С ДУХОВНЫМ ВОЖДЕМ ЮЖНОЙ ИНДИИ 8 глава

—Мне нужно будет сильно измениться, чтобы это случилось, — замечаю я с сомнением.

Вы наверняка изменитесь.

—Вы уверены?

—Да, вы не избежите своей судьбы. Это духовное второе рождение — событие, идущее от Бога, ожидает его кто-то или нет.

— Вы говорите странные вещи, Судхи-бабу.

— Идея божественности — неизменный фактор моих бесед в этой стране. Индусы по сути своей религиозны и часто мучают меня вечным упоминанием о Боге. Могут ли они понять точку зрения западного скептика, который отказался от незатейливой веры ради сложного осмысления? Я считаю бесполезным и бесцельным обсуждать вопрос о Божественном в споре с астрологом. Я не жажду испробовать теологические диеты, которыми он будет потчевать меня, и сворачиваю разговор на менее спорную почву.

— Поговорим о другом, ибо Бог и я никогда не встречались.

Он смотрит на меня в упор, его странные бело-черные глаза зондируют мою душу.

—Карта вашего гороскопа не может быть неправильной, или я должен скрыть знание от неподготовленного ума. Однако звезды движутся безошибочно; сегодня вы не в силах понять это знание, но оно удержится в ваших мыслях и со временем вернется с двойной силой. И я повторяю, что готов открыть вам путь Брахма Чинта.

—А я готов учиться этому.

 

* * *

 

Вечер за вечером я посещаю старый каменный дом астролога и получаю уроки Брахма Чинта. Бледный свет лампы отбрасывает дрожащие тени на узкое лицо хозяина, когда он посвящает меня в тайны этой первозданной тибетской системы йоги ^[23]. Ни разу я не замечаю в нем позиции духовного превосходства или эгоистического назидания. Он — воплощенное смирение и обычно предваряет обучение фразой «В этом учении Брахма Чинта сказано...»

—Какова высшая цель йоги Брахма Чинта? — спрашиваю я однажды вечером.

—Мы ищем состояние священного транса, ибо в нем человек получает истинные доказательства, что он — это его душа. Для этого человек освобождает ум от связей с окружающим миром; предметы постепенно исчезают, и внешний мир словно пропадает. И тогда человек познает в себе душу, как живое настоящее существо; блаженство, покой и ощущение силы охватывают его. Ему нужен только простой опыт, который доказывает, что в нем эта божественная и бессмертная душа; никогда больше человек не забудет этого.

Обрывок сомнения подсказывает мой вопрос:

— Вы уверены, что это не глубокая форма самовнушения?

Подобие улыбки появляется на его губах.

— Когда мать рожает ребенка, может ли она хоть на миг сомневаться в происходящем? И, оглянувшись на свой опыт, посчитает ли она его когда-нибудь только самовнушением? Наблюдая, как ее ребенок растет подле нее год за годом, разуверится ли она когда-нибудь в его существовании? Так и труд духовного перерождения — это столь значительное событие в нашей жизни, что его невозможно забыть; все изменяется для человека. При вхождении в священный транс вакуум возникает в его уме; Бог — вы, кажется, заменяете его словом «душа», а я скажу «высшая власть» — входит и заполняет этот вакуум. Когда это происходит, невероятное счастье наполняет его. Человек чувствует великую любовь ко всему мирозданию. Наблюдателю покажется, что тело — не просто в трансе, а мертво, ибо дыхание полностью останавливается в этой высшей точке.

—Это не опасно?

—Нет. Транс достигается в полном уединении или под наблюдением друга. Я часто вхожу в священный транс и всегда могу выйти из него по своему желанию. Обычно я остаюсь в нем два или три часа, заранее намечая время его окончания. Это удивительный опыт, ибо все, что вы видите как вселенную, я вижу внутри себя. Поэтому я говорю — все, что вам нужно знать, познайте в своей душе. Когда я полностью научу вас йоге Брахма Чинта, учитель не понадобится; вам не нужно будет внешнее руководство.

—У вас самого никогда не было Учителя?

— Ни одного. Я никогда не искал их, ибо открыл тайны Брахма Чинта. Тем не менее великие Мастера приходили ко мне время от времени. Такое случалось, когда я входил в священный транс и становился осознающим во внутреннем мире. Эти великие мудрецы появлялись передо мной в их духов мой форме и в благословении клали руки на мою голову. Поэтому я повторяю, доверьтесь собственной душе, и Учителя сами придут к вам.

Две минуты задумчивого молчания. Собеседник словно окутан облаком мыслей. Затем очень тихо и смиренно этот странный наставник говорит:

— Однажды в священном трансе я видел Иисуса!

— Вы, наверное, шутите надо мной! — восклицаю я.

Но он не спешит объясниться. Наоборот, он вдруг выкатывает белки глаз пугающим образом. Проходит минута напряженного молчания; и лишь когда его глаза начинают приобретать нормальный вид, я успокаиваюсь.

Он снова обращается ко мне, и опять слабая загадочная улыбка скрывается в уголках его губ.

— Таково величие этого священного транса, что смерть не может поймать человека во время его проведения. Некоторые йоги на тибетской стороне Гималаев упражняются в совершенствовании на этой тропе Брахма Чинта. Они скрываются в горных пещерах и входят в глубочайшую стадию священного транса. В этом состоянии останавливается пульс, сердце больше не бьется и кровь не течет по жилам недвижного тела. Любой, найдя их, решит, что они умерли. Не считайте, что они погрузились в сон, ибо они в полном сознании, как вы или я. Просто они вошли во внутренний мир и проживают более долгую жизнь. Их умы освободились от ограничений тела, они открыли целую вселенную внутри себя. Однажды они выйдут из их транса, но тогда им будет много сотен лет!

Итак, снова я слышу невероятное предание о печной человеческой жизни. По-видимому, оно будет следовать за мной по пятам, где бы я ни был под этим восточным солнцем. Но встречусь ли я с этими легендарными бессмертными когда-нибудь лицом к лицу? Откроет ли и примет ли Запад как научный и психологический вклад, эту древнюю магию, вынянченную в холодном климате Тибета? Кто знает?

 

* * *

 

Мой последний урок в фантастическом учении йоги Брахма Чинта подходит к концу. Я уговариваю астролога рискнуть покинуть дом, который он при его сидячем образе жизни и трудах редко оставляет, и размять конечности небольшой прогулкой. Мы бредем по узким улочкам, избегая шумных базаров, к реке. Несмотря на всю свою древнюю запущенность и перенаселенность, Бенарес представляет пестрое разнообразие взгляду человека, который бродит по его улицам пешком. Послеполуденный зной, поэтому мой спутник держит на плече открытый плоский зонтик, защищаясь от солнечных лучей. Его хрупкая фигура и утомленные вялые движения не позволяют идти быстро, и я меняю маршрут, сокращая наше путешествие.

Мы проходим по улице медников. Воздух звенит от молотков бородатых ремесленников, а их изделия — сверкающие медные кувшины — блестят на солнце. Немало и медных фигурок — земных воплощений главных богов индуистского пантеона. На другой улице сидит старик в тени у края дороги. Он украдкой поглядывает на меня. Его страх исчезает, и он просит милостыню.

Мы проходим по улице торговцев зерном, где на небольших деревянных помостах выставлены груды красного и золотого зерна. Лавочники сидят со скрещенными ногами или на пятках возле своего добра. Они бросают взгляды на проходящую мимо странную пару и продолжают терпеливо ждать покупателей.

Запахи смешиваются неразборчиво на разных улочках. Дойдя до реки, мы попадаем на охотничью территорию искателей подаяний. Согбенные бродяги рядами стоят вдоль пыльной дороги. Один из них подходит ко мне и просительно заглядывает в глаза. На его лице такая невыразимая меланхолия, что у меня щемит сердце. Потом я почти спотыкаюсь о бесплотную старуху, ее тело кажется связкой висящей кожи и выступающих костей. Она тоже оглядывает мне в глаза. В ее взоре нет упрека — одна лишь тупая покорность. Я вытаскиваю деньги, и она сразу оживает. Старуха протягивает морщинистую руку за подаянием.

Я опасаюсь за свою хорошую судьбу с ее изобилием пищи, с добротной одеждой, кровлей над головой и другими вещами, какие я только пожелаю. Размышляя о затравленных взглядах этих несчастных бедолаг, я чувствую себя виноватым. По какому праву я радуюсь обладанию кучей рупий и аннов, когда у этих бедных нищих нет ничего, кроме их лохмотьев? Предположим, по случайности рождения или несчастливой судьбы я родился бы вместо одного из них?.. Но я не долго обыгрываю эту ужасную мысль, страх в конце концов заставляет меня отбросить ее.

В чем смысл таинства случайности, простой удачи рождения, которая одевает одного в грязные лохмотья на этой дороге, а другого — в шелка среди дворцов по ту сторону реки? Жизнь — поистине темним загадка; я не могу постичь ее.

— Сядем здесь, — говорит астролог, когда мы приблизились к берегу Ганга. Мы садимся в тени и смотрим на реку, на широкие каменные ступени, «непорядочно построенные террасы и выступающие площадки. Пилигримы группками постоянно то приходят, то уходят. Два стройных изящных минарета пирит в жемчужном небе на высоте трех сотен футов. Они отмечают красивейшую мечеть Аурангзеба, мусульманский анахронизм в самом индусском из индусских городов.

Астролог замечает мою грустную рассеянность после встречи с нищими, поэтому повернув ко мне свое желтоватое лицо, говорит, как бы извиняясь:

—Индия — бедная страна. Ее народ погружен в инертность, люди бездеятельны и безынициативны. Что же касается англичан, то этот народ обладает несомненными достоинствами, и я верю, что Бог привел их в нашу страну для ее же пользы. Пока они не пришли, жизнь была не безопасна; не уважались ни законы, ни права. И я надеюсь, что англичане не оставят Индию; нам нужна их помощь, но только она должна быть дружелюбной и не сопровождаться насилием. Однако судьбы обоих народов исполнятся в свой срок.

— Ах, снова этот ваш фатализм!

Он игнорирует мое замечание и умолкает. Наконец, он спрашивает:

— Могут ли два народа избежать воли Господа? День всегда следует за ночью, и ночь всегда следует за днем. Так и с историей народов. Великие изменения грядут для мира. Индия погружена в лень и инерцию, но она изменится, и тогда ее наполнят
желания и амбиции, которые всегда предшествуют деяниям. А Европа ныне охвачена практической деятельностью, но власть материализма над ней однажды закончится, и она повернется к высшим идеалам. Она станет искать духовность внутри себя. То же случится и с Америкой.

Я слушаю молча.

— И тогда философские и духовные учения нашей страны лавиной хлынут на Запад, — продолжает он убежденно. — Ученые уже переводят некоторые из наших санскритских манускриптов и священные книги на западные языки, но множество текстов скрыто в библиотеках пещер отдаленных частей Индии, Непала и Тибета. Но и они со временем станут известны миру. Вскоре наступит время, когда древняя философия и сокровенное знание Индии соединится с практическими науками Запада. Скрытность прошлых веков должна уступить нуждам века нашего. Я рад тому, что это непременно произойдет.

Я смотрю на зеленоватую воду Ганга. Река так удивительно спокойна, что течение почти незаметно. Водная гладь поблескивает на солнце.

Астролог снова обращается ко мне.

— Каждый народ, как и отдельный человек, имеет спою судьбу. Господь всемогущ. Люди и нации не избегнут своего жребия, но они могут быть защищены от проблем и даже спасены от великих опасностей.

—И как же получить такую защиту?

—Молитвой, сохранением своей детской природы, ибо она повернута к Всемогущему. И нужно помнить о Нем не на словах, а в своем сердце, пред началом всех деяний. Пытайтесь радоваться счастливым дням, как благословению Божию, а за тревоги и беды научитесь благодарить Его как за снадобье, которое исцеляет вашу внутреннюю болезнь. Не пойтесь Бога — Он всегда милосерден.

—Так вы не верите, что Бог покинул этот мир?

—Нет. Бог — это дух, скрытый во всех людях, пронизывающий всю эту Вселенную. Если вы видитe красоту природы, прекрасный пейзаж, например, не боготворите его ради него самого, вспомните, что он прекрасен потому, что Божественное присутствует и нем. Узрите Божественность в предметах и людях м не пленяйтесь внешней формой, забывая о внутреннем Духе, дающем им жизнь.

— Вы смешиваете доктрины судьбы, религии и астрологии столь необычным образом, Судхи-бабу.

Он торжественно взирает на меня.

—Почему же? Эти учения созданы не мной. Они пришли к нам из глубочайшего прошлого. Безграничная власть судьбы, поклонение Творцу и знания о планетарных влияниях были известны самым ранним народам. Они — вовсе не такие дикари, как представляют на Западе. Но разве я не предсказывал? — Запад еще до конца этого века откроет как реальность невидимые силы, которые входят в жизнь всех людей.

—Западу будет очень трудно отказаться от устоявшегося мнения о свободе воли для каждого человека распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению.

—Тем не менее все случается по Его воле, и даже эта мнимая свобода на самом деле — исполнение Его предначертаний. Всемогущий возвращает людям добрые или злые плоды их мыслей и дел в прежних телах. И лучше принять Его волю. И не следует бояться горестей, если обращаешься к Нему за поддержкой в посылаемых испытаниях.

—Будем надеяться, что вы правы... хотя бы ради несчастных бродяг, которых мы только что встретили.

—Я могу дать только такой ответ, — добавляет он кратко. — Однако, если вы будете следовать путем йоги Брахма Чинта, которую я вам показал, к вашей собственной душе, эти проблемы прояснятся сами собой.

Я понимаю, что он привел меня к пределам его дискуссионных возможностей, и впредь я должен сам искать свой путь.

В одном из карманов моего пиджака лежит важная телеграмма с просьбой немедленно на поезде покинуть Бенарес. В другом кармане спрятан «Кодак». Я прошу астролога позировать для фотографии. Он вежливо отказывается.

Но я настаиваю.

—Зачем? — протестует он. — Зачем вам мое отталкивающее лицо и потрепанная одежда?

—Пожалуйста, я прошу вас! Ваша фотография будет напоминать мне о вас, когда я буду в дальних краях.

—Лучшим напоминанием — отвечает он мягко, — будут святые мысли и неэгоистичные дела.

Я неохотно сдаюсь, и камера снова исчезает в моем кармане. Наконец он собирается обратно, я следую за ним и вижу поблизости сидящего человека, который укрылся от ужасного солнца под громадным, круглым зонтиком из бамбука. Его лицо сосредоточено в медитации, и я понимаю по его одежде цвета охры, что это — святой человек, принадлежащий к священнослужителям высокого звания. Мы проходим дальше и натыкаемся на спящую корову — члена священного многообразия, которым славится Бенарес. Она лежит поперек нашего пути в странной позе — сложив ноги под брюхом. Возле лавки менялы я подзываю экипаж, и наши пути с астрологом расходятся.

 

* * *

 

В последующие несколько дней я пускаюсь в странствия. Я провожу ночи в придорожных гостиницах, которые правительство отечески построило для чиновников и других людей, путешествующих по стране. Одна из этих гостиниц не только не обладает элементарными удобствами, но еще и полна муравьев. Поэтому после двух часов медленной пытки и тщетных усилий отразить их атаки я вынужден оставить постель и провести остаток ночи в кресле.

Время течет мучительно медленно, но затем мои мысли покидают неудобное помещение, устремляясь к фаталистической философии астролога из Бенареса.

Одновременно я вспоминаю голодных жалких нищих вдоль дороги. Жизнь не дает им ни нормального существования, ни смерти. Вот богатый марварийский ростовщик проезжает мимо них в роскошной коляске с прекрасными рессорами, но они принимают его, как принимают и свою убогость, — с полной покорностью воле Бога. В этом краю пылающих небес даже презренный прокаженный, кажется, удовлетворен своей участью. Таков наркотический фатализм, который проник в самую сущность натуры многих индийцев!

Я понимаю тщетность споров западных сторонников свободной воли с восточными защитниками идеи всемогущей судьбы. Для последних есть только одна сторона проблемы — сторона, без вопросов принимающая догму, что проблемы нет! Рок всемогущ — и все. Какому самоуверенному западному человеку понравится услышать, что мы — всего лишь марионетки на нитях судьбы, прыгающие вверх-вниз или вправо-влево по воле невидимой руки? Я помню знаменитое восклицание Наполеона перед блистательным переходом его армии через Альпы: «Невозможно? Такого слова нет в моем словаре!» Но я неоднократно читал и перечитывал удивительные истории о жизни Наполеона, и память возвращает мне странные строки, написанные им на острове Святой Елены, когда его колоссальный ум снова и снова возвращался к прошлому: «Я всегда был фаталистом. Что написано на Небесах, то написано... Моя звезда потускнела; я чувствую, как поводья выскользнули из моих рук, но ничего не могу поделать».

Человек, который придерживался столь парадоксальной противоречивой веры, не разрешил эту тайну и, несомненно, никто и никогда не разрешит ее. Может, эта древняя проблема обсуждалась всеми людьми от Северного полюса до Юга с того момента, как человек начал мыслить. Самоуверенный человек, как обычно, обоснует это, чтобы удовлетворить себя. Философ будет долго подсчитывать все «за» и «против», но так и не сумеет подвести баланс.

Я не забыл, как удивительно точно разъяснил астролог мой гороскоп. Время от времени я размышляю над этим и с удивлением понимаю, что некоторая доля восточного наивного фатализма прокралась и в мой ум. Вспоминая, как этот смиренный человек прочитал мое прошлое, как он вызвал для временного бытия волнующее явление ушедших событий, я колеблюсь и чувствую соблазн собрать материал для толстого трактата по древней проблеме рока и свободной воли. Однако я знаю, что эта задача не для моего пера — играть с мыслью о судьбе. Ведь я закончу той же бездонной тьмой, с которой начал. Изучение астрологии — слишком сложно, эта задача выше моих сил. Но современные изобретения постоянно усовершенствуются, и день, когда мы отправимся первооткрывателями к далеким планетам, может быть, совсем недалек! И тогда мы сможем открыть звездную систему, реально значимую для нашего существования. А пока проверим возможности астрологов, помня предупреждение Судхи-бабу о погрешностях и фрагментарности известной миру части астрологии.

И все-таки, принимая и соглашаясь с мнением, что будущее уже предначертано и существует в каком-то неизвестном четвертом измерении, разве человеку не захочется узнать эти скрытые от глаз секреты личной судьбы? На этом вопросительном замечании мои размышления заходят в тупик, и сон одолевает меня.

Когда несколько дней спустя я приезжаю в городок за сотни миль от Бенареса, то вдруг узнаю новости о бунте в самом Бенаресе. Неприятно поражает то, что борьба индусов и мусульман, поводом для которой обычно служит какой-нибудь незначительный эпизод или мелкий конфликт, используется негодяями, жаждущими под псевдорелигиозными предлогами грабить, калечить и убивать.

Царство террора правит городом несколько дней. Этот плачевный период приносит обычные истории о пробитых головах, искалеченных телах и беспорядочных убийствах. Я беспокоюсь о безопасности астролога, но не могу хоть как-то связаться с ним. Почтальоны боятся выходить на улицы, и невозможно отправить частное письмо или телеграмму.

Я вынужден ждать, пока не закончится власть толпы, и сразу же отправляю в несчастный город телеграмму. В ответ приходит простое письмо с благодарностью, где астролог приписывает свою безопасность «защите Всемогущего». А на обратной стороне листа — десять правил практики йоги Брахма Чинта!

 

Глава 13

САД ГОСПОДЕНЬ

Пока меня носило по всей Северной Индии, две дороги, два следа ведут меня к одной точке — своеобразной, мало известной колонии, которая обосновалась в городке под поэтическим названием Даялбагх, Сад Господень.

Одна из дорог начинается в Лакхнау, где мне оказал добрую услугу Сундерлал Ниджам в качестве гида, философа и друга во время моего пребывания в этом живописном городке. Мы вместе бродим по городу и ведем философские разговоры. Ему не больше двадцати одного или двадцати двух лет, но подобно многим своим индийским братьям он рано возмужал.

Мы блуждаем по старинным дворцам Моголов и рассуждаем о безжалостной судьбе, застигшей врасплох исчезнувших правителей. Я снова влюблен в знаменитую индо-персидскую архитектуру, чьи изящные линии и изысканные цвета показывают утонченный вкус зодчих. Разве смогу я забыть эти ясные дни праздности среди апельсиновых деревьев » царских садах, что украшают Лакхнау!

Мы осматриваем разноцветные здания, где очаровательные, с оливковой кожей фаворитки старых правителей Оудха некогда щеголяли своей красотой на мраморных балконах и в золотых купальнях. Теперь царская плоть покинула эти дворцы, и здесь обитают только воспоминания.

Я снова и снова возвращаюсь к прекрасной мечети поблизости от забавно названного моста Обезьян. Она сияет на солнце безукоризненной белизной, подобная волшебному дворцу. Стройные минареты словно в вечной молитве поднимаются к ярким небесам. Заглянув в мечеть, я вижу толпу молящихся, они простерты на земле и ритмично взывают к Аллаху. Очарование сцены подчеркивают яркие цветастые коврики, на которых творят молитву благочестивые люди. Никто не усомнится в рвении этих последователей Пророка, ведь религия кажется для них живой силой.

Во время всех этих экскурсий и странствований я неизменно поражаюсь характеру моего юного гида. Его проницательные замечания, исключительная интеллектуальность и прозаическое отношение к земным делам каким-то образом сочетаются с глубиной и мистицизмом ученика йоги. Только после многократных встреч и жарких споров, во время которых, как я осознаю, он внимательно изучает мои верования и взгляды, юноша открывает, что принадлежит к наполовину тайному братству под названием «Радха Соамис».

 

* * *

 

Второй дорогой к Даялбагху я так же обязан представителю этого братства, Малику. Он появля­ется в поле моего зрения в другом месте и в другое время. Как и многие индийцы, это красивый свет­локожий юноша крепкого сложения. Веками его народ соседствовал с дикими приграничными племе­нами, которые жадно поглядывали на соседское иму­щество. Но мудрое Британское правительство при­ручило беспокойных драчунов, перестав сражаться с ними, и дав им возможность заработка, принимая их на службу.

Малик исполняет обязанности надсмотрщика за свирепыми соплеменниками, которые покорились более мирной и полезной профессии создания до­рог через холмы и пустоши, строительства мостов, пограничных фортов и казарм. Многие из этих ди­коватых на вид людей носят винтовки — скорее но старой привычке, а не по необходимости. Они грудятся на всем протяжении северо-западной гра­ницы, создавая новые маршруты торговцам и но­вые укрепления солдатам.

Малик много и тяжело работает близ Дера Исмаил Кхана, этого пограничного поста империи. Его характер гармонично сочетает абсолютную са­моуверенность и практичность с благородством и глубокими мыслями. Меня поражает в нем имен­но точный баланс этих качеств.

Сначала он крайне сдержан согласно древним тра­дициям йоги, и неохотно отвечает на мои расспро­сы. Но в конце концов уступает моей настойчивос­ти и рассказывает о своем Учителе, которого Малик навещает, как только позволяет служба. Его Учитель, по имени Сахабджи Махараи, — глава Радха Соамис. И во второй раз я узнаю об удивительном и ин­тересном начинании его Учителя, который задумал совместить дисциплину йоги с ежедневной жизнью но западному образцу.

 

* * *

 

Дружеские усилия двух этих людей, Ниджама и Малика, принесли плоды, и я приглашен в гости к Его Святейшеству Сахабджи Махараи, некоронован­ному королю Радха Соамис в городе Даялбагхе.

Моя машина проезжает несколько миль по пыль­ной дороге от Агры до колонии. Даялбагх — Сад Господень! Мое первое впечатление подтверждает, что его основатель постарался, чтобы город соответ­ствовал своему прекрасному названию. Я приглашен в здание, где находится личный офис учителя. При­емная обустроена в прекрасном европейском стиле. Сидя в удобном мягком кресле, я отдаю должное чудесной росписи стен и изысканной простоте обста­новки.

Запад проник сюда больше ожидаемого. Я встре­чал йогов в пустых неприметных домиках, в оди­ноких горных пещерах и в мрачных тростниковых хижинах на берегах рек, поэтому не ожидал найти одного из них в столь современном окружении. Как же выглядит человек, управляющий столь необыч­ным братством?

Меня недолго мучают сомнения, ибо дверь мед­ленно открывается и входит сам Учитель. Он сред­него роста. На голове — белоснежный тюрбан; чер­ты лица — утонченные, хотя не типично индийские; будь его кожа чуть бледнее, он сошел бы за амери­канца. Большие очки закрывают его глаза, а корот­кие усы украшают верхнюю губу. На нем — длин­ный сюртук под горло с множеством пуговиц — так индийские портные переиначили наш западный стиль. Его манеры скромны и сдержанны. Он при­ветствует меня с учтивым достоинством.

После приветствия я жду, пока он сядет в крес­ло, и осмеливаюсь сделать комплимент изящному убранству комнаты. Белоснежные зубы сверкают в улыбке, и он отвечает:

— Бог — не только любовь, но и красота. Когда человек начинает проявлять в себе Дух, он вопло­щает прекрасное, — не только в себе, но и в окру­жающей обстановке.

У него — хороший английский.

Небольшое молчание, и он снова заговорил быс­трым и уверенным голосом:

—Но кроме того здесь есть и нечто, пусть неви­димое, но очень важное. Знаете ли вы, что вещи не­сут на себе влияние человеческих мыслей и чувств? Каждая комната, даже каждое кресло выдает неви­димое влияние личности, постоянно пользующейся ими. Вы не можете увидеть эту атмосферу, но она все же существует и воздействует на всех бессозна­тельно — в разной степени.

—Вы имеете в виду электрические или магнит­ные излучения вокруг предметов, которые отража­ют человеческие характеры?

—Совершенно верно. Мысли реальны на своем плане, и они остаются на более долгий или корот­кий срок на всем том, чем мы постоянно пользу­емся.

—Интересная теория.

—Это не просто теория, это — факт! Человек обладает помимо физического более тонким телом, и в этом тонком теле имеются активные центры, соответствующие физическим органам чувств. С по­мощью этих центров мы различаем невидимые силы, ибо, проявляя энергию, они дарят нам психическое и духовное зрение.

После короткой паузы он интересуется моими впечатлениями о сегодняшней Индии. Я открыто критикую индийское равнодушие к современному образу жизни и нежелание использовать те достиже­ния технической мысли, которые улучшают краткое пребывание человека в этом мире; ее пренебрежение нормами гигиены и санитарии и ее чрезмерную при­верженность к закоснелым социальным обычаям и жестокости, основанной на религиозных законах. Я без колебаний говорю ему, что многочисленные жре­цы держат силы Индии в тупике, и привожу при­меры того, что иногда делается во имя религии, и его лишний раз доказывает, как люди пренебрега­ют или злоупотребляют даром разума, которым Бог наделил их. Мои откровенные слова вызывают явное согласие Сахабджи Махараи.

—Вы указали на множество пунктов, которые образуют часть моей программы реформ, — замечает он, серьезно глядя на меня.

—В целом, кажется, будто многие индийцы ждут, чтобы Бог делал за них то, что они вполне способны делать сами.

—Именно. Мы, индусы, велеречиво говорим о религии, чтобы скрыть многое, не имеющее ничего общего с религией. Проблема в том, что религия проста и жизненна только в первые приблизительно пятьдесят лет. Позднее она вырождается в простую философию, а ее последователи становятся людьми только говорящими о религии, а не живущими в ней. В своей же последней и самой длинной стадии она попадает в руки лицемерных жрецов. В конце концов, за религию принимается ханжество.

Я открываю рот от изумления столь откровенным признанием.

—Какая польза в спорах о Небесах и аде, о Боге и так далее? Человечество находится на физическом плане бытия, и ему не следует пренебрегать этими вопросами. Попытайтесь сделать вашу жизнь прекрасней и счастливей здесь, — заключает он.

—Поэтому я и разыскивал вас. Ваши ученики показались мне такими превосходными людьми. Они — практичны и современны, как европейцы, они не выставляют напоказ религиозность, но прекрасно живут, неукоснительно придерживаясь регулярных упражнений йоги.

Сахабджи улыбается, соглашаясь.

— Рад, что вы заметили это, — живо откликается он. — Своей деятельностью в Даялбагхе я пытаюсь показать миру то же самое — что человек может быть абсолютно духовным, не убегая в пещеры, и достичь высшего мастерства в йоге, не пренебрегая мирскими профессиями.

— Если вы добьетесь успеха, мир больше, чем теперь, заинтересуется индийскими учениями.

— Мы собираемся добиться успеха, — приходит уверенный ответ. — Позвольте рассказать вам историю. Когда я только приехал основать колонию, мне очень хотелось посадить вокруг множество деревьев. Но местные жители сказали мне, что на этой бесплодной песчаной почве невозможно посадить деревья. Джамна течет неподалеку, а этот участок — один из ее старых путей, древнее русло реки, короче говоря. Среди нас не было специалистов, но мы путем проб и ошибок выяснили, какой вид деревьев способен жить на этой скудной земле. Почти все деревья, посаженные в первый год — а их было больше тысячи, — погибли. Прижилось только одно дерево. Мы отметили его и продолжили свои усилия. Теперь около девяти тысяч здоровых деревьев растут в Даялбагхе. Я рассказываю вам об этом, ибо это символизирует наше отношение к проблемам. Мы нашли здесь голую землю; она казалась совсем не пригодной, и никто больше не хотел ее покупать. Посмотрите, как она изменилась!