Валерия Вивчарь, р/о, 9 финская группа
Время конца XIX-начала XX века было исключительно эклектичным в плане литературных и литературно-критических направлений. Столкновение футуризма, «отживающего свой век» символизма и акмеизма вызвало смену приоритетов и всплеск активности критиков и публицистов. Зарождение акмеизма, идеологами которого были Н. Гумилёв и С. Городецкий, толковалось как наследование символизму, как вынужденная преемственность (так как символизм считался отмирающим явлением). Однако сами символисты отнюдь не были согласны с таким толкованием: «Акмеизм — выдумка, прихоть, столичная причуда, и обсуждать его серьезно можно лишь потому, что под его призрачное знамя стало несколько поэтов, несомненно талантливых, которых ни в коем случае нельзя принять в нашей литературе за quantite negligeable »[1]. Примечательно, что статья Н. Гумилёва, посвящённая теории акмеизма, была напечатана в акмеистском журнале «Аполлон» под названием «Наследие символизма и акмеизм», а в оглавлении значилась под другим заголовком: «Заветы символизма и акмеизм». В. Брюсов говорит о том, что именно второй заголовок имеет право на существование, так как заветами можно распоряжаться по своему усмотрению, наследие же обязывает продолжать следование идеям символизма.
Н. Гумилёв же неоднократно в своих статьях подчёркивал, что акмеизм – именно наследие символизма. Такое толкование приводило к двоякому результату: с одной стороны, Гумилёв рассматривал К. Бальмонта, В. Брюсова, И. Анненского, А. Блока, Вяч. Иванова и других символистов как мудрых предшественников, но, с другой стороны, сами символисты отнюдь не принимали такого отношения: «Тут-то и появились Гумилев и Городецкий, которые «на смену» (?!) символизму принесли с собой новое направление: «акмеизм» »[2].
Печатным органом акмеистов был журнал «Аполлон». У Н. С. Гумилёва в этом журнале была своя рубрика под названием «Письма о русской поэзии», которую он вёл с самого создания журнала (1909 г.) и до 1917 г. Позже рецензии, печатавшиеся в этой рубрике, были опубликованы как отдельное сочинение (в 1923 г.). В том же году О. Мандельштам писал Льву Горнунгу, исследователю творчества Н. Гумилёва: «акмеизма нет совсем. Он хотел быть лишь «совестью» поэзии. Он суд над поэзией, а не сама поэзия ».[3] Большинство исследователей уверены, что Мандельштам имел в виду не акмеизм как абстрактное понятие, а именно «Письма о русской поэзии» Н. Гумилёва.
Однако Гумилёв был не первым, кто писал подобные рецензии. До него несколько лет этим занимался В. Брюсов. Принимая во внимание идеологию акмеизма, можно сделать вывод, что Гумилёв считал себя вправе продолжить дело символиста (к тому же, своего наставника) Брюсова. К тому же, после «Писем…» начали выходить критические статьи, которые были отмечены воздействием стиля Гумилёва: О. Мандельштам опубликовал заметку «Письмо о русской поэзии», В. Нарбут, А. Ахматова, М. Зенкевич и другие под влиянием Гумилёва начали писать рецензии, хотя ранее не проявляли желания выступить в роли литературных критиков. Интересно, что стиль и система оценок Гумилёва повлияли не только на эпоху, в которой жил он сам, но и на последующую эпоху. Георгий Адамович с начала 1920 годов ведёт рубрику «Литературные беседы» в газете «Звено», и в одном из номеров высказывается таким же образом, каким мог высказаться Н. Гумилёв десятилетием ранее: «Лидин – писатель далеко не бездарный, даже несомненно способный. Но едва ли его можно назвать талантливым »[4].
В 1923 году вышла рецензия Брюсова на уже появившуюся в полном виде книгу статей, названная «Суд акмеиста». Скорее всего, такое название появилось благодаря обнародованному и ставшему популярным среди поэтов письму Мандельштама. В своей рецензии Брюсов объективно, без влияния отрицательных эмоций по отношению к акмеизму, охарактеризовал «Письма о русской поэзии» как целостное произведение, не спорящее само с собой, в котором представлены «в общем правильные» характеристики[5].
Действительно, «Письма о русской поэзии» представляют собой множество кратких по объёму, но очень метких и ёмких по содержанию рецензий на поэтические сборники различных авторов периода Серебряного века. Примечательно, что Гумилёв писал не только о тех поэтах, которые были к тому времени всем известны, таких, как Андрей Белый, В. Брюсов, К. Бальмонт, но и о новых, недавно появившихся на горизонте поэзии, авторов, например, о Вл. Пясте и В. Бородаевском. Так как сборник рецензий охватывает время с 1909 по 1915 год, Гумилёв пророчески высказался о восходящей звезде Марине Цветаевой, которой предсказал великое поэтическое будущее.
Гумилёв основывался на строгой иерархии талантов: авторов он поделил на принадлежащих к литературе и не принадлежащих к ней. В одной из рецензий Гумилёв задаётся вопросом: «Зачем пишут поэты? »[6] Ответ на этот вопрос ему известен. Однако возникает другой вопрос: «Но зачем пишут не поэты, зачем пишет, например, Сергей Гедройц? » По мнению Н. Гумилёва, к поэтам нельзя отнести также С. Кречетова, Эллиса, Е. Янтарёва, И. Симановского, Д. Ратгауза, К. Подоводского, А. Рославлева, В. Кульчинского и других. О молодом авторе Иване Рукавишникове он отзывается так: «Книга представляет материал для поэтов, но автора её поэтом назвать страшно », об И. Симановском – так: «Как будто поэзия сколько-нибудь ответственна за невозможные выходки литературных самозванцев », а о Михаиле Кузмине, например, – совершенно противоположным образом: «Поэт безусловно, даже в старом смысле этого слова ».
В свою очередь, всех поэтов он делит на «способных», «одарённых» и «талантливых»: «способные» поэты имеют достоинства в своих стихотворениях, «редко попадают в журналы, зато в гостиных читают свои стихи, оставляющие впечатление какой-то особой пустоты, и говорят, что не хотят печататься и пишут для себя ». «Одарённые» способны развивать свои достоинства с учётом мнения Гумилёва и других критиков, «заполняют своими произведениями свободные страницы журналов,…считаются многообещающими молодыми поэтами, хотя бы им было уже за сорок ». О «талантливых» он говорит более абстрактно, считая, что они пишут по наитию, имеют чувство стиха, идеально владеют языком и речью, «они всегда индивидуальны, и каждый заслуживает особого разбора ». В зависимости от того, в какую группу он относит автора, в рецензию привносятся оттенки иронии, похвалы, равнодушия или восхищения.
В одной из рецензий он использует подобную классификацию по отношению к двадцати сборникам начинающих авторов. Гумилёв делит сборники на четыре типа: «вне литературы» (что можно сопоставить с «не поэтами»), «любительские» («способные» поэты), «дерзающие» («одарённые» поэты) и «книги писателей» («талантливые» поэты). «Любительские» сборники, очевидно, представляются Гумилёву относительно плохими, однако он оговаривается, что некоторые из них «почти хороши ». Из сборников «дерзающих» поэтов Гумилёв в первую очередь выделяет Игоря Северянина, который «больше всех дерзает ». В такой характеристике совершенно явно присутствие иронии, так как в более поздней рецензии он называет Северянина и некоторых других футуристов «вульгарными », безвкусными и претендующими на гениальность авторами. Как ни странно, о В. Хлебникове, настолько далёком от представлений Гумилёва о стихе, он отзывается отнюдь не негативно: «Его образы убедительны своей нелепостью, мысли – своей парадоксальностью ».
Несмотря на то, что об этом он говорит только в двух рецензиях, весь его сборник статей строится именно на таком принципе. Однако то, что Гумилёв встраивает всех поэтов, о которых говорил, в довольно чёткие рамки классификации, ставит под сомнение и его искренность, и искренность тех поэтов, которые отзывались рецензиями на его творчество.
Ефим Янтарёв, «Стихи» которого Гумилёв раскритиковал в свойственной ему прямолинейной манере («Невозможно ни читать книгу, ни говорить о ней… Стихи напоминают мокрые сумерки, увиденные сквозь непротёртое стекло ») в ответ написал рецензию на «Жемчуга» Гумилёва такого плана: «Есть поэты и стихи, о которых трудно спорить, — так, очевидна их ненужность и ничтожность… то, что у Брюсова поистине прекрасно и величаво, под резцом Гумилёва делается смешным, ничтожным и жалким »[7]. Видно, что манера Янтарёва скопирована с манеры Гумилёва, и повод к написанию рецензии, скорее всего, продиктован личным отношением и обидой.
Борис Садовской, также раскритикованный Н. Гумилёвым в «Письмах…» («У него есть и умение, и вкус, и любовь к стихам – мало одного: таланта»), пишет рецензию на сборник «Чужое небо», которую начинает словами, характерными для самого Гумилёва: «О «Чужом небе» Гумилева, как о книге поэзии, можно бы не говорить совсем, потому что ее автор — прежде всего не поэт »[8].
Однако те же поэты, которых Гумилёв так жёстко и прямолинейно критиковал, после своей смерти получили от него проникнутые исключительным теплом некрологи. Например, в ранней рецензии Гумилёв так писал о К. Фофанове: ««После Голгофы» - мистерия – поэма. Вялым и неуклюжим стихом в ней рассказывается несколько общеизвестных преданий о сошествии в ад Христа и Пресвятой Богородицы, отрывки из Апокалипсиса ». Затем Гумилёв цитирует строфу из стихотворения Фофанова и заканчивает очень метким ироничным высказыванием: «Что к этому прибавить? Разве только то, что Волга впадает в Каспийское море». Однако тот же самый К. Фофанов становится «подлинным поэтом » в некрологе.
То же самое касается и безвременно погибшего В. Гофмана: «Ученик то Бальмонта, то Брюсова » в некрологе оказывается на «почётном месте среди поэтов второй стадии русского модернизма ».
Однако существует ещё одна категория, о которой Гумилёв в рецензиях открыто не сказал, но которую, он, безусловно, имеет в виду. Это категория поэтов-учителей. Говоря об учителях, о мастерах поэзии, он использует метафору завоевания и колонизации, и поэтов он делит, соответственно, на колонистов и конкистадоров. Например, говоря о Брюсове, Гумилёв подчёркивает его явную принадлежность к учителям, к мастерам: «Слова «брюсовская школа» звучат так же естественно и понятно, как школа парнасская или романтическая. Завоеватель, но не авантюрист, осторожный, но и решительный, расчётливый, как гениальный стратег ». А молодых авторов Юрия Верховского и Бориса Садовского Гумилёв относит исключительно к ученикам и не предусматривает для них роли учителей: «…в роли конквистадоров, конечно, не годится, но из него вышел недурной колонист в уже покорённых и расчищенных областях».
Как отмечает Г. Фрилендер[9], Н. Гумилёв стремился быть как можно более рациональным в своём анализе, хотел быть максимально приближенным к «анатомическому» разбору стихотворений, и, действительно, большинство его рецензий имеют очень конкретный характер. Гумилёв требовал от поэтов напряжённой «работы мозга», так как был очень требователен к самому себе.
Наиболее детальному разбору он подвергает сборники тех авторов, которых он определил в разряд «способных». Он считает нужным подчеркнуть те достоинства, которыми уже обладают сборники и их авторы, с тем чтобы его критика в дальнейшем помогла авторам эти достоинства развить и дополнить. Напротив, о безнадёжных авторах Гумилёв почти не говорит, ограничиваясь парой обескураживающих строк вроде «Лавочники, которые умеют только писать, но не читать… Недалёкие господа мнят себя носителями света, полубогами… Ну, и пусть их!».
Если же, по мнению Гумилёва, автор способен на большее, чем ему пока удалось написать, он принимается за детальный разбор каждого стиха, каждого выражения, вплоть до рифмы и средств художественной выразительности. Например, один из сборников Сергея Соловьёва получает сначала положительную характеристику: «Радостна в нём подлинная близость к Византии», затем Гумилёв подчёркивает, что Соловьёв не относится к безнадёжным авторам, а под конец рецензии приводит всё к абсурду, цитируя самые, по его мнению, неудачные опыты со словом и крайне иронично резюмируя: «всё это только непонятный Вячеслав Иванов».
Итак, для Гумилёва существует несколько важнейших критериев оценки:
- талант,
- владение языком,
- «работа мысли», поиск интересной темы,
- создание образов,
- «умение писать стихи», которое, стоит отметить, никак не связано ни с одним из перечисленных критериев, так как поэт, который не владеет языком, не имеет особенного таланта и не способный на воображение и на «работу мысли», всё же может «уметь писать стихи»: «Неприятно боек, почти развязен, отсутствие вкуса не искупается новизной образов, но он, несомненно, умеет писать стихи» (рецензия на сборник Семёна Рубановича).
По критерию таланта можно выделить три группы авторов: талантливые (Анненский, Чолба, Князев и др.), те, у кого таланта нет (Садовской, Эллис и др.), и те, у кого он есть, но недостаточно развит (Рославлев, С. Чёрный, А. Сидоров и др.). Особняком в этой классификации стоит К. Бальмонт, талант которого «угас » и должен «воскреснуть ». Однако наличие таланта не самое главное, можно многого добиться и не имея такового. Например, Юрий Верховский – образец того, «как много можно сделать в поэзии, даже не обладая крупным талантом ».
Владение языком у Гумилёва – очень важный критерий. Он высмеивает тех авторов, которым приходится в ущерб смыслу менять ударение, укорачивать либо удлинять строки, выдумывать несуществующие формы существующих слов. Однако он, безусловно, отличает преднамеренное и нагруженное смыслом искажение формы В. Хлебниковым от непрофессионального коверкания языка.
Важны для него также выбор темы и создание образов. И то, и другое должно быть свежим, новым, не банальным и не фальшивым.
У «талантливых» же поэтов Гумилёв не ищет ничего такого, что могло бы дать повод к критике, напротив, он говорит как можно более общо. Это, с одной стороны, может говорить о некоторой его субъективности, с другой же стороны, свидетельствует о его стремлении не разрушать того очарования, которое свойственно хорошим стихотворениям и авторам, создавшим их. Например, в рецензии на первый сборник Марины Цветаевой он ограничивается всего парой общих фраз, которые на фоне остальных рецензий смотрятся наполненными гораздо более глубоким смыслом: «Внутренне талантлива, внутренне своеобразна… ».
Нельзя также не сказать о том, что к некоторым рецензиям Гумилёв подходил заведомо субъективно. Например, было известно, что он никогда не выделял стихотворений своей жены, Анны Ахматовой, из женской лирики в общем. Георгий Иванов в своём романе-мемуарах «Петербургские зимы» пишет об одном происшествии в 1911 году на встрече у Вячеслава Иванова, который собирал в то время в своей квартире-«башне» представителей «очередной литературной среды »[10]. Георгий Иванов отмечает, что Гумилёв всегда раздражался, когда речь заходила о его жене. Естественно, она всегда присутствовала на встречах в «башне», однако её стихотворения никем не принимались всерьёз, отчасти из-за такого к ним отношения Гумилёва. На одной из таких встреч Вяч. Иванов просит Анну Андреевну прочесть стихотворение. Вот как ведёт себя Н. Гумилёв: «Гумилёв, с недовольной гримасой, стучит папиросой о портсигар… Гумилёв бросает недокуренную папиросу ». Однако Вяч. Иванов, ко всеобщему удивлению, высоко оценил стихотворение Ахматовой и пригласил её впредь посещать его встречи на равных правах с мужем.
Стоит сравнить описание этого происшествия с рецензией, которую написал Н. Гумилёв на сборник А. Ахматовой: он довольно тщательно и подробно, в отличие от рецензии на сборник М. Цветаевой, анализирует особенности языка Ахматовой (что заведомо даёт установку на то, что Ахматова особенным талантом не обладает), а в конце подводит итог: «Ахматова знает пока только последовательность логически развивающейся мысли или последовательность, в которой предметы попадают в круг зрения. Это не составляет недостатка её стихотворений, но это закрывает перед ней путь к достижению многих достоинств ».
Ещё один пример относительной субъективности, с которой Гумилёв подходит к анализу сборников – это введение им анализируемых авторов в контекст эпохи. Соответственно, в большинстве случаев, когда стихотворения слишком пессимистичны или с трудом встраиваются в общую картину литературы, Гумилёв находит для них и их автора оправдание, которым почему-то не пользуется в других случаях: «Его книга вряд ли будет иметь успех в наше время десяти тысяч вер, и это послужит неоспоримым доказательством её ценности и нужности » (рецензия на сборник Юрия Верховского).
И наконец, крайним проявлением субъективности стоит считать такую рецензию, в которой Гумилёв по всем критериям отзывается об авторе положительно, однако закрывает ему путь в поэзию: «Знает, как писать стихи, умело, хотя и однообразно, сочетает идею с образом, пользуется прекрасным стихом. Мог бы написать прекрасную книгу размышлений и описаний, но при чём здесь стихи, я не знаю » (рецензия на Эллиса).
* * *
Итак, подведём некоторые итоги анализа. Безусловно, рецензии Николая Гумилёва послужили основной критической базой не только акмеизма, но и всех литературных течений того времени, так как они повлияли и на более поздние критические статьи различных авторов. В этих рецензиях нашла отражение практически вся литература небольшого, но очень насыщенного культурными событиями периода. Находящийся в поисках своего литературного призвания Гумилёв видел в этих статьях способ выразить себя, свою точку зрения и донести до широких масс своё мнение по поводу современного литературного процесса. Естественно, в его рецензиях есть некоторая доля субъективности, однако в масштабах его трудов эта доля только доказывает, что он подходил к написанию рецензий со всей ответственностью и считал своим долгом указать авторам на их недостатки, подчеркнуть их достоинства и дать возможность действительно талантливым поэтам самоутвердиться на зыбкой литературной почве.
Библиография
1. А. Блок. «Без божества, без вдохновенья» (Цех акмеистов) // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995
2. В. Брюсов. Новые течения в русской поэзии. Акмеизм // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995
3. В. Брюсов. Среди стихов. М., 1990
4. Н. Гумилёв. Письма о русской поэзии. //Библиотека русской критики: Критика русского постсимволизма. М., 2002
5. Г. Иванов. Петербургские зимы. С.-Пб, 2000
6. Литературные беседы. Книга первая ("Звено": 1923-1926). С.-Пб, 1998
7. О. Мандельштам. Собрание сочинений в 4 т. М., 1997. Т. 4
8. М. Михайлова. Материалы к учебнику по русской критике XIX-XX вв.
9. Б. Садовской. Н. Гумилёв. Чужое небо // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995
10. Г. М. Фрилендер. Н. С. Гумилёв — критик и теоретик поэзии // Н. С. Гумилёв. Письма о русской поэзии. М., 1990
11. Е. Янтарёв. Н. Гумилёв. Жемчуга // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995
[1] В. Брюсов. Новые течения в русской поэзии. Акмеизм // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995
[2] А. Блок. «Без божества, без вдохновенья» (Цех акмеистов) // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995
[3] О. Мандельштам. Собрание сочинений в 4 т. М., 1997. Т. 4.
[4] Литературные беседы. Книга первая ("Звено": 1923-1926). С.-Пб, 1998.
[5] В. Брюсов. Среди стихов. М., 1990.
[6] Здесь и далее цитирование по изданию: Н. Гумилёв. Письма о русской поэзии. //Библиотека русской критики: Критика русского постсимволизма. М., 2002.
[7] Е. Янтарёв. Н. Гумилёв. Жемчуга // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995.
[8] Б. Садовской. Н. Гумилёв. Чужое небо // Н. Гумилёв. Pro et contra. С.-Пб, 1995.
[9] Г. М. Фрилендер. Н. С. Гумилёв — критик и теоретик поэзии // Н. С. Гумилёв. Письма о русской поэзии. М., 1990.
[10] Г. Иванов. Петербургские зимы. С.-Пб, 2000, стр.83-84.