– Ну, – признался Альберт, – когда я ему сказал, что записку надо сжечь, он прям расхохотался.
– И что же его так рассмешило? – сощурился Нильссен.
– Не знаю, – отозвался Альберт. – Но я подумал, надо сказать вам. Может, оно и не важно.
Под глазом Нильссена задергалась мышца.
– Он рассмеялся, пока читал письмо? Пока читал мои слова?
– Нет, – покачал головой Альберт. – До того, раньше. Когда я сказал, это надо сжечь.
– Его, значит, это позабавило?
– Ага, то, что вы велели сжечь записку, – покивал Альберт, вертя в руках письмо.
Ему отчаянно хотелось спросить хозяина, из-за чего весь сыр-бор-то, но он не знал, как бы этак изловчиться задать вопрос, чтобы не навлечь нагоняй. Вслух он произнес:
– Вы ответ-то читать будете?
Нильссен протянул руку.
– Давай, – приказал он. – Ты сам его не читал, я надеюсь?
– Не читал, – с уязвленным видом заверил Альберт. – Оно ж запечатано.
– Ах, ну да, ну да. – Нильссен забрал письмо из рук посыльного, перевернул и сломал печать. – Чего ждешь? – спросил он, еще не раскрыв письма. – Ты можешь идти.
– Домой? – с великим сожалением в голосе протянул Альберт.
– Да, домой, бестолочь. Ключ оставь на столе.
Но мальчишка не стронулся с места.
– По пути назад, как я шел мимо «Принца Уэльского», видел: нынче новую пьесу дают, да заграничную! Мистер Мэннеринг раздавал билеты забесплатно, потому что премьера ж! Так я и вам один взял. – Альберт выпалил все это на одном дыхании и, скорчив рожу, отвернулся.
– И что? – осведомился Нильссен. Притчардова письма он так и не развернул.
– «Дух Востока»! – гнул свое мальчишка. – Билет на галерку – первый ряд, в центре. Лучшее, что было. Я специально попросил.
– Ты билет себе оставь, – предложил Нильссен. – Сам сходи. Мне в театр не хочется. Ну, давай беги.
Мальчишка пошаркал ногою об пол.
– Да я себе тоже взял, – признался он. – Подумал – нынче ж суббота, а скачки перенесли…
Нильссен покачал головой:
– Мне сегодня не до театров.
– Ой, – пискнул Альберт. – А почему?
– Чувствую себя неважно.
– Тогда только на первое действие сходите, – посоветовал мальчишка. – Там шампанское давать будут. Шампанское для самочувствия в самый раз.
– Позови с собой Генри Фуллера.
– Перед входом для господ актеров я дамочку с зонтиком видел.
– Говорю, возьми Генри.
– А дамочка-то – японка, – скорбно вещал Альберт. – На грим не похоже. Небось настоящая. А Генри Фуллер на взморье. А вы-то почему не идете?
– Я совсем расхворался.
– А по виду не скажешь. Вы ж курите.
– Ты наверняка найдешь себе компанию, – заверил Нильссен, с каждой минутой раздражаясь все больше. – Сходи в «Звезду», да поразмахивай там лишним билетом. Как тебе такая мысль?
Альберт какое-то время пялился на половицы, беззвучно шевеля губами. И наконец со вздохом вымолвил:
– Ну что ж, надеюсь, увижу вас в понедельник, мистер Нильссен.
– Да, надеюсь, что увидишь, Альберт.
– До свидания.
– До свидания. А про спектакль ты мне потом непременно расскажи. Ладно?
– Может, мы как-нибудь потом еще раз сходим, – предположил Альберт. – Просто билет-то на сегодня. Но может, еще как-нибудь, в другой раз.
– Да-да, – заверил Нильссен. – С вероятностью, на будущей неделе. Когда я поправлюсь.
Он дождался, чтобы разочарованный подчиненный, мягко ступая, вышел из кабинета и тихо прикрыл за собою дверь. А затем развернул Притчардово письмо и подошел к окну, на свет.
Х. Подтверждаю. Но слушай: нынче днем у Анны произошло что-то странное. Стрельба из пистолетов и все такое. Подробнее при встрече объясню. Свидетель – секретарь суда О. Г. Раз уж играешь в детектива, может, тебе стоит с ним потолковать. Во что бы уж Анна ни вляпалась, наверняка О. Г. все знает. Ты ему доверяешь? Я – не то чтобы. У наших судей много затей, как гласит пословица. Уничтожь это письмо! – Дж. С. П.
* * *
Ближе к вечеру Томас Балфур вернулся в гостиницу «Резиденция», надеясь застать там Коуэлла Девлина – капеллана, который не далее как нынче утром случайно подслушал его разговор с Лодербеком. Ему хотелось извиниться за допущенную невежливость, а заодно (и это куда более насущно важно!) выспросить у капеллана, что он знает о пропавшем старателе Эмери Стейнзе. Балфур ни минуты не сомневался, что наведение Девлином справок в редакции «Уэст-Кост таймс» как-то связано с делом Кросби Уэллса.
Однако в «Резиденции» Девлина не обнаружилось. Кухонный персонал сообщил Балфуру, что священник ушел из обеденной залы несколькими часами ранее. В палатке на берегу его тоже не было, равно как в тюрьме при полицейском управлении; равно как и ни в одной из церквей; его не было ни в магазинах, ни в бильярдных, ни на набережной. Балфур удрученно бродил по Хокитике вот уже несколько часов и как раз собирался сдаться и возвращаться домой, когда он наконец-то завидел предмет своих поисков. Капеллан шагал по Ревелл-стрит, его шляпа и пальто промокли насквозь, а рядом с ним шел человек куда выше и крупнее Девлина. Балфур перешел через улицу и уже поднял было руку, пытаясь привлечь внимание священника, как вдруг узнал и его спутника. Это был туземец-маори, с которым Балфуру тоже довелось уже побеседовать в первой половине дня и с которым он повел себя непростительно грубо.
– Эй, привет! – крикнул он. – Преподобный Девлин! Глазам своим не верю! Вас-то я и искал! Здорóво, Тед, рад тебя снова видеть.
Тауфаре здороваться не стал; Девлин же, напротив, заулыбался.
– Вижу, вы выяснили мою фамилию, – промолвил он. – Боюсь, вашей я по-прежнему не знаю.
Балфур протянул ладонь.
– Том Балфур, – сияя, представился он. Джентльмены обменялись рукопожатием. – Да, я заходил тут к Бену Левенталю в «Таймс», и там о вас речь зашла. К слову сказать, я вас вот уже несколько часов разыскиваю. Хочу кое-что спросить.
– Тогда наша встреча вдвойне благоприятна, – отозвался Девлин.
– Я насчет Эмери Стейнза, – перебил его Балфур. – Я, видите ли, слыхал, вы про него расспрашивали. Выясняли, кто объявление в газету давал насчет его возвращения. Бен сказал, вы у него побывали. Мне бы хотелось знать, почему вы им интересовались, Стейнзом то есть, и кем этот человек вам приходится.
Коуэлл Девлин замялся. Правда, конечно же, заключалась в том, что имя Эмери Стейнза, наряду еще с двумя, фигурировало в дарственной, которую священник извлек из зольного ящика плиты в хижине Кросби Уэллса на следующий день после смерти отшельника. Однако капеллан никому не показал этого документа и был твердо намерен не делать этого до тех пор, пока не узнает больше об упомянутых в нем людях. Дóлжно ли ему солгать Балфуру? Девлин не любил обманывать, но, может статься, удалось бы ограничиться частью правды? Он закусил губу.
Балфур заметил, что собеседник колеблется, и ошибочно счел замешательство капеллана немым упреком. Он воздел руки.
– Хорош же я! – воскликнул он. – Пристаю с расспросами на улице, да еще по такой погоде – с каждой минутой мы все мокрее делаемся! Послушайте, как насчет поужинать вместе? Подкрепимся чем-нибудь горяченьким. Глупо разговоры разговаривать под открытым небом, когда по обе стороны от нас полным-полно теплых гостиниц и доброго угощения.
Девлин оглянулся на Тауфаре, который, невзирая на всю свою неприязнь к Балфуру, заметно оживился в предвкушении трапезы.
Балфур откашлялся, затем, поморщившись, ударил себя кулаком в грудь:
– Я нынче утром сам не свой был, изрядно не в духе – сам был не свой, одно слово. Мне страшно неловко… и я хотел бы загладить свою вину… перед вами обоими. Я всех угощаю ужином, и давайте выпьем вместе – по-дружески. Ну же, дайте человеку извиниться, раз он просит.
Троица вскорости устроилась за угловым столиком «У Максвелла». Балфур, который всегда бывал рад сыграть роль щедрого хозяина, заказал три тарелки бульона, хлеба на всех, жирную кровяную колбасу, твердый сыр, сардины в масле, томленую морковь, горшок тушеных устриц и большую оплетенную бутыль крепкого пива. У него хватило предусмотрительности отложить все разговоры о Кросби Уэллсе и Эмери Стейнзе на потом, пока оба его гостя не насытятся едою и питьем, и вместо того он разглагольствовал о китобойном промысле: все трое представляли себе его в самом романтическом свете, и у всех троих нашлось что сказать на эту тему. Когда спустя три четверти часа их отыскал наконец Бенджамин Левенталь, вся компания веселилась от души.
– Бен! – крикнул Балфур, завидев приближающегося Левенталя. – А Шаббат как же?
Второй раз за день Балфур успел изрядно захмелеть.
– Шаббат заканчивается с появлением звезд, – коротко пояснил Левенталь. И вновь обернулся к Тауфаре. – Сдается мне, мы друг другу не представлены. Я – Бенджамин Левенталь, издатель «Уэст-Кост таймс».
– Те Рау Тауфаре, – отозвался маори, крепко пожимая протянутую руку.
– Еще можно просто Тед, – встрял Балфур. – Он – хороший приятель Кросби Уэллса.
– В самом деле? – обратился Левенталь к Тауфаре.
– Его лучший друг, – заверил Девлин.
– Ближе брата, – подхватил Балфур.
– Что ж, в таком случае мое дело касается всех вас троих, – отвечал Левенталь.
Бенджамин Левенталь не обладал полномочиями включить Девлина и Тауфаре в число приглашенных на совет в гостинице «Корона». Но, как мы уже отметили, Левенталь, стоило покуситься на его морально-этический кодекс, становился суров и непререкаем, а Чарли Фрост нынче задел его за живое, предположив, что собрание в «Короне» следует ограничить несколькими избранными. Левенталь почувствовал необходимость исправить то, что посчитал этической ошибкой Фроста, и теперь пригласил в «Корону» Тауфаре и Девлина, косвенно выразив тем самым свое недовольство.
– Славно, – кивнул Балфур. – Давай подсаживайся к нам.
Левенталь присел, свел вместе ладони и вполголоса объяснил цель назначенного на вечер собрания. Балфур согласился тотчас же, Тауфаре – мрачно, Коуэлл Девлин – после долгой взвешенной паузы. Капеллан размышлял о дарственной, которую нашел в плите отшельника, а теперь хранил в Библии, между Ветхим Заветом и Новым. Он решил, что возьмет Библию с собой на совещание и предъявит документ, если будет к тому повод и момент окажется подходящим.
* * *
Над трубой Гаскуана курился дым; Мэннеринг постучал, дверь тут же открылась, и хозяин выглянул наружу. Он уже снял форменный пиджак и был одет по-домашнему: в шерстяную фуфайку поверх рубашки. В пальцах он держал только что зажженную сигарету.
– Да? – спросил он.
– Мне достоверно известно, что вам на хранение передана определенная денежная сумма, – начал Дик Мэннеринг. – Это мои деньги, я пришел забрать их.
Обер Гаскуан окинул его взглядом, поднес сигарету к губам, затянулся, выпустил струю дыма под дождь, поверх плеча Мэннеринга.
– А из какого же источника вам это достоверно известно? – мягко осведомился он.
– Мисс Анна Уэдерелл передала через мистера Эдгара Клинча, – объяснил Мэннеринг.
Гаскуан прислонился к дверному косяку:
– И каких же действий мисс Анна Уэдерелл от вас ждет, передав вам эту достоверную информацию через мистера Эдгара Клинча?
– Ты со мной не умничай, – нахмурился Мэннеринг. – Даже думать не смей. Заруби себе на носу – дважды повторять не стану! – умников я не жалую. Она сказала, деньги у тебя под кроватью спрятаны.
Гаскуан пожал плечами:
– Если я и храню Аннино состояние, так делаю это по обещанию и не вижу причин обещание нарушать и передавать деньги другому человеку только потому, что он уверяет, будто это его собственность. Анна со всей определенностью не предупреждала меня о гостях.
– Это мои деньги.
– Как так?
– Это долг, – объяснил Мэннеринг. – Она мне должна.
– Долг – дело частное, – парировал Гаскуан.
– Долг нетрудно сделать достоянием гласности. Как вам понравится, если я пущу слух, будто у вас в доме хранится больше ста фунтов в чистом золоте? Так я вам скажу. К полуночи ваша дверь будет взломана, к рассвету вор окажется в пятидесяти милях отсюда, и завтра к этому часу вы отдадите Богу душу. Да делов-то! У вас тут никаких связей, и живете вы один.
Гаскуан разом помрачнел:
– Я – ответственный хранитель этого золота, и я никому не передам его без разрешения мисс Уэдерелл.
– Я принимаю ваши слова за признание вины, – усмехнулся Мэннеринг.
– А я принимаю ваши слова за доказательство вашей логической непоследовательности, – парировал Гаскуан. – Доброй вам ночи. Если Анне нужны ее деньги, пусть сама за ними зайдет.
Он попытался было закрыть дверь, но Мэннеринг, шагнув вперед и вытянув руку, ему воспрепятствовал.
– Странно, не правда ли? – промолвил он.
– Что странно? – нахмурился Гаскуан.
– Странно, как у самой обыкновенной шлюхи внезапно оказывается достаточно золота, чтобы расплатиться со всеми долгами, – и прячет она всю сумму под кроватью у человека, который в Хокитике прожил так недолго, что едва успел узнать, как ее зовут.
– И в самом деле, чрезвычайно странно.
– Вероятно, мне стоит представиться.
– Я знаю, кто вы такой, – отозвался Гаскуан. – И знаю, на что вы способны.
Мэннеринг расстегнул пальто и продемонстрировал пистолеты:
– А знаете ли вы, что вот это такое? И на что способны эти штуки?
– Конечно, – невозмутимо кивнул Гаскуан. – Это скорострельные капсюльные револьверы, и каждый способен выпустить шесть зарядов аккурат за шесть секунд.
– Вообще-то, семь, – поправил Мэннеринг. – Смит-вессон второго выпуска. Семизарядный. Вот насчет шести секунд вы не ошиблись.
Гаскуан снова затянулся сигаретой.
Мэннеринг, усмехнувшись, накрыл ладонями кобуры:
– Я вынужден просить вас пригласить меня к себе в дом, мистер Гаскуан.
Француз ничего не ответил, но спустя мгновение затушил сигарету о дверной косяк, отшвырнул ее прочь, шагнул в сторону и преувеличенно учтивым жестом поманил Мэннеринга заходить. Мэннеринг обшарил глазами все углы и многозначительно задержал взгляд на Гаскуановой кровати. Едва Гаскуан закрыл за гостем дверь, тот резко обрушился на него:
– Вы, вообще, за кого?
– Не уверен, что вполне понимаю ваш вопрос, – отозвался Гаскуан. – Вы хотите, чтобы я составил для вас список своих друзей?
Мэннеринг обжег его яростным взглядом.
– Вопрос мой таков, – рыкнул он. – Вы – за Анну?
– Да, – кивнул Гаскуан. – До известной степени, понятное дело. – Он опустился в полосатое кресло с подголовником, но гостю сесть не предложил.
Мэннеринг сцепил руки за спиной:
– То есть если бы вы знали, что она во что-то впуталась, вы бы мне не сказали.
– Безусловно, это от ситуации зависит, – отвечал Гаскуан. – «Во что-то впуталась» – это вы о чем?
– Вы врете в ее интересах?
– Я согласился спрятать крупную сумму денег в ее интересах, – поправил Гаскуан. – И храню ее под кроватью. Но об этом вы уже все знаете. Так что, полагаю, ответ мой – «нет».
– А почему вы за нее? До известной степени?
Запястья Гаскуана мягко покоились на подлокотниках кресла: он принял непринужденную позу, точно король на троне. Он объяснил, что заботился об Анне, когда ее две недели назад выпустили из тюрьмы, и с тех пор завоевал ее дружбу. Он жалел девушку – ему казалось, что ею воспользовались во зло, – но он не может сказать, что был с нею как-то особенно близок; он никогда не платил за ее общество. Черное платье, добавил Гаскуан, некогда принадлежало его покойной жене. Он отдал его проститутке из милосердия, поскольку ее «рабочий» наряд оказался безнадежно испорчен во время пребывания в тюрьме. Он совсем не ожидал, что девица, заполучив это платье, вздумает соблюдать траур, и, по правде сказать, остался таким развитием событий несколько разочарован, поскольку видел в Анне весьма завидный образчик прекрасного пола и был бы очень не прочь поразвлечься с нею, как все прочие.
– Эта ваша история не объясняет спрятанного под кроватью золота, – указал Мэннеринг.
Гаскуан пожал плечами. Он слишком устал и слишком разозлился, чтобы лгать.
– На следующее утро после смерти Кросби Уэллса Анна очнулась в тюрьме, и ее платье было просто-таки нашпиговано золотом: металл заложили в швы корсета. Она понятия не имела, откуда при ней взялась такая сумма, и, естественно, очень испугалась. Она попросила меня о помощи. Я решил, разумнее всего будет спрятать находку; мы же не знали, кто зашил золото в ее платье и с какой целью. Оценку мы так и не произвели, но я бы предположил, что общая стоимость этого «клада» никак не меньше ста фунтов – и, по всей вероятности, куда больше. Вот вам, мистер Мэннеринг, вся правда как есть – во всяком случае, в том, что касается меня.
Мэннеринг молчал. Это объяснение в его глазах не имело ни малейшего смысла.
– Должен сказать, – добавил Гаскуан, – вы оказываете мне плохую услугу, вынося мне приговор еще до того, как допросили меня насчет моей невиновности. Меня крайне возмущает, что вы вторгаетесь в мое частное пространство и злоупотребляете моим временем в такой агрессивной манере.
– Да бросьте вы, – буркнул Мэннеринг. – Агрессивно, скажете тоже! Я вам что, пистолетом в лицо тыкал? Угрожал физическим насилием?
– Нет – и однако ж, я был бы куда счастливее, если бы вы сняли пояс.
– Снять пояс? – презрительно откликнулся Мэннеринг. – Еще скажите положить его на середину стола, на равном расстоянии от нас обоих, – и, выбрав момент, вы к нему метнетесь, а я замешкаюсь! Нет уж, на эту удочку я не попадусь; знаем, плавали!
– Тогда я вынужден попросить вас ограничить ваше присутствие в моем доме сколь можно менее продолжительным сроком. Если у вас еще остались вопросы, задайте их сейчас, но я уже рассказал вам все, что знаю об этом золоте.
– Послушайте, – решительно проговорил Мэннеринг. (Он в толк не мог взять, как это он так быстро перестал быть хозяином положения.) – Я вовсе не хотел положить такое неудачное начало нашему разговору.
– Конечно хотели, – возразил Гаскуан. – Вероятно, сейчас вы уже об этом сожалеете, но, конечно же, хотели.
Мэннеринг свирепо выругался.
– Ни о чем я не сожалею! – бушевал он. – Вообще ни о чем!
– Это, безусловно, объясняет вашу безмятежность.
– Так я вам вот что скажу… – начал было Мэннеринг, но резкий стук в дверь заставил его умолкнуть на полуслове.
Гаскуан тут же встал. Мэннеринг, внезапно встревожившись, отступил на несколько шагов назад и извлек из кобуры один из пистолетов. Держа его у бедра, вне поля зрения, он кивнул Гаскуану, и тот поднял щеколду.
На пороге, щегольски отставив трость чуть в сторону, с лихо сдвинутой на затылок шляпой, стоял Харальд Нильссен. Он поклонился и уже собирался представиться Гаскуану, как вдруг поверх его плеча углядел Дика Мэннеринга: тот застыл в неловкой позе, прижав руку к боку. Нильссен расхохотался.
– Ну надо ж! – воскликнул он. – Похоже, я от тебя на два шага отстал, Дик! Куда сегодня ни пойду – а ты уже там, первым успел! Здравствуйте, мистер Гаскуан. Меня зовут Харальд Нильссен. Очень рад знакомству. Надеюсь, я вам не помешал.
Гаскуан учтиво поклонился, хотя глядел по-прежнему холодно.
– Ничуть не бывало, – заверил он. – Прошу вас, заходите.
– Я-то пришел насчет Анны Уэдерелл с вами поговорить, – весело сообщил Нильссен, вытирая ноги. – Но вижу, меня у самого финиша обошли.
– И что насчет Анны? – осведомился Гаскуан, закрывая дверь.
– А ты не зевай, мистер Нильссен, – одновременно подал голос Мэннеринг.
– Вообще-то, дело довольно необычное, – отвечал Нильссен Гаскуану. – Так что оно, наверное, не для всех ушей. Но послушайте: я не хотел вам помешать. Я и попозже могу зайти, когда вы освободитесь.
– Нет-нет, что вы, – запротестовал Гаскуан. – Мистер Мэннеринг уже уходит; ему пора, он сам только что мне сказал.
Мэннеринг не мог не подосадовать: его явно выпроваживали.
– Ну что там еще такое? – вопросил он у Нильссена.
Нильссен коротко поклонился:
– Ситуация довольно щекотливая, прошу меня извинить.
– Да чтоб ты провалился со своей щекотливой ситуацией! – взорвался Мэннеринг. – Бога ради, уж от меня-то тебе таиться незачем, мы тут оба влипли! Это ты насчет вдовицы? Или насчет золота?
Нильссен непонимающе захлопал глазами:
– Ты имеешь в виду Уэллсов клад? – Он обернулся к Гаскуану. – Вы, значит, к этому делу причастны?
Гаскуана внезапно разобрал смех.
– Похоже, меня допрашивают со всех сторон, – отозвался он. – А вы тоже вооружились пистолетами, мистер Нильссен? Признавайтесь, да или нет.
– Да нету при мне никаких пистолетов, – заверил Нильссен. Он оглянулся на Мэннеринга и заметил у него в руке револьвер. – А это еще зачем? Вы вообще чего затеяли?
Но Мэннеринг молчал, временно спасовав перед сложным выбором: что скрыть от Нильссена и что утаить от Гаскуана. Он мялся, уже жалея, что упомянул про вдову и золото.
– Мистер Мэннеринг мне как раз показывал свой смит-вессон второго выпуска, – непринужденно пояснил Гаскуан. – По-видимому, этот барабан вмещает семь патронов.
– О, – откликнулся Нильссен. Глядел он подозрительно. – А зачем?
И снова объяснение застряло у Мэннеринга в горле. Ему совсем не хотелось, чтобы Нильссен прознал про золото, спрятанное под кроватью Гаскуана… равно как и не хотелось сообщать Гаскуану о проблеме с Кросби Уэллсом, об А-Цю, А-Су, и об опиуме, и обо всем о том, что предстояло обсудить в гостинице «Корона» нынче же вечером.
– Ситуация действительно щекотливая, – отозвался Гаскуан, выручая того из собеседников, что постарше. И заговорщицки наклонился к Нильссену. – Могу сообщить вам одно: мистер Мэннеринг имеет доступ к источнику достоверной информации в лице мисс Анны Уэдерелл, причем информация эта передается через мистера Эдгара Клинча.
– Ну, довольно с меня, – встрял Мэннеринг, вновь обретая дар речи. – Нильссен, что у тебя там за новости насчет Анны? Что у тебя за дело-то?
Но Нильссен неправильно истолковал намерения Мэннеринга, что вынуждал его заговорить на эту тему в присутствии Гаскуана. Комиссионер вспомнил, что в письме Притчарда упоминались пистолеты, и Анна, и косвенно – Эдгар Клинч, ведь Притчард писал, что в номере Анны в отеле «Гридирон» произошло что-то странное не далее как нынче днем. Ну конечно же! – вдруг осенило Нильссена. Должно быть, речь идет об одной и той же «щекотливой ситуации»!
– Послушайте! – взмахнул он рукой. – Сдается мне, мы все-таки говорим об одном и том же. Если мистер Гаскуан посвящен в тайну, так чего бы нам не подождать, пока все не соберутся на совет, – вот тогда каждый своей историей и поделится. Не придется дважды рассказывать. Ну что, увидимся в «Короне»?
Мэннеринг шумно выдохнул.
– Боюсь, – наконец выговорил Гаскуан, – ни в какую тайну я не посвящен и на совет в «Короне» меня не звали.
Повисло молчание. Гаскуан переводил взгляд с Нильссена на Мэннеринга. Мэннеринг – с Гаскуана на Нильссена. Нильссен покаянно взирал на Мэннеринга.
– Ну и наделал ты дел! – буркнул магнат. Выругался, убрал пистолет, наставил на Гаскуана указательный палец. – Ладно, – сказал он. – Ничего уже не поделаешь… хотя черт меня раздери, если вам там обрадуются, и, черт меня раздери, я с вас глаз не спущу до конца вечера, да и потом тоже. Надевайте пальто. Вы идете с нами.
Меркурий в Стрельце
Глава, в которой Уолтер Мади размышляет над актуальной для всех загадкой; мы узнаем, что именно произошло во время его плавания из Данидина, а гонец приносит нежданные вести.
В курительной комнате гостиницы «Корона» воцарилась тишина – казалось, что в тишине этой дыхание на миг замерло у всех на устах и недвижно застыли кольца дыма, что поднимались над трубками, сигаретами, черутами[48] и сигарами.
Полночь миновала. Темнота скруглила углы комнаты, и пучки лучей от спиртовых ламп, еще недавно тусклые и знобкие, теперь обрели силу и потеплели. С улицы доносились отголоски субботней ночи – аккордеон, отдаленные вопли, нечастые возгласы, цокот копыт. Дождь перестал, хотя небо еще не расчистилось, и серповидная луна в низком небе заявляла о себе лишь квадратным пятном света.
– Вот и все, – произнес Томас Балфур. – Вот и все. Вот до чего мы дошли.
Мади, заморгав, огляделся. Рассказ Балфура, при всей его обрывочной хаотичности, действительно объяснил, что здесь делает каждый из присутствующих. Вон там, у окна, – туземец-маори Те Рау Тауфаре, верный друг Кросби при жизни, пусть и невольно предавший его в конечном итоге. А вон в самом дальнем углу – Чарли Фрост, банковский служащий, оформивший куплю-продажу Уэллсова дома и участка, а напротив него – газетчик Бенджамин Левенталь, узнавший о смерти отшельника спустя каких-нибудь несколько часов. Эдгар Клинч, покупатель Уэллсовой недвижимости, устроился на диване рядом с бильярдным столом, расправляя двумя пальцами усы. У огня обосновался Дик Мэннеринг, сутенер, владелец театра и близкий приятель Эмери Стейнза, а за спиною магната – его недруг А-Цю. С кием в руках замер комиссионер Харальд Нильссен, нашедший в хижине Кросби Уэллса не только огромное состояние, но еще и закупоренную склянку с лауданумом, наполовину пустую, – из аптеки Джозефа Притчарда. Последний, конечно же, занял место рядом с Мади, а с другой стороны – Томас Балфур, «подлипала» политика Лодербека, чей транспортный ящик с багажом не так давно исчез бесследно. В кресле с подголовником рядом с Балфуром восседал Обер Гаскуан, внесший залог за Анну и обнаруживший еще один клад, поменьше, спрятанный в ее оранжевом «рабочем» платье. Позади него маячил А-Су, торговец опиумом, содержатель притона в Каньере, бывший знакомец Фрэнсиса Карвера, не далее как нынче днем выяснивший, что Кросби Уэллс некогда был богачом. И наконец, к бильярдному столу прислонился, скрестив на груди руки, капеллан Коуэлл Девлин – тот, кто предал останки отшельника земле на террасе Сивью.
По мнению Мади, общество подобралось самое что ни на есть периферийное. Этих двенадцать человек объединяла лишь причастность к событиям 14 января: в ту ночь Анна Уэдерелл едва не умерла, Кросби Уэллс таки умер, Эмери Стейнз пропал, Фрэнсис Карвер снялся с якоря, а Алистер Лодербек прибыл в город. Мади вдруг осознал, что никого из этих людей на собрании не было. Отсутствовал и начальник тюрьмы Шепард, равно как и пронырливая вдовушка Лидия Уэллс.
В голову Мади пришла еще одна мысль: а ведь именно вечером 14 января сам он впервые ступил на новозеландский берег. Сходя с почтово-пассажирского парохода, который доставил его из Ливерпуля в Данидин, он возвел глаза к небу и впервые ощутил, в каких странных местах оказался. Небеса словно опрокинулись, рисунок созвездий выглядел чужим и незнакомым, Полярная звезда была где-то под ногами, канула в никуда. Поначалу он сдуру все искал ее, надеясь определить широту с помощью вытянутой руки, как проделывал когда-то мальчишкой на другой стороне Земли. Он нашел перевернутый Орион – колчан под ним, а меч торчит от пояса вверх – и Большого Пса, он висел точно дохлая собака на крюке мясника. Что за грустное зрелище, подумал Мади. Как если бы древние узоры звезд не имели здесь никакого смысла. Наконец он высмотрел Южный Крест и попытался вспомнить, как определяется местонахождение полюса, – ведь здесь, в бесформенной черноте антиподов, где все вверх дном, аналогичной звезды-вехи не было. Используется поперечная перекладина или вертикальный столб? Мади напрочь позабыл. Есть ведь какая-то формула: что-то насчет длины сустава… какое-то уравнение. Вопрос дюймов. Ему не давало покоя, что нет здесь такой звезды, которая обозначала бы полюс.
Мади неотрывно глядел в огонь: угли уже давно догорели и рассыпались золой. Томас Балфур излагал свою повесть отнюдь не в хронологическом порядке, и повествование его запутывалось еще больше из-за заминок, разъяснений и поддакиваний, поскольку рассказчика то и дело перебивали: все вторили друг другу, ходя вокруг да около бесконечными кругами. Что за хаотическая картина – как трудно разглядеть ее во всей полноте! Мади вновь перебрал в уме все, что ему довелось услышать в течение вечера. И попытался расставить перечисленные события в нужной последовательности.
Где-то за девять месяцев до сегодняшнего дня бывший каторжник Фрэнсис Карвер преловко отжал у Алистера Лодербека его корабль «Добрый путь». В какой-то момент после того, при неизвестных обстоятельствах, он утратил грузовой контейнер, с помощью которого шантажировал политика. Внутри контейнера находился сундук, а в нем – чистого золота приблизительно на четыре тысячи фунтов; это состояние было тщательно зашито в подкладку пяти платьев. Иголкой поработала Лидия Уэллс, которая на тот момент выдавала себя за жену Фрэнсиса Карвера.
Четыре тысячи фунтов – огромная сумма; естественно, что Карверу очень хотелось ее вернуть, как только он обнаружил пропажу контейнера. Он отплыл в Хокитику, предположительно догадываясь, что груз доставили туда по ошибке, и дал объявление в «Уэст-Кост таймс», предлагая крупное вознаграждение за возврат контейнера в целости и сохранности. Это объявление он разместил от имени Кросби Фрэнсиса Уэллса, предъявив в качестве удостоверения личности свидетельство о рождении, – хотя он был известен и до и после того под именем Фрэнсис Карвер. Почему Карверу для шантажа Лодербека понадобилось (или захотелось) взять себе вымышленное имя, пока что оставалось невыясненным. Непонятно было также, почему свидетельство о рождении Кросби Уэллса (если, конечно, речь шла о подлинном документе) на тот момент оказалось в руках у Карвера.