Широко отмечаются в Индии знаменательные даты Толстого. В 1960 г. к пятидесятилетию со дня смерти писателя был создан юбилейный комитет, в который вошли выдающиеся деятели культуры. Поддержанный широкой общественностью, комитет провозгласил четвертую неделю ноября «толстовской неделей» и развернул энергичную деятельность.
«Неделю Толстого» официально открыл Джавахарлал Неру. Он назвал Толстого «вечным странником, идущим вперед в ноисках правды и красоты», смелым мыслителем, который «никогда ни перед кем не склонял головы». «Мы можем, — сказал он, — принять или не принять все его взгляды и теории, но, если мы будем думать о нем, частица его мудрости и величия сойдет на нас и поднимет нас несколько выше»152.
Касаясь трудностей и опасностей, перед которыми стоит современное человечество, Неру воздал должное глубине мысли и прозрению великого русского художника, чей гуманизм доныне продолжает играть большую роль в борьбе за мир и дружбу между народами.
«Мы живем, — сказал он, — в трудные времена призраков и опасностей всякого рода, а также всяческих надежд. Быть может, они неотделимы друг от друга. Страждущему человечеству, как видно, придется идти вперед трудными путями. И все же, как бы оно ни падало, оно должно подняться и достичь вершины. Радость жизни в том, чтобы, как и Лев Толстой, бороться за свободу и счастье людей на земле».
Заметным событием «толстовской недели» был и симпозиум на тему «Толстой и Индия», который был проведен в Дели. Открывая этот большой форум индийской интеллигенции, член парламента, писатель Сардар Паниккар сказал, что Толстой оказал влияние не только на литературы Индии, но и на всю ее культуру и общественную жизнь. Индия гордится тем, что ее древняя философия, эпос и поэзия занимали большое место в творческих раздумьях Толстого.
С успехом прошла и организованная в Дели международная Толстовская конференция, привлекшая писателей и ученых многих стран мира.
Интерес к творчеству Толстого сопутствует всей культурной жизни Индии. В университетах и школах часто устраивают вечера, посвященные русскому писателю, публично читают его произведения, а в дни юбилеев организуют выставки, иллюстрирующие его жизнь и творчество.
Вечера памяти Толстого проводят Общество индийско-советской дружбы, литературно-просветительное общество «Сахития Паришад», молодежные содружества и другие организации как в крупных городах, так и в провинции.
В 1969 г., в связи со столетием со дня рождения Ганди, в Дели была организована выставка на тему «Лев Толстой и Махатма Ганди». Ее посетило более миллиона человек.
Наследие гениального русского писателя высоко оценивалось и оценивается всеми крупными художниками и мыслителями Индии.
По мнению индийских исследователей, творчество Толстого, его реалистический метод, социально-заостренная проблематика его произведений оказали большое воздействие на индийскую литературу. «Толстой, — пишет литературовед Кришна Крипалани, — оказал огромное влияние на развитие литературы и мысли в современной Индии, несмотря на то что мы познакомились с его произведениями не в оригинале, а через чужой язык»153. «Это влияние, — добавляет историк литературы Шивдан Сингх Чау-хан, — можно проследить и теперь во всех значительных произведениях прогрессивных писателей нового поколения всех основных литературных языков Индии — тех писателей, которые стремятся отображать индийскую действительность критически и правдиво»154. Мнение это поддерживает и проф. Хумайюн Кабир. «В прошлом, — пишет он, — Толстой, Достоевский, Горький оказали большое влияние на индийских писателей и сами испытали воздействие индийской культуры»155.
Само собой понятно, что вопросы взаимодействия и взаимовлияния национальных литератур нельзя решать декларативно, в плане элементарных сопоставлений. Глубокое отличие особенностей развития индийской литературы от русской, ее прямая связь со своими национальными традициями и с конкретно-исторической обстановкой своей страны исключают какие-либо поспешные и категорические сближения. Вместе с тем единодушные утверждения индийских исследователей несомненно имеют серьезные основания.
Из выдающихся писателей Индии наиболее часто сближают с Толстым Рабиндраната Тагора (1861 — 1941). Так, Шивдан Сингх Чаухан утверждает: «Передовое, реалистическое творчество Толстого наложило свой отпечаток на прозаические произведения великого поэта Индии — Рабиндраната Тагора... В романах Тагора "Чар-Адхайя" и "Гора" влияние Толстого чувствуется особенно сильно»156. Это утверждение кажется нам излишне категоричным. Своеобразный, романтически-приподнятый стиль тагоров-ской прозы значительно отличается от строгой простоты, присущей романам Толстого. Более оправданны здесь сближения в области мировоззрения обоих писателей. В частности, элементы толстовства в мировоззрении Тагора отмечал А. В. Луначарский157.
В философских и социально-политических взглядах обоих мыслителей действительно много общего. Рабиндранат Тагор высоко ценил гуманизм Толстого, считал русского писателя «учителем человечества», призывал индийскую интеллигенцию прислушиваться к его голосу. Процитировав в статье «Реформа образования» слова Толстого о том, что основой образования должны быть нравственные представления народа, Тагор с горечью указал, что в «настоящее время голос единственного в мире человека, единственного в данный момент учителя человечества раздается гласом в пустыне»158. Тагор разделял этические принципы Толстого, его эстетику, призывал индийцев учиться у Толстого, усваивать его взгляды на общество и человека.
По образцу яснополянской школы и задуманного Толстым «университета в лаптях» Тагор создал знаменитую школу «Вишва-Бхарати», в которой осуществил многие из толстовских педагогических принципов. Ныне эта школа переросла в крупный культурный и учебный центр, широко известный под названием Шантиникетан («Обитель мира»).
Во время своего пребывания в Москве, в 1930 г., Рабиндранат Тагор смотрел в Московском Художественном театре постановку по роману Толстого «Воскресение» и в своих «Письмах о России» отозвался о ней с большой похвалой159.
Таким образом, можно, на наш взгляд, говорить об известной общности гуманистических идеалов обоих писателей, а не о прямом воздействии творческого метода Толстого на художественный метод Тагора. Творчество Ра-биндраната Тагора столь своеобразно и самобытно, столь очевидно связано с национальной традицией, в нем так причудливо переплелись разнородные элементы реализма и романтизма, преломленные сквозь призму специфически восточной орнаментальной прозы, что всякого рода сближения должны здесь делаться весьма осторожно.
Значительно больше общих черт с Толстым мы находим в мировоззрении и творчестве основоположника критического реализма в литературах хинди и урду Премчанда (1880 — 1936). Они прослеживаются и в социально-политической концепции Премчанда (особенно на раннем этапе его творчества), и в его идейно-творческом арсенале.
В письме к другу от 4 марта 1914 г. Премчанд, говоря о поисках собственного стиля, писал: «Недавно я прочел рассказы Толстого и чувствую, что они оказали на меня как на писателя определенное влияние»160. Благотворное воздействие реализма Толстого на Премчанда отмечают почти все исследователи его творчества. По мнению индийского новеллиста и литературоведа Амритрая, близость к Толстому особенно отчетливо проступает в рассказах Премчанда «Саван», «Зимняя ночь» и «Горсточка риса», которые появились в свет после его ранних романтических и отчасти мистических произведений.
«Замысловатые сюжетные ходы рассказов раннего периода, — пишет исследователь, — уступают место сюжетной простоте. Иногда сюжет предстает обнаженным. Это же относится к характерам героев. Все к более простым методам прибегает писатель и все отчетливее прочеркивает ход развития. Все строже и строже относится Премчанд к тем украшениям, которые встречались в его рассказах раннего периода. В рассказах остается только то, что абсолютно необходимо для сюжета и построения характеров героев»161. Этой строгости и лаконичности Премчанд, по мнению исследователя, научился на опыте «таких мастеров рассказа, как Толстой, Чехов и Горький, — пожалуй, больше всего Толстой»162.
При изучении публицистики Премчанда бросается в глаза та страстность, с которой он нападает на социальные уродства капитализма с патриархально-крестьянских позиций. Так, в статье, опубликованной в журнале «Джагаран» («Пробуждение») 27 февраля 1933 г., он пишет: «Истинный секрет того, что в мире так много несправедливости и подлости, ненависти и грязи, глупости и невежества, заключается в денежном мешке... До тех пор, пока будет существовать право частной собственности, человеческое общество не сможет свободно развиваться. Облегчайте труд рабочих, выплачивайте пособия безработным, урезывайте права помещиков и капиталистов, увеличивайте права рабочих, уменьшайте роль денег, — но сколько бы такого рода улучшений вы ни сделали, все равно и с такими подпорками эта дряхлая стена устоять не может. Ее следует разрушить и возвести новую»163.
Эти мысли Премчанда — и по содержанию и по тону — близки к мыслям Толстого, запечатленным в его публицистике 90-х годов и особенно в его трактате «Рабство нашего времени».
О современной ему литературе Премчанд с горечью писал в 1928 г. в журнале «Сарасвати»: «Если бросить, взгляд на нашу нынешнюю литературу, то можно ясно увидеть, насколько возросла в ней искусственность. Нет необходимости доказывать, что изображаемые в прозаических произведениях удивительные истории про любовь и разлуку совершенно не затрагивают жизнь народа. А что касается тех поисков, которые во имя слияния с бесконечным предпринимаются в поэзии, то простому человеку лучше держаться от всего этого подальше... Чувства и мысли наших литераторов далеки от чувств и мыслей народа. Поэтому современная литература не может считаться национальной»164.
Слова эти явственно перекликаются с трактатом Толстого «Что такое искусство» и с его статьей «Так что же нам делать?», хотя, разумеется, индийский писатель пришел к своим выводам самостоятельно в результате собственных наблюдений и тяжких раздумий.
Известное сходство находят исследователи в проблематике и в приемах художественного творчества обоих писателей165. Так, первый роман Премчанда — «Приют» посвящен в значительной мере тем же проблемам семьи, брака и положения женщины в семье и обществе, которые затронуты в романе Толстого «Воскресение». Рисуя иную обстановку, иные жизненные ситуации, индийский писатель, как и Толстой, выступает суровым обвинителем социальной среды, которая обрекает женщину на нужду, бесправие и проституцию.
Близка по духу к толстовским образам крестьян и галерея крестьянских образов, нарисованных Премчандом в его рассказах и особенно в его эпопее «Обитель любви». Создавая свои характеры, Премчанд уделяет большое внимание «диалектике души» героев, раскрытию их внутреннего мира, их размышлениям и переживаниям. До Премчанда в литературах хинди и урду царила традиция однолинейного изображения персонажей. Герой должен был быть олицетворением одних каких-либо черт или страстей — положительных или отрицательных. Смешение или переплетение различных черт героя трактовалось как нарушение обязательных канонов. Премчанд смело нарушил эту традицию и первым на своем языке стал рисовать персонажи многогранными — в развитии, в движении. И здесь его эстетические воззрения встретились с воззрениями Льва Толстого.
В свое время Толстой писал:
«Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека» (53, 179).
Позднее, в романе «Воскресение», Толстой развил эту мысль. «Люди, как реки, — писал он, — вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие, и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою» (32,194).
Премчанд разделяет это убеждение. «Душа человеческая, — пишет он, — не бывает ни совсем черной, ни совсем чистой — она представляет собою удивительную смесь разных качеств. Возникают подходящие условия, — человек становится подобным святому риши, при неблагоприятных — он делается негодяем»166.
Диалектический подход индийского писателя к человеческой природе, его убеждение в том, что характер человека обусловлен социальной средой и классовыми отношениями, позволили ему позднее, в романе «Воздаяние», подняться на еще большую высоту критического реализма и достичь еще большей художественности.
Выше мы упомянули о плодотворной деятельности Премчанда как переводчика Толстого. Эта деятельность кажется нам тоже не случайной — по-видимому, творения русского писателя были ему душевно близки. О том, что именно ценил Премчанд в русском писателе, можно судить по его предисловию к упомянутому выше сборнику своих переводов народных рассказов Толстого. В нем он писал:
«Граф Толстой, как известно, написал много, и в настоящее время в Европе нет языка, на котором бы не было перевода его произведений. Однако в зрелом возрасте, когда окончательно установились его общественные и религиозные взгляды, он из своих произведений эти рассказы ставил выше всего. "Анна Каренина", "Севастопольские рассказы" и другие произведения пали в его глазах. Он полагал, что главное достоинство литературы — пробуждение любви ко всем людям. Ее язык и идеи — то и другое, — должны быть так просты, чтобы понимание ее не представляло никакой трудности даже простому крестьянину. Некоторые рассказы достигают такой высоты, что является мысль, будто они взяты из упаншпад. Язык столь легкий и живой, что в чтении найдут удовольствие даже дети»167.
Подобного же рода оценки Толстого мы находим и в статьях Премчанда, печатавшихся в журналах «Ханса» («Лебедь»), «Джагаран» и др.
В индийском литературоведении можно встретить утверждения о влиянии Толстого и на других индийских писателей. Так, по мнению Шивдана Сингха Чаухана, романы и рассказы Шоротчондро Чоттопадхая «также носят еледы влияния Толстого, главным образом его романа "Анна Каренина"»!68. С Толстым сближают и Аннада Шанкара Рея, и Джайнендру Кумара!69, и Ахмада Надима Касми, и других прозаиков Индии, бытописующих жизнь индийского народа с позиций патриархальной крестьянской идеологии. Думается, однако, что не все эти сближения правомерны.
Справедливо, вероятно, то, что писатели индийского критического реализма во многом разделяют идейно-творческие принципы Толстого — его тенденцию к обличению социального зла, уважение к простому человеку, стремление к раскрытию «диалектики души» своих героев. Основанием к сближению этих писателей с Толстым, наверное, служит и некоторая их солидарность с философскими и этическими принципами Толстого, воспринятыми сквозь призму родственного им гандизма. Вместе с тем, разумеется, каждый из названных писателей оригинален, самобытен и связан прежде всего со своей национальной традицией.
Что более всего привлекает индийцев в Толстом? Чем он более всего близок индийской культуре?
Предоставим ответить на эти вопросы самим деятелям Индии.
Джавахарлал Неру в письме, посвященном пятидесятилетию со дня смерти Толстого, писал:
«Лев Толстой принадлежит к числу тех европейских писателей, чье имя и произведения пользуются в Индии, пожалуй, наибольшей известностью. Объясняется это не только высокими достоинствами произведений Толстого, но и духовным сродством между ним и нашим руководителем Махатмой Ганди, который горячо восхищался Толстым и находился под его влиянием в период своего формирования как личности.
Поэтому я рад воздать должное этому великому русскому писателю и выразить уважение к его памяти в связи с пятидесятилетием сО дня его смерти. Он относится к числу очень немногих избранных писателей мира, чья память нетленна, и, хотя со дня смерти Толстого прошло уже полвека, его учение и память о нем живут в наших сердцах»170.
Президент Индии Раджендра Прасад в письме, адресованном во Всеиндийский толстовский юбилейный комитет, писал:
«Наследие Толстого — писателя, художника и мыслителя — приобретает во всем мире все большее значение. Его мысль и прозрение опровергают условное деление писателей на восточных и западных. Народы Азии в такой же мере испытывают на себе воздействие его могучей мысли, как и люди Запада... Будем надеяться, что толстовский завет любви и мира получит еще более широкое распространение среди простых людей в нашей стране благодаря новым переводам его сочинений на индийские языки»171.
Огромное значение творчества Толстого для судеб мировой литературы подчеркивают современные индийские писатели.
«Я считаю, — пишет Мулк Радж Ананд, — что Толстой намного превосходит ряд своих современников потому, что он отобразил жизнь своей эпохи в многочисленных замечательных картинах, которые мы встречаем в его романах и рассказах, и, в первую очередь, потому, что он является автором "Войны и мира"».
Мулк Радж Ананд отмечает черту новаторства Толстого: русский писатель, как никто другой, сумел изобразить жизнь целой эпохи «со всеми ее стремительными столкновениями мыслей и эмоций, во всех неуловимых оттенках и нюансах».
Новаторской считает Мулк Радж Ананд и композицию романа с ее необычайно сложным и вместе с тем стройным и ясным переплетением множества фабульных линий. «Что за книга "Война и мир"! — восклицает индийский писатель. — Необъятная, как Россия, и вместе с тем включающая и Европу и Азию; в ней как бы слышится звон цимбал, с ее страниц веет свежестью степных ветров, доносится дыхание гор, пустынь и долин, роман как бы питается водами многих русских полноводных рек; а между строк, как из подземных источников, бьет ключом сила и энергия, которыми наделены его герои. И все это движется и течет, как в оркестре, где обертоны и тихие полутона вдруг уступают место могучему лейтмотиву, что, подобно молнии, освещает все вокруг...»172.
Свое преклонение перед писательским гением Толстого выражают и другие индийские писатели. Так, известный литератор и общественный деятель К. Наир, выступая в 1968 г. на международной встрече писателей, посвященной юбилею Горького, сказал:
«Громадное влияние на индийскую литературу оказал Лев Толстой. Наш великий Махатма Ганди в своей автобиографии пишет о том огромном влиянии, которое оказал Толстой на формирование его мировоззрения. Я могу вам признаться здесь, что к Толстому меня тоже привел Ганди, мое знакомство с высказываниями Ганди о Толстом»173.
Прозаик и романист Тхакажи Шивашанкара Пиллаи из Кералы (Южная Индия) пишет:
«Я побывал в Ясной Поляне — поклонился святыне, и память об этом навсегда останется в моем сердце. Мне трудно передать вам то чувство восторга, которое охватило меня, когда мы подъезжали к обители человека, оставившего нам незабываемые творения...
Писатели моего поколения формировались под влиянием великой французской литературы — Вольтера, Бальзака, Гюго и Мопассана. Огромное влияние на их творчество оказали и продолжают оказывать классические произведения русской литературы — Гоголя, Достоевского, Тургенева, Толстого, Горького»174.
Писатель и общественный деятель Бенараси Дас Ча-турведи говорит о популярности Толстого в Индии:
«Своими искренними симпатиями к бедным и угнетенным он оказал огромное влияние на наших писателей. Его высокогуманистические идеи нашли горячий отклик в сердцах моих соотечественников, стали источником вдохновения. Через Толстого мы узнали и полюбили Россию, с которой нас связывает ныне искренняя дружба»175.
Значение наследия Толстого индийские писатели видят и в том, что его реализм противостоит литературе буржуазного распада.
«В наши дни, — пишет Шивдан Сингх Чаухан, — когда стало модным разглагольствовать о "кризисе культуры" (а особенно громко об этом говорят на Западе), значение Толстого все возрастает. Как яркий светоч, как символ надежды, любви и истины, возвышается он над слоем холодного тумана и облаков, которые сгустились внизу, слепя глаза и души нашего молодого поколения, затемняя
ТОЛСТОЙ И ЯПОНИЯ
Японией Толстой впервые заинтересовался в октябре 1853 г., в бытность волонтером русской армии на Кавказе.
В этот период он прочитал переизданные в 1851 г. нашумевшие «Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 12 и 13 годах» и сделал из них ряд выписок; это первые упоминания о Японии в толстовском дневнике. В разделе «Сведения» там есть такая запись: «Япония в первый раз посещена была в1/2 16 века Португальцами... В Эддо — главном японском городе — 10 000 000 жителей» (46, 284)1.
Судя по этим записям, Япония, ее народ и культура заинтересовали будущего писателя. Но так как других книг на эту тему под рукой не оказалось, его любознательность осталась тогда неудовлетворенной.
В последующие два десятилетия в дневниках и письмах Толстого не встречается о Японии почти никаких упоминаний, но в знаменитых «Русских книгах для чтения», составлением которых он занялся после работы над «Войной и миром», мы неожиданно обнаруживаем японскую легенду «Золотоволосая царевна» — одну из жемчужин японского фольклора. Писатель нашел ее в книге русского ученого Ф. Чижова «Письма о шелководстве» (1870)2 и немало потрудился над тем, чтобы передать ее поэтическое звучание и национальный колорит.
Японским фольклором Толстой занимался и в последующие годы, особенно под конец жизни, когда готовил к изданию собранные им легенды, сказки и изречения мудрых людей разных народов. В это время П. А. Сергеенко прислал ему по его просьбе ряд фольклорных сборников, в том числе и известный сборник Мультатули «Повести, сказки, легенды» в пер. А. Чеботаревской (1907), содержащий немало и японских сказок3. Толстой, как свидетельствует Д. П. Маковицкий4, с интересом читал этот сборник и отметил в нем легенду о каменщике, которую потом пересказал в кругу близких.
Связь Толстого с деятелями японской культуры завязалась в 90-е годы, когда популярность русского писателя необычайно выросла во всем мире. К этому времени его московский дом в Хамовниках и Ясная Поляна стали местами паломничества сотен людей из разных стран, искавших общения с великим художником и мыслителем. Среди них оказались и гости из Японии.
Первым японцем, который познакомился с Толстым, был живший в России Кониси Масутаро5 (1862 — 1940), тогда студент Московского университета, а впоследствии известный японский ученый и публицист, профессор университета Досися в Киото. Еще юношей поступил он в семинарию при русской духовной миссии в Токио. Затем он поехал в Россию, где учился в Киевской духовной академии. По окончании ее он перешел в Московский университет, где изучал философию и психологию.
Живя в течение девяти лет в России, Кониси в совершенстве изучил русский язык и очень полюбил русскую литературу. Даниил Петрович (так он именовал себя в России) был представлен Толстому в 1892 г. их общим знакомым — философом Н. Я. Гротом и с тех пор стал частым гостем писателя. В беседах с ним Толстой впервые многое узнал о жизни японского народа, о его литературе, философии и религии.
Беседы с Кониси были всегда для Толстого полезны и приятны. Глубоко образованный, эрудированный человек, блестящий знаток японской и китайской культуры, Кониси оказался бесценным помощником в занятиях восточной, в частности китайской, философией. Как упоминалось выше, Кониси с помощью Толстого издал в России книгу о китайском философе Лао-цзы.
Было, однако, обстоятельство, которое первоначально разделяло Толстого и Кониси. Когда Кониси учился в русской духовной академии, он принял православную веру. Толстой старался раскрыть перед своим молодым японским другом всю ложь официальной церкви и догматического богословия. Но Кониси, который в юности готовил себя к роли христианского священника, сначала твердо стоял на своем и страстно спорил с Толстым. Однако через четыре года, вернувшись в Японию, он под влиянием действительности разочаровался в казенном православии, о чем написал Толстому.
«Откровенно говоря, — читаем мы в его неопубликованном письме к Толстому от 10 мая 1896 г., — знакомство с Вами и наставление Ваше совсем переменили мой взгляд на христианство. Каждый день вспоминая о Вас, я истинно наслаждаюсь. Правда, преподобный Николай6 меня терпеть не может за мои взгляды на христианство и на жизнь, но это нисколько меня не печалит».
Далее Кониси сообщал:
«Здесь я пишу о Вас и о Ваших взглядах на христианство и на жизнь и перевожу Ваши сочинения. Уже переведены "Два старика", "Где любовь, там и бог", "Крейцерова соната". В настоящее время перевожу "Смерть Ивана Ильича" и "Религию и нравственность", за что называют меня а-ля Толстым. Засвидетельствую Вам, что здесь очень много Ваших почитателей»7.
В ответном письме от 30 сентября 1896 г. Толстой приветствовал его «прозрение» и пожелал ему успешной деятельности на благо его народа и всего человечества.
«Мне всегда было странно думать и казалось невероятным, — писал он ему, — чтобы такой умный и свободный от суеверий народ, как японцы, мог бы принять и поверить во все те нелепые... догматы, которые составляют сущность церковного христианства, как католического, так и православного и лютеранского» (69,153).
Толстой благодарил Кониси за перевод «Крейцеровой сонаты»8 и рекомендовал ему ряд других своих произведений для перевода на японский язык.
Вернувшись на родину и став видным ученым и публицистом, Кониси Масутаро много сделал для пропаганды воззрений и художественного творчества Толстого в Японии. Благодаря его статьям и переводам японский читатель познакомился с некоторыми неизвестными ему ранее произведениями Толстого, а также с его взглядами на социальную жизнь, науку и искусство. Кроме «Крейцеровой сонаты» Кониси перевел непосредственно с русского языка повесть «Хозяин и работник», «Суратскую кофейную» и другие художественные и публицистические произведения.
Кониси принадлежит книга «Рассказы о Толстом» и обширная статья о влиянии Толстого на японскую культуру, которую он прислал в 1908 г. к восьмидесятилетию писателя в «Международный толстовский альманах». Вот как Кониси объяснял популярность Толстого в своей стране:
«В Японии издавна процветает нравоучение, подготовившее японцев к духовным интересам. Эта же подготовка помогла и помогает интересоваться философско-моральными вопросами. На такой почве очень скоро привилась западноевропейская цивилизация, вместе с наукой и философией, что и помогло пониманию учения гр. Толстого.
Нравственно-религиозное учение гр. Толстого поразило нас своею чистотой и рыцарством: вся читающая публика благоговейно прислушивается к новым его словам и весьма сочувствует положению его в государстве. Литературная слава гр. Толстого не менее громка, чем нравственно-религиозная. Многие из чисто литературных и морально-религиозных произведений его давно были переведены на японский язык и читаются с великим интересом. Японцы понимают учение гр. Толстого и ценят его так же, как европейцы»9.
Связь с Толстым Кониси поддерживал до самой смерти писателя. В 1896 г. Толстой послал ему через японского издателя Токутоми Сохо (о нем — ниже) драгоценный подарок — томик Библии с собственноручными пометами10.
В июне 1910 г., за пять месяцев до кончины Толстого, Кониси снова посетил Ясную Поляну, где провел три дня. Возвращаясь в Москву, он ехал в одном вагоне с Львом Николаевичем, который в тот день направлялся в село Мещерское к В. Г. Черткову. В пути он рассказывал о своей стране, ее истории, нравах, обычаях, о захватнической политике японского правительства. В частности, он привел Толстого в горестное изумление своим рассказом об острове Формоза (Тайвань), незадолго перед этим отторгнутом Японией от Китая. Нищета и голод среди местного населения, по его словам, там столь велики, что очень часты случаи людоедства.
Прощаясь с японским другом, Толстой подарил ему свою острообличительную книгу «Царство божие внутри вас». В связи с этим Кониси писал ему 20 июня 1910 г.:
«Смею благодарить Вас, глубокочтимый Лев Николаевич, за книгу. От ней я в восторге: в ней все просто и ясно. Я постараюсь поскорее перевести ее на японский язык»п.
Вместе с письмом Кониси прислал в Ясную Поляну открытку — репродукцию старинной японской картины. Толстой был тронут этим знаком внимания.
«Странно, но выразительно, — улыбнулся Лев Николаевич, после того как довольно долго смотрел на рисунок, где изображена японка, всплескивающая руками над упавшим и разбившимся кувшином»12.
Это была последняя встреча с Кониси и последнее письмо от него. Через четыре месяца Толстой скончался. Кониси присутствовал на его похоронах.
В 1896 г. японский публицист Иокои Токио (1857 — 1927), брат известного философа Иокои Севана, произведения которого были известны Толстому, познакомился с американским биографом русского писателя, Эрнстом Кросби. По его рекомендации он послал Толстому большое письмо и статью «Этические понятия японского народа», напечатанную в Нью-Йорке в журнале «Интэрнэшнл джорнэл этике» («Международный журнал этики»). К сожалению, ни рекомендательное письмо Кросби, ни письмо молодого Иокои не сохранились. Но сохранился ответ Толстого Иокои13, и он проливает свет на письмо японского публициста.