Как только дело касается людей, – в сознании человека вс„ мгновенно меняется. Вс„ разделяется на своих и чужих. Свои – это те, с кем вы сжились, сроднились по крови. И каждая такая разлука – неизбежные сл„зы, отчаяние и вот такой вид, как у моего доброго друга лорда Мильдрея. Вы сражались в двух войнах, будучи юношей; о вашей храбрости солдаты складывали песенки и легенды, вашему самообладанию удивлялись старые офицеры. Теперь вам двадцать восемь. Почему же перед лицом предстоящей смерти пастора вы потеряли не только полное самообладание, но и равновесие? Ваша любовь к Алисе для меня не тайна. Но она не оправдание вашему поведению. Чему служит та любовь, которая не нес„т мужества любимому? Неужели вы думаете, что подобным образом сострадаете Алисе?
Думаете, можно таить внутри полный разлад, страдать и разрываться, а вовне демонстрировать полное якобы спокойствие и подобным лицемерным самообладанием помогать человеку переносить горькие минуты? Только истинно мудрое поведение, то есть убежд„нно-спокойное внутреннее состояние может помочь ближнему. И оно, как живой пример мудрости, может прервать тысячи человеческих драм одним только своим появлением, одной встречей. Таков живой пример мудреца. И в каком бы образе он ни встречался, он может поднять человеческие силы до героического напряжения. Может помочь перейти из состояния маленького, о личном горюющего человека одной улицы, в одухотвор„нное осознание себя единицей вселенной. Вселенной, с неизбежностью подчин„нной одному и тому же закону целесообразности, который вед„т вс„ живое – от букашки до человека – к совершенству. Вы можете мне ответить, что вс„ это знаете и понимаете. Но я скажу, что это не так. Потому что на языке мудрости знать – это значит уметь. А понимать – значит действовать. Тот, кто говорит, что он знает и понимает, но не умеет действовать в сво„м трудовом дне, – на самом деле ничего не знает. Он ничем не отличается от цирковых собак и лошадей, которые просто усвоили ряд привычных ассоциаций, воспринятых в той или иной последовательности.
Подумайте обо вс„м этом, лорд Мильдрей. От вашего поведения сейчас многое будет зависеть не только в вашей жизни, но и в жизни Алисы и ещ„ многих людей, которых вы встречаете и в обществе которых вращаетесь. К сожалению, по причинам, от меня не зависящим, я ничего не могу сказать вам больше. Могу только прибавить, что сейчас вы стоите у перекр„стка дорог. И в зависимости от вашей энергии и мужественного поведения, в зависимости от истинной доброты и силы вашего благородства в этот момент, вы услышите тот или иной зов жизни. И вы можете создать такую семью, в которой великая душа сойд„т на землю и, под охраной вашей любви и доброты, пройд„т свой новый человеческий путь.
Флорентиец прив„л Мильдрея к водопаду. Красота природы, чудное утро и слова хозяина не только развеяли скорбь гостя, но и окрылили его. Выйдя из водо„ма, выдолбленного водой, падающей с высокой скалы, и по„живаясь от холода, лорд Мильдрей сказал:
– Если бы я даже не входил в эту купель, которая меня возродила, – я чувствовал бы себя воскресшим от одного только общения с вами, лорд Бенедикт. Самое великое, что я понял сейчас из ваших слов, это то, что истинной любви чуждо понятие разлука. И я не теряю надежды, что в вашем благом присутствии оба понятия – знать и уметь – когда-нибудь сольются для меня в одно самоотверженное и радостное действие, то есть в простое умение быть истинно добрым и, думая о людях, забывать о себе.
Оба вернулись домой как раз вовремя, чтобы успеть переодеться и встретиться с остальными за завтраком. Пастор чувствовал себя слабым и усталым, но вс„ же прош„лся по парку. Под руку с дочерью, в сопровождении Сандры, дош„л он до обрыва, откуда вид на открытые дали нравился ему особенно. Но после обеда он сейчас же поднялся к себе. Алиса не оставляла отца ни на минуту. Она, казалось, совершенно не замечала его слабости и той особенной ласковости, в которой сквозила нежность прощания. Она вела себя так, как всегда, как будто бы отец был здоров, но не покидала его.
– Алиса, дитя мо„, пошла бы ты погулять. Вон все идут на ферму с лордом Бенедиктом.
– Нет, папа, мне так хочется побыть в тишине с вами. Раздался стук в дверь, и вош„л лорд Мильдрей. – Лорд Уодсворд, не разрешите ли посидеть подле вас? Мне так захотелось побыть в вашем обществе, что я не мог устоять и решился вас побеспокоить. Вы не сердитесь на меня за это?
– Не только не сержусь, но и счастлив, что вы зашли ко мне. Моя Алиса не покидает меня, как ни прошу е„ отдохнуть немного от моего стариковского общества. Не скрою, мой друг, что радость быть столь любимым моею дочерью и вами – большое вознаграждение за прожитую жизнь.
– Знаете ли, папа, вы у меня положительно феномен. Другой бы на вашем месте мог и зазнаться. А вы, вы хоть немного ценили бы себя и вс„ то, что сделали для людей, для науки. Лорд Бенедикт сказал, что сюда собирается целая делегация от Академии наук, чтобы вручить вам какую-то исключительную награду за книгу, которая завтра должна выйти в свет. А вы, мой дорогой отец, одно смирение.
– Дочурка, я бы очень хотел избежать этой пышности, она мне тяжела, я даже разволновался. Лорд Мильдрей, не откажите сходить к нашему дорогому хозяину, когда он верн„тся с прогулки, и попросите его зайти ко мне.
– Я непременно это сделаю, лорд Уодсворд, я уверен, что лорд Бенедикт сумеет охранить ваше спокойствие. Да ведь он пош„л на ферму по хозяйственным делам, долго там не пробудет, и как только он верн„тся, я сейчас же передам ему ваше желание. Кстати, в газетах сегодня есть отзыв капитана Т. о вашей книге. Я думаю, что подобному отзыву позавидует добрая половина авторов в мире.
– Папа, вы знаете, что у капитана Т., то есть у графа Николая, есть брат, начинающий писатель. Лорд Бенедикт как-то сказал, что Левушка написал вещь гениальную, не по летам глубокую. А Наль говорила мне, что видела его один раз в жизни наряженным в восточный костюм, с седой бородой. И если бы она столкнулась с ним теперь лицом к лицу, то не смогла бы узнать брата своего мужа.
– Это почему же? Неужели они познакомились в маскараде? И не видели друг друга без масок? Это что-то во вкусе французских романов, – весело смеялся пастор.
– Надо полагать, что дело здесь в ч„м-то другом, лорд Уодсворд. Вряд ли на Востоке возможны маскарады, а графиня очень молода и приехала прямо оттуда.
Дальше разговор переш„л на чудеса жизни, как называл пастор встречу с Флорентийцем.
А Флорентиец с Сандрой уже возвращались с фермы ближайшим пут„м.
– Мы с тобой уже несколько раз говорили о твоей постной физиономии, Сандра. Сегодня хочу поговорить с тобой окончательно. От твоего решения и дальнейшего поведения будет зависеть, останешься ли ты при мне или уедешь в Лондон. Видишь ли, решившись следовать чьим-то указаниям, избрав себе путь в человеке, к которому особенно тянется сердце, надо находиться в гармонии с тем, кого хочешь назвать своим Учителем. Чтобы воспринять указания Учителя и нести их как творящую силу, надо быть радостным. Только радость открывает возможность слиться двум сознаниям, стоящим на разных ступенях развития. И чем радостнее и чище более низкое сознание ученика, тем легче, проще и глубже оно может влиться в сознание Учителя. Тем больше получит радостный из открывающегося для него высшего сознания. Это одна сторона дела. Жить подле меня и хмуриться, вступая в спор с Богом и судьбой, – значит, тратить попусту время и не заметить, как ль„тся свет в тво„ текущее сейчас.
Второе. Ты брал на себя обет беспрекословного послушания, что казалось тебе счастьем, подобно тому, как жизнь подле меня рисовалась тебе заманчивой мечтой. А когда эта мечта сбылась неожиданно для тебя, – ты оказался слабее женщины и продолжаешь быть таковым. В своих философских изысканиях, открытиях в астрономии и механике ты проявляешь себя той силой, на которую можно полагаться. В отношении к жизни людей ты оказался ребенком, не выдерживающим самых обычных испытаний движущегося колеса жизни.
А между тем, ты – индус, тебе известен закон перевоплощения, ты в н„м рос и воспитан. Казалось бы, тво„ отношение к жизни и смерти должно было быть иным, нежели у европейцев. Отчего разлад в твоей душе? Теряешь доброго и нежного друга, стремившегося всячески тебе помогать. Чем же ты благодаришь его? Тревожишь его последние дни, оплакиваешь сво„ одиночество после его смерти. Чем поддержал ты его дочь? Своими стенаниями. Стыдно и недостойно, Сандра. Если я и не отправил тебя сразу же, как человека, недостойного быть принятым в ряды моих учеников, то только потому, что я у тебя в старинном долгу. И этой беседой я возвращаю тебе свой вековой долг.
Пастор уходит с земли ненадолго. Если Алиса сумеет – со всем героизмом и мужеством сердца – проводить его как отца, чтобы принять как сына, для новой земной жизни, – он верн„тся скоро. Если женщина сумеет возвыситься в доброте и любви настолько, чтобы о себе не думать, но самоотверженно подготовить место, где снова воплотится е„ отец, он будет счастлив на земле и завершит свой труд, чего сделать сейчас не успел. И целый круг жизней, затянутый ныне тяж„лой петлей злых предрассудков, освободится и развяжется, перейд„т в счастье и свет.
Если же Алиса не победит эгоистической любви к отцу, будет плакать и цепляться за него, как это делаешь ты, – ряд жизней будет обреч„н на ожидание новых возможностей, когда сочетание кармических связей вновь станет гармоничным.
Я говорю тебе вс„ это один-единственный раз. Чтобы ты понял до конца смысл закона беспрекословного повиновения, я дал тебе сейчас возможность провидеть судьбу многих людей. Но если ты когда-либо нарушишь его – ничто не сможет оправдать в веках твой поступок. Как бы ни хотел я взять на себя твои испытания, сделать это я не смогу. Я приму на себя, любя и побеждая, обратный удар, который ты нанес„шь мне. Но цепь жизней, спутанную тобою, ты сможешь развязать только сам.
– О Боже, как я глуп! Как я непростительно, позорно глуп, дорогой, обожаемый лорд Бенедикт. И я плакал, стенал, бунтовал и чуть ли не обвинял вас в холодности, потому что знал, что вы можете поддержать силы пастора и не делаете этого. Простите меня, хотя и нет мне прощения. Как тупоумен человек! Такое счастье должно прийти к пастору и Алисе, а я оплакиваю обоих. Да будет мне это вовек уроком! Вот здесь, глядя на это заходящее солнце, я обещаю вам, мой ласковый, милосердный Учитель, всегда хранить радость послушания, сколь бы ни казалось печальным то событие, к которому так или иначе я должен быть причастен своей волей и трудом. Я обещаю, проходя свой день, не искать благ и награды. Ибо день человека – это не то, что к нему приходит, а то, как он это принимает и что сам привносит из сердца.
Я обещаю, проходя день, воплощать в дела и встречи то понимание, что вбираю в себя через вас. Я обещаю, проходя день, идти его в бесстрашии, мужестве и мире, потому что понял сейчас, что все эти качества ничто иное, как моя верность вам.
– Аминь, сын мой. Не давай слишком много обещаний и не разочаровывайся в своих силах. Не глупость твоя заставила тебя сомневаться во вс„м, а привычка скептически принимать все обстоятельства жизни. Привычка думать только о жизни земли, в отрыве от жизни вселенной. Усвой основное правило для каждого человека – научись мыслить диалектически. Не разрывай больше связи со всеми радостными силами природы. И когда настанет твой час познать элементы природных стихий, – принеси к этому моменту себя как сосуд, полный самообладания и гармонии.
Мудрость не в уч„ности и уме. Вся их ценность только в той культуре духа, которую они смогут сформировать. Если это случается, – из человека выковывается светящий шар, интуитивно творящий и входящий в равновесие со всей мировой жизнью. Его энергия действенна и мчится огнем по всем встречам. Если же уч„ность не привела через сознательное к подсознательному, – человек оста„тся одним из тысяч и тысяч тупоумных умников, которые ищут объяснения и доказательства предельного ума там, где жив„т и творит в человеке только беспредельная Мудрость.
В своих отношениях с людьми никогда не ищи с ними объясниться. Ищи, чем обрадовать человека, чтобы в радости начать и окончить встречу. Но избегай тех, кто, хмурясь сам, старается найти в тебе причины своей хмурости. Беги тех семей, где живут, ссорясь. Те, кто распинается о своей любви к семье, а на самом деле они тираны и ворчуны, – преступники не меньше, чем любые воры, крадущие чужие ценности.
Навстречу лорду Бенедикту и Сандре ш„л добряк Мильдрей, издали улыбаясь обоим.
– Что скажете, лорд Мильдрей? Вы, верно, послом от Алисы?
– Вот и не угадали, лорд Бенедикт. Пастор просил меня обратиться к вам с просьбой навестить его.
Все трое прошли на балкон пастора, который был укутан пледом, несмотря на т„плый вечер. Узнав, почему пастор волнуется, лорд Бенедикт обещал ему вс„ устроить.
– Кстати, хотел предложить доставить сюда вашего слугу. Он так привязан к вам, что, наверное, сильно скучает, да и вы привыкли к нему. Завтра рано утром Сандра поедет в Лондон, отвез„т наши письма в Академию и будет представительствовать за вас на торжественном заседании. Затем заедет за вашим слугой, и вечером оба будут здесь, ко всеобщему удовольствию. И ещ„ у меня к вам вопрос. Ваша жена и Дженни любят морские купания и шумное общество. Не пошлете ли вы им с Сандрой письма и деньги на этот предмет? Вы ведь скоро будете Крезом, так как тираж вашей книги колоссальный. Я мог бы пока одолжить денег, и они бы уехали из Лондона довольные вами и предстоящей курортной жизнью.
– Лорд Бенедикт, то был бы наилучший и наиболее спокойный выход для всех нас, особенно для меня и Алисы. Я был бы вам премного благодарен.
– Вот и прекрасно, дорогой друг. Скушайте конфету и пойд„мте вниз ужинать.
В столовой уже ждали Наль и Николай, обрадовавшиеся пастору и Алисе так, точно век с ними не виделись.
– Мы совершенно не согласны, лорд Уодсворд, быть без вас и Алисы. Если вам не хочется гулять, мы будем сажать вас у теннисной площадки, в тени, с кучей книг. Но, пожалуйста, не лишайте нас своего общества, – обнимая поочер„дно отца и дочь, говорила Наль.
Быстро пролетел вечер, который Алиса украсила музыкой, а пастор чудесно спел несколько арий. Любовь к искусству победила слабость, и вдохновенная песнь захватила слушателей.
– Вот ведь как странно создан человек. Я и умирая, верно, буду петь.
– Не знаю, будут ли у меня силы играть, но умереть под музыку – это, наверное, большое счастье.
– Не знаю, какое это счастье, мисс Алиса, – утирая глаза, сказал Сандра.
– Знаю одно, что сегодня сердце мо„ несколько раз тонуло в полном блаженстве.
– Я тоже как-то особенно прониклась твоей музыкой, дорогая сестр„нка, – прижавшись к Алисе, шепнула Наль. – Я за двоих тебя благодарю. Тот, кто начал жить во мне, как счастлив он благодаря тебе. Он сразу готовится понимать и природу, и красоту е„, и людей, и чудо звуков. Алиса, друг, я вместе с тобой несу и радость, и горе. И кроме всего, в тебе для меня опора и помощь. Ты единственная женщина-друг мой. Хотя ты такая молоденькая, но в тебе так много доброты, серь„зности и любви, что я чту тебя, как подругу и мать. Не покидай меня, Алиса, без тебя, несмотря на всю любовь мужа и отца, я буду одинока.
– Откуда ты взяла, что я собираюсь уехать, Наль? Напротив, лорд Бенедикт оставляет нас с папой здесь на два месяца. Но и потом я тебя не покину, я вс„ время буду с тобой.
Полюбовавшись ещ„ немного красотой ночи, обитатели дома разошлись по своим комнатам, и в эту ночь все они мирно спали. На следующее утро Сандра уехал в Лондон. Он выполнил поручение в Академии и отправился в дом пастора. Его встретил старый слуга, которому Сандра передал письмо его господина с приказанием собрать вещи, захватить несколько книг из кабинета и ехать немедленно, вместе с подателем письма, в деревню. Дженни была дома и вышла в переднюю, услышав голос Сандры.
– Здравствуйте, мисс Дженни. Я прив„з вам и вашей матушке письма от вашего отца. Быть может, вы захотите ответить? Я могу подождать.
Дженни взяла письма, провела Сандру в зал и поинтересовалась здоровьем отца очень официальным тоном. – Лорд Уодсворд очень и очень болен. – Ох, всю жизнь, скоро уж двадцать три года, вс„ слышу только об этом. Но, слава Богу, он вс„ жив„т, – так же холодно продолжала Дженни. – Мамы нет дома, и это очень жаль. Она бы, наверное, тоже пожелала ответить. Вы простите меня, я покину вас на несколько минут и напишу ответ у себя.
Дженни вышла, а Сандра сел на покрытое белым чехлом запыленное кресло. Как мало времени прошло с тех пор, как он был здесь у пастора в последний раз! Но от души этого дома не осталось ничего. Где мир, царивший здесь, которым наполнял дом хозяин? Где безукоризненная чистота этой комнаты, которую, очевидно, поддерживала Алиса? Где вес„лый смех и музыка? В томящем молчании дома невес„лые думы бродили в голове юноши. Он думал о Дженни, о том, какой она казалась ему прежде обворожительной, умной и содержательной, а оказалась сверкающим мыльным пузыр„м. Думал, как страдал пастор, о ч„м он никогда прежде и не догадывался. И в сердце Сандры вставал вопрос за вопросом. Зачем должен был пастор нести этот груз внутреннего разлада? И как мог он быть при этом таким ровным, добрым, улыбаться? Где, в ч„м источник самообладания, позволившего ему скрывать свои раны и утешать других? А он, Сандра, бессилен, вспыльчив, невыдержан и даже эгоистичен.
Дженни вернулась, сказав, что письмо отца несколько сбило е„ с толку, что она сейчас ничего не ответит, но пошлет письмо завтра почтой.
– Отец тоже говорит, что здоровье его плохо. Но, признаться, в первый раз он не только не протестует, но и сам желает, чтобы мы с мамой ехали на морские купанья. Мне это улыбается. Я не терплю деревни с е„ скучищей. Это для Алисы самое подходящее место. Неужели вам ещ„ не надоели красоты природы? – иронизировала Дженни. – Я и рассмотреть их не успел ещ„, мисс Дженни. – Но что же вы там делаете? Алиса, та, конечно, перешивает графине туалеты, и времени ей оста„тся мало. Но что сама графиня? Вы вс„ так же восхищаетесь ею?
– Графиня и мисс Алиса почти неразлучны, как и все мы, с вашим отцом и лордом Бенедиктом. Обе дамы учатся верховой езде и другому виду спорта, который считает полезным и необходимым для здоровья наш хозяин. Кроме того, у лорда Бенедикта прекрасная библиотека. Обе наши дамы учатся и со мной, и с графом Николаем, и с самим лордом Бенедиктом.
– Ну, меня можете уверять сколько угодно, – я не поверю. Туалеты для скачек, несомненно, были сшиты Алисой…
И вдруг Дженни осеклась под взглядом Сандры. Что было в этом взгляде, что привело е„ вдруг в бешенство? Точно какой-то огонь, –такой она почувствовала себя раздраж„нной.
Сандра смотрел на не„ печально, словно жалея. Это не был тот юноша-поклонник, которого она, смеясь и сознавая власть над ним, припирала к стенке своим остроумием. Не мужчина, восторгавшийся е„ умом и видевший в ней женщину, стоял перед ней. Это был какой-то новый, вглядывавшийся в е„ душу человек. А Дженни хотелось легко скользить по жизни. Быть женщиной, пленять и нравиться, а никак не интересоваться чужой душой. Гнев заставил е„ резко спросить, почему это Сандра смотрит на не„, как добрый самаритянин, в чь„м сострадании она вовсе не нуждается.
-Да, я знаю, что милосердию нет места ни в вас, ни подле вас. Но я вс„ же надеялся, что вы лучше защищены от зла. А сейчас вижу, что вы раскрыты настежь для всего дурного. Кто способен так легко раздражаться, тот привлекает к себе страдания.
– Это вы в доме лорда Бенедикта научились проповедовать? Или у моего отца заразились его манией исправлять людей? Я ненавижу проповедников, – топнула ногой Дженни. – Милейший папаша-проповедник, предлагая отправиться на любой курорт, забыл о самом главном, о деньгах. Он, конечно, по рассеянности позабыл о такой мелочи, – почти кричала Дженни.
– Ах, простите, это я, болван, забыл, а не он. Вот пакет для вас, а это для вашей матери.
И Сандра подал ей два объ„мистых пакета, надписанных рукой пастора. Жадно их схватив, Дженни сконфузилась, но затем ещ„ больше озлилась. Чтобы как-то скрыть свои чувства, она отвернулась к окну. Сандра воспользовался моментом и быстро вышел из комнаты.
В передней его ждал Артур. Они тихо вышли из дома, нашли экипаж лорда Бенедикта и через некоторое время уже сидели в поезде. Впервые Сандра пригляделся к старому слуге. Годы не согнули этого человека. Он был прям, широкоплеч, не очень большого роста, но отлично слож„нный, с красивым, благородным и добрым лицом. Этот старик скорее походил на друга пастора, чем на его слугу. – Вы давно жив„те в семье пастора? – Я никогда не разлучался с сэром Уодсвордом. Ему было семь, а мне четырнадцать, когда покойный лорд Уодсворд, дядя пастора, у которого он тогда жил, приставил меня к нему. Лорд Эндрью уже тогда был святым реб„нком, как потом святым юношей, святым мужем и отцом и святым пастором. – Он закрыл лицо руками, чтобы скрыть полившиеся из глаз сл„зы. – Святые долго не живут. Что им здесь делать? Мой господин молод ещ„, но сердце его уже не может выносить муки. Оно сгорело. Его спалило страдание. Я знаю очень хорошо, что уже не привезу в Лондон моего господина, а только его гроб. Если вырос вместе с человеком, – врос в его сердце. Слов не надо – вс„ знаешь. Так и я это знаю, хотя никто мне ничего не говорил. – Он смахнул ещ„ раз слезу, и лицо его осветилось мужеством. – Мой господин тоже, наверное, знает, что не верн„тся в свой дом. И велико же милосердие Божье, что умр„т он не там, где находится его ежедневная Голгофа.
Сандра с восторгом и уважением смотрел на слугу, язык которого, его манера выражать свои мысли обличали в н„м вполне культурного человека.
– Неужели вы так и прожили всю жизнь возле лорда Уодсворда, не имея своей семьи?
– Ни на один день до сих пор не разлучался я с моим господином. Если бы у него вс„ было в порядке, я, вероятно, имел бы время создать себе семью. Но пастор был так несчастлив, так страдал сердцем и так скрывал от всех свою болезнь и сво„ горе, что я ему всегда был нужен. Только года три как мисс Алиса разгадала вполне его болезнь. А то и от е„ любящих глаз удавалось скрывать истину.
Глубокая верность слуги своему господину пронзила сердце Сандры. Невольно он сравнил сво„ поведение по отношению к лорду Бенедикту, и в сердце его проникли стыд и горечь от сознания, что вот он, философ и изобретатель, имеет более низкую духовную культуру, нежели этот полный деликатности и любви простой слуга.
В молчаливом душевном согласии оба добрались до дома только к ужину. Свидание пастора со своим слугой послужило Сандре ещ„ одним уроком. Слуга, знавший о смертельной болезни своего господина, вош„л к нему в комнату так, будто вс„ время находился рядом с ним и только выходил за каким-то пустяком. Со спокойным лицом он сейчас же прив„л комнату и вещи в привычный порядок, подал пастору последние номера журналов, сегодняшнюю газету и стал рассказывать, как навещал своих родных. Сандра переглянулся с Алисой, обменялся с ней улыбкой и вышел из комнаты.
И снова в доме лорда Бенедикта потекли мирные дни, Такие мирные и однообразные внешне, но такие напряж„нные духовно, протекающие между двумя гранями земной человеческой жизни: постепенного ухода пастора и развивающейся жизни в Наль.
Алиса расцветала на глазах. Е„ духовный рост сказывался во всех е„ поступках. Казалось, так легко быть сиделкой при больном отце, хотя она тысячу раз в день вскакивала, кормила, давала лекарства, мерила температуру, меняла компрессы и грелки, шутливо выговаривая больному, что он чрезмерно терпелив и нетребователен. Лорд Уодсворд слабел и худел, на глазах превращаясь в аскета, а лицо его и взгляд вс„ светлели. Он получал сухие письма от Дженни и леди Катарины и сказал однажды Флорентийцу, сидя по обыкновению в кресле:
– Как странно, что Дженни моя дочь, с которой я прожил неразлучно двадцать три года, которой отдавал больше времени и забот, чем Алисе. И она даже не поняла, что письмо мо„ к ней, последнее прощальное письмо, полное любви, было горячей надеждой пробиться к е„ сердцу. И в этой отчаянной попытке я не преуспел, не выполнил свой долг по отношению к дочери.
– Если бы все отцы так защищали своих детей от зла, как это делали всю жизнь вы, мой друг, на свете было бы легче жить и люди страдали бы меньше. Вы не можете упрекнуть себя в несправедливости к Дженни. Вы внушали ей человеческие чувства, и не словами, а собственным примером. Вы не давали ей окончательно утонуть в пошлости. Но я уже говорил не раз: детям в жизнь дорожку ни отец, ни мать не протопчут.
Вы сделали вс„ для души, которую приняли на хранение от Единой Жизни. А как эта душа, в сочетании своих кармических путей и сил, ид„т по дню, примет она или нет ваши руководящие нити, зависит не от вас. У каждого наступают в жизни периоды, когда дух сбрасывает оковы накопившихся условностей. Внезапно глаза раскрываются, и тогда мы говорим: человек изменился. Но это не человек изменился, а освободилось в н„м какое-то количество светоносной энергии, которую он прежде затрачивал, на борьбу с самим собою. Как ветхое тряпь„, спадают страсти, давившие мысль и сердце, и освобожденная материя человеческого духа ль„тся Светом на его пути. Среди множества проходимых нами подобных поворотов у каждого есть общий для всех людей и непреложный кульминационный пункт. Это смерть.
В этот момент дух человека переста„т быть связанным законами земли. И нет никого, кто мог бы остаться на земле хотя бы ещ„ одно лишнее мгновение, если уже вышел из скорлупы иссохших страстей, которые непригодны больше для творческой, созидающей жизни. Неисчислимые примеры всегда индивидуально неповторимой жизни человека сводятся к этому закону Вселенной: к вечному движению к совершенству в творчестве. Есть случаи для данного воплощения безнад„жные, когда иссохшие страсти так срослись с материей духа, что стряхнуть их невозможно. Тогда погибает вс„ данное воплощение человека, И вс„ же и такому духу предоставляется много случаев для освобождения; человек уходит с земли, чтобы долго учиться в своей новой облегч„нной форме тому, как надо жить на земле в следующий раз.
Или, наоборот, человек перерастает сво„ окружение. Он отдал труду все свои творческие силы и поднялся в духе так, что ему требуется новое тело и более высокие условия жизни, чтобы выйти на новый виток творчества для земли. Тогда он оставляет землю, чтобы очень скоро вернуться. И в этих случаях – особо оберегаемых светлыми силами – его новая жизнь на земле становится той любовью, которую он посеял на ней прежде.
Не тревожьтесь, друг. Ваш случай как раз из последних. Вами отдано земле так много любви, что она уже сейчас выросла в мощную силу и притянет ваше новое воплощение к себе. Я уже просил вас отдать свои последние дни радости понимания великого пути человека. Для каждой вашей встречи с людьми до сих пор дверь вашего сердца была открыта. Теперь эта дверь уже и не может закрыться: в не„ вступила Вечность и слилась с живущею в вас Любовью. Идите, сознавая свой путь. Идите без страха, скорби и сомнений. Гармония ваша уже не может быть поколеблена ничем земным.
Флорентиец покинул пастора и Алису, ставших почти неразлучными. Сандра и Мильдрей, часто ездившие в Лондон по поручению обитателей деревни, тоже проводили почти вс„ сво„ свободное время подле больного. Наль и Николай, по требованию хозяина дома, утром ходили с ним в поля и леса, принимая участие в управлении имением и обучаясь тому, как вести сельское хозяйство. Но и они любую свободную минуту старались проводить с пастором.
Почти каждый вечер Флорентиец уводил Алису на прогулку, оставляя с больным Наль. И эти часы для обеих женщин были счастливыми часами. Наль, видевшая пастора редко, но любившая его, как второго отца, из той же плоти и крови, что и она сама, тогда как Флорентийца и дядю Али причисляла к людям высшего порядка, чувствовала себя с ним очень просто. И все е„ жизненные, житейские недоумения и вопросы, с которыми она не решалась обращаться ни к Флорентийцу, ни к мужу, находили полное разрешение у пастора. Он напер„д угадывал вопросы будущей молодой матери и умел ввести в е„ сознание понимание великих законов природы, для которых в чистой душе нет места предрассудку стыдливости. Он умел показать ей, что мать должна думать не только о физическом здоровье, но и характере своего будущего реб„нка в самом его зачатке. Он не забывал напоминать ей, каким миром она должна окружить реб„нка уже теперь. От первых часов колыбели и до его семи лет стараться ничем не нарушать окружающей его гармонии в семье. Указывая на обязанности материнства, больше всего заклинал е„ само„ от безделья умственного и физического.
Алисе же всякий раз казалось, что после прогулок с Флорентийцем она возвращается обновленной. Изменилась вся е„ психика. Она не тосковала больше о предстоящей разлуке с отцом. Она легко говорила ему и себе: «До свидания». Девушка не задумывалась, как именно произойд„т дивное чудо нового воплощения отца в е„ собственной семье. Ей было ясно, что только е„ внутренний мир, духовная высота и благородство важны для их будущей общей жизни. Она больше не думала о внешних факторах жизни, поняв однажды и навсегда, что внешняя жизнь приходит как результат внутренней, а не наоборот.
Однажды, поднявшись после ужина к себе в комнату, Алиса услышала л„гкий стук в дверь. На разрешение войти в дверях показалась Дория, прин„сшая ей платье к завтрашнему дню.
– Простите, Алиса, я знала, что вы ещ„ не спите. – Что вы запоздали, Дория, – вставая с места и усаживая е„ рядом с собой, сказала Алиса, – это пустяки. Я отлично могла бы вовсе обойтись без этого платья. Но вот что вы так поздно стали засиживаться за работой, это уже не пустяки. Мы с Наль уже несколько раз просили вас побольше отдыхать. Но о ч„м же вы плачете, Дория?