Брама выражает желание, чтобы я посетил его жилище. Он говорит, что поселился не в доме, а построил себе просторную хижину в задней части сада, оберегая свою свободу и сохраняя независимость.
Поэтому однажды вечером я иду — и должен признаться, с некоторым нетерпением — в его дом. Здание стоит на пыльной улочке, заброшенной и необитаемой на вид. На мгновенье я останавливаюсь перед старинным белоснежным зданием и осматриваю его деревянный верхний этаж с окном, которое так напоминает наши европейские средневековые дома. Я с трудом толкаю тяжелую старую дверь, перед которой оказался, посылая дребезжащее эхо по комнатам и коридорам.
Почти сразу появляется пожилая женщина с широкой материнской улыбкой на лице, она кланяется мне и ведет по длинному темному коридору. Наконец мы выходим через кухню в задний садик.
Первым делом я замечаю раскидистое расщепленное дерево и колодец старого образца под тенью его ветвей. Женщина ведет меня к хижине по ту сторону колодца, которая построена достаточно близко, чтобы также укрываться под сенью дерева. Это лег кое строение из бамбуковых стоек, с тонкими деревянными поперечными балками и крытой травой крышей.
Дама с черным, как у Брамы, лицом явно взволнована и разражается серией вибрирующих тамильских предложений, адресованных, видимо, хижине. Музыкальный голос отвечает изнутри, дверь медленно открывается, и выходит йог. Затем он учтиво проводит меня в свое скромное жилище, забывая закрыть за собой дверь. Вдова с неописуемым счастьем на лице ненадолго остается у входа и не отрывает от меня глаз.
Я нахожусь в простой комнате. Низкий диван без подушек стоит у дальней стены, а в углу видна грубо сделанная деревянная скамейка, по которой в беспорядке разбросаны бумаги. Тяжелый медный сосуд для воды с гравировкой свисает на веревке с одной из потолочных балок. Пол покрыт большим куском циновки.
— Садитесь! — говорит Брама, показывая рукой на пол. — У нас нет для вас кресла; извините.
Мы садимся на циновку в кружок — Брама, я и молодой ученик студент, прикрепленный ко мне в качестве переводчика. Спустя несколько минут старая вдова уходит, но вскоре возвращается с чаем, который подается на циновку вместо стола. Женщина снова удаляется и появляется с печеньем, апельсинами и плодами банана, нагроможденными на медные тарелки.
Прежде чем приступить к приятным закускам, Брама делает гирлянду из желтых цветов и вешает мне на шею. Я изумлен и протестую, ибо знаю, что так в Индии по обычаю приветствуют выдающихся особ, а я никогда не причислял себя к этой высокой категории.
— Пожалуйста, брат, — настаивает он с улыбкой.— Ведь вы — первый европеец, посетивший мое жилище, и первый, кто стал мне другом. Я должен выразить свою радость и радость этой леди, оказав вам почет таким образом.
Мои дальнейшие протесты оказываются тщетными. Я вынужден сесть на пол в венке из желтых цветов, церемониально накинутом на мой жакет. Единственное утешение, что Европа очень далеко, и никто из моих друзей не увидит это причудливое украшение и не посмеется надо мной!
Мы пьем чай, едим фрукты и некоторое время проводим в приятной дружеской беседе. Брама сообщает мне, что построил хижину и сделал всю примитивную обстановку своими руками. Вид бумаг на скамье в углу вызывают мое любопытство, и я прошу рассказать мне их raison d'etre [11].
Я отмечаю, что все бумаги розового цвета и исписаны зелеными чернилами. Брама выбирает несколько листков, и я легко опознаю написанные в причудливой манере, легко узнаваемые тамильские буквы. Студент-ученик осматривает документы и приходит к заключению, что их трудно прочитать и еще труднее понять, ибо они написаны на вышедшем из употребления древнем тамильском, который был литературной формой в прежние века, а сейчас понимаем лишь немногими. Он добавляет, что великие классики тамильской философии и литературы, к несчастью, использовали эту архаичную форму языка, — так называемый высокий тамильский, — и она сложнее для знающих только современный живой диалект, чем средневековый английский представляется среднему современному субъекту, знающему английский.
— Это я писал по большей части ночью, — объясняет Брама. — Некоторые строки рассказывают о моих упражнениях в йоге и записаны стихами. В других стихотворениях мое сердце говорит о его религии. Несколько юношей, называющих себя моими учениками, часто приходят сюда почитать эти строки вслух.
Брама поднимает изящный на вид свиток из нескольких страничек розовой бумаги, исписанных красными и зелеными чернилами и связанных зеленой ленточкой, и с улыбкой подает его мне.
— Я написал это специально для вас, — заявляет он.
Молодой переводчик устанавливает, что это стихотворение из восьмидесяти четырех строк. Оно начинается и заканчивается упоминанием моего имени, но дальше этого молодой человек едва сумел продвинуться. Он разбирает только редкие слова и говорит мне, что стихотворение, очевидно, содержит в себе в некотором роде личное послание, к тому же написанное высоким тамильским, что он не компетентен представить точный перевод этого текста. Тем не менее, мне очень приятно получить этот неожиданный дар, особенно как выражение доброго отношения йога ко мне.
Празднование моего визита закончено, старая леди уходит, и мы приступаем к серьезному разговору. Я снова возвращаюсь к вопросам техники дыхания, которые, по-видимому, играют роль настолько важной части йоги, что окутаны такой секретностью. Брама сожалеет, что не может показать мне добавочные упражнения на этот раз, но охотно рассказывает немного больше о теории.
—Природа отмеряет 21600 дыхательных ритмов каждому человеку, которые он должен использовать ежедневно и еженощно от рассвета до рассвета. Быстрое, шумное и возбужденное дыхание превышает эту меру и, следовательно, укорачивает жизнь. Медленное, глубокое и спокойное дыхание экономит эту норму и таким образом удлиняет жизнь. Каждый вдох, который сэкономлен, идет на создание великого резерва, и из него человек может получить дополнительные годы жизни. Йоги дышат не так часто, как остальные люди; и они не нуждаются в этом... но, увы! — как мне объяснить дальнейшее, не нарушив клятвы?
Мысль об этом дыхательном запасе йога мучает меня. Неужели знание, скрытое с такой тщательностью, не несет в себе нечто истинно ценное? И если это действительно так, тогда ясно, почему эти странные люди заметают следы и прячут сокровища их учений, отгораживаясь от праздных любопытных, умственно неготовых и, возможно, духовно недостойных. Может, и я принадлежу к таким и в конечном счете покину страну с наградой куда менее значительной, чем мои хлопоты?
Но Брама говорит снова:
— Разве не было у наших мастеров ключей к могуществу дыхания? Они знали, как близка связь между кровью и дыханием; они понимали, что и ум следует стезей дыхания; и они владели тайной, как пробудить сознание души через работу дыхания и мысли. Могу ли я не сказать, что дыхание — лишь выражение в этом мире тончайшей силы, истинной поддержки тела? Это сила, которая скрывается в жизненно важных органах, хотя и невидима. Когда она покидает тело, дыхание останавливается следом и наступает смерть. Но через контроль дыхания можно получить некоторый контроль над этим невидимым потоком. Однако, хотя мы полностью владеем нашим телом — вплоть до контроля за биением сердца, — вы думаете, наши древние мудрецы, когда впервые обучали нашей системе, имели в виду лишь тело и его силы?
Все, что я думаю о древних мудрецах и их целях, пропадает от внезапно проснувшегося напряженного любопытства.
— Вы можете владеть работой вашего сердца? — восклицаю я в изумлении.
— Мои самостоятельно действующие органы: сердце, желудок и почки — послушны мне до некоторой степени, — отвечает он спокойно, без тени хвастовства.
— И как вы это делаете?
— Что-то достигается с помощью определенных комбинаций поз, дыхания и тренировкой силы воли. Конечно, они принадлежат к высшим ступеням йоги. Они так трудны, что немногие способны когда-либо их сделать. Посредством этих практик я до некоторой степени подчинил своему влиянию мышцы, заставляющие работать сердце; а через сердечные мышцы я способен быть в движении и овладеть другими органами.
— Это просто невероятно!
— Вы так думаете? Положите мне руку на грудь, напротив сердца, и держите ее здесь — с этими словами, Брама меняет положение, принимает определенную позу и закрывает глаза.
Я подчиняюсь и затем терпеливо жду, глядя, что произойдет. Несколько минут он остается устойчив, как скала, и почти неподвижен. Затем биение его сердца начинает постепенно ослабевать. Я изумлен, чувствуя, как оно становится все медленнее и медленнее. Жутковатая дрожь пробегает по моим нервам, я отчетливо ощущаю, как его сердце полностью останавливает свою ритмическую функцию. Пауза длится около семи тревожных секунд.
Я пытаюсь убедить себя, будто все это — мои галлюцинации, но моя нервозность такова, что я признаю попытку бесполезной. И когда органы возвращаются к жизни из этой мнимой смерти, облегчение охватывает меня. Стук сердца все учащается и наконец благополучно достигает обычного состояния.
Йог не выходит из этого состояния погружения в себя еще несколько минут, затем медленно открывает глаза и спрашивает:
— Вы чувствовали остановку сердца?
— Да, совершенно отчетливо, — я уверен, что это было чудо, а не галлюцинация. И желаю знать, какие же другие удивительные йоговские трюки может проделывать Брама со своим организмом?
Словно в ответ на мою невысказанную мысль, Брама говорит:
— Никакого сравнения с тем, чего достиг мой Учитель. Разорвите любую его артерию, и он будет контролировать поток крови; да, даже остановит его! Я тоже довел свою кровь до некоторой степени контроля, но такого сделать не смогу.
— А это вы мне покажете?
Он предлагает взять его запястье и прижать артерию, чтобы улавливать поток крови. Я так и делаю.
Через пару-тройку минут я сознаю, что пульс, который бьется под моим большим пальцем, стихает и вскоре уменьшается наполовину. И затем Брама заставляет свой пульс остановиться!
Я тревожно жду восстановления кровообращения в его артерии. Проходит минута, но ничего не происходит. И вторая минута, в течение которой я остро ощущаю каждую секунду, так же ведет себя под моим наблюдением. Третья минута в равной степени безрезультатна. На середине четвертой я улавливаю слабый признак возвращения деятельности в артерии. Напряжение спадает. Вскоре пульс бьется в нормальном ритме.
— Как странно! — восклицаю я невольно.
— Пустяки, — отвечает он сдержанно.
— Кажется, сегодня у нас день чудес, в таком случае, не покажете ли вы мне еще что-нибудь?
Брама колеблется.
— Ладно, еще одно, — говорит он наконец, — и с вас довольно.
Он задумчиво смотрит в пол и затем объявляет:
— Я остановлю дыхание!
— Но тогда вы обязательно умрете! — восклицаю я тревожно.
Он смеется, но пренебрегает моим замечанием.
— Теперь держите вашу ладонь над моими ноздрями.
Я нерешительно подчиняюсь. Теплая ласка выдыхаемого воздуха вновь и вновь касается кожи моей ладони. Брама закрывает глаза; его тело в неподвижности становится похожим на изваяние. Он начинает впадать в транс. Я жду, продолжая держать ладонь непосредственно над его носом. Брама остается так же недвижен и так же невосприимчив, как резной идол. Очень медленно и очень ровно ласка его дыхания начинает уменьшаться и в конце концов полностью прекращается.
Я наблюдаю за его ноздрями и губами; я проверяю его плечи и грудь; но нет ни единого доказательства, чтобы я мог обнаружить какой-нибудь внешний признак наличия дыхания. Я знаю, что такие проверки не полны, и хочу провести исчерпывающий тест, но как? Я быстро соображаю. В комнате нет ручного зеркальца, но я нахожу великолепную замену — небольшая полированная медная тарелка. Я держу ее под ноздрями и перед губами Брамы. Сияющая поверхность нисколько не тускнеет и не покрывается влагой.
Кажется, невозможным поверить, что в спокойном обычном доме вблизи спокойного обычного города я встречаю нечто знаменательное, что-то такое, что однажды западная наука будет вынуждена признать против своей воли. Ибо доказательство — вот оно, и оно бесспорно. Йога поистине представляет собой нечто большее, чем никчемный миф.
Когда Брама в конечном счете выходит из транса, он выглядит немного утомленным.
— Вы удовлетворены? — спрашивает он с усталой улыбкой.
— Более чем удовлетворен! Но я не в силах понять, каким образом вы это делаете.
— Мне запрещено это объяснять. Задержка дыхания — упражнение высшей йоги. Белому человеку может показаться глупым стремление достичь его, однако для нас это очень важно.
— Нас всегда учили, что человек не может жить без дыхания. Разве это глупое представление?
— Это не глупо, но тем не менее не точно. Я могу сдерживать дыхание до двух часов по своему желанию. Много раз я делал это, но еще не умер, как видите! — Брама улыбается.
— Я в затруднении. Но если вам запрещено объяснять, может, вы прольете немного света на теорию, оставив ваши упражнения?
—Хорошо. Этот урок мы извлекли, наблюдая за некоторыми животными, таков излюбленный метод обучения у моего мастера. Слон дышит куда медленнее обезьяны, а живет много дольше. Некоторые из больших змей дышат гораздо медленнее, чем собака, однако их жизнь гораздо длиннее. Таким образом, существуют создания, которые показывают, что медленное дыхание продлевает жизнь. Если вы последуете за мной далее, вам будет легче понять следующий шаг. Известно, что в Гималаях есть летучие мыши, которые впадают в зимнюю спячку. Они висят вниз головой в горных пещерах неделями, при этом не делая ни единого вдоха до тех пор, пока не проснутся снова. Гималайские медведи порой также впадают в транс на всю зиму, и их тела совершенно безжизненны. В глубоких норах в Гималаях, когда всю зиму нельзя найти еды, спят месяцами ежи, и в этом сне их дыхание приостановлено. Раз эти звери на время прекращают дыхание и продолжают жить, почему люди не способны делать то же самое?
Его изложение любопытных фактов интересно, но еще убедительнее то, что он показывал. Хотя и невозможно отбросить за пару минут наблюдения общепринятое представление, что дыхание — насущная потребность самой жизни.
— Для западного человека всегда будет трудно понять, что жизнь может продолжаться в теле и с прекращением дыхания.
— Жизнь продолжается всегда, — отвечает он загадочно. — Смерть — только привычка тела.
— Не хотите ли вы сказать, что можно победить смерть? — спрашиваю я недоверчиво.
Брама смотрит на меня очень странно.
— Почему нет? — натянутое молчание, во время которого его глаза изучают меня, но доброжелательно. — В вас скрыто много возможностей, и потому я открою вам нашу старую тайну. Но вначале я должен просить вас дать согласие на одно условие.
— И какое?..
— Вы не будете пытаться заниматься какими-либо дыхательными упражнениями в качестве эксперимента, за исключением тех, каким я научу вас позднее.
— Я согласен.
— В таком случае держите ваше слово. Значит, вы до сих пор верите, что полная остановка дыхания ведет к смерти?
—Да.
— И неразумно верить также, что полная задержка дыхания в теле сохраняет в это время нашу жизнь, по крайней мере так долго, сколько мы владеем дыханием?
— Ну-у?..
— Мы не претендуем на большее. Мы говорим, что адепт, контролирующий свое дыхание, который может полностью удерживать его по своей воле, таким образом сохраняет свои жизненные потоки. Вы усвоили мысль?
— Думаю, да.
— Представьте теперь йога, который может держать дыхание заторможенным не просто несколько минут ради удовлетворения любопытства, а неделями, месяцами и даже годами. Поскольку вы допускаете, что, когда есть дыхание, должна быть жизнь, не видите ли вы, какая перспектива продления жизни открывается перед человеком?
Я буквально онемел. Могу ли я отвергнуть это суждение как нелепое? Могу ли я принять его? Не вызывает ли это в памяти тщетные мечты наших европейских алхимиков Средних веков, фантазеров, которые искали элексир жизни, но становились жертвой серпа смерти один за другим? Но если Брама не обманывает себя, зачем ему стремиться обманывать меня? Он не ищет моего общества и не делает усилий, чтобы приобрести учеников.
Невольный ужас охватывает меня. А вдруг он просто сумасшедший? Нет, он кажется таким чувствующим и разумным в других вопросах. Не лучше ли признать, что он ошибается? И все же что-то во мне сопротивляется даже этому заключению. Я сбит с толку.
— Я не убедил вас? — говорит он снова. — А вы слышали историю о факире, который был зарыт Ранджит Сингхом в склепе у Лахора? Это погребение факира произошло в присутствии английских офицеров, в то время как последний из царей сикхов сам наблюдал за ним. Живую могилу шесть недель сторожили солдаты, но факир вышел живой и невредимый. Наведите справки об этой истории, она записана в отчетах вашего правительства. Этот факир владел своим дыханием с великим мастерством и останавливал его по своей воле, не опасаясь умереть. А ведь он даже не был адептом йоги, и я слышал от старика, знавшего факира при жизни, что у того был дурной характер. Его звали Харидас, он жил на севере. Раз этот человек так долго прожил в безвоздушном пространстве без дыхания, то, что сумели бы сделать истинные мастера йоги, которые занимаются втайне и не показывают чудес ради золота[12]?
Нашу беседу прерывает полное смысла молчание.
— Существуют и другие удивительные силы, которые могут быть приобретены путем нашей йоги, но кто в нашу эпоху вырождения будет платить высокую цену за овладение ими?
Еще одна пауза.
— Мы, кто живет и работает в современном мире, имеем достаточно дел и без поиска таких сил, — отваживаюсь я защищать свою эпоху.
— Да, — соглашается Брама, — тропа йоги контроля над телом — только для немногих. Поэтому наши Учителя хранят молчание веками. Они редко ищут учеников; это ученики должны искать их.
* * *
В следующий раз мы встречаемся в моей квартире. Вечерняя пора вскоре призывает нас к ужину. После трапезы и короткого отдыха мы выходим на залитую лунным светом веранду, я занимаю позицию в шезлонге, в то время как йог находит более удобной циновку на полу.
Несколько минут мы молча любуемся яркой полной луной.
Но я не забыл удивительные события нашей предыдущей встречи и вскоре снова возвращаюсь к невероятным делам людей, которые играют со смертью в прятки.
— Почему нет? — Брама задает свой любимый вопрос. — Один такой адепт нашей йоги контроля над телом скрывается среди Голубых гор, здесь, на Юге. Он никогда не покидает свое убежище. На Севере живет другой, его дом — пещера в покрытых снегом Гималаях. Этих людей вы не встретите, ибо они презирают этот мир; но среди нас живет предание, что они живут сотни лет.
— И вы на самом деле верите этому? — восклицаю я в почтительном сомнении.
— Абсолютно! Разве не очевиден пример моего собственного Учителя?
Вопрос, который много дней вертится у меня в голове, возникает снова. До сих пор я не решался задать его, но теперь наша дружба окрепла, и я рискую выпустить этот вопрос на волю, с надеждой глядя на йога:
— Брама, а кто ваш Учитель?
В ответ он некоторое время пристально смотрит на меня, но молчит в нерешительности и, наконец, произносит медленно и серьезно:
—Ученикам на Юге он известен как Йерумбу Свами, что означает Муравьиный Учитель.
— Какое странное имя! — невольно восклицаю я.
— Мой Учитель всегда носит мешочек рисовой муки и кормит ею муравьев, где бы он ни был. Но на Севере и в деревнях Гималаев, где он иногда останавливается, его знают под другим именем.
— И он совершенен в йоге контроля над телом?
— Безусловно.
— И вы верите, что он прожил...
— Я верю, что ему более четырехсот лет! — Брама тихо заканчивает предложение за меня.
Возникает напряженная пауза.
Я смотрю на него в замешательстве.
— Много раз он описывал мне, что происходило во время правления императора Моголов, — добавляет йог. — И он рассказывал мне истории тех дней, когда ваша Ост-Индская компания впервые прибыла в Мадрас.
Но недоверчивые уши человека с Запада не в состоянии поверить таким утверждениям.
— Но любой ребенок, прочитавший историческую книгу, мог рассказать ему эти факты, — возражаю я.
Брама оставляет без внимания мое замечание. Он продолжает:
— Мой Учитель ясно помнит первую битву за Панипат[13].
И он не забыл дни сражения при Плесси[14].
Я вспоминаю, как он однажды обратился к брату ученика, некоему Бешудананде, как к малому ребенку, хотя ему тогда было восемьдесят лет!
В ясном лунном свете я замечаю, что смуглое широконосое лицо Брамы становится более обычного непроницаемым, когда он произносит эти странные слова. Но может ли мой ум, воспитанный на строгих методах исследования, которые современная наука называет передовыми, принять такие утверждения? Кроме того, Брама — индиец и должен обладать легендарной доверчивостью, присущей его народу. Бесполезно спорить с ним; и я продолжаю молчать.
Йог продолжает:
— Более одиннадцати лет мой Учитель был духовным советником одного из старых махараджей Непала, государства между Индией и Тибетом. Крестьяне, которые живут в Гималаях, знают и любят его. Они почитают Учителя как бога, когда он посещает их, тем не менее, он всегда говорит с ними доброжелательно, как отец — со своими детьми. Он не обращает внимания на кастовые правил, и не ест ни рыбы, ни мяса.
— Возможно ли для человека жить так долго? — снова непроизвольно вырывается у меня.
Брама смотрит вдаль, кажется, забыв о моем присутствии.
— Существуют три пути, которые делают это возможным. Первый — заниматься всеми позами, всеми дыхательными упражнениями и всеми тайными упражнениями, которые включает в себя наша система контроля над телом. Эти практики могут быть взяты только лишь после получения хорошей подготовки, которую может дать только истинный мастер, способный на собственном примере показать все то, чему учит.
— Второй способ — регулярно, определенным образом принимать редкие целебные травы, которые известны только сведущим, специально изучавшим этот вопрос. Эти адепты носят травы тайно в одежде во время странствий. Когда приходит последний час для такого адепта, он выбирает достойного ученика, передает ему свое секретное знание и одаривает травами. А больше никто не знает о них. Третий путь объяснить нелегко. — Брама колеблется.
— И не попытаетесь? — подгоняю я его.
— Возможно, вы посмеетесь над моими словами.
Я убеждаю его, что, напротив, отнесусь к его объяснениям с должным уважением.
— Очень хорошо. Существует крохотная ямка в мозгу человека[15]. В ней обитает душа. Подобие клапана предохраняет ее. Из нижней части позвоночника поднимается к ней невидимый жизненный поток, о котором я не раз упоминал. Постоянное убывание этого потока является причиной старения тела, но его контроль наполняет плоть новой жизнью на неограниченный срок. Когда человек преодолевает себя, он может взяться за обретение этого контроля при помощи определенных практик, которые известны только йогам высшей ступени нашей школы. А когда он сумеет поднять этот жизненный поток по своему позвоночнику, он может попытаться сосредоточить его в той полости мозга. Однако, если он не найдет Учителя, который поможет ему открыть защищающий клапан, он не добьется успеха. Если же он найдет такого Мастера и тот пожелает сделать это, тогда невидимый поток заполнит ямочку и превратится в «нектар долголетия», как мы называем его. Это нелегкая задача, ибо гибель подстерегает человека, который попытается это сделать в одиночку. Однако, достигший успеха может вызывать состояние, близкое к смерти, по своей воле и получит могущество победителя, когда настоящая смерть настигнет его. Фактически он имеет возможность очень точно выбрать момент своей смерти в любое время, а при суровом испытании произвести впечатление умершего по-настоящему. Владеющий всеми тремя методами способен жить много сотен лет. Так меня учили. Даже когда он умрет, черви не тронут его тело. И век спустя его плоть не будет подвержена гниению.
Я благодарю Браму за объяснение, но все равно сомневаюсь. Я глубоко заинтересован, но не убежден. Анатомия ничего не знает о таком потоке, о котором он говорит, и не ведает ни о каком нектаре. Эти байки о чудесах физиологии — может быть, просто суеверные заблуждения? С ними возвращаешься к веку легенд, древним дням длиннобородых мудрецов и магов, владевших эликсиром жизни.
Однако демонстрации контроля над дыханием и кровью, которые Брама показывал, предоставила мне убедительные доказательства, что сила йогов — не некая химера, а что именно благодаря этой силе они, несомненно, могут быть ответственны за свои опыты, — невероятные для непосвященных. Далее этого пункта мне трудно следовать за ним[16].
Я вежливо молчу, стараясь, чтобы моя внутренняя борьба не отразилась на лице.
— Такой власти хотят множество людей на краю могилы, — заключает Брама, — но не забывайте, что этот путь полон опасностей. Неудивительно, что наши Учителя говорят о таких упражнениях: «Храните их в такой тайне, как хранили бы ящик с алмазами».
— В таком случае вы вряд ли откроете их мне?
Разве желающие стать адептами не должны сначала узнать дорогу до того, как пытаться бежать? — отвечает он с легкой улыбкой.
— И мой последний вопрос, Брама. Йог кивает.
— Где теперь живет ваш Учитель?
— В уединенном храме в горах Непала, на той стороне Терайских джунглей.
— Вернется ли он на равнины?
— Кто предскажет его пути? Он может оставаться в Непале долгие годы, а может вновь начать странствия. Он больше любит Непал, ибо наша школа там сильнее, нежели в Индии. Видите ли, даже изучение контроля над телом отличается в разных школах. Наша — Тантрическая — школа лучше воспринимается в атмосфере Непала, чем среди индийцев.
Брама снова умолкает. Я понимаю, что он улетел мыслями к загадочной фигуре его Учителя. Ах! Если все услышанное мной этой ночью больше чем легенда, то можно уловить мимолетное впечатление от того, что поблизости, за углом, — Человек, Вечный и Бессмертный!
* * *
Если я не потороплю свое перо, эта глава никогда не закончится. Поэтому я пытаюсь поймать последнюю памятную сцену моего общения с йогом пяти имен.
Индийская ночь быстро наступает вечеру на пятки; здесь нет медлительных закатов, как в Европе. И как только быстрые сумерки начинают опускаться на его хижину в саду, Брама зажигает масляный фонарь и подвешивает его на веревке к потолку. Мы усаживаемся снова.
Старая вдова благоразумно уходит, оставляя меня наедине с йогом и студентом-переводчиком. Аромат горящих благовоний создает в комнате мистическую атмосферу.
В этот вечер ко мне подкрадываются печальные мысли о разлуке. Я пытаюсь гнать их прочь, но тщетно. Я не могу ясно сказать этому человеку, что у меня на сердце, ибо между нами стоит раздражающий барьер в лице переводчика. Мне сложно сказать, насколько верны его новые факты и странные теории, но я высоко ценю его готовность впустить меня в свою одинокую жизнь и чувствую порой, как наши сердца с симпатией тянутся друг к другу, и понимаю теперь, что значило для него сломать привычную замкнутость.
Этой ночью я в последний раз пытаюсь побудить его перед тенью грядущей разлуки открыть мне самые глубокие тайны.
— Вы готовы покинуть жизнь городов и уйти в одиночество холмов или джунглей на несколько лет? — спрашивает он меня испытующе.
— Мне нужно это обдумать, Брама.
— Вы готовы отбросить все свои труды и заботы, отказаться от удовольствий и отдать все свое время занятиям нашей системой, и не просто на несколько месяцев, а на несколько лет?
— Не думаю. Нет, я не готов. Когда-нибудь, возможно...
— Тогда мне нельзя рассказать вам больше. Йога контроля над телом слишком серьезна, она не может стать просто спортом в свободное время.
Я вижу, что мои шансы стать йогом быстро исчезают, и с огромным сожалением понимаю, что полная система — с долгими годами трудных занятий, со строгой и суровой дисциплиной — не для меня. Но кое-что ближе моему сердцу, чем необыкновенные возможности плоти. И я поверяю это отшельнику.
— Брама, эти силы — они удивительно пленительны. Но, если мне когда-нибудь на самом деле захочется глубже проникнуть в ваше учение, при несет ли это прочное счастье? Не скрывает ли йога нечто более тонкое? Возможно, я что-то не уяснил? Брама кивает головой и говорит:
— Я вас понимаю.
Мы оба улыбаемся.
— Наши тексты говорят, что упражнениями йоги контроля над телом мудрый человек достигнет йоги контроля ума, — неторопливо замечает он. — Можно сказать, что первое готовит путь для второго. Когда наши древние мастера получили основы этой системы от бога Шивы, им было сказано, что конечная цель не просто материальна. Они понимали, что завоевание тела — всего лишь первый шаг к завоеванию ума на пути становления истинной духовности. Поэтому вы видели, что наша система связана с вещами, действительно близкими телу, но это только косвенное средство проникновения в дух. И мой Мастер учил меня: «Сначала направь пути к контролю над телом, а затем можешь перейти к величественной науке контроля ума». Помните, подчиненное тело перестает смущать ум; лишь немногие могут сразу попасть на тропу владения мыслями. Если все же кого-нибудь властно тянет путь контроля ума, мы не препятствуем; значит, это его тропа.
— И это всецело йога ума?
— Именно так. Такое обучение озаряет ум постоянным светом, и этот свет превращается в жилище духа.
— Как начать такое обучение?
— Для этого нужно найти Учителя.
— Где же можно найти его?
Брама пожимает плечами.
— Брат, голодные люди нетерпеливо ищут еду; однако умирающие с голоду будут шарить, как сумасшедшие. Когда вам будет нужен учитель, словно вы умираете с голоду, вы непременно найдете его. Те, кто ищет с чистым сердцем, наверняка будут приведены к нему в назначенный час.
— Вы верите, что это — вопрос судьбы?
— Ваши слова истинны.
— Я видел несколько книг... Йог качает головой.
— Без Учителя ваши книги — всего лишь листы бумаги. Наше слово — гуру — означает «рассеивающий тьму». Человек, чьи усилия и счастливая судьба достаточны, чтобы найти настоящего учителя, быстро входит в состояние света, ибо мастер, используя свои высшие возможности, поможет ученику.
Брама отходит к скамье с ворохом бумаг и тотчас возвращается с большим листом, который он протягивает мне. Бумага покрыта каббалистическими знаками, специфическими символами и тамильскими буквами, нарисованными красными, зелеными и черными чернилами. Вверху страница украшена большим иероглифическим символом в виде завитка, в котором я узнаю изображения солнца, луны и человеческих глаз. Все надписи и рисунки окружают пустое место в середине.
— Вчера ночью я потратил на него несколько часов, — говорит Брама. — Когда вернетесь, наклейте мою фотографию в центре.
Он сообщает мне, что если я сосредоточусь перед сном на этом оригинальном рисунке в течение пяти минут, то ясно и живо увижу его во сне.
— Даже если пять тысяч миль разделят наши тела, доверьте ваши мысли этой бумаге, и наши души встретятся ночью, — заявляет Брама уверенно. Он объясняет, что встречи во сне будут столь же настоящими и реальными, как и физические, в телесном
облике.
Это мне напоминает, что мои чемоданы почти упакованы, что скоро уезжать; и я сомневаюсь, когда и где смогу увидеть его снова.
Брама отвечает, что не сомневается, — какая бы судьба ни была нам предназначена, она исполнится. И добавляет доверительно:
— Весной я уеду отсюда в район Танджора, где меня ожидают двое учеников. Но что случится позже, кто скажет!.. Ибо как вы знаете, я надеюсь однажды услышать зов моего учителя.
Долгое молчание, которое Брама в конце концов нарушает, обращаясь ко мне тихим шепотом. Я поворачиваюсь к студенту-переводчику, готовый получить новое откровение.
— Прошлой ночью учитель являлся мне. Он говорил мне о вас. Он сказал: «Твой друг, сахиб, жаждет знания. В прошлом рождении он жил среди нас. Он занимался йогой, но не нашей школы. Теперь он вернулся в Индостан, только с белой кожей. Он позабыл, что знал некогда; но он позабыл это лишь на время. Пока мастер не подарит ему свое благословение, в нем не проснется прежнее знание. Прикосновение учителя поможет ему открыть знание в своем теле. Скажи ему, что он вскоре встретит мастера. Впоследствии свет сам сойдет на него. Это предопределено. Попроси его отбросить тревоги. Наша земля не отпустит его до тех пор, пока это не произойдет. Письмена судьбы таковы, что он не сможет покинуть нас с пустыми руками.
Я отодвигаюсь пораженный.
Лампа отбрасывает лучи света на маленькое собрание. На лице молодого переводчика отражается благоговейный страх в этом ярком желтом свете.
— Но вы говорили, что ваш учитель в далеком Непале? — спрашиваю я укоризненно.
— Конечно, он до сих пор там!
— И как он мог преодолеть двенадцать сотен миль за одну ночь?
— Брама улыбается загадочно Мой Учитель всегда рядом, пусть вся Индия пролегает между нашими телами. Я получаю его послание без писем и посланцев. Его мысль мчится в пространстве. Она приходит ко мне, и я понимаю его.
— Телепатия?
— Да, если хотите!
Я поднимаюсь, мне пора уходить. Мы отправляемся на нашу последнюю прогулку вместе при лунном свете, мы проходим мимо древних стен храма неподалеку от дома Брамы. Луна филигранью высвечивает ветви деревьев, когда мы останавливаемся возле восхитительной рощицы пальм, растущих вдоль дороги.
На прощанье Брама шепчет:
— Вы знаете, что у меня немного вещей. Эту я ценю больше всего. Возьмите ее.
Он что-то стягивает с четвертого пальца левой руки и протягивает мне правую ладонь. На ней блестит в свете луны золотое кольцо. Восемь тонких зажимов держат круглый зеленый камень, покрытый красно-коричневыми прожилками. Брама отдает его мне при прощальном рукопожатии. Я пытаюсь вернуть неожиданный дар, но он в ответ на мой отказ лишь более решительно сжимает мою ладонь.
— Некто, обладающий великой мудростью йоги, дал его мне. В те дни я странствовал повсюду в поисках знания. Теперь я прошу вас носить его.
Я благодарю его и спрашиваю полушутливо:
— Оно принесет мне удачу?
— Нет, его сила не в этом. Но могучее очарование этого камня поможет вам войти в общество тайных мудрецов и даст возможность пробудить ваши собственные мистические силы. Это вы познаете на опыте. Носите его, вы пока нуждаетесь в таких вещах.
Последнее дружеское расставание, и мы расходимся — каждый своим путем.
Я медленно ухожу, моя голова наполняется мешаниной странных мыслей. Я размышляю о чрезвычайном послании далекого учителя Брамы. Оно, бесспорно, слишком необычно для меня. И я продолжаю молчать, в то время как вера и скептицизм сражаются в фантастическом столкновении в моем сердце.
Я мельком смотрю на золотое кольцо и спрашиваю себя: «Как может простое кольцо обладать истинным влиянием в таких вопросах?» Я не понимаю, как или почему оно может подействовать на меня или на других каким-либо ментальным или духовным образом. В вере
есть привкус суеверия. Однако Брама, кажется, так уверен в подлинности его фантастических качеств. Возможно ли это? И меня почти подталкивают к ответу: в этом чудесном краю все возможно! Но разум бросается на выручку, нагромождая баррикады вопросительных знаков.
Я впадаю в настроение рассеянного размышления, а потому так шарахаюсь, испугавшись, когда спотыкаюсь обо что-то и стукаюсь лбом. Я поднимаю глаза и вижу поэтический силуэт пальмы и светлячков, образующих мириады танцующих точек света среди ее ветвей.
Ночное небо глубокой синевы. Венера — точка интенсивной яркости — кажется совсем близко к нашей планете. Я и