Идеальная женщина Герберта Уэллса

В январе 1900 года, когда Герберт приобрел участок земли неподалеку от Фолкстона, Джейн не была даже беременна. Но планируя вместе с архитектором свой будущий дом, Уэллс решительно настоял, чтобы помимо прочих помещений в нем были предусмотрены несколько детских, комнаты для гувернантки и няни. Он не раз просил строителей переставить дверные ручки пониже, заботясь о том, чтобы до них могли дотянуться малыши. Уэллс был уверен, что с Джейн его ждет бесконечно счастливая семейная жизнь, полная детского смеха и взаимопонимания между супругами.

Переезжая к расставшемуся с Изабеллой Уэллсу, Эйми догадывалась, что ей придется стать не просто подругой, матерью и женой, а Идеальной женщиной, ожившей фантазией Берти. Впрочем, посвятить этой задаче всю свою жизнь она была только рада... По странной прихоти природы долгое время донимавшая Герберта легочная хворь вскоре после расставания с Изабеллой прошла без следа. Возможно, дело было в том, что весной 1895 года они с Джейн переехали жить на морское побережье, а возможно, и в том, что отныне он уже не должен был изо дня в день изнурять себя утомительным преподавательским трудом, посвящая недолгие часы отдыха тому, чтобы урывками писать, писать и писать.

Вскоре после их переезда в новый дом Джейн родила. Сначала одного сына, названного Джорджем Филиппом, а спустя два года и второго - Фрэнка Ричарда. Ее хрупкое тело не было создано для рождения детей. После первых родов Джейн едва оправилась, после вторых ее и без того худощавая фигурка, всегда напоминавшая Герберту фарфоровую статуэтку, к которой и притронуться-то страшно, совсем высохла, черты лица заострились. Она часто хворала, стоически скрывая это от Герберта.

Однако ее стойкость мало помогала - муж все реже оставался в их спальне на ночь. Вскоре он и вовсе переселился в свой обожаемый кабинет, устроенный им, как и весь остальной дом, в соответствии с собственными представлениями о жилище, достойном человека. Здесь не было никаких глупых пузатых шкафов, мещанских безделушек - ничего, что напоминало бы хозяину о домах, в которых он провел детство, юность и годы своего первого, неудачного супружества. Только письменный стол, кресла, невысокие книжные полки.

Спал он, если позволяла погода, на лоджии, справедливо полагая, что его слабым легким полезен свежий воздух. Иногда, вскочив среди ночи, отправлялся в кабинет, чтобы немного поработать. А Джейн приходила к нему каждое утро и, усевшись в кресло, внимательно выслушивала все, что Герберт успел написать за ночь.

О нем и о Джейн очень скоро заговорила вся Англия: его личная жизнь стала не меньшей сенсацией, чем романы, даже для весьма привычного к свободным нравам богемного мира. Новый век тридцатичетырехлетний Герберт Уэллс, недавний полуголодный учитель младших классов, встречал прочно вошедшим в моду писателем, домовладельцем, обеспеченным человеком и законченным донжуаном.

За те двенадцать лет, что они прожили вместе, Джейн Уэллс приучила себя не обращать внимания ни на что, кроме главного в своей жизни: Герберт с нею и рад этому. А в том, что мистер Уэллс каждый раз рад возвращению домой, не было никаких сомнений. Достаточно взглянуть в его сверкавшие озорным блеском глаза, увидеть, с каким нетерпением, улегшись на пол детской прямо в выходном костюме, он под восторженные крики сыновей принимался сдирать шуршащую оберточную бумагу с привезенных из Лондона кубиков.

Перестав быть любовницей Уэллса, она оставалась его незаменимой помощницей - переписывала рукописи, делала для него конспекты нужных книг, вела деловую переписку мужа. Именно Джейн первой прочитывала все, что он написал. В том числе и роман «В дни кометы», вышедший в свет в 1908 году.

Странный это был роман. На первый взгляд речь в нем шла о столкновении Земли с кометой и последствиях этого события. Но и Джейн, и Герберт знали, что дело тут не в комете. Не ради кометы писал Герберт свою книгу. Рассказывая историю Нетти Стюарт, полюбившей двух юношей, Уэллс впервые отважился высказать мысль, чрезвычайно занимавшую его уже не первый год: мысль о возможности существования особого чувства, позволяющего любить сразу двоих, а заодно и жить всем вместе, втроем, а если случится, то и вчетвером. В сущности, именно так они с Джейн и жили уже несколько лет.

Скандал в благородном семействе

Одно время любовницей Уэллса была Вайолет Хант, потом Дороти Ричардсон, потом Розамунда Бланд. Бывало, любовницы Герберта гостили в их с Джейн доме на правах «друзей семьи».

Вскоре после выхода романа о комете «третьим лицом» в их семье стала Эмбер Ривс. Будучи на двадцать лет моложе Уэллса, она ко всему прочему была дочерью весьма заметной на столичном небосклоне фигуры - директора Лондонской школы экономики и политики Уильяма Пембера Ривса.

Скандал разгорелся нешуточный. Дело осложнилось еще и беременностью Эмбер. И тогда Уэллс дрогнул. Его викторианское воспитание, о котором он много лет не вспоминал, теоретизируя над вопросом группового брака, железной рукой взяло его за горло. В страшной спешке, даже не посоветовавшись с женой, он продал свой любимый «дом будущего», свой Спейд-хауз, который он когда-то сам продумал во всех деталях и который столько лет с такой любовью обустраивал вместе с Джейн.

Купив жене и детям отдельный дом в Лондоне, он намеревался навсегда остаться во Франции с Эмбер. Но, как и когда-то Джейн, Эмбер Ривс оказалась мудрее своего возлюбленного. Только в отличие от Джейн она не пожелала становиться «Идеальной женщиной Герберта Уэллса», отлично сознавая, что ей, порывистой, решительной и своевольной, такая задача не по плечу. Беременная мисс Ривс оставила Уэллса и спешно вышла замуж за своего давнего поклонника.

Примирившись с ее решением, Уэллс выписал из Лондона жену и сыновей. Самым удивительным было то, что Джейн приехала без промедления и, поселившись в доме, где Уэллс совсем недавно скрывался со своей беременной любовницей, как ни в чем не бывало каждое утро приходила послушать новые главы из романа «История мистера Полли», над которым Герберт тогда работал.

«Джейн была удивительна»,- написал он впоследствии, вспоминая то время. Больше Уэллс никогда не пытался расстаться с женой. Хотя по-прежнему продолжал заводить шумные романы на стороне и даже нажил еще одного внебрачного ребенка с журналисткой Ребеккой Уэст.

История с Эмбер как будто открыла Уэллсу глаза на себя самого.

Потеря равновесия

Прошлое бромлейского лавочника, с которым Уэллс, казалось, так давно и прочно порвал, жило в нем помимо воли. Обрубив путы, связывавшие его с этим прошлым, он словно лишился центра тяжести и постоянно раскачивался из стороны в сторону, как беспомощная неваляшка. Даже будучи более чем обеспеченным человеком, он не мог перестать склочничать, выбивая из своих издателей каждый лишний фунт.

- Я не позволю обворовывать меня! Слышите? Не позволю! - кричал Герберт Уэллс в кабинете своего издателя сэра Фредерика Макмиллана. - Вам придется оставить свои аристократические замашки и потрудиться как следует! Потрудиться, милый мой, потрудиться, как трудятся простые люди! Или вы умеете только стричь купоны с отцовского состояния? Я найду на вас управу! Вы еще пожалеете...

Не окончив своей угрозы, гость резко вскочил со стула и, не прощаясь, выбежал вон, сильно хлопнув дверью.

Стараясь сдержать разрывавшее его бешенство, Фредерик Макмиллан, владелец крупнейшего английского книжного издательства, смял листок, оставленный на столе ушедшим визитером, и с брезгливой яростью швырнул комок бумаги в стоявшую рядом корзину.

- Плебей! Взбесившийся лавочник! - процедил издатель.- «Предложения по улучшению продаж моего нового романа...» Хм…

Как всегда, после визитов писателя Герберта Уэллся сэр Фредерик Макмиллан был сам не свой. Подумать только! Этот наглец смеет его учить! Его, председателя корпорации английских издателей!

«Нанять не менее двух десятков «сандвичмэнов», расставив их у крупнейших книжных лавок, расклеить рекламные плакаты на станциях метро, не реже чем три раза в неделю давать в вечерних газетах объявление, начинающееся со слов: «А ты уже прочитал новый роман Уэллса?», разбросать в ресторанах, отелях, магазинах рекламные листовки о новом романе...»

И с каким апломбом Уэллс излагал всю эту галиматью! Неужели он настолько глуп, что мог предположить, будто Фредерик Макмиллан согласится хотя бы на один из подобных дешевых американских трюков? Ведь это просто позор, позор для их уважаемого и респектабельного издательства: книги, выпускаемые предприятием Макмиллана, не нуждаются в рекламе, потому что за ними стоит репутация почтенной фирмы. И сэр Фредерик предпочтет потерять в доходах, нежели опустится до откровенного торгашества.

Да и самому-то Уэллсу зачем так унижаться? Тиражи его романов давно исчисляются тысячами экземпляров, и Макмиллан добросовестно выплачивает автору четверть от продажной цены каждой книги. Но всякий раз, сдавая в печать новый роман, Уэллс принимается торговаться за каждый шиллинг... Нет, уж если кто родился лавочником, лавочником и умрет...

Так думал Макмиллан в то время, как мистер Уэллс изо всех сил старался выбросить его из головы. И издателя, и его издательство и свою очередную неудачную эскападу, во время которой он так искренне старался дать Макмиллану несколько весьма, на его взгляд, удачных коммерческих советов.

Черт побери! Ну почему он опять не смог выдержать достойный тон? Ему следовало быть настойчивым и твердым, а вместо этого он, как это уже не раз бывало, сорвался на крик! А ведь отлично знает, что Макмиллан и так старается как можно реже приглашать его на приемы, которые издательство устраивает для авторов и партнеров, опасаясь, что Уэллс своими дурными манерами и задиристым характером нарушит царящую на этих раутах благостно-церемонную атмосферу.

Будь они прокляты, все эти аристократы, кичащиеся своими благородными манерами и холодной сдержанностью! Они и понятия не имеют о том, что значит жить на одну гинею в неделю...

Интересно, что скажет этот надутый индюк Макмиллан, если Уэллс надумает поменять издателя? Что ни говори, а сегодня в Англии он - один из самых модных писателей.

Торгуясь за гонорары, Уэллс тут же с легкостью и даже некоторой помпой тратил деньги, устраивая в своем доме целые фестивали, на которые собирались десятки его друзей с женами и детьми. Гостей Уэллс обожал и, купив автомобиль, сам отправлялся встречать их на станцию.

Гости и не догадывались, что водить машину он практически не умеет, и лишь недоумевали, почему хозяин везет их не через главные ворота, а дальней окружной дорогой. А Уэллс просто не в состоянии был вовремя затормозить перед воротами, а потом боялся дать задний ход.

Он и в жизни очень часто проскакивал те ворота, в которые ему следовало войти, и добирался к цели кружным путем. Чем дальше уходило от него прошлое, тем чаще он возвращался к нему. В 1934 году Уэллс опубликовал двухтомный «Опыт автобиографии», где удивительно тепло вспоминал и своего непутевого отца, и не в меру упрямую матушку, и Изабеллу с ее комодами, и даже старшего администратора мануфактурного магазина Джона Кея, которого назвал «превосходным человеком».

Однако выпустить третий том автобиографии, посвященный его любовным похождениям, он «постеснялся», объяснив свою скромность тем, что женщины, о которых идет речь, еще живы, и он не вправе их компрометировать.

Последняя любовь

Мария Игнатьевна Закревская, Мария Бенкендорф, баронесса Будберг или просто Мура - секретарша Горького, ставшая для Герберта одновременно и переводчицей, и преданным человеком, и проводником по лабиринту перевернутой вверх дном российской действительности. Именно она сопровождала Уэллса все дни, проведенные в Петрограде.

Она пришла к нему ночью, когда до отказа набитая людьми квартира Горького на Кронверкском проспекте наконец затихла. Это была последняя питерская ночь Уэллса. В следующий раз они встретились спустя почти десять лет в Берлине. Джейн к тому времени уже умерла.

Стоический подвиг под названием «брак с Гербертом Уэллсом» обошелся ей слишком дорого: в октябре 1927-го ее сгубил рак. Присутствовавшие на ее похоронах были потрясены тем, как тяжело переживал смерть жены неисправимый ловелас Уэллс. Было ясно, что остроту его горя питает сознание собственной вины перед Джейн.

Впрочем, отмщение не заставило себя ждать. Лежа в кабинете на своем любимом диване, Герберт вглядывался в темноту широко раскрытыми глазами... Три дня назад он сказал Муре, что собирается подыскать себе жилище вблизи Ридженспарка, и единственное, чего он еще хочет от жизни в свои без малого семьдесят лет, это видеть ее хозяйкой нового дома. В ответ Мура вернула ему ключ от его квартиры на Чилтерн-корт. Эта женщина не поддавалась ему. Сотни раз за восемь лет их романа они сливались вместе так тесно, что ему казалось: нет силы, способной разорвать эту связь. А потом... Потом Мура, не желая возиться с крючками и пуговицами, заворачивала свое белье в первую подвернувшуюся под руки газету и, горделиво неся свой сверток под мышкой, усаживалась в такси. Точно так же, спокойно и невозмутимо, как когда-то он уезжал из их общего с Джейн дома на поиски новых приключений...

И вот теперь от него самого в очередной раз уезжала любимая женщина, увозя с собой то, чем ему хотелось обладать больше, нежели ее телом: свою загадочную и непостижимую душу. Герберт не мог открыто обвинить ее в измене, хотя частые отлучки Муры то к жившим в Эстонии детям, то к хворавшему в Москве Горькому казались ему несколько странными, особенно после того, как стало ясно, что она сообщает ему не все детали своих путешествий.

Терзаясь ненавистью к себе, всю жизнь презиравшему ревность, он мучился подозрениями и устраивал ей отвратительные допросы. Но Мура только улыбалась в ответ - нежно и немного лукаво. Почти так же, как когда-то улыбалась ему Джейн. Казалось, ей совершенно безразлично даже финансовое благополучие, которое сулил брак с Уэллсом. Проведя с ним несколько недель на каком-нибудь фешенебельном курорте, Мура как ни в чем не бывало возвращалась к суматошному, нелепому и полунищему быту лондонской эмигрантской колонии.

Промучившись два месяца, он все-таки вручил ей ключ от своей новой квартиры на Хановер-террас. С холма, на котором стоял дом, был виден Ридженспарк, где они с Мурой часто гуляли... Она так и не вышла за Герберта замуж, хотя все же не оставляла его, скрашивая одиночество дряхлеющего Уэллса, когда ей самой того хотелось.

«Уэллс очень занят. Он умирает»