Б.Д. Эльконин, г. Москва
Тьюторство для меня - это одна из форм посреднического действия. Посредничество - это ядро, единица, «зернышко», клеточка любой образовательной формы, любой формы, в которой человек строит свой собственный образ и, соответственно, образ всего того, где он находится.
О посредническом действии и посредничестве я бы сегодня говорил в двух контекстах и в двух аспектах. Первый - это собственно экзистенциальный аспект, то есть посредническое действие как тип человеческого существования. Второй - это связанный с ним социальный аспект, а именно — место посреднического действия и посредничества в нарождающейся социальной ткани.
В экзистенциальном аспекте разговор о посредничестве начинается там, где практически усомнятся место действия в бытии. Где оказывается, что там, где мы живем, нас как субъектов, то есть тех, кто порождает свои собственные формы существования и формы существования всего вокруг, как бы не существует. Эта ситуация очень хорошо отображена в мировой классике, во всех мировых трагедиях. Это Эдип-царь (не во фрейдовском, а в софокловском виде), это Гамлет, это Достоевский и некоторые другие.
Переходя от этой предельной рамки к объемлющей, я напомню вам о том, что уместность действия и, соответственно, субъектности в бытии в европейской психологии и философии выражается словом «идентичность», под которой имеется в виду сохранение своей человеческой сущности в изменяющихся условиях жизни. Эта идентичность, равно как и уместность, относима ко всем типам субъектов - можно говорить о человеке, можно говорить об организации, можно говорить о стране. Есть разные тексты на тему о том, что Россия является посредником между чем-то и чем-то. Это тексты в основном XIX века, но они актуализируют главный вопрос - вопрос об идентичности. И это всегда вопрос о встрече идеальной формы и телесности того, для кого эта идентичность важна. Если речь идет о человеке, то встреча идеи и человеческого самочувствия, чувства самого себя. Это и есть то место, где в экзистенциальном контексте начинается работа, начинается служение тех, кого можно назвать посредниками. Тем, кто помнит Евангелие, это объяснять не надо.
Что делает посредник в этой ситуации? Что можно делать с ситуацией разрыва человеческого самочувствия и той идеи, того образа полного существования, где это самочувствие, чувство самого себя, только и может обрести себя, обнаружиться? Каким образом идея, идеальная форма, образ полноты существования вообще соприкасается с нами? Когда я говорю об этом, то тем самым отрицаю и внутренне противопоставляюсь всяким разговорам о бестелесной духовности и духе. Если разговор идет о духовности, то для меня это разговор о том, каким образом эти все образы, эти все представления, то, что мы мыслим о духовности, действует так, что мы телесно, всей кожей, мышцами, кровью реально и практически себя там чувствуем. В противном случае всякие разговоры о духовности, суть идеология, а, следовательно, в лучшем случае болтовня, а в худшем случае - вредная болтовня, болтовня, которая захватывает людей своей ложью.
Телесное нахождение в образе возможно лишь в том случае, когда сами идея или образ будут экранировать, то есть усиливать, отображать и возвращать обратно глубокие человеческие интуиции, чувства и т.д. Вот эта работа - устроение идеальной формы так, чтобы она становилась зеркалом, обращала самому человеку и усиливала его собственную телесность - это экзистенциальная задача посредника.
Я об этом говорю так уверенно именно и как раз потому, что я не философ, а детский психолог, и в детской жизни имею множество примеров, в которых это экранирование осуществляется. Если же брать пояснения не из детской жизни, то можно вспомнить о феномене «эха», когда обычный голос вдруг усиливается, обращается в сильный объемлющий меня звук. Этот сильный звук возвращается мне и выходит, что это я, какой я есть, сделал что-то значительное и сам значителен там, где я нахожусь. Все эффекты строя и хора того же порядка. В этом смысле хор и строй - это и есть формы экранирования, первоначальные посреднические формы. Но именно и лишь первоначальные и абстрактные, а не полные и завершенные. И здесь первый риск. Именно на эту иллюзию того, что это делаешь ты, что это непосредственно ты так идешь, что вся площадь дрожит, и попадаются люди, именно это эксплуатируется определенного типа идеологиями, которые умеют строить именно эту неполную телесно-реальную социальную форму организации действия.
Чтобы обозначить неполноту этой формы и этого типа экранирования, надо сказать о полном цикле посредничества. В первом акте посреднического действия, например в ходьбе, мать действительно поддерживает тело ребенка так, что ему кажется, что идет он, и действительно идет он - как бы идет он. Ребенок еще только захотел, только установился, а уже есть действие. И эта метаморфоза установки и внутреннего тонуса, его как бы превращение буквально в действие (с помощью другого, но, не видя другого), и есть первый акт посреднического действия. Последний его акт состоит в том, что весь функциональный орган ходьбы, то, как надо ходить, передается самому идущему человеку. И вместо ушедшего «усилителя», «отобразителя» и «возвратителя» - матери, хора, эха, шеренги - то же самое действие нужно сделать своими собственными силами. Во что же теперь превращается атмосфера метаморфозы (когда я только захотел - уже есть, уже случилось, я только установился - уже иду)? Она переходит в образ той первой чудесной ситуации непосредственного превращения установки в деяние, в собственно идеальную форму, в образ самого лучшего возможного действия, который мы называем смыслом, то есть который имеет функцию смысла в отношении реального, фактического действия.
Важно подчеркнуть две существенные вещи. Первое: результатом посреднического действия является экран, смысл или смыслообраз, то есть устройство, которое усиливает, отображает и возвращает мне мое собственное внутренне движение, еще интуитивное ощущение, делая его внешним. Вне другого человека и вне смыслообраза, никакое внутреннее ощущение сделать субъектным, внешним, чувствуемым и выраженным невозможно. И в этом состоит экзистенциальная суть, задача, цель и идея посреднического действия.
Во-вторых, и это очень важно, нащупать экран или смыслообраз, идею можно только и исключительно в пробном действии. Почему? Потому, что в этом цикле посреднического действия от метаморфозы к самостоятельному действию, собственно само посредничество, то есть действия другого человека, «улетучивается», уходит. Весь «каркас», «скелет» собственного движения человека каждый раз надо восстанавливать. Посредничество это не нечто, что налично есть, это то, что случается в определенных усилиях, посредничество - это событийная, существующая как событийная, а не фактическая, эмпирическая форма. Словами В.П. Зинченко и М.К. Мамардашвили, посредничество есть акт, а не факт. Значит, самое главное улетучивается, и в итоге сущность, субстанцию, то, что пронизывает человеческую жизнь и составляет скелет человеческой жизни, то, что ее делает, то, что ее лепит, мы в эмпирической, видимой, наблюдаемой человеческой жизни не имеем. Посредничества нет как правила, нет как алгоритма, нет как готового значения. Как же оно восстановимо? Только в пробном испытательном зондирующем ориентировочном действии.
Итак, когда мы говорим о посредничестве в экзистенциальном и психологическом смысле, мы должны прийти к двум словам, к двум терминам: экран и проба. Никакие другие термины в этой версии, которую я развиваю, суть посреднического действия не охватывают. Отсюда и риски социальной жизни, а именно - замещение пробы другого человека своим замыслом, чтобы другой действовал согласно тому, как я это предположил. Ну, например, в составлении программы конференции пытаться так устроить, чтобы люди не искали в ней свое место, а чтобы максимально обнажить и «продавить» то, что я задумал, как их действия. Чтобы они шли по тому маршруту, который я предполагаю, вне их собственного опробования, ухода, отхода, самоопределения в том пространстве, которое программируется.
Здесь я перехожу ко второй теме - социальным измерениям экзистенциальной формы посреднического действия или социальным измерениям экранирования и опробования. Из-за того, что мы привыкли все делать в нечувственном мышлении, мы часто не замечаем, как сейчас экзистенциальная форма входит в социальную жизнь. Мы не замечаем того, что смысловое начало, то есть построение образа своего соучастия где-то, становится фактом повседневности. Социальное место посредника есть обслуживание необходимых границ социальной жизни, которые можно назвать переходами и встречами. Там нужен смысл, там нужна проба и там нужно экранирование. Встречи могут быть вертикальными и горизонтальными. Вертикальные, это все переходы, в частности, по обозначенным в рамках образовательного движения человека, возрастным ступеням: детский сад, начальная школа, основная школа, старшая школа, вуз, работа и дальше карьера. Поскольку в работе с человеком мы еще не умеем строить этих переходов, то начинаем последовательно терять. В переходе от детского сада в школу - инициативность, в переходе из младшей школы в среднюю мышление, в переходе из основной школы в старшую - целеполагание, в переходе из старшей в институт - самоопределение. Почему? Потому что встреча устроена неверно, социально неверно. Например, встреча детского сада и школы, это встреча и детского сада, и школы, а не перевод из детского сада в школу, где школа остается такой, как она есть и пространство встречи не организует, а детский сад изо всех сил пытается сделать вид, что он готовит к школе. При такой социальной организации мы переходим к адаптации одной организации к другой (сада к школе, школы к вузу и т.д.). В такой социальной организации посредничество превращается в помощь в адаптации к уже готовым правилам и нормам, которые вне того, кто, собственно, адаптируется, сделаны. Каждый нормальный педагог (их мало, но все-таки есть) знает, что таким образом ничего не может быть освоено. Нормы и правила должны быть расшатаны и проиграны человеком и заново им воссозданы в функции нормы и правила.
Теперь пример встречи и перехода в горизонтали. Я прихожу в магазин «Игрушки», и мне игрушку дают в запакованном виде. На какую психику рассчитывают тот, кто мне в запакованном виде дает игрушку? Как я должен себе представить, что именно этой игрушкой мой младенец или мой ребенок может сделать? Это что значит? Это значит, что, когда я пришел в магазин, я адаптируюсь к социальной форме, в которой нет места опробованию и, следовательно, моему собственному сценарию. Есть странный сценарий выбора, заданный типологизированным пространством магазина (игрушки бывают мягкие, твердые, резиновые, конструкторские, настольные и др.). В магазине никак не строится содержание встречи со мной, не строится способ сценирования пространства выбора.
Из того, что сказано, следует, что основной социальной задачей групп, разрабатывающих разные формы посредничества (например, тьюторства), сегодня является проектирование пространств-экранов или пробных пространств движения и разномасштабного самоопределения человека.
ТЕОРИЯ ТЬЮТОРСТВА
НОВАЯ, С ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЙ ИСТОРИЕЙ
Залогом успешной институцилизации новой для России образовательной профессии — тьютор, должно стать комплексное обеспечение, в первую очередь, кадровое.
Марина Галушкина
В этом учебном году в российских школах появилась новая должность — тьютор. Факт отрадный: похвастаться разнообразием должностных позиций, делающим школьную среду богатой, а карьерные возможности педагогов широкими, российские школы пока не могут, а появление новой должности, да еще в массовом порядке, это явный шаг в сторону разнообразия.
Суть же события заключается в том, что происходит институцилизация новой образовательной профессии. Новой, впрочем, только для России. Возникло тьюторство в Европе в XI—XII веках в том момент, когда университеты, выросшие из монастырей, стали открытыми общественными институтами наднационального толка. В Оксфорд, например — один из университетов Доминиканского ордена — для занятий науками съезжались молодые монахи со всей Европы. Университетские корпорации того времени были автономны и юридически, и экономически, а обучение с сегодняшней точки зрения было на редкость вольным: студент сам решал, какие предметы изучать и курсы какого профессора слушать. Университет предъявлял требования только на экзамене. Собственно, и границу между школярами и преподавателями было провести достаточно сложно: бакалавр был с одной стороны преподавателем, а с другой учеником, все они были лицами духовного звания и часто одного возраста. Многие студенты, получив степень, но не получив должности, предпочитали оставаться в университетах. Их стали называть tutors, коллегии их содержали в обмен на присмотр над определенным числом школяров — помощь в занятиях, быту, организация досуга, воспитание. А к XVI-XVII веку позиция тьютора настолько «обросла» образовательными функциями (он вместе со студентом определяет, какие занятия посещать, вместе они составляют план обучения, он готовит студента к экзаменам) и функциями морального наставника, что официально призналась частью английской университетской системы и постепенно вытеснила профессорскую позицию, лекционная форма стала дополнением к тьюторской.
Россия в XVIII веке приняла германскую модель университетов, основывающуюся на системе кафедр и учебных программ, определяемых этими кафедрами и обязательными по большей части для студентов. Поэтому в России тьюторство и не появилось. А англичане активно протестовали против внедрения у себя немецкой модели обучения, утверждая, что «отмена тьюторства будет подменять образование информацией, а религию псевдоученостью». И сегодня примерно 90% занятий в Оксфордском и 75% в Кембриджском университетах проводится тьютором с одним или двумя студентами.
Что стоит за этим нерусским словом — тьютор? Чем занимается и за что отвечает современный тьютор? Откуда возьмутся шестьдесят тысяч тьюторов для наших школ и не обернется ли отрадный факт появления тьюторов в школах профанацией этой профессии? Эти вопросы мы обсуждали с Татьяной Ковалевой, д.п.н., президентом Межрегиональной Тьюторской Ассоциации России, профессором кафедры педагогики Московского педагогического государственного университета.