менее "информативен", т.е. гораздо меньше склонен складываться в сложные и
однозначно узнаваемые перцептивные образы и не так активно участвует в
тональном "описании мира". (Мы, конечно, рассматриваем только первую
сигнальную систему.) Восприятие звука, не подкрепленное визуальным
компонентом, всегда неполно, всегда оставляет "пробел" в значении или
ситуации, позволяя применить к нему сразу несколько интерпретационных
схем. И этому факту в системе дона Хуана уделяется должное внимание:
"Как я могу перестать говорить сам с собой?
- Прежде всего, ты должен использовать уши, чтобы снять часть нагрузки
с глаз. Мы с самого рождения использовали свои глаза для того, чтобы
судить о мире. Мы говорим с другими и с собой ставным образом о том, что
видим. Воин сознает это и прислушивается к звукам мира." (II, 394)
Пожалуй, самая труднопостигаемая штука в деле остановки внутреннего
диалога - это использование _воли_. Об этой загадочной и одновременно
очень простой вещи, которую дон Хуан называет то _волей_, то _намерением_,
то _командой Орла_, нам придется говорить особо. Сейчас же мы укажем
только на одно: _любое действие существа_ ("мага" или профана) _есть
прямая манифестация воли_, т.е. непосредственного передвижения
энергетических полей, связанных в единой структуре с энергетикой
мироздания. Все указанные выше приемы - только "уловки", особенные
"делания", открытые древними исследователями и служащие для пробуждения
_воли_ - для научения перестраивать свое энергетическое поле определенным
способом. Если эта задача выполнена, вспомогательные техники можно
оставить - они более не нужны.
В конце обучения дон Хуан прямо разъяснил суть дела: "Внутренний
диалог останавливается за счет того же, за счет чего начинается: за счет
действия _воли_. Ведь начать внутренний разговор с самими собой мы
вынуждены под давлением тех, кто нас учит. Когда они учат нас, они
задействуют свою _волю_. И мы задействуем свою в процессе обучения. Просто
ни они, ни мы не отдаем себе в этом отчета. Обучаясь говорить с самими
собой, мы обучаемся управлять _волей_. Это наша _воля_ - разговаривать с
самими собой. И, чтобы прекратить внутренние разговоры, нам следует
воспользоваться тем же самым способом: приложить к этому _волю_,
выработать соответствующее _намерение_." (VII, 374)
И здесь мы подходим к сущности и цели всего этого нелегкого
предприятия.
Дело в том, что _внимание_, которым маг выбирает комплексы восприятий
из хаотического океана нагуаля, благодаря которому получает способность
оперировать ими, - по сути своей схоже с вниманием ординарным. Оно тоже в
какой-то мере _вычленяет_, _организует_, _изолирует_ и _вытесняет_ (иначе
маг в таком режиме восприятия оказался бы обычным идиотом), но по
отношению к "описанию мира" такое внимание удалено, пользуется этим
"описанием" принципиально иным способом - оно просто не может работать как
обычно, т.к. захватывает в область резонанса неизмеримо большую часть
энергетического спектра Реальности, чем внимание ординарное. По тем же
причинам оно оказывается гораздо мощнее в своих движениях - в фиксации,
фокусировке, перемещении.
Ординарное внимание тоналя дон Хуан называет _первым_, а энергетически
расширенное внимание мага - _вторым_. И остановка внутреннего диалога -
главный ключ ко _второму вниманию_. Собственно говоря, здесь и начинается
_настоящая_ магия. "Дон Хуан говорил, что как только мы остановим
внутренний диалог, мы остановим и мир. Это было _операционное описание
непостижимого процесса фокусировки нашего второго внимания_. Он говорил,
что некоторая часть нас вселю пребывает под замком, так как мы боимся
себя." (V, 584) (_Курсив_ мой - А. К.)
Этот "страх себя" сродни ностальгии. Ибо однажды увидевший мир глазами
"второго внимания" в особом смысле перестает быть человеком - все дорогое
ему, все "человеческое" вдруг перестает _быть_.
Какой неожиданный поворот от человека (маленького, эгоистичного,
ограниченного и смертного) к великолепной Реальности - как к "славе
Господней"! И все-таки мы уже были там - в этом космическом чреве, в
истоке всех вещей. Были и подсознательно тоскуем о возвращении. Ностальгия
"здесь" и ностальгия "там". Обоюдоострый меч, всю безжалостность которого
иногда чувствуют философы. Как бы между прочим написал об этом М.
Мамардашвили:
"Вспомним чувство невыразимости, связанное с упоминаемым
словосочетанием "неизвестная родина". Если сблизить чувство "неизвестной
родины" с ощущением непонятной обреченности всего высокого и доблестного,
то мы ощутим у себя какую-то ностальгическую отстраненность от того, где
мы живем, с кем мы связаны, от нашей страны, от нашей родины, от нашей
географии, от наших нравов и обычаев. За этой ностальгической
отстраненностью стоит ощущение и отблеск неизвестный, непонятный, но
отблеск чего-то другого."
Эта же неотступная ностальгия зовет нас в путь, не обещая избавления
от тоски, - она зовет, потому что нельзя же вечно оставаться слепыми.
Реальность стоит у порога и требует своего. "Ни из какой совокупности
опыта, - пишет философ, - нельзя вывести различие между реальностью и
представлением о ней. Всякая реальность нам дана представлениями о ней. И
сама мысль о том, что есть реальность, и представление о ней и что одно
отлично от другого, ниоткуда нами не может быть получена. Но она откуда-то
приходит, и платоновское "вспомнить" - один из путей, по которому она к
нам приходит..." (М. Мамардашвили. "Что значит мыслить и что значит
мыслить не мысля...")
Быть может, всем нам предстоит _вспомнить_, откуда мы родом, и вся
наша ностальгия - только грусть о былом, о давнем, о безвозвратно
утраченном детстве.
2. Растения силы
К полному разочарованию сторонников психоделического "просветления",
Карлос Кастанеда уделяет внимание галлюциногенам лишь в первых двух книгах
- "Уроки дона Хуана" и "Отдельная реальность". Поэтому можно сказать, что
с точки зрения обывателя эти сочинения Кастанеды наиболее "мистичны".
Всем, разумеется, известно, что наркотические или психотропные
вещества издавна употреблялись магами, оккультистами и медиумами. Прежде
всего, надо разобраться, какой тип "одурманивания" психики продуктивен для
магии, а какой - просто доставляет экзотические переживания и своеобразное
удовольствие.
Можно принять за аксиому тот факт, что _любое отравление_ мозга,
сопровождаемое нарушением процесса его биоэнергетического метаболизма, с
неизбежностью вызывает изменение режима восприятия. Выше мы указывали, что
даже обычное голодание, переутомление, бессонница, монотонные и
бессмысленные действия способны нарушать работу перцептуального механизма.
В этом нет ничего нового: и древние шаманы постились, отказывались спать,
плясали до полного изнеможения, и нынешние сектанты таскают вериги,
кружатся на одном месте, истязают плоть. Одни и те же внешние приемы
последовательно применяются из века в век.
Но употребление ядов - особая статья. Шаманы Севера, скажем,
предпочитают настой из свежих мухоморов - микоатропин, содержащийся в
грибах, вызывает иногда сильные галлюцинации. Ведьмы всех времен и народов
"обожали" дурман, белену - по тем же причинам. Азиатские мистики (из тех,
кто не просто "ловит кайф") традиционно употребляют анашу, иногда - опиум.
Конечно, не все из перечисленных растений содержат наркотические
вещества. Строго говоря, к наркотикам медицина должна относить только
вещества, вызывающие у потребителя пристрастие, а вслед за ним -
_биохимическую зависимость_. Мухоморы, дурман, белена, пресловутая цикута
это все, скорее, объекты вожделения для токсикоманов, которым по той же
причине подходит и клей, и бензин, и ацетон.
Мистики же всегда использовали свои зелья для особых, эзотерических
действий - вызывания духов, осуществления магических влияний, прорицаний и
т.п. Скучающая молодежь не любит антропологических исследований, иначе
узнала бы много интересного о "кайфе предков" Вот, скажем, Э. Б. Тайлор в
книге "Первобытная культура" сообщает, что в Америке индейцы для
магических целей часто пользовались самым обычным табаком. Антиникотиновая
кампания в те времена не произвела бы на них должного впечатления.
Однако, все по порядку:
"Колумб наблюдал существовавшую на Вест-Индском архипелаге религиозную
церемонию, заключавшуюся в том, что на голову идола ставилось блюдо с
порошком когобы, который вдыхался через посредство двух стеблей тростника,
вставлявшихся в ноздри. Далее, Пане описывает, как тамошний жрец,
призванный к больному, вступает в общение с духами, нанюхавшись когобы до
того, "что, опьянев, не знает, что делает, и говорит страшную нелепицу,
считающуюся разговором с "цеми", которые, по утверждению жреца, и являются
виновниками болезни." На Амазонке племя омагва до новейшего времени
употребляло наркотические растения, которыми вызывают опьянение, длящееся
целые сутки и сопровождающееся необыкновенными видениями. Из одного такого
растения они получают порошок "курупа", который нюхают, как табак,
посредством тростинки в форме буквы Y. Сходство названий и обычаев ясно
указывает на связь между омагва и антильскими островитянами.
Калифорнийские индейцы дают детям наркотическое питье, чтобы получить на
основании их видений сведения о неприятеле. Мундуруку в Северной Бразилии,
желая обнаружить убийцу, дают такое питье духовидцам, чтобы преступник
явился им во сне.
Индейцы дариен кормили детей семенами Datum Sanguinea, чтобы вызвать у
них пророческий бред, в котором они видели скрытые сокровища. В Перу
жрецы, разговаривавшие с "гуака", или фетишами, имели обыкновение
приводить себя в экстатическое состояние наркотическим напитком "тонка" из
того же растения, вследствие чего последнее называлось "гуакакача",
фетишем-травой. Мексиканские жрецы, по-видимому, также употребляли мазь
или напиток из семян "ололиуки", вызывавших бред и видения. Табак
употребляли с той же целью в обеих Америках. Вообще следует заметить, что
первобытные народы курят табак ради полного опьянения, и с этой целью
глотают дым. Колдуны бразильских племен приводили себя в экстаз во время
конвульсионных оргий курением табака и видели при этом духов. Поэтому
неудивительно, что табак стал называться у них "священной травой". На этом
же основании североамериканские индейцы считали табачную наркотизацию
сверхъестественным экстазом, а грезы в этом состоянии - наитием. Такие
воззрения делают понятной следующую замечательную церемонию делаваров. Во
время празднества в честь бога огня и двенадцати прислуживающих ему
"маниту" внутри жертвенного дома сооружался шалаш сделанный из двенадцати
палок, связанных у верхушки и покрытых одеялами. Высотой он был
приблизительно в рост человека. По окончания праздника шалаш этот
нагревался докрасна раскаленными камнями, и в него помещалось двенадцать
человек. Один из стариков бросал на камни табак, и, когда страдальцы
доходили до крайних пределов удушья от табачного дыма и жара, их
вытаскивали обыкновенно в бессознательном состоянии."
А теперь из Америки вернемся в Евразию:
"Не останавливаясь на древнеарийском обоготворении наркотического
налитка, послужившего оригиналом божественной сомы индусов и божественной
хаомы персов, а также на пьяных оргиях поклонников Диониса в древней
Греции, мы обнаруживаем в древнем мире точное подражание низшей культуре в
употреблении вызывающих экстаз лекарственных средств. Таковы настои,
описываемые Плинием как напитки, вызывающие бред и видения, лекарства,
упоминаемые Гезихием, при помощи которых вызывалась Геката, средневековые
мази ведьм, дававшие пациенту способность видеть призраков или
переносившие его на шабаш и помогавшие ему оборачиваться зверем.
Употребление подобных средств сохранилось до сих пор у персидских
дервишей. Эти мистики - не только потребители опиума, подобно множеству
своих соотечественников, но они курят еще гашиш, и это средство доводит их
до состояния экзальтации, сопровождающегося очень живыми и яркими
галлюцинациями. Человеку в подобном состоянии, говорит д-р Полак,
маленький камешек на дороге кажется огромной глыбой, через которую едва
можно перебраться, водосточная канава - такой широкой рекой, что он
требует лодку для перевоза. Человеческий голос звучит в его ушах, как
гром, он воображает, что у него есть крылья, которые поднимают его от
земли. На эти экстатические эффекты, в которых чудеса становятся обычным
делом, в Персии смотрят как на высшие религиозные проявления, и лица,
подверженные им, равно как и их поведение, считаются святыми и находят
последователей." (Э. Б. Тайлор. Первобытная культура, сс. 487-488.)
Как видите, в наркотических экстазах, доставляющих наслаждение, много
бреда и нелепостей. С другой стороны, причудливые церемонии духовидцев,
использующих психотропные вещества, вызывают удовольствие весьма
сомнительное. Это теперь, в кругах гедонистической молодежи Запада,
появилось модное выражение _nice trip_ - т.е. "приятное путешествие,
совершенное под воздействием ЛСД". А если не "приятное", то кому и зачем
оно нужно?
Правда, есть особая категория химических агентов, которые, вторгаясь в
нашу психику, совершают совершенно необычную работу. Об их природе и о
механизме их действия написано много. Ученые классификаторы объединили эту
совокупность веществ в т.н. "группу больших психоделиков". Обычно сюда
относят диэтиламид лизергиновой кислоты (ЛСД-25), мескалин (содержащийся в
кактусе Lophophora Williamsi) и псилоцибин - яд, выделяемый из некоторых
видов грибов.
Прежде всего, "большие психоделики" не особенно радуют нас
наркотической эйфорией. Они мало способны вызывать пристрастие и
зависимость, но зато превосходят все остальные алкалоиды в области
изменения способов человеческого восприятия. Даже то незначительное
удовольствие, которое они могут вызвать, связано не с биохимической
стимуляцией "центра наслаждения" (как это свойственно опиатам или
продуктам конопли), а скорее с расслаблением перцептуального аппарата,
что, в свою очередь, может привести к временному "снятию"
экзистенциального конфликта. (Кстати, далеко не всегда. Дж. Лилли,
исследовавший ЛСД-25, рассказывает по этому поводу поучительную историю.
Приняв препарат под тяжелым впечатлением от семейной ссоры, он не только
не расслабился, как это произошло бы с любителем морфия, но и впал в
состояние "глубочайшей депрессии", чуть не повлекшей за собой
бессознательный суицид. - Подробнее см.: Лилли Дж. Центр циклона. Гл.
1-2.) Пример Лилли как раз иллюстрирует уже общепризнанное положение, что
"большие психоделики" не служат для удовольствий - они только что-то
"делают" с нашим _вниманием_: это и производит неизгладимое впечатление,
наполняя тривиальный до этого опыт яркими и (что особенно важно!)
экзистенциально значимыми для личности галлюцинациями.
Мы полагаем, что и здесь имеет место процесс, в чем-то схожий с
восточными психотехниками типа "свидетель". Ввиду того, что наркотическое
опьянение "большими психоделиками" выражено совсем незначительно,
_способность к концентрации внимания_ и свободному манипулированию им
_мало страдает_ от получаемой интоксикации. Контроль над осознанием
перцепции позволяет проделывать некоторые последовательности
интеллектуальных действий, почти не совершая ошибок. Кроме того, есть еще
важное отличие - внимание может быть свободно направлено _вовне_, а не
только вглубь себя, как это бывает у ортодоксальных медитаторов.
Впрочем, главный грех измененного состояния сознания, вызванного как
психоделиками, так и интроспективным созерцанием, неустраним: _внимание_
опять-таки теряет ориентиры и не способно отличать _эндогенные_ образы
(воспоминания, фантазии, ожидания) от _экзогенных_ (сенсорных сигналов,
продуцируемых внешней Реальностью). Однако в случае с психоделическим
"бредом" у внимания есть выбор; более того, благодаря некоторому
сохранению контроля, у него есть шанс все же отличить мечту от Реальности
пусть не всегда, не целиком и не достаточно ясно, но и об этом забывать не
стоит.
Олдос Хаксли, проанализировав свои переживания после опыта с
мескалином (алкалоид кактуса Lophophora Williamsi - великого "учителя
Мескалито", как выражался дон Хуан), записал следующие наблюдения,
которые, как мы увидим позже, окажутся нам полезными:
"1) Способность к воспоминанию и "последовательному мышлению"
уменьшается или совсем исчезает. (Прослушав записи моих разговоров,
происходивших под воздействием мескалина, я не обнаружил, что был тогда
глупее, чем в своем обычном состоянии.)
2) Зрительные впечатления в значительной степени усиливаются, глазу
открывается та чистота восприятия, которая имела место в детстве, когда
чувство не было еще автоматически подчинено идее. Интерес к
пространственным отношениям снижается, а интерес ко времени падает почти
до нуля.
3) Несмотря на то, что интеллекту вреда не наносится, а восприятие
становится намного совершеннее, воля претерпевает глубокие изменения в
худшую сторону. Принявшие мескалин не видят смысла в каких-либо действиях
и находят причины, в обычном состоянии побуждающие их к действиям и
страданиям, глубоко неинтересными. Они не могут волноваться из-за этих
причин, так как находятся более занимательные вещи, о которых стоит
подумать.
4) Эти более занимательные вещи могут переживаться как существующие
"вовне" (это было со мной) или "внутри", или в обоих мирах - внешнем и
внутреннем, одновременно либо последовательно. То, что эти вещи
действительно более занимательны, всем принимавшим мескалин кажется
очевидным, если у них здоровая печень и спокойный ум."
Легко заметить, как "ключевые стереотипы" тоналя, его _основные идеи_
дезактуализируются. Тональ "слабеет" прямо на стазах: снижается
способность к "внутреннему диалогу" (1); идеи _непрерывности_,
_ожидаемости_ и _стабильности_ теряют свою жесткость и легко "соглашаются"
с альтернативными идеями (что мы увидим из описания некоторых опытов
Хаксли, приводимых ниже); мотивация действия, порождаемая фиксированным
"образом себя" сводится к нулю (3); а пространственно-временная
координация, отвечающая за синхронность и полноту описания мира, теряет
смысл (2). Кроме того, мы сталкиваемся здесь с тем же явлением -
"переполнением информацией" тоналя, - как и в техниках по остановке
внутреннего диалога, предлагаемых доном Хуаном. Обо всех вышеперечисленных
эффектах можно прочитать и у других ученых, исследующих "измененные
состояниясознания". (См. например: Altered States of Consciousness. Ed.
by Charles T. Tart. New York. 1972.)
Олдос Хаксли свидетельствует об обогащении своего восприятия так:
"Исследователь обратил мое внимание на мебель. Маленький столик для
пишущей машинки стоял в центре комнаты. За ним, если смотреть от меня,
находился плетеный стул, а еще дальше - конторка. Эти три предмета
образовали замысловатую структуру из горизонталей, вертикалей и диагоналей
- структуру тем более интересную, что ее невозможно было понять с точки
зрения пространственных отношений. Я не смотрел на свою мебель как
прагматик, которому нужно сидеть на стульях или писать за столом, но и не
как кинооператор или фиксирующий научный прибор. Я смотрел, как чистый
эстет, которого интересует только форма и расположение форм внутри поля
зрения или на холсте картины. <...> Вот, например, ножки этого стула -
как чудесна их округлость, а их полированная гладкость просто
сверхъестественна! Я провел несколько минут (или несколько веков?), и при
этом не только созерцал эти бамбуковые ножки, но и реально был ими, или,
точнее, находился в них." (Huxley A. The doors of perception.)
Гипнотическую, завораживающую глубину обнаружили самые тривиальные вещи:
книги, стоящие на полках, собственные брюки, закат солнца над равнинами
Калифорнии...
Опыт Карлоса Кастанеды, безусловно, гораздо драматичнее, и,
несомненно, дон Хуан приложил к этому руку. Он стремился предъявить
ученику более широкий участок спектра Реальности, распахнуть перед ним
такие бездны, чтобы его тональ никогда уже не вернулся к своей
самоуверенности и самодовольству. В абсолютном одиночестве Мескалито
продемонстрировал на кактусовом поле весь груз обусловленности и
бессмысленности человеческого тоналя) сквозь обломки которого льется
бесценный свет Реальности:
"От каждого пейотного кактуса на поле исходил голубоватый мерцающий
свет. Один кактус светился особенно ярко. Я сел перед ним и начал петь ему
свои песни. Тут из растения вышел Мескалито - та же фигура в виде
человека, которую я видел раньше. Он взглянул на меня. С большим чувством
(совершенно необычным для человека моего темперамента) я пел ему свои
песни. К ним примешивалась уже знакомая мне музыка - звуки флейт или
ветра. Как и два года назад, он беззвучно спросил: "Чего ты хочешь?" Я
заговорил очень громко. Я сказал - я знаю, что в моей жизни и в моих
поступках чего-то не хватает, но не могу обнаружить, чего же именно. Я
смиренно просил его сказать мне, что у меня неладно, и еще сказать свое
имя, чтобы я мог позвать его, когда буду в нем нуждаться. Он взглянул на
меня. Его рот вытянулся, как тромбон, до самого моего уха. И он сказал
мне свое имя.
Внезапно я увидел отца. Он стоял посреди пейотного поля, но поле
исчезло, и вся сцена переместилась в старый дом, где прошло мое детство. Я
стоял с отцом у смоковницы. Я обнял его и стал торопливо говорить ему все,
чего никогда не мог ему сказать. Каждая мысль была законченной и
исчерпывающей. Было так, словно у нас в самом деле нет времени и нужно
сказать все сразу. Я говорил что-то совершенно потрясающее, говорил о
чувствах, которые к нему испытывал, - что-то такое, о чем при обычных
обстоятельствах никогда не посмел заикнуться.
Отец не отвечал. Он просто слушал, а потом исчез. И я снова был один,
я плакал от печали и раскаяния.
Я пошел через пейотное поле, выкликая имя, которому меня научил
Мескалито. Что-то появилось из странного, похожего на звездный, света на
кактусе. Это был длинный светящийся предмет - что-то вроде палки из света,
величиной с человека. На мгновение он осветил все поле ярким светом,
желтоватым или янтарным; затем озарил все небо, отчего получилось
необычайное, чудесное зрелище. Я подумал, что если буду смотреть, то
ослепну. Я зажмурился и спрятал лицо в ладонях.
Я безошибочно знал, что Мескалито велит мне съесть еще один бутон. Но
как же это сделать, подумал я, у меня ведь нет ножа, чтобы его срезать.
"Съешь прямо с земли", - сказал он мне тем же необычным образом. Я лег на
живот и стал жевать верхушку растения. Оно согрело и ободрило меня. Все
мое тело, каждая его клетка согрелась и выпрямилась. Все ожило. Все
состояло из сложных и тонких деталей, и в то же время все было таким
простым. Я был повсюду: я мог видеть все, что вверху, и все, что внизу, и
все вокруг одновременно.
Это непередаваемое чувство я испытывал как раз столько времени, чтобы
успеть его осознать. Затем его вытеснил гнетущий страх, который пусть не
мгновенно, но все же достаточно быстро и неумолимо овладел мною. Сначала в
мой чудесный мир безмолвия ворвались острые звуки, но я не обратил на это
внимание. Затем звуки стали громче и назойливей, как будто надвигались на
меня. И постепенно исчезло недавнее чувство, когда я плавал в мире
целостном, безразличном и прекрасном. Звуки выросли в гигантские шаги.
Что-то громадное дышало и двигалось вокруг меня. Я понял, что оно за мной
охотится. Я побежал и спрятался под валуном, пытаясь оттуда определить,
что же меня преследует. На мгновение я выглянул из своего убежищу, и тут
преследователь, кто бы он ни был, на меня бросился. Он был похож на
морскую водоросль. Водоросль бросилась на меня. Я думал, что буду
раздавлен ее весом, но оказался в какой-то выбоине или впадине. Я видел,
что водоросль покрыла не всю поверхность земли вокруг камня. Под валуном
остался клочок свободного пространства. Я старался вжаться под камень. Я
видел капающие с водоросли огромные капли слизи. Я "знал", что это
секреторная жидкость - пищеварительная кислота, чтобы меня растворить.
Капля упала мне на руку; я пытался стереть кислоту землей и смачивал ожог
слюной, продолжая закапываться. В какое-то мгновение я почти растаял.
Меня вытаскивали на свет. Я решил, что уже растворен водорослью. Я
смутно заметил свет, который становился все ярче. Свет шел из-под земли,
пока наконец не прорвался в то, в чем я узнал встающее из-за гор солнце."
(I, 132-134)
Каждое "психоделическое" переживание Кастанеды заново "оживляется"
доном Хуаном - он стремится закрепить в сознании ученика свободу
восприятия. Неважно, что из пережитого им действительно имеет смысл, а что
отражает груз накопившихся проблем и предвзятостей. Смысл рассказов и
воспоминаний в другом - _мир можно воспринимать иначе, мир не связан нашим
перцептивным шаблоном, он свободен и беспределен до всем_.
Тот же урок заключался и в созерцании Реальности "глазами вороны" (I,
152-153), и в жутковатой аудиенции у мифического "стража другого мира", и
тогда, когда Карлос неоднократно погружался в "зеленый туман" у
оросительной канавы. Если вы ищете здесь скрытую информацию, обучение
"тайному знанию", то вряд ли найдете: все это - способы "расшатать"
тональ, "усмирить" его и в случав надобности заставить его покорно отойти
в сторону.
И нельзя не отметить - такие уроки пошли Кастанеде на пользу.
"Помогли ли мне растения силы? - спросил я.
- Конечно, - сказал он. - Они раскрыли тебя, остановив твой взгляд на
мир. В этом растения силы оказывают такое же воздействие на _тональ_, как
и правильный способ ходьбы. И то, и другое переполняет его информацией, и
сила внутреннего диалога приходит к концу. Растения силы превосходно
подходят для этой цели, но их применение оплачивается слишком дорого. Они
наносят слишком большой вред телу. Это их недостаток, особенно дурмана."
(IV, 247) (В работе с Кастанедой дон Хуан употреблял разновидность _Datura
innoxia_ - индейский дурман. Из наиболее активных алкалоидов выделен
_скополамин_.)
В мире растений силы легко заплутать, и дон Хуан часто предупреждает
об этом. Древние мага нередко оказывались жертвами определенных
пристрастии, вызываемых понравившимся растением. Их специфическая энергия
давала им возможность многократно повторять один и тот же перцептивный
опыт, служащий предметом мифа и поклонения (о биохимической зависимости мы
здесь не говорим). В первых книгах Кастанеда не раз упоминает о том, что
дон Хуан называл растения силы _союзниками_, что поневоле вызывало в
сознании ученика антропоморфный образ. _Союзник_, будучи энергетической