: «Отступник Павел! Отступник Павел!» В окно градом посыпались камни.
- А ну брысь, озорники! - прикрикнула женщина, и ребятишки бросились врассыпную. Священник невесело улыбнулся.
Ему вспомнился День поминовения душ в Лиссабоне. В этот праздник вечером во всех окнах видны горящие свечки...
Его поселили у самой окраины, на узенькой и крутобокой улочке, среди жалких, убогих лачуг, нависающих друг над другом. Задами дом выходил на улицу Окэямати, где жили бондари: оттуда день-деньской доносился сухой перестук деревянных молотков. Напротив жили красильщики, и в погожие дни, словно стяги, развевались на ветерке синие полотнища. Все дома были крыты тростником и соломой. Здесь редко встречались черепичные кровли домов, что во множестве в богатых кварталах.
Родригесу не дозволялось выходить из дома без разрешения губернатора. Единственным его развлечением было глядеть в окошко на сновавших прохожих. Рано утром шли в город женщины с корзинами на головах, неся на базар свежие овощи. С наступлением дня их сменяли мужчины в набедренных повязках; горланя песни, они вели навьюченных кляч. Вечером появлялись бонзы и, позвякивая колокольчиками, спускались вниз, к подножию холма. Родригес жадно глядел на чужую жизнь, стараясь запомнить каждую мелочь - будто готовясь поведать об этом в кругу родных и друзей. Но тут же спохватывался: нет, никогда ему не вернуться на родину, с унынием думал он, и сердце сжималось от горя. Он гадал, знают ли в Макао и Гоа о его отступничестве? Да, скорее всего, голландские купцы из торговой фактории в Дэдзиме уже разнесли эту весть, и его отлучили от церкви. Впрочем, какое ему до этого дело?.. Как они смеют судить его? Нет, суд над ним может вершить только Всевышний!
Но мысль о Страшном суде инквизиции не давала ему покоя, впиваясь когтями в сердце,- и он просыпался с криком, в холодном поту.
По ночам он вел нескончаемые дебаты с отцами ордена: «Что вы можете знать о жизни - там, в Европе или Макао? Вы живете в тепле и покое, не ведая о лишениях и о пытках. О, вы - настоящие праведники, подвижники веры. Но вы - на другом берегу. Посылая солдат в горнило сражений, вы, полководцы, греющиеся у костра, не вправе судить тех, кто в плену!..
Нет, я обманываю себя. К чему теперь эти уловки? Они недостойны мужчины...
Да, я пал. Но... Господи! Ты ведь знаешь, что в сердце своем я не отрекся! Что принудило меня к этому? Пытка «ямой»? Да, я не мог терпеть стоны этих несчастных. Феррейра сказал, что их отпустят, если я отрекусь. Я поверил ему, это правда. Но, возможно, все эти слова о любви - лишь красивая ширма для малодушия?
Я малодушен. Я признаю свою слабость. Есть ли различие между мною и Китидзиро? Я верую в Бога, но мой Бог - вовсе не тот, кого славят с амвонов...»
Лицо поруганного Христа преследовало его. Какой-то японский ремесленник выбил его на медной пластинке. Оно было совсем не похоже на Святые изображения, что он привык видеть в Риме и Лиссабоне, в Гоа и Макао. В этом лице не было ни величия, ни горделивости, не было возвышенной красоты страдания. Оно не светилось истовой верой. Лицо Христа, лежавшее в прахе у его ног, было больным и усталым.
Множество ног топтало его, и на доске с медальоном чернели следы. С расплющенного лица скорбно взирали глаза, говорившие: «Наступи. Наступи. Я пришел к вам затем, чтобы вы топтали меня...»
Каждый день священника навещали старейшины города или помощник квартального старосты. Раз в месяц ему приносили свежее платье и под конвоем отводили в управу. Иногда старейшина сам приносил ему предписание - и они отправлялись в путь. В управе перед Родригесом раскладывали диковинные предметы: ему надлежало определить, имеют ли они отношение к христианской религии. У чужеземных купцов из Макао было много вещиц, назначение которых знали только он да Феррейра. После трудов его ждало вознаграждение - деньги и сладости.
Бывая по службе в Хакате, он встречал своих давних знакомцев - переводчика и чиновника. Те приветствовали его с учтивостью и ни разу не выказали ни превосходства, ни тени злорадства. Напротив, переводчик усердно притворялся, будто не помнит о прошлом. Да и сам Родригес улыбался ему как ни в чем не бывало. Но избавиться от воспоминаний ему не удавалось. Особенно мучительным было ожидание в приемной, откуда за внутренним двориком просматривалась галерея, по которой он брел в тот рассветный час под руку с Феррейрой, - и он смущенно прятал глаза.
С Феррейрой они не встречались: это было запрещено. Он знал, что тот живет в Тэрамати, поблизости от Сайсёдзи, но ни разу не побывал там. Они виделись лишь в управе, под присмотром старейшин: Феррейру сопровождала такая же «свита». Оба были одеты в казенные кимоно, оба разговаривали на ломаном японском - чтобы не затруднять провожатых. Родригес старался держаться приветливо, но чувства, что он испытывал к бывшему учителю, были сложны и противоречивы.
Каждый ненавидел и презирал другого. Но он ненавидел Феррейру уже не за то, что тот толкнул его на дорогу измены; он ненавидел его потому, что с ужасом видел в нем свое отвратительное отражение - Феррейру в японском платье, Феррейру, говорящего по-японски, Феррейру, отлученного от церкви.
Феррейра заискивал перед чиновниками.
- Ну как, уже прибыли купцы из Голландии? Их еще с прошлого месяца ждут в торговой фактории.
Родригес слушал его осипший голос, смотрел на худую спину в черном кимоно. Солнечные зайчики скользили по ней, как в тот далекий день, в Сайсёдзи. Но ненависть и отвращение мешались в нем с состраданием - к товарищу по несчастью - и с жалостью к самому себе. «Мы близнецы-уроды, - думал он. - Мы ненавидим уродство друг друга, но разлучиться нам не дано...»
Из управы они выходили уже в сумерках. Летучие мыши неслышно чертили лиловое влажное небо. Старейшины, переглянувшись, расходились по сторонам - один направо, другой налево, - каждый со своим подопечным. Шагая, Родригес украдкой бросал взгляд на Феррейру. Тот тоже словно бы невзначай оглядывался через плечо. Теперь они встретятся через месяц. Но, сойдясь, не сумеют понять боль и горечь другого.
Глава 10
Извлечение из дневника Йенсена, служащего Ост-Индской торговой компании. Фактория в Дэдзиме [48], Нагасаки. Июль, 1644 г. (перый год Сёхо [49])
Июля
Три китайские джонки покинули рейд Нагасаки. Японские власти дали разрешение на выход из рейда «Лилло». Отплытие назначено на пятое июля. Необходимо срочно произвести погрузку серебра, боеприпасов и закупленных товаров и завершить приготовления к отплытию.
Июля
Закончил расчеты с торговцами, счетоводами, домовладельцами и господином Сироэмоном. По указанию господина директора фактории составил запрос на товары для Голландии, Коромандельского берега и Сиама, которые должна обеспечить японская сторона к прибытию следующего голландского судна.
Июля
У одного из местных жителей сыщики обнаружили образ Пресвятой Девы. Всю семью немедля заключили в тюрьму и подвергли допросу с пристрастием. В результате был выявлен виновник происшествия - прежний владелец Священного образа. Его тоже схватили и допросили. По слухам, на допросе присутствовали португальский вероотступник Савано Тюан и такой же изменник - бывший священник, падре Родригес.
Три месяца назад в доме одного из жителей Нагасаки найдена мелкая монетка с изображением апостолов. Чиновники уговорами и пытками принуждали виновных отречься от веры, но они отказались. Падре Родригес, свидетельствовавший против них, обращался с настоятельной просьбой о помиловании к губернатору Нагасаки, но не получил ответа. Виновных приговорили к смертной казни. Отцу и матери, а также двум их сыновьям обрили полголовы и возили четыре дня по улицам Нагасаки. После этого родителей на глазах у детей подвесили за ноги вниз головой, после чего сыновей опять заточили в темницу.
На закате в гавань вошла китайская джонка. Груз - сахар, фарфор, небольшое количество шелковых тканей.
Августа
На рейд встала китайская джонка из Фучжоу со смешанным грузом. В десять утра береговая стража заметила парусник милях в шести от горловины бухты Нагасаки.
Августа
С утра началась разгрузка вышеупомянутого судна; работы идут полным ходом.
Около полудня контору посетил секретарь губернатора с двумя переводчиками; в течение двух часов они задавали мне различные вопросы. Причиной послужило заявление проживающих в Нагасаки вероотступников Савано Тюана и Родригеса о якобы принятом иезуитской миссией в Макао решении использовать голландские парусники для доставки в Японию католических миссионеров. Савано Тюан утверждает, что отныне португальские падре будут проникать в Японию скрытно, под видом матросов или обслуги голландских торговых судов. Секретарь недвусмысленно дал мне понять, что подобный инцидент имел бы весьма прискорбные последствия для нашей торговой компании, и настоятельно рекомендовал принять все возможные меры предосторожности. Даже если португальский миссионер, прибывший на нашем торговом судне, не сумеет проникнуть через кордон и вознамерится возвратиться на том же паруснике, то в случае его поимки последствия для голландцев все равно будут катастрофическими. Поскольку голландцы признают себя слугами Его Высочества императора и Японии, присовокупил секретарь, к ним будет применена та же мера наказания, что и к японским подданным.
Он вручил мне текст Правительственного указа:
Перевод указа
Священник Савано, плененный в минувшем году королем Хакаты[50], уведомил власти, что среди голландцев есть немало лиц, исповедующих католическую веру. Он также сообщил, что голландцы, посетив католических священников в Камбуджадеше, признали, что исповедуют ту же веру. Тогда же и было решено, что отныне миссионеры будут проникать в Японию под видом матросов голландских судов или служащих Ост-Индской компании. Губернатор Нагасаки не выказал доверия этому сообщению, полагая, что Савано Тюан нарочно стремится опорочить Голландию - традиционного недруга и соперника Испании с Португалией, однако Савано Тюан решительно опроверг это обвинение. В связи с вышеизложенным правитель Тикуго повелевает директору фактории провести тщательное дознание, дабы выяснить, нет ли среди служащих Ост-Индской компании, а также среди матросов голландских судов лиц, исповедующих католичество. При выявлении оных надлежит сообщить властям. В случае сокрытия подобного факта японские власти примут строгие меры.
Августа
К вечеру завершили разгрузку вышеупомянутого судна. Губернатор Нагасаки приказал навести справки, нет ли на новоприбывшем судне канонира, умеющего управляться с мортирой. На судно отправился служащий фактории Паулус Вэр, однако вернулся ни с чем, о чем я и сообщил правителю. Губернатор приказал опрашивать всех капитанов прибывающих парусников и немедля сообщать о результатах властям.
Августа
Утром корабль посетил господин Хондзё, чиновник высшего ранга. Он произвел тщательный досмотр судна, заглянул в каждый его уголок. Причина столь жестких мер, пояснил он, - вышеупомянутое сообщение бывших католических падре. Если бы не это прискорбное обстоятельство, досмотр был бы менее строгим, нежели в прошлом году, заверил он капитана. По просьбе японцев я поднялся на борт корабля и в их присутствии зачитал экипажу указ губернатора. Я посоветовал тем, кто прячет на судне священные для христианства предметы, не мешкая сдать их властям: это не повлечет за собой наказания; однако все как один заявили, что подобных предметов на судне нет. Тогда я огласил правила, которые надлежит соблюдать экипажу во время пребывания в Японии. Господин Хондзё выразил пожелание ознакомиться с содержанием нашей беседы, и я передал ее в мельчайших подробностях. Японцы покинули факторию, обещав донести сии утешительные новости губернатору. На закате на рейд встала китайская джонка из Ханчжоу. Груз - узорчатый шелк, набивной сатин, шелковый креп и прочие ткани - объявленной стоимостью в восемьдесят канов[51]; помимо тканей - сахар и смешанный груз.
Августа
Сыновей вышеупомянутых казненных христиан вместе с другими приговоренными провезли по городу к месту казни, где им отрубили головы.
Год (второй год Сёхо).
Ноября
На рейд Нагасаки встала джонка из Нанкина с товаром на сумму в девятьсот канов. Груз - шелк-сырец, узорчатый шелк, золотая парча. Китайцы уведомили власти, что в ближайшие месяцы следует ожидать прибытия еще нескольких джонок с разнообразным товаром. Китайские торговцы могут беспрепятственно получать разрешение на заход в японские гавани - достаточно уплатить пошлину в размере 100-600 таэлов[52], в зависимости от груза.
Ноября
На рейд встала джонка из Ханчжоу. Груз: полотно, квасцы, небольшая партия горшков.
Ноября
Утром в контору пришли от губернатора двое переводчиков и предъявили мне изображение Пресвятой Девы, под которой было написано: «Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами»[53]
Они сказали, что получили картинку от некоего буддийского священника из Симоносэки, и спросили меня, на каком языке сделана надпись и что она означает. Они также добавили, что Родригес, португальский вероотступник, и Савано Тюан не сумели прочесть ее, так как это не португальский, не итальянский и не латынь. Конечно, я знал, что это «Ave Maria» на нидерландском, напечатанная, по всей вероятности, во Фландрии, где говорят почти на нашем языке. Было очевидно, что этот предмет был привезен в Японию на одном из голландских судов, но я решил повременить и не говорить об этом. Относительно изображения я дал верный ответ, поскольку Родригес и Савано Тюан, несомненно, разъяснили его смысл японцам.
Ноября
Прекрасная погода. Рано утром на судно вернули руль и порох[54]и завершили погрузку. В полдень я поднялся на борт, сделал перекличку, вручил требуемые бумаги. После чего вернулся в факторию и устроил угощение для Бонжуа с помощниками. Но на закате ветер переменился на норд-вест, и «Оверсхи» не вышел из бухты.
Декабря
Днем явился переводчик и принялся выпытывать, где мы закупаем товары для торговли с Японией. Я ответил, что главным образом в Китае и Голландии. Видимо, он прощупывал почву - что будет, если прекратить торговлю с Китаем.
С самых первых дней пребывания в Японии я старался собрать побольше сведений о католических вероотступниках. Японец по имени Томас Араки долгое время жил в Риме и, как говорят, даже служил при дворе Папы Римского. Он неоднократно во всеуслышание объявлял себя христианином, но губернатор не трогал его, решив, что старик повредился в уме. Впоследствии Араки подвесили в «яме», и на второй день он отрекся. Однако умер он с верою в сердце. Ныне в живых осталось лишь двое: португалец Тюан, ранее возглавлявший иезуитскую общину в Японии (это человек с черной душой), и бывший священник, португалец Родригес. Он тоже попрал Святой образ. Оба они живут здесь, в Нагасаки.
Декабря
Преподнес господину Сабуродзаэмону коробочку с мазями и притираниями - точно такими, что послал в дар Его Высочеству императору и правителю Тикуго. Он принял подарок с восторгом. Говорят, что правитель тоже пришел в восхищение, прочитав составленный по-японски перечень болезней, от которых помогают эти лекарства.
Вечером прибыл корабль из Фучжоу.
Декабря
Пять китайских джонок покинули рейд Нагасаки.
Декабря
Четыре китайские джонки покинули рейд Нагасаки. Несколько матросов прибывшего из Нанкина судна обратились к правителю с просьбой разрешить им отплыть в Тонкий или Кохинхину[55]на другой джонке. В просьбе отказано.
Стало известно, что отступник Тюан написал богомерзкое сочинение о голландцах и португальцах и намерен отправить свое «творение» в столицу. Пусть страшная кара обрушится на голову этого негодяя, отринувшего Господа! Я желаю этого от всего сердца, ибо он вовлечет нас в беду. Да защитит нас Бог!
Днем перед факторией пришвартовались два японских судна. На одном из них поплывем мы, на втором отправят верблюдов. Вечером прибыли переводчики со слугами, они будут сопровождать нас до Камигаты[56]. Среди них есть один японец, немного понимающий по-голландски. Я попросил разрешения взять его поваром, но Дэнбэй и Китибэй решительно воспротивились: губернатор-де запрещает сопровождать нас лицам, понимающим по-голландски. Я не поверил этому объяснению, уверен, они измыслили этот предлог, чтобы никто не мешал им оставаться хозяевами положения. Я сказал им, что единственно доступные для нас языки - голландский и японский, и что португальский куда как опаснее, и что никто не видал христианина, говорящего по-голландски, в то время как я могу, не задумываясь, назвать ему дюжину христиан, говорящих на португальском.
Декабря
Джонка из Фучжоу вышла из рейда Нагасаки. Вечером большое китайское судно прошло горловину бухты, но по причине встречного ветра его подтащили к рейду глубокой ночью - при помощи множества лодок. На палубе было людно, развевались шелковые флажки, гремели барабаны, завывали дудки.
Первый день Нового года
По улицам Нагасаки бродит от дома к дому уличный музыкант, играет на дудочке, стучит в барабан. Женщины и ребятишки, стоя в дверях, кидают ему мелкие монетки. Бродяги из окрестных селений, собравшись по нескольку человек, распевают песни.
Второй день Нового года
В торговых домах заключаются первые сделки. Еще до рассвета хозяева празднично убирают лавки, вешают на дверях новые бамбуковые занавески. Уличные торговцы продают трепангов.
Третий день Нового года
Городские старейшины идут в управу за фумиэ.
Испытание фумиэ начинается на четвертый день Нового года. В этот день старейшины и помощники квартальных старост из кварталов Эдо, Имадзакура, Фунацу и Фукуро, получив в управе фумиэ, обходят дома, заставляя жителей Нагасаки наступать на Святой образ. Улицы перед каждой дверью чисто выметены, и люди покорно ждут начала церемонии. Наконец издалека доносится протяжный крик: «Пожа-а-ловали-и-и!», и главы семей с домочадцами выстраиваются в ожидании у парадного входа. Фумиэ восемь сунов[57]в длину и шесть сунов в ширину; на дощечке укреплено изображение Приснодевы с младенцем. Сначала на фумиэ должен наступить отец семейства, потом жена, дети и прочие домочадцы. Даже младенцы на руках у матерей должны совершить обряд фумиэ. Больным тоже надлежит коснуться ногой Священного образа в присутствии чиновника.
***
В этот день его неожиданно вызвали в управу. Переводчик прибыл за ним с паланкином. Ветра не было, но небо хмурилось, и холод пробирал до костей. Дорога, спускавшаяся к подножию холма, была непривычно пустынной - видимо, все попрятались по домам в ожидании фумиэ. В управе его встретил чиновник в парадном одеянии.
- Господин губернатор изволит ждать, - сказал он. В приемной подле жаровни сидел, выпрямив спину, правитель Тикуго. Заслышав шаги, он обернулся. Несмотря на приветливую улыбку, выражение глаз было неприязненным.
- Примите мои поздравления по случаю Нового года, - проговорил он.
Это была их первая встреча после отступничества Родригеса. Но Родригес не чувствовал себя посрамленным: ведь он сражался не против японцев в лице правителя Тикуго. Он наконец осознал, что боролся с самим собой. Но этого правителю Тикуго никогда не понять.
- Давно мы с вами не виделись... - Протянув руки к жаровне, правитель Тикуго задумчиво покачал головой. - Надеюсь, вы освоились в Нагасаки?.. Нет ли каких-либо трудностей? Если нужно, обращайтесь прямо ко мне, в управу...
Было заметно, что губернатор намеренно избегает вопроса об отречении. Что это - тактичность? - подумал Родригес. Или сознание уверенности в победе? Родригес взглянул украдкой на собеседника, но лицо старика оставалось непроницаемым.
- Через месяц вы отправитесь в Эдо. Там для вас уже приготовили дом, падре. На улице Кобинато. Я тоже когда-то живал там.
Правитель Тикуго назвал его «падре». Зачем? Это слово полоснуло Родригеса острой болью.
- И еще... Поскольку вам теперь жить в Японии до конца ваших дней, будет удобней, если вы примете японское имя. По счастливой случайности совсем недавно скончался некий Окада Санъуэмон. По прибытии в Эдо вы можете взять себе его имя.
Правитель произнес эту тираду без остановки, грея над жаровней руки.
- У покойного была жена, - добавил он. - Падре будет нелегко одному - так что вместе с именем можете взять ее.
Священник слушал, не поднимая глаз. Ему вдруг представился обрывистый склон, по которому он катился все ниже и ниже - в пропасть. Возмущаться и отвергать - это было уже невозможно. Да, имя принять придется, но жену... Нет, никогда.
- Итак?
- Хорошо.
Родригес пожал плечами. Его затопило чувство покорной усталости и безысходной тоски.
«Господи! - подумал он. - Ты познал все унижения. И если Ты один в целом свете понимаешь меня сейчас, это счастье. И пусть другие думают, что хотят, - мне уже все равно».
- Я говорил: учение Христово не может укорениться в Японии. - Родригес припомнил свой разговор с Феррейрой в храме Сайсёдзи. Тот сказал ему те же слова. - Падре... - Иноуэ не отрываясь смотрел на угли в жаровне. - Вас победил не я. Вас победила сама Япония. Это - трясина.
Священник покачал головой.
- Нет. Я боролся с собой. Я сражался с верой в своей душе… - голос у него сорвался.
- Вот как? - Ироническая улыбка мелькнула на лице Иноуэ.- Я слышал, будто вы говорили Феррейре, что сам Господь повелел вам попрать Его образ - вот почему вы сделали это. Вам не кажется, что такие уловки не подобают истинному христианину?
- Думайте как хотите.
Священник сложил руки на коленях.
- Вы можете обманывать кого угодно, только не меня, - ледяным тоном сказал Иноуэ. - Мне доводилось беседовать с христианскими падре о различиях между буддийским и христианским милосердием. Милосердие Будды - в спасении смертных, уповающих на него в своей безграничной греховной слабости. Христианское милосердие совершенно иного рода: как объяснили мне эти падре, для того, чтобы спастись, недостаточно уповать на Всевышнего. В христианстве для спасения души нужны крепость веры и истовое служение Богу. Именно в этом ваше учение и претерпело необратимые изменения на японской почве.
«Что вы понимаете в христианстве? Это...» - едва не сорвалось у Родригеса, но слова застряли в горле. Все равно здесь его никто не поймет - ни Иноуэ, ни переводчик. Прикрыв глаза, он молча слушал разглагольствования губернатора.
- Возможно, вам неизвестно, что на островах Гото и Икицуки еще немало крестьян исповедуют христианство. Но мы не станем наказывать их.
- Почему? - спросил переводчик.
- Потому, что корни уже подрублены. Вот если бы к нам приехали новые миссионеры - такие, как падре, - засмеялся Иноуэ, - то, пожалуй, пришлось бы возобновить гонения. Однако опасности больше не существует. А если подрублены корни, дерево непременно зачахнет. Сама жизнь подтверждает это: Бог, которому поклоняются крестьяне на островах Гото и Икицуки, совсем не похож на вашего Бога. В нем нет ни капли от Иисуса.
Священник поднял глаза. Правитель холодно улыбнулся.
- Христианство, которое вы принесли нам, перестало быть христианством; оно - совершенно иная религия.
Правитель вздохнул.
- Что поделаешь... Такова Япония, падре.
Иноуэ казался искренним: в его голосе звучало неподдельное сочувствие. Он кивнул Родригесу и удалился вместе с переводчиком.
Небо было по-прежнему серым и хмурым, холод пробирал до костей. Трясясь в паланкине, священник рассеянно смотрел на свинцовое, унылое, как и серое небо, бескрайнее море. Вскоре его отвезут в Эдо. Правитель сказал, что ему приготовили дом. По всей вероятности, это будет просто тюрьма. Тюрьма, в которой он проведет остаток жизни. Родригесу доводилось слышать о таких тюрьмах для христиан.
Никогда уже он не пересечет это свинцовое море и не вернется на родину. Прежде он думал, что быть миссионером - значит сродниться с народом этой страны. Он жаждал попасть в Японию и жить одной жизнью с японскими христианами. Что ж, мечта его стала явью. Он обрел японское имя, он стал японцем...
Окада Санъуэмон! Родригес усмехнулся. Да, судьба даровала ему все, о чем он так пылко мечтал, - но с какой издевкой! В придачу жену - ему, давшему обет целомудрия! «Господи! Я не ропщу. Я лишь смеюсь над превратностями судьбы. Я верую в Тебя не так, как прежде, но верую - и люблю...»
***
До захода солнца он простоял у окна, наблюдая за ребятишками. Те тащили воздушного змея на вершину холма, но ветра не было, и змей бессильно упал на землю.
К вечеру прояснилось, и бледные лучи солнца пробились сквозь разрывы в облаках. Ребятишкам наскучило забавляться со змеем, и они, размахивая бамбуковыми палочками с привязанными к ним сосновыми ветками[58], с песенкой стучали в двери:
Стукнем палкою крота,
чтобы он не делал зла,
стук-стук! Счастье в дом!
Раз, два, три, четыре –
счастье в дом!
Он попытался подпевать, но у него ничего не вышло. На сердце стало еще тяжелей.
Убьем крота... Этот глупый зверек, живущий в вечной тьме, похож на него самого...
Из дома напротив высунулась старуха и выбранила сорванцов. Она дважды в день приносила Родригесу еду.
Наступил вечер, подул ветерок. Он прислушался: заунывный вой ветра напомнил ему о темнице, о шелесте листвы в рощице за тюрьмой.
- Падре, падре... - послышался вдруг знакомый голос.
Священник поднял глаза на дверь.
- Падре, это я, Китидзиро...
- Я больше не падре, - Родригес стиснул руки. - Уходи, немедленно уходи. Если увидят, тебе несдобровать.
- Я хочу исповедоваться. Выслушайте меня!
- Одумайся!.. - Родригес понурился. - Я более не священник. Я - отступник.
- В Нагасаки вас называют «отступник Павел». Все только так и зовут...
Священник рассмеялся. Китидзиро не было нужды докладывать ему об этом. Он уже знал - знал, что Феррейру прозвали «отступник Петр», а его самого - «отступник Павел». Мальчишки часто горланили эту дразнилку под дверью.
- Выслушайте меня. Если отступник Павел может выслушать исповедь, стало быть, он может и отпустить мне грехи?
«Не человеки вершат высший суд, - подумал священник. - Только Господь знает все наши слабости».
- Падре, я предал вас. Я наступил на Святой образ, - со слезами в голосе проговорил Китидзиро. - В мире есть сильные и есть слабые. Сильные могут выдержать муки и попадают в рай. Но как же быть тем, кто рожден в этот мир слабым? Как же быть, когда тебя мучают и говорят: наступи, наступи...
«И я наступил, - подумал Родригес. - Я наступил на самое светлое, самое дорогое. Даже сейчас не могу забыть. Его очи, полные боли и сострадания. “Наступи, - говорили они.- Тебе больно. Тебе сейчас больно - так же, как всем, кто наступал до тебя. И мне достаточно этого. Я с тобой - в твоей муке, в твоих страданиях. Для этого я и пришел к вам...”»