Как ни странно, преемники Фоскари так и не принесли присяги заново, о ежегодной дани вскоре забыли. Почему — не вполне ясно, только Венеция, в отличие от других итальянских городов, никогда не была частью феодальной системы (которая в любом случае никогда долго не удерживалась), и такого рода обязательства, подразумевающие подчиненное положение, шли вразрез с ее давними традициями независимости. Однако в краткосрочной перспективе указ укрепил положение Венеции, придав завоеванным владениям легальный статус, на который можно было опираться в противоборстве с герцогом Миланским.
Вдаваться во все подробности миланской войны мы не будем. В 1436 году Генуя восстала против Филиппо Марии и вступила в венециано-флорентийский альянс. После этого началась обычная история с ударами и контрударами, взятием и сдачей городов и замков, в то время как капитаны обеих сторон нерешительно топтались на месте, будто танцевали павану. Однажды картина внезапно оживилась — осенью 1438 года, когда Брешу атаковала миланская армия под командованием Николо Пиччинино. К этому времени венецианцы нашли себе нового кондотьера, чья энергия, обаяние, а главное, лояльность вернули им веру в победу. Это был сын булочника по имени Эразмо да Нарни, больше известный по прозвищу Гаттамелата.
Внезапное наступление Пиччинино на Брешу серьезно угрожало не только городу, настроенному провенециански и готовому к защите, но и самой армии Гаттамелаты. Единственственная нить, связывающая Брешу и Венецию зимой, проходила по южному берегу озера Гарда. Ее перерезала превосходящей силы миланская армия. Когда Бреше угрожала осада, Гаттамелата не мог позволить себе ввязаться в сражение, потому что тогда поставил бы под угрозу саму Венецию. С трудом отойдя к Вероне, он сумел расположиться между Венето и врагом. Он знал, что это единственный выход.
Озеро Гарда — прекрасный пример того, что происходит, когда горные потоки соединяются и достигают равнины. Его северная часть, окруженная с обеих сторон высокими, почти отвесными склонами гор, напоминает длинную ручку сковородки. Затем горы отступают, озеро раздается в стороны, и южная его часть омывает широкую равнину Ломбардии. Вот эту южную часть и блокировали миланцы. Чтобы провести северным путем армию из трех тысяч конных и двух тысяч пеших воинов, требовалось ждать середины лета. Идти туда в конце сентября, когда в горах уже лежит глубокий снег, а реки разливаются от осенних дождей, значило обрекать себя на гибель. Но навели мосты, кое-как восстановили размытые дороги, отбили нападение бандитов, посланных епископом Тренто, союзником Висконти. Наконец после недельного перехода Гаттамелата и его изнуренные люди вышли из Валь Каприно к восточному берегу озера, на гостеприимную равнину в нескольких милях к северу от Вероны.
Это было небывалое свершение, но это было отступление. За это время Брешу осадили, и хотя она героически оборонялась (местный хронист рассказал, как священники и монахи, женщины и даже дети были мобилизованы на защиту стен), город жестоко пострадал от восьмидесятифунтовой пушки Пиччинино. Без подмоги осажденным долго было не продержаться. Но откуда эту подмогу взять? Вся проблема опять заключалась в миланской армии, занявшей южный берег озера Гарда. Зима приближалась, и уже не могло быть и речи об обратном переходе по северному берегу озера, да еще с грузом продуктов, необходимых осажденному городу. Однако восточный берег все еще находился в руках венецианцев. Если сохранить перегруппировку в тайне, была надежда прорваться, поскольку любое серьезное усилие со стороны миланцев могло положить конец армии, беззащитной во время перехода. Существовало и еще одно препятствие — те лодки, что находились в пределах досягаемости, совершенно не годились для операции такого масштаба.
В Венеции предложили такой выход, перед которым мог спасовать даже Гаттамелата. Речь шла о том, чтобы посреди зимы перетащить волоком флотилию кораблей через горы и спустить в озеро. 25 барок и 6 галер пришли вверх по Адидже в Роверето, были поставлены на катки из 2000 дубов и протащены по специально проложенной дороге в маленькое горное озеро Сан-Андреа (сейчас известное как Лаго ди Лоппио). Корабли перевели через озеро и потащили выше, на гору Монте Бальдо, а затем медленно спустили по склону горы, что оказалось еще труднее, в Торболе — деревушку на берегу озера. Чтобы перетащить корабли на те несколько миль, что разделяют Роверето и берег озера, понадобилось две недели и 15 000 дукатов. Но ни одного корабля не потеряли, и в конце февраля 1439 года 31 судно, оснащенное и нагруженное, стояло в бухте Торболе.
Но там они и оставались. Прежде чем они успели переплыть озеро, миланцы привели свою флотилию, и Пьетро Дзено, венецианский командующий, оказался заперт в Торболе. Только наскоро построенный частокол из вбитых в дно свай уберег его корабли. Венецианцы показали, на что они способны, но дело завершено не было.
Пока венецианские инженеры прилагали сверхчеловеческие усилия, протаскивая корабли через горные снега, их соотечественники в Венеции с невиданным размахом праздновали примирение между папой Александром III и Фридрихом Барбароссой, состоявшееся два с половиной столетия назад. Поводом к празднику был приезд знатного гостя — Иоанна VIII Палеолога, императора Византии.
Иоанн был фигурой трагической. Его империя, окруженная турками и сжавшаяся почти до размеров Константинополя, была, как он считал, обречена. Требовалось чудо, чтобы спасти ее, и это чудо могло придти только из христианской Европы в виде союзного, бескорыстного спасительного войска. Оно могло быть созвано только папой, поэтому в последней, отчаянной попытке заручиться поддержкой Евгения IV император ехал на Запад, готовый, если понадобится, принести величайшую духовную жертву, на которую он и его подданные были способны, — признать власть папы над Восточной империей. При всем миролюбии католической церкви немыслимо, чтобы такие важные вопросы решали, не собрав для этого Вселенского собора. Папа Евгений уже предпринял попытку сорвать собор в Базеле, который, как он считал, превысил свои полномочия и просто выказал неуважение к нему. А теперь он созывал новый собор в Ферраре, на который и пригласил императора. И вот по пути в Феррару 8 февраля 1438 года император пристал к берегу Лидо вместе со своим братом Димитрием, деспотом Мореи, патриархом Константинопольским и внушительной свитой из православных священников, число которых превышало 650 человек.
Лучшее описание их прибытия оставил византийский историк Георгий Францес, который сам не был очевидцем, но ссылается на Димитрия. Ранним утром 9 февраля дож Фоскари вышел поприветствовать императора и стоял с непокрытой головой перед ним, сидящим, чтобы выразить свое почтение, как писал Георгий Францес, явно приукрашивая события. Только выждав длительное время, дож сел на стул, специально выбрав пониже и по левую руку от императора, затем они обсудили подробности торжественного выхода в город. После чего Фоскари ушел готовиться к официальному приему.
Это был первый визит византийского императора в Венецию, и по такому случаю на расходы не скупились. Дож, как всегда, в сопровождении синьории в полдень вышел от Моло на своей официальной барке «Бучинторо», борта которой были завешены роскошным алым шелком, на корме сиял золотой лев святого Марка, мундиры гребцов были прошиты золотой нитью. Когда он подошел, другие гуда, меньшего размера, расположились вокруг, на их мачтах развевались вымпелы, на палубах играли оркестры. Приблизившись к императорскому флагману, дож взошел на его борт и снова оказал императору знаки почтения. Затем оба отплыли обратно к Моло, где собралось, едва и не все население, приветствуя высокого гостя криками, с эхом разносившимися по каналам и лагуне. Оттуда процессия медленно двинулась по Большому каналу к мосту Риальто, где собралось еще больше людей с горнами и знаменами. Наконец, на закате процессия прибыла к огромному дворцу маркиза Феррарского,[186] отданному в распоряжение императора на время его визита. Император проживал здесь на протяжении трех недель, рассылая письма государям Европы, призывая их прибыть на собор или хотя бы прислать своих представителей. Только в конце месяца он отбыл в Феррару.
В это время в осажденной Бреше начался зимний голод. Весна обещала некоторое облегчение, потому что кончались холода, но не голод. С приближением лета положение стало еще более отчаянным. Кристофоро да Сольдо, яркое письменное свидетельство которого необходимо прочитать, чтобы составить представление об этой осаде, писал:
Казалось, что люди находятся на пороге смерти. Временами хлеба не было вообще, и голод гнал их на улицы. Но все же они предпочитали скорее безропотно переносить мучения, чем подчиниться герцогу Миланскому.
Затем пришла жара, а с ней чума. К августу за день умирали 45–50 человек.
Чтобы спасти город, Венеции требовалась гораздо большая армия, чем та, что имелась в наличии. Значит, ей необходим был еще один солдат удачи, да посерьезнее, чем Гаттамелата. Карьера Франческо Сфорцы после того, как он 15 лет назад служил у Висконти, была причудлива и разнообразна. Он сражался за императора, за Лукку, за Флоренцию и, наконец, за себя самого. В попытке вернуть его под свои знамена Филиппо Мария предложил ему руку собственной дочери Бьянки, но через некоторое время усомнился в своем решении и Сфорца потерял надежду снискать расположение отца богатейшей наследницы в Европе. Он нашел самый сильный аргумент против Филиппо Марии. В июне 1439 года он встал под знамена Венеции, Флоренции и Генуи, понимая, что если он захватит Милан, Венеция позволит ему стать законным правителем захваченных земель. В противном случае он мог претендовать лишь на Кремону или Мантую. Не теряя времени, он тут же вышел с войском.
Снова подход к Бреше с минимальными потерями означал марш через горы. Но на этот раз силы Сфорцы и Гаттамелаты оказались блокированы у замка Тенно, в нескольких милях от Ривы, потому что Пиччинино вышел к берегу озера. Завязался бой, в ходе которого миланцы потерпели поражение, во многом благодаря жителям Бреши, которые совершили вылазку из города навстречу освободителям и неожиданно появились вблизи замка. Венецианцы захватили много пленных, среди которых оказалось немало знати. Правда, сам Пиччинино, успевший укрыться в замке, в тот же вечер сбежал, если верить современникам, вывезенный в мешке. Проскакав всю ночь, он добрался до своей армии и только через неделю предпринял неожиданное нападение на Верону. Не успел гарнизон понять, что происходит, как большая часть города уже была у него в руках.
Для защитников Бреши это была плохая новость, потому что армия ушла защищать Верону, снова оставив на их попечение разбитые стены. Но другого выбора у Сфорцы и Гаттамелаты не было. Из двух этих городов Верона была важнее. Ночью 19 ноября оба командира ввели свои войска в последнюю часть города, остававшуюся за венецианцами, а 20-го на рассвете перешли в наступление. После жестокого сражения миланцы были разгромлены. Их бегство было таким беспорядочным, что не выдержал и рухнул мост через реку Адидже, и многие утонули. Пиччинино пытался развернуть армию к Бреше, где продолжались беспорядочные бои, в ходе которых брешанцы получили наконец долгожданную продовольственную помощь. Но их беды на этом не закончились, потому что в июле 1440 года миланцы, потерпев от Сфорца еще одно тяжелое поражение, решили возобновить осаду.
В том же году Гаттамелату хватил апоплексический удар, и его карьере пришел конец. Ону ехал в Падую, где в 1443 году умер. Благодарная республика заказала Донателло его конную статую. Она и сейчас стоит в Падуе, на пьяцце дель Санто. Сфорца остался один командовать всей венецианской армией, но фокус войны переместился в Тоскану, и мы последуем за ним. К концу лета 1441 года обе стороны желали перемирия, хотя Сфорца, который и был основным посредником, предусмотрительно требовал, прежде чем заключать мирный договор, сыграть долгожданную свадьбу с Бьянкой Висконти и взять в приданое города Кремону и Понтремоли. Наконец 20 ноября в Кавриане подписали мир. В основном стороны вернулись к границам, утвержденным восемь лет назад в Ферраре, а Генуя опять обрела независимость от Милана.
За 14 лет почти беспрерывной войны республика почти никаких преимуществ не получила, если не считать Равенны, которая долгое время была неофициальным соратником Венеции. Когда наступил мир, ему были рады все. Гаттамелата слишком плохо себя чувствовал, чтобы принять участие в празднествах, а в его доме в Сан-Поло[187] расположился Франческо Сфорца со своей невестой, в ожидании переселения в собственный дворец, который готовили на том месте, где сейчас находится Ка'Фоскарини, на излучине Большого канала. Для них был устроен официальный прием с последующим шествием по городу и вручением подарков. К примеру, Бьянке подарили драгоценный камень, оцененный в 1000 дукатов.
Надо полагать, никто особых иллюзий не питал, понимая, что Венеция празднует не что иное, как вступление в войну. Филиппо Мария Висконти строил коварные замыслы, сидя в центре своей миланской паутины, сорокалетний Франческо Сфорца был полон сил и амбиций, Козимо Медичи во Флоренции постоянно ощущал угрозу из Милана и при этом был озабочен нарастающим венецианским влиянием в Ломбардии… Почти каждое итальянское государство, большое или малое: Генуя, Мантуя, Болонья, Римини, Римская империя, Папская область, Неаполитанское королевство, владения Арагонской, Анжуйской династии, многие другие — все теперь вовлекались в цепную реакцию — результат долгих запутанных споров. Если каждая сторона строила свою политику на конфликтах, нетерпимости к соседям и преследовании собственных интересов, откуда было взяться долгому миру? Вероятно, не многие его и желали, и уж во всяком случае, никто из кондотьеров. Хотя на этих страницах мы упомянули лишь о немногих, полуостров был ими переполнен. Они рыскали по Италии, изыскивая, где бы запалить огонь вражды.
Пожалуй, главной силой, которая в то время стремилась к миру, была Венеция. Только она, имея сухопутные владения, раскинувшиеся теперь почти на 200 миль к западу, не имела потребности в дальнейших завоеваниях. Зато она испытывала жестокую потребность в агентах в Милане, которые сообщали бы ей, что замышляет герцог, способный на любую неожиданность и любое предательство. Из тех, кто позарился на его трон, Франческо Сфорца не только имел наибольшие шансы, он был еще и дружественно настроен по отношению к Венеции. Но вдруг, не прошло и года со дня подписания Каврианского мира, Филиппо Мария обратился против своего зятя и с помощью папы попытался отнять у него дарованные ранее владения. Венеция пообещала Франческо Сфорца поддержку, и война вспыхнула вновь. В сентябре 1446 года венецианская армия разгромила миланцев у Казальмаджоре, перешла Адду и к началу зимы встала под стенами Милана.
В отчаянных поисках помощи. Филиппо Мария обращался к папе, к Альфонсу V Арагонскому, ставшему теперь еще королем Неаполя и Сицилии, к королю Франции. Он обратился даже к своему старому врагу Козимо Медичи, играя на всем известном заблуждении, будто Медичи боится Венеции. Наконец, ему пришлось положиться на милость своего зятя, официально подтвердив его права и назначив его генерал-капитаном миланской армии. Сфорца как раз этого и добивался, его очень занимали его дела в Романье, куда он не успевал добраться, несмотря на все нападки Козимо. Он знал, что венецианцы не захватят Милан, даже если пожелают, а чем он дольше ждет, тем больше возможностей предоставляет своему тестю. Поэтому в середине лета 1447 года он все же покинул Милан.
Но он промедлил слишком долго. Он был еще в пути, когда 13 августа, после недельной болезни, Филиппо Мария скончался. Будь Сфорца рядом, он захватил бы власть и поставил соперников перед свершившимся фактом. В его отсутствие началась сумятица. Фридрих III Австрийский, император Священной Римской империии, объявил, что Милан отходит под власть его короны, Альфонс Арагонский мягко возражал, что Филиппо Мария на смертном одре назвал его имя. При этом Альфонс умудрился ввести в Кастелло отряд своих войск и водрузить свое знамя над одной из башен. В то же время совсем неподалеку, в Асти, стояла французская армия, готовая расширить владения Карла, герцога Орлеанского, который являлся родственником Филиппо Марии через его сводную сестру Валентину Висконти, и потому имел законное право претендовать на престол.
Среди этой неразберихи народ Милана взял власть в свои руки. Арагонцев выпроводили из Кастелло, а сам замок разрушили до основания как символ деспотизма. Комитет из двадцати четырех «капитанов и защитников свободы» объявил о создании Золотой Амброзианской республики в честь их любимого покровителя святого Амброзия. Это было смелое заявление о независимости, и если бы Милан поддержали другие города герцогства, то при поддержке Венеции новая республика вполне могла бы сохраниться. Но мелкие города оказались настроены враждебно. Некоторые, например Алессандрия, Новара и Комо, встали под амброзианское знамя, прочие усмотрели долгожданную возможность выйти из-под миланского господства. Лоди и Пьяченца сразу передались под покровительство Венеции.
Более надежного способа двум республикам поссориться не нашлось бы. Милан потребовал немедленной реституции обоих городов. Венеция ответила, что они вправе подчиняться тому, кому хотят, и что если республика решит предать их в руки армии Сфорцы, это будет последнее ее решение. Этот аргумент приобретал дополнительный вес ввиду того, что пока шли переговоры, Сфорца захватил Пьяченцу и Павию. На протяжении следующих двух лет мы видим, как Сфорца, в обычном духе итальянской политики того времени, служит Милану и с неизменным успехом сражается против Венеции, а затем занимает собственную, независимую от обеих республик позицию. Возможность союза Венеции и Милана становилась все более призрачной. Амброзианская республика стояла на пороге краха, и Сфорца об этом знал. Осенью 1449 года он начал осаду Милана, и за зиму взял его измором. 25 марта он с триумфом вошел в город, и его солдаты начали бесплатно раздавать хлеб. На следующий день на площади перед собором его провозгласили герцогом Миланским, истинным и законным наследником Висконти.
Прошло уже девять лет с тех пор, как Франческо Сфорца и его невесту торжественно встречала Венеция, устроив праздник в честь героя-завоевателя. Последние три года он был злейшим врагом Венеции. Та, со своей стороны, в 1447 году отняла у него прекрасный дворец (через пять лет его купил дож Фоскари, разрушил и заменил другим прекрасным дворцом) и всячески старалась мешать его замыслам и на дипломатическом поприще, и на военном. Впрочем, довольно безуспешно. Сфорца блестяще разыгрывал свою партию. Он пользовался финансовой поддержкой Козимо Медичи, у которого страх перед Венецией вошел в привычку и который старался усилить Милан ради сохранения баланса сил. Венеции оставалось только смириться с неизбежностью, отправив послов в Милан с поздравлениями и пожеланиями благополучия новому герцогу. Вскоре новая война заставила Венецию и ее союзника, короля Неаполитанского, согнать с насиженных мест всех флорентийских купцов, но смысл ее состоял не в этом.
После долгих и изощренных переговоров с духовником Сфорца — фра Симоне да Камерино, оказавшимся венецианским подданным, поскольку он был приором августинского монастыря в Падуе, — Венеция потребовала, чтобы Милан подтвердил ее права на Брешу и Бергамо, а для полного счета еще и потребовала покинуть Крему. В апреле 1454 года в Лоди подписали договор по этому вопросу, а в августе — соглашение о двадцатипятилетнем оборонительном союзе Венеции, Милана и Флоренции. Затем представители всех трех держав отправились на юг, сперва в Неаполь, где к союзу неуверенно присоединился король Альфонс, а затем в Рим, где папа Николай V дал им свое благословение. Каждая подпись влекла за собой присоединение меньших государств, и в 1455 году Священная лига объединила почти все государства полуострова, кроме Римини и Генуи (против принятия Генуи выступил король Неаполитанский, оспаривавший у Генуи Корсику).[188]
Трудно было ожидать, что правители составлявших Священную лигу государств смогут сохранить свой союз надолго, учитывая особенности итальянской политической арены: пересекающиеся интересы многих сторон, жадность монархов, амбиции кондотьеров, отсутствие четких границ между государствами и постоянное желание соседних стран (особенно Франции) силой вмешаться в дела Италии. Они и не смогли. Правители еще не готовы были подчинить свои задачи вопросам общего блага. Но опыт лиги не пропал зря. До конца столетия он стал идеалом, пусть порою недостижимым. И хотя он не смог совсем предотвратить военные действия, ядовитое жало войны было вырвано. За сорок лет от мирного договора в Лоди до французского вторжения на итальянской земле случилось шесть мелких войн. Примерно тридцать лет можно считать полностью мирными. За все сорок лет ни один крупный город не разоряла итальянская армия.
Наконец-то Венеция могла не отвлекаться на оборону своих сухопутных владений. Это было очень важно: за год до подписания мира в Лоди случилось событие, ставшее исторической вехой, наполнив христианский мир ужасом и ознаменовав собой конец Средних веков. Во вторник 29 мая 1453 года армия турецкого султана Мехмета II взяла Константинополь.
Глава 24
ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
(1453)
Паук заткал паутиной царские входы,
И ночная сова кричит на башне Афразиаба.[189]
Саади. Считается, что эти строки персидского поэта посвящены вступлению Мехмета II в Константинополь
Никого не удивило, что Константинополь, город, имевший такое историческое значение, пал. Визит Иоанна VIII в Италию стал жестокой ошибкой по отношению к Византии. Собор во Флоренции, перебравшийся туда из Феррары в 1439 году, выявил пропасть между католической и православной доктринами, узкую, но бездонную,[190] и попытался навести через нее бумажный мост письменных согласований. Но когда император вернулся в Константинополь и объявил, что объединение, над которым он столько трудился, совершилось, духовенство и народ просто его не поняли. Не большего успеха добился он и призывая повелителей западных стран идти великим походом во спасение его империи. Папа Евгений объявил крестовый поход, но собрал лишь довольно скромную армию, состоявшую преимущественно из венгров. Эта армия дошла до Варны, и там, на берегу Черного моря, была разбита.
Иоанн VIII умер в 1448 году, ему наследовал Константин, старший из оставшихся в живых братьев. А османский трон спустя три года занял девятнадцатилетний Мехмет II. В августе 1452 года он закончил строительство могучей крепости Румели-Гизар, крепкие башни которой поднялись над Босфором в самом узком месте пролива, в какой-нибудь миле от столицы. Уже не оставалось сомнений ни в намерениях турок, ни в сроках их осуществления. Считалось, что твердыня построена для досмотра судов, идущих по проливу в любую сторону и под любым флагом, но в это верилось с трудом. В ноябре два венецианских корабля успешно избежали поборов, несмотря на яростный огонь, который открыли турки. Но третий корабль, собираясь последовать их примеру, получил пробоину и затонул. Капитан и команда предстали перед султаном. Команду он приказал тут же обезглавить, а капитану Антонио Риццо повезло меньше. Его посадили на кол и выставили на перекрестке в назидание прочим.
Известия об этом случае вызвали панику в Венеции. Венецианцы всегда предпочитали торговлю с турками войне с ними. Поскольку теперь они контролировали большую часть Восточного Средиземноморья и Черное море, для поддержания своего благополучия им жизненно необходима была торговля. В любом случае, раньше или позже, Константинополь был бы завоеван турками. Торговля от этого даже выигрывала. Предвидя завоевание Константинополя, Венеция не спешила обновлять с Мехметом соглашение о торговле и дружбе, заключенное с его отцом. При этом нельзя было игнорировать интересы венецианского торгового сообщества в Константинополе, привилегии которого Константин за год до этого подтвердил, хотя в дальних намерениях Мехмета сомневаться не приходилось. Уничтожив Византию, он обратится к Криту и другим греческим колониям Венеции на суше и Эгейских островах. За три месяца до случая в Босфоре в сенате семьюдесятью четырьмя голосами против семи было принято решение предоставить Византию ее участи, но такой грубый акт разбоя, учиненный султаном против законно следовавших по своим делам граждан Венеции, требовал какого-то ответа.
Какого? Все военные силы республики были сосредоточены в Ломбардии, где Франческо Сфорца представлял гораздо более непосредственную угрозу для Венеции. Почти тридцать лет беспрерывной войны на terra firma заметно истощили казну. Людей также не хватало. Венеция не была настроена ввязываться в новую войну против бесспорно непобедимого противника, расположенного за сотню миль от нее. Венецианцев, избравших негероическую политику, легко можно было понять. Они продолжали поставлять Константину небольшие количества селитры и доспехов в кредит и позволили ему набирать добровольцев на Крите. Наконец, капитанов кораблей обязали оказывать на территории Византии поддержку и помощь христианам, насколько это возможно. Больше, однако, на агрессивные выходки турок ответить было нечем.
В начале декабря 1452 года один из командиров, Габриэле Тревизано, вице-капитан залива, прибыл в Константинополь с пятью галерами. На одной из них мог находиться молодой судовой врач Николо Барбаро, впоследствии подробно описавший осаду и оставивший об этом событии самый точный отчет, каким мы располагаем. По случайности, вслед за Тревизано прибыл Исидор, бывший митрополит Киевский, а теперь католический кардинал, присланный папой, чтобы освещать процесс объединения церквей. 14 декабря, через день после совместной службы, которую бойкотировало почти все население и духовенство города, на одном из кораблей состоялась встреча, на которую пригласили байло (главу постоянной венецианской колонии в Константинополе) и всех основных венецианских купцов. Кардинал обратился к капитанам с просьбой не покидать город. Тревизано ответил, что имеет приказ синьории отбыть в течение десяти дней после прибытия другой галеры, ожидавшейся из Трапезунда. Он охотно возьмет с собой любого купца, который пожелает покинуть город, возьмет и его товар, но уехать он должен. Уже на берегу байло и купцы провели другое, тайное совещание. Они решили остаться в городе и сражаться. Поэтому двадцатью одним голосом против одного они решили захватить корабли силой и наиболее быстрым способом отправить в Венецию весть, объясняющую их поступок.
Реакция сената на это действие до нас не дошла, но в феврале 1453 года сенат получил еще одно письмо от байло Джироламо Минотто с описанием скорости и масштабов турецкой подготовки и просьбой прислать помощь как можно скорее. Очевидно, это подействовало, потому что 19 февраля «ввиду возможной гибели, угрожающей Константинополю», туда решили отправить флот из пятнадцати галер и двух транспортных кораблей, каждый из которых вмещал 400 человек, так скоро, как будут снаряжены корабли. Экспедиция финансировалась в основном специальным налогом, которым обложили всех купцов, имеющих торговые дела в Леванте. Срочные послания были направлены папе, королю Альфонсу, императору Священной Римской империи и королю Венгрии. Послания гласили, что если они немедленно не присоединятся к усилиям Венеции, Константинополь будет потерян.
Но и в венецианском лагере имелись противоречия, и когда флот наконец отплыл, шла уже вторая неделя мая. Город уже месяц находился в осаде. Однако в бухте Золотой Рог стояло 8 венецианских торговых судов: пять судов Тревизано и три судна с Крита. Все они были наскоро переделаны в военные корабли, все были готовы идти в последний бой.
Осада продолжалась весь апрель. 7000 солдат императора защищали 14 миль городских стен от армии султана, насчитывавшей не менее 80 000 человек. Огромные турецкие пушки беспрерывно обстреливали тройные укрепления — единственную преграду между империей и ее гибелью. В воскресенье 22 апреля блестящим ударом, напоминающим операцию у озера Гарда 14 лет назад, только с гораздо большим успехом, Мехмет перетащил 70 различных судов из Босфора через гору Пера в Золотой Рог. Через несколько дней попытка венецианцев уничтожить эти корабли закончилась, в основном из-за ревности генуэзцев, провалом. С этого момента последняя надежда отстоять город возлагалась на долгожданный венецианский флот.
Но даже на него надежда была невелика. Хотя Минотто, кажется, пообещал императору, что флот придет, у того не было в этом никакой уверенности, поскольку ответ сената составлялся в обычной уклончивой манере. Будь он даже уверен в том, что флот придет, даже и тогда он не знал бы, сколько времени потребуется, чтобы решить все вопросы, связанные с отправкой. Тем не менее оставалась большая вероятность получить с моря мощную поддержку, и если флот в пути, возможно, он уже близко. В полночь 3 мая венецианская бригантина под турецким флагом с командой добровольцев, одетых по-турецки, выбралась из бухты Золотой Рог и прошла через Мраморное море в Средиземное в надежде найти спасительный флот и поторопить его прибытие.
23 мая бригантина возвратилась. Среди бела дня ей было не миновать турецких кораблей в Мраморном море, и несколько их пустились в преследование. Однако благодаря скорости и маневренности ей удалось избежать плена, и вечером цепь, закрывающая вход в бухту Золотой Рог, опустилась, чтобы бригантина смогла вернуться. Но добрых вестей защитникам она не привезла. Почти трехнедельные поиски в Эгейском море не выявили никаких следов венецианского флота, повсеместные расспросы не дали ничего, кроме смутных слухов о том, что он будто бы отправлен. Когда стало очевидно, что поиски бессмысленны, один из матросов предложил добраться до Венеции, полагая, что Константинополь уже потерян для христиан, а если и нет, то его падение неминуемо. Возвращаться туда — значит идти на верную смерть или плен. Однако его товарищи и слышать об этом не захотели. Император доверил им миссию. Их долг — завершить миссию, вне зависимости от того, греки владеют городом или турки, останутся они в живых или умрут. Так они и вернулись с грустными новостями. Их выслушал император, который поблагодарил их за храбрость и преданность, потом не сдержал чувств и прослезился. «Теперь, — произнес он, — город могут спасти только Христос и Божья Матерь».